Текст книги "Московский Джокер"

Литератор Герб, в свое время познакомивший Мартина с Алексом, уже собирался ложиться спать, когда ему позвонила Валентина.

– Герб, – как всегда сдержанным тоном начала она, – ты Гарика знаешь?

– Привет, Валентина. Это какого, с площади, что ли?

– Ну конечно, ты там всех знаешь. Так вот, они поехали задать ему какие-то вопросы.

– Слушай, я позвонил в милицию и сообщил о смерти Марло.

– Ты назвал себя?

– Нет.

– Все равно. Если они не поленились и включили определитель номера…

– Мне скрывать нечего. Пусть приходят и спрашивают. А почему ты мне позвонила? Ты думаешь, что мне стоит пойти сейчас на площадь?

– У меня за два дома знакомая тут одна. Ее дом практически рядом со Смоленским гастрономом. Она позвонила и сказала, что около сквера какая-то перестрелка произошла. Вроде бы из встречных машин друг в друга палили. А одна после этого даже в гастроном, прямо в стекло центральное, вмазалась.

– Хорошо, Валентина. Я выхожу прямо сейчас. Посмотрю, как там и что и потом тебе позвоню.

– Лучше заходи. Я сегодня Лоре отказала, она с каким-то офицером хотела завалиться. А теперь уже жалею. Если встретишь там Алекса, забирай и его. Что-то сегодня новостей многовато.

– Принято, мадам. Приступаю к исполнению?

– Подожди минутку. Как у тебя с валютой?

– Двадцать баксов всегда ношу в правом носке. На случай встречи с вышедшей перед сном подзаработать мисс Мира. А в чем дело?

– Ладно, не буду тебя задерживать. Я знаю, что у тебя осталась от последней книги пара тысяч. И даже знаю, в каком банке ты их держишь.

– Еще бы тебе не знать, когда я сам тебе по пьянке растрезвонил.

– Поверь, это была не я. Ты пил в тот раз с кем-то другим.

– И что? Есть шанс обернуть их к утру втрое?

– Есть шанс сохранить то, что у тебя есть.

– Что я для этого должен сделать?

– Ничего. Дело в том, что, возможно, тебе будут делать якобы выгодные предложения. Ты понимаешь какого рода? Возможно, тебе предложат вынуть деньги из банка и на все что-то купить. А через неделю, мол, продашь за двойную цену. Может быть, скажут даже так: «Покупай все подряд. Покупай что угодно».

– Вроде среди моих знакомых финансовых авантюристов нет.

– А это здесь ни при чем. Какой авантюризм? Возможно, так будут говорить все вокруг.

– Ну, если уж все вокруг… И что же мне всем отвечать?

– Ничего. Просто сделай стойку дурака. Вот и все. Вы ко мне с какