Текст книги "Под знаком кометы"

– Не беспокойтесь, – усмехнулась Ольга, – не схарчу. Румынию мы взяли, только споткнувшись о неразумное упрямство ее боярства. Потом стало понятно, что в будущем при любой общественной формации это была самая несчастная, продажная, нищая и вороватая страна Европы, постоянно встревающая в те или иные антироссийские политические и военные союзы. Вторая такая же страна-неудачник в той истории – это Польша, но такого государства сейчас на карте нет, и мы приложим все возможные усилия для того, чтобы его никогда и не было. Все остальные страны, в том числе и вылупившиеся из развалин Австро-Венгерской империи, показали себя вполне самостоятельными и самодостаточными государствами, и в таком плане они нам не интересны. Думаю, что под нашим мудрым руководством Румынское королевство, поменявшее статус с независимого на вассальный, тоже добьется невиданного прежде процветания.

– Аминь, – сказал Франц Фердинанд, – хочется надеяться, что так и будет, и после Румынии в ходе подавления венгерского мятежа вам не захочется присоединить к своей территории еще и Трансильванию.

– Ничего подобного в наших планах нет, – отрезала русская императрица, – но если тамошний гонвед полезет на российскую территорию, пусть пеняет на себя. Понимаете? До тех пор, пока ваши венгерские подданные будут смирно сидеть на своей территории, мы также останемся на своей земле, но если будут какие-то враждебные поползновения, то не обессудьте – в таком случае судьбу этой территории нам придется решать на отдельных переговорах.

– Я вас понял, – кивнул Франц Фердинанд, – и не могу сказать, что это несправедливо. В противном случае, если я откажусь от уже согласованных действий по цивилизованному демонтажу Австро-Венгерской империи, то вы тут же осуществите то же действие, только сразу, силовым путем и невзирая на дополнительные издержки, а мои дети при этом останутся исключительно частными лицами.

– Все верно, – подтвердила Ольга, – я такая – злая, решительная, беспощадная, и в то же время свято соблюдающая даже устные соглашения. Так что если будешь выполнять все, о чем договорился, все у тебя будет хорошо. А теперь, мой дорогой Франц Фердинанд, давайте вернемся к сербскому вопросу. Размен хорватских территорий Боснии и Герцеговины на сербские земли необходимо производить только после того, как Будапешт будет окончательно усмирен и приведен в чувство. Если же после вашего указа произвести территориальный размен в хорватских элитах взыграет ретивое и они взбунтуются, как и их венгерские приятели, то обговоренный нами территориальный размен следует произвести при силовой поддержке сербских и русских войск.

– Я думаю, Ваше Императорское Величество, что до этого не дойдет, – сказал канцлер Одинцов. – Год сейчас далеко не сорок первый, и даже не девяносто второй, а потому крайние хорватские националисты сейчас в маргинальном меньшинстве. Хорватский народ еще не принуждали жить совместно с неприятными им сербами – ни в монархической империи Карагеоргиевичей, ни в социалистической империи Иосипа Броз Тито. Насколько нам известно, дальше простого ворчания сербо-хорватская неприязнь пока не распространяется. Значительно сильнее в Хорватии недолюбливают своих венгерских начальников, не ставящих тамошний народ даже в грош.

– Ну, если до открытого мятежа в Хорватии не дойдет, так я тому буду только рада, – хмыкнула Ольга, – потому что ни одна, даже самая маленькая, война не обходится без потерь. А мне этого не надо, и сербской королеве тоже. Мы воевали, когда иначе было нельзя, но этот вопрос сербских земель следовало решить путем переговоров, что мы и сделали. Не так ли, моя дорогая невестка?

Королева Елена, к которой был обращен последний вопрос, очаровательно улыбнулась и сказала:

– Все так, моя дорогая золовка. И теперь, когда мы свели в единое целое все предыдущие наши устные соглашения, не пора ли подписать соответствующее письменное соглашение? Насколько я понимаю, у твоего канцлера уже готова соответствующая бумага?

– Да, – вместо Ольги сказал канцлер Одинцов, раскрывая толстый бювар, – соответствующее многостороннее межгосударственное соглашение по сербскому вопросу у нас готово. Договаривающиеся стороны – Австро-Венгерская империя и Сербское королевство, гаранты исполнения – Российская империя и Болгарское царство. Срок исполнения – до первого июля будущего года, когда все вопросы по этому документу должны быть закрыты. Читаем, и если согласны с текстом, то подписываем.

– Все верно, – сказал Франц Фердинанд, – но только меня беспокоит французский вопрос. Если их так называемые демократические политики один раз впутались в дело с попыткой убийства монаршей персоны, то кто даст гарантию от повторения таких актов государственного терроризма?

– А вот это вопрос, мой дорогой друг, надо решать чуть попозже в гораздо более широком кругу, – сказала Ольга, – с участием британского, германского и, возможно, итальянского монархов. Возможно, это произойдет сразу после того, как Германская и Австро-Венгерская империя присоединятся к Брестским соглашениям, которые будут дополнены как пунктом о взаимном обеспечении безопасности колоний, так и договором о взаимной помощи в случае подавления мятежей и борьбы с государственным терроризмом. Если уж обеспечивать европейскую безопасность, то делать это следует так, чтобы в договоренностях не осталось ни малейшей дырочки.

Четыре часа спустя, там же.

Встреча сильных мира сего состоялась там же, где до этого участники Балканского союза договаривались об окончательном решении сербского вопроса и текущем переустройстве Австро-Венгерской империи. Хотя, когда процесс «перестройки» окончательно завершится, империю Габсбургов можно будет называть Австро-Богемско-Хорватско-Венгерской, ибо вместо двух равноправных субъектов в системе будет уже четыре. И ничего: Советский Союз на пике своего могущества насчитывал шестнадцать субъектов и сохранял свою целостность до тех пор, пока окончательно не иссякла объединяющая идея. В данном случае объединяющей идеей работает харизматичный император Франц Фердинанд – последний из могикан, то есть из Габсбургов. После него – только потоп, то есть цивилизованный развод на составные части через двадцать-тридцать лет. Богемия, Венгрия и Хорватия уйдут в самостоятельное плавание, а Австрия присоединится к Германской империи.

Но этот процесс хоть и предрешен, но пока не свершился, а потому император Франц Фердинан как равный среди равных, разговаривает с другими монархами европейских империй: российской императрицей Ольгой, британским королем Эдуардом и германским кайзером Вильгельмом. Кстати, у последнего вид человека, уже на эшафоте получившего высочайшую амнистию с полным прощением грехов. Смерть императора Франца-Иосифа, к которой германский кайзер все же приложил свои шаловливые ручки, избавила Европу от риска внезапной неспровоцированной войны по одному только хотению старого мизерабля. Стоило прогреметь первому выстрелу – и Двойственный союз попадал в приемную горловину безотказной брестской мясорубки, из которой уже не было бы выхода. Автор этой конструкции сидит напротив кайзера и смотрит на него тяжелым взглядом неподкупного судии. Мол, заменили тебе смертную казнь на условно-досрочное освобождение, но при малейшей провинности не поздно будет открутить все назад прямо вместе с головой.

Гарантом этого откручивания является супруг молодой русской императрицы – он, вопреки всем обычаям, не сидит вместе со всеми за столом, а стоит за ее спиной, скрестив на груди руки. И германский кайзер, и британский король не сводят с этого человека взгляда, и видят, как уже за ним незримо топорщится щетина штыков армии постоянной готовности, только что без особых усилий на куски разломавшей Османскую империю. То, чего не смогут добиться дипломаты и политики вроде господина Одинцова, силой возьмет русская армия, вернувшая себе славу времен Суворова и Кутузова. От осознания этого факта собеседниками каждое слово молодой русской императрицы обретает силу закона. Да и не хочет она ничего лишнего, только вечного мира для себя и союзников.

Неуютно чувствует себя и британский король Эдуард, присутствующий здесь вместе с дочерью и министром иностранных дел. Тори умна и способна дать отцу ценный совет, а вот Эдуард Грей не равен тут никому. Британская империя смертельно больна, и симптомы этой болезни, стоит лишь повнимательнее присмотреться, видны в ней повсюду. Война, даже очень маленькая и локальная, при таком состоянии дел Владычице Морей строго противопоказана, а от ее ослабления выиграют не континентальные державы – Франция, Германия и Россия – а не столь уж далекие заокеанские кузены, понемногу вырастающие из коротких штанишек. Подобное вытесняется подобным. Бурно развивающимся Североамериканским Соединенным Штатам становится тесно в своей колыбели: совсем недавно они оттягали у окончательно одряхлевшей Испании лежащую под боком Кубу, а также далекие Филиппины. Последние – это заявка банкиров с Уолл-Стрит на грядущее мировое господство, необходимое для доминирования на рынках сбыта и контроля за источниками сырья. Если Британия не предпримет каких-либо срочных мер, создав коалицию, нацеленную на препятствование американской экспансии, то в обозримом будущем ее начнут теснить сначала с самых вкусных мест, а потом и отовсюду на земном шаре.

Самый спокойный тут – император Франц Фердинанд. Свое он уже отбоялся, главные решения принял, и готов их выполнять. В отличие от Британии и Германии, империи Габсбургов следует сосредоточиться на внутренних проблемах, которых у нее хоть отбавляй. Центробежные силы рвут Австро-Венгерскую империю на части, и нет такой силы, которая могла бы воспрепятствовать разрыву. Если последний император все же умрет раньше срока в результате второго, пятого, двенадцатого или двадцатого покушения по счету, то цивилизованный развод грозит обернуться неуправляемым скандалом и войной всех со всеми. Это, конечно, не та мировая война за возвращение Эльзаса и Лотарингии, что задумывал французский Генштаб, но все равно немецкой, венгерской, польской, хорватской, сербской, румынской и прочей крови прольется столько, что мало никому не покажется.

Между прочим, Франция, хоть ее представители отсутствуют за этим столом, будет одним из главных предметов обсуждения. Людям, собравшимся в этом месте, предстоит решить, каким путем будет развиваться дальше европейская история. Или все пойдет как обычно, через буржуазную псевдодемократию, когда народы имеют возможность выбирать между разными сортами дерьма, или Второй Венский конгресс на столетие вперед утвердит правила ответственной политики, при которой социально ответственные монархи действуют строго в интересах своих народов. В противном случае европейский континент ждет политическая суета, когда короткопериодические политики будут ставить перед собой и своими странами эфемерные цели, а в итоге это разразится одной или двумя разрушительными мировыми войнами.

Заседание открыл хозяин встречи.

– Господа, – сказал император Франц Фердинанд, – со всеми вами я уже встречался один на один, и выслушал все возможные выражения скорби и соболезнования, поэтому давайте при минимуме формальностей перейдем прямо к главному вопросу сегодняшнего дня – присоединению Германской и Австро-Венгерской империй к Брестским соглашениям.

– Да, – сказал кайзер Вильгельм, – я согласен. Присоединившись к Брестским соглашениям и прекратив действие Двойственного союза, Мы надеемся превратить этот альянс в гарантию вечного мира на европейском континенте. Здесь и сейчас нам как ответственным представителям своих народов предстоит выработать такую систему международных отношений, чтобы никто и никогда больше не смог развязать в Европе ни большую, ни малую войну. Наш общий дом слишком мал и хрупок для того, чтобы на его территории устраивать вооруженные побоища.

– Ваш дядя Вилли, – сегодня просто в ударе, – вполголоса шепнул по-русски канцлер Одинцов на ухо императрице Ольге. – Я, честно говоря, не ожидал от него такого показного миролюбия, обычно его красноречие направлено в прямо противоположном направлении.

– Заговоришь тут о мире, когда прямо над шеей завис топор гильотины… – так же тихо хмыкнула в ответ русская императрица. – Но я тому только рада, и сам знаешь почему. Некогда нам сейчас воевать, работать надо: тянуть дороги, распахивать поля, строить шахты и заводы, учить людей. Это дело мы с тобой за три года только начали, а чтобы закончить, нужно еще лет тридцать, и лучше, чтобы совсем без войны.

– Т-с-с-с, Ольга, – шепнул канцлер Одинцов, – ваш дядя Берти хочет что-то сказать.

– Все это хорошо, – сказал король Эдуард, – но что по поводу присоединения новых членов к Брестским соглашениям скажет Франция, представители которой отсутствуют за этим столом? Не думаю, что в Париже дадут добро на то, чтобы Германия избежала мести на прошлую франко-прусскую войну.

– Когда мы с тобой, дорогой дядюшка устраивали Брестские соглашения, то меньше всего думали о мести и больше всего о сохранении мира в Европе, – с ехидством произнесла Ольга. – Голос Франции в этом вопросе сугубо совещательный, потому что это мы, Россия и Британия, гарантировали любителям лягушачьих лапок спасение от германского нашествия, а не наоборот. И это условие остается в силе, пока Франция участвует в Брестских соглашениях – Германия на нее не нападет. Наш совместный пакет в Брестском альянсе контрольный, а потому как мы с тобой сейчас решим, так и будет. Французы при этом могут выходить из альянса, а могут оставаться. Мне от этого ни холодно, ни жарко, у меня к их политикам другие вопросы.

Сэр Эдвард Грей, британский министр иностранных дел, честный джентльмен и серая посредственность, выслушав это яростную апологию владычицы Третьего Рима, зябко поежился и с надеждой посмотрел на своего короля, ожидая от него не менее яростной ответной филиппики. Но тот как бы даже не заметил этих надежд.

– Ты, Хельга, имеешь в виду акцию французской военной разведки по подготовке убийства нашего милейшего хозяина, австро-венгерского императора Франца Фердинанда? – спросил Эдуард Седьмой.

– Именно так, дядя Берти, – подтвердила русская императрица, – хоть в тот момент наш друг Франц Фердинанд еще не носил на своей голове короны, это ничуть не извиняет людей, заплативших за его смерть. Но еще более меня бесит та цель, которую эти политиканы планировали достичь своей мерзкой акцией. Убив одного человека, они планировали развязать общеевропейскую войну, в которой должно было сражаться не менее десяти миллионов человек, и как минимум один миллион должен был погибнуть ради их мелкого интереса возвращения в состав Франции Эльзаса и Лотарингии. За один только замысел подобного безобразия его авторов после дотошного расследования и справедливого суда следует колесовать, четвертовать и без всякой пощады сажать на плохо отесанный кол.

– Не могу с тобой не согласиться, Хельга, – кивнул британский король, – у нас в Британии тоже есть мерзавцы, пытавшиеся манипулировать своим королем. И мировой военный пожар они могли разжечь ничуть не хуже своих французских коллег. Ну да тебе об этом тоже известно. Но сейчас меня интересует совсем другой вопрос. Австро-Венгерская империя, желающая присоединиться к Брестским соглашениям, имеет множество территориальных споров с твоими друзьями по Балканскому союзу, что само по себе чревато началом военного конфликта. Не зря же ты в настоящий момент собрала в Сербии почти половину той армии, которая совсем недавно с легкостью сумела разгромить турок. Не получится ли так, что мы втянем потенциальный конфликт прямо в сердце нашего миролюбивого союза?

– Нет, дядя Берти, – ответила Ольга, – не получится. Мы с коллегой Францем Фердинандом уже успели провести скоротечные сербо-российско-австрийские переговоры, результатом которых стало соглашение о национально-территориальном размежевании. Что написано пером, то не вырубишь топором.

– Да, так и есть… – Франц Фердинанд похлопал рукой по малоприметному кожаному бювару. – Мы обо всем договорились и подписали документы.

– Босния и Герцеговина? – с интересом спросил король Эдуард.

– Да, Босния и Герцеговина, – подтвердил австро-венгерский император. – Поскольку положения Берлинского трактата были признаны ничтожными, по причине категорического неисполнения его условий турецкой стороной, то и наши права на эту территорию тоже превратились в фикцию. Вернуть эти территории Османской империи сейчас невозможно, поскольку та просто исчезла с карты мира, и в то же время среди ее победителей ни Российская империя, ни Болгарское царство не претендуют на Боснию и Герцеговину даже в малейшей степени…

– Все хорватское должно стать хорватским, а все сербское сербским, – веско сказала императрица Ольга. – При этом права сербов на хорватской территории и хорват на сербской должны быть защищены в равной степени. Dixi! Мы перекраиваем границы и подписываем соглашения таким образом, чтобы они максимально соответствовали этому принципу.

– Насколько я помню, – сказал кайзер Вильгельм, – часть земель, населенных сербами имеется и в составе Венгерского королевства, а не только Хорватии или Боснии и Герцеговины. Неужели в Будапеште спокойно отнесутся к тому, что часть их исконных территорий будет отторгнута в пользу соседнего государства, и не поднимут по этому поводу какого-нибудь мятежа?

– Сербские земли в составе Венгрии – далеко не исконные, – стараясь быть спокойным, заговорил Франц Фердинанд. – В начале восемнадцатого века Австрия отвоевала эти территории у турок силой оружия и организовала на них пограничную провинцию Темешварский Банат, управляемую напрямую из Вены. Впоследствии в середине восемнадцатого века к этой провинции добавились другие пограничные земли, названные Воеводством Сербским. Несмотря на то, что эта провинция была ликвидирована в 1860 с передачей земель в состав Венгерского королевства, титул воеводы Сербского остался за австрийским императором, то есть за мной. Аз есмь высший суверен над теми землями, а венгры, если захотят поднять мятеж и на этот раз, жестоко о том пожалеют.

– Да, это именно так, – подтвердила императрица Ольга, – и поэтому, помимо соглашения о безопасности колоний, мы предлагаем дополнить Брестские соглашения документом о поддержании внутренней безопасности, чтобы ни один член нашего альянса не только не поддерживал разжигание смут и мятежей у своих соседей, но и всячески способствовал их умиротворению. Стандарты приличной социальной политики известны всем присутствующим, так что надеюсь, мы сможем избежать ситуации, при которой люди начинают бунтовать от банального голода и бытовых неустройств. И еще: решив сербскую проблему, мы не должны забывать о других подобных случаях. Дядя Берти, не смотрите на меня с таким изумленным видом – я имею в виду как раз вашу Ирландию. Или вы перестанете считать ирландцев людьми второго сорта, своего рода белыми неграми, называя их «грязные пэдди», или дело для вашей Империи закончится печально.

– Да, отец, – подтвердила принцесса Виктория, – это и в самом деле так. Чем больше мы унижаем ирландцев, тем сильнее сжимается пружина их гнева, которая однажды еще ударит нас со страшной силой.

– Дочь моя, – ответил британский король, – уже много раз лучшие политики Соединенного королевства пытались исправить это положение дел, но их предложения ни разу не проходили через Парламент. Увы, и я тоже тут почти ничего не могу поделать, ведь, несмотря на все свои прерогативы, я не абсолютный монарх, а конституционный.

– А это оттого, дорогой Берти, – с мрачным видом произнес канцлер Одинцов, – что депутаты вашего Парламента представляют не своих избирателей в округах, а тех, кто дал им денег на избирательную компанию. По-настоящему у вас независимы только те депутаты, которые настолько богаты, что способны самостоятельно оплачивать все свои счета. Но они тоже далеко не ангелы – скорее, наоборот. Ведь, по сути, Ирландия – это ваша самая первая колония, где белые сагибы властвуют над такими же белыми туземцами. Униженное и оскорбленное положение ваших ирландских подданных – это способ довести их эксплуатацию до того предела, после которого уже идет лишение личной свободы. Алчность пропитала Британскую империю так же, как запах дерьма пропитывает стены ветхого сортира.

– О да, герр Одинцофф! – подтвердил кайзер Вильгельм, воинственно встопорщив свои знаменитые усы. – Мы, немцы, даже с африканскими неграми поступаем гуманнее, чем англичане с белокожими ирландцами…

Сказал – и осекся, натолкнувшись взглядом на разъяренного русского князя-консорта. Но страшнее всего выглядела русская императрица.

– Вы, дядя Вилли, в связи с известными вам обстоятельствами, лучше не заливайте нам в уши про германскую гуманность! – коброй прошипела Ольга. – Всем прочим присутствующим хочу напомнить, как тридцать пять лет назад вели себя германские солдаты на оккупированных французских территориях и в каких скотских условиях «гуманные» немцы содержали тогда пленных. Если случилась война против жестоких людоедов, то она должна быть стремительной и почти бескровной, чтобы, когда умолкнут пушки, все мерзавцы оказались мертвыми, а ни в чем не виновное население побежденной страны приспособилось к новой жизни, которая у них будет лучше, чем прежняя. Тридцать пять лет назад – примерно тогда же, когда прусская армия громила Вторую Империю Наполеона Третьего – Россия завоевала себе знойные барханы Туркестана. За это время население на этих землях увеличилось в двадцать раз, ведь мы пресекли разбои и вечные междоусобные войны. В голой степи и песках проложены дороги, выросли города, процветает торговля и землепашество. Вот в чем главное предназначение цивилизации, а не в том, чтобы содрать с покоренных земель как можно больше денег. И мой Сашка, и Павел Павлович, и все их спутники людно и оружно появились в этом мире как раз для того, чтобы наставить его на праведный путь без жестокого угнетения, затяжных войн, ведущих к жестокому и бессмысленному истреблению миллионов людей.

– И именно ради этой благой цели, Хельга, – скривив губы, произнес британский король, – в арсенале твоих пришельцев имеется подводный корабль со сверхдальнобойными снарядами воистину сатанинской мощи, способными одиночными попаданиями целиком разрушать крупные города?

– А вот об этом, дядя Берти, тебе лучше спросить лично у Всемогущего Господа, – встопорщилась Ольга. – Подумай, чем ты и прочие европейские владыки, включая покойных Франца-Иосифа и Абдул-Гамида, так разгневали Создателя Всего Сущего, что он сунул Нам под руку такую тяжелую дубину, пригодную для того, чтобы до полусмерти отмутузить всю Европу разом? И еще. Хоть наши отношения с Британией, Германией, Австро-Венгрией и прочими странами были далеки от сердечности, Мы ни разу даже полусловом не обмолвились о том, что в Нашем распоряжении имеется такое ужасающее оружие, не говоря уже о том, чтобы размахивать им направо и налево, как безумец размахивает своими мужскими причиндалами. Этот ужас иного мира мог бы быть применен только в том случае, если на нас войной пойдет вся Европа, а мы к такому нашествию будем еще не готовы. Но сейчас я уже почти уверена, что самого страшного не произойдет, и снаряды мощью в сотни тысяч тонн тротила нам не понадобятся. Брестские соглашения снимут угрозу большой войны и привьют европейцам вкус к очень долгому миру. А если этот план потерпит неудачу, то к войне один на один со всей Европой мы уже почти изготовились, а мелкие недостатки можно будет устранить по ходу процесса.

– Все верно, – подтвердил слова императрицы канцлер Одинцов, – но вы не обессудьте, господа. Вы тут у нас далеко не агнцы, а с волками жить – по волчьи выть.

С кайзера Вильгельма в этот момент можно было бы писать картину «обалдевший сего числа», да и британский король выглядел изрядно потрясенным. Внешне спокойным оставался только император Франц Фердинанд, внутренне готовый и не к таким невероятным новостям. Да и поумнее он был, чем «дядя Берти» и «дядя Вилли» вместе взятые, а потому сразу и в лоб задал ключевой вопрос европейско-российских отношений.

– И что же, дорогая Хельга, – произнес он, – ты думаешь, что мой дядя (Франц-Иосиф) был прав, и Россия с Европой обречены на постоянные войны?

– Твой дядя, прости Господи, был ударен пустым мешком по пыльной голове, – ответила Ольга. – Неужели ты сам ощутил с нашей стороны хоть какие-нибудь признаки ненависти, делающей невозможной любые рациональные действия? Зато с другой стороны такой немотивированной ненависти было хоть отбавляй. До зубовного скрежета нас ненавидел как сам твой дядя, так и его клевреты, и, как говорит мой канцлер, это еще цветочки. Лет через сто Европа засмердит таким откровенным гноем, что тошнить начнет и самого небрезгливого человека. Россия в Европу никогда войти не сможет – плечи в дверь не пролезают, – а вот Европа в Россию входит свободно, да еще остается место для двух-трех Франций. Но этот вариант мы оставим на крайний случай, если у нас не получится вылечить неизбывную европейскую злобу и зависть, а пока предлагаю принять за аксиому, что Россия и Европа должны между собой жить мирно и дружно, но порознь, ибо от попытки смешать две несовместимые субстанции ничего хорошего не получится.

Канцлер Одинцов хмыкнул и добавил:

– Русский, вне зависимости от его отношений с правительством, приезжая в Европу, так и остается русским и в первом, и во втором и в третьем поколениях, а вот европейцы, переселившиеся в Россию, растворяются в ней как сахар в кипятке. И зачастую только по фамилии можно опознать, что дед этого человека был французом, этого – англичанином, а этого – немцем.

– Что есть, то есть, – вздохнул кайзер Вильгельм. – Немцы, уехавшие жить в Россию, для нас потеряны навсегда, и в то же время поток переселенцев не ослабевает. Надел в сто гектар чернозема в Южной Сибири или Северной Маньчжурии действует на наших малоземельных крестьян хуже, чем валерьянка на кота. Россия бурно развивается, используя свое огромное пустое жизненное пространство, в то время как честные европейцы, скованные обручами существующих границ, вынуждены киснуть без всякой надежды вырваться на простор. При этом мои генералы считают, что попытка оспорить это жизненное пространство у России закончится для нас тем, что Германия, а может быть, и вся Европа станут частью России. Это будет страшная война, перед которой померкнут все прочие конфликты; Европа будет разрушена и завалена трупами, и на ее руинах останется только один победитель – он. – Кайзер Вильгельм показал на русского князя-консорта.

– Да, Сашка у меня такой! – с чувством сдержанного удовлетворения кивнула императрица Ольга. – Но все же, дядя Вилли, скажи – какие-нибудь светлые мысли по этому поводу у тебя имеются или все так плохо, что можно вешаться?

– Светлая мысль у меня только одна, – ответил кайзер. – Я вам о ней уже говорил. Если ваши Брестские соглашения превратить в систему поддержания общеевропейской безопасности, то тогда мы, немцы, могли бы поискать военного счастья подальше от Старого Света. Жаль, конечно, Франции, но не думаю, что завоевать ее было хорошей идеей. Лягушатники слишком уж помешаны на свободе, равенстве и братстве, чтобы мы с ними могли ужиться в одном государстве.

– Не забывайте, что Франция – это не только канкан, опера и Ницца, но и угроза привычному нам консервативному миропорядку, – сказал Франц Фердинанд. – Мы понимаем, что по мере развития цивилизации чистый монархический принцип «государство – это я» постепенно отходит в прошлое. Но, черт возьми, кумирами широких народных масс должны быть ответственные консервативные политики, действующие на благо своих народов, а не пустоголовые популисты, ради получения известности готовые чиркать спичками на пороховом складе.

Британский король и российская императрица переглянулись.

– Французская республика находится под защитой Брестских соглашений, – сказал Эдуард Седьмой, – и военное решение вопроса само по себе разрушит наш союз.

– Я полностью согласна с дядюшкой Берти, – кивнула Ольга. – Франция виновата, но унасекомить ее следует без единого выстрела и произнесения военных угроз, ибо сие несовместимо с Брестскими соглашениями. Павел Павлович, а вы что скажете?

– Я предлагаю применить в отношении Франции такой замечательный демократический прием воздействия, как экономические санкции, – ответил тот. – Мы не будем воевать с французами, вместо того мы ударим их по карману. Если будет такое ваше высочайшее решение, то первым делом мы можем перекрыть поставки зерна – до тех пор, пока зачинщики и организаторы покушения на Франца Фердинанда не будут выданы в руки международному правосудию…

– Вы считаете, что нам необходимо обзавестись такой штукой как наднациональный суд? спросила Ольга. – Вы же сами ругали похожую структуру своего времени во все корки.

– Да, ругал, – ответил канцлер, – и правильно. Какой же это суд, когда сербов судят даже за мнимые преступления против хорват и бошняков, а преступления против сербов, в свою очередь, не замечают даже в самых вопиющих случаях. На суд такая система похожа мало – скорее, это расправа, которой придается только видимость законности. Если мы допустим тут что-то похожее, то грош нам цена. И в тоже время бывают случаи, как сейчас, когда преступление совершается не против отдельных людей или конкретного государства, а, так сказать, в глобальном масштабе, и попытка развязать общеевропейскую войну тоже относится к этой категории. Судить за такое тоже надо глобально, с широчайшим распубликованием в прессе, разъясняющей почтеннейшей публике грехи и преступные действия провинившихся персонажей.

– Я думаю, что это должно быть что-то вроде Нюрнбергского трибунала, – убежденно сказал русский князь-консорт, – только не по факту уже случившейся войны с огромными жертвами, а когда зачинщиков поймали со спичками еще до того, как те сумели что-нибудь поджечь.

– Да, именно так, – подтвердил канцлер Российской империи. – И к тому же не стоит забывать, что покушение на монаршию особу – это само по себе тягчайшее преступление. В случае с господином Эренталем нам пришлось обойтись без очного суда, но на этот раз у нас на руках все нужные карты. Заказчики цареубийства схвачены за руку, а потому открытому процессу – быть. И ударить он должен не только по радикальной французской политике, но и по так называемому демократическому устройству государства. Чтобы нигде и никогда ни одна страна не делала манипуляции человеческим мнением основой своей внешней и внутренней политики.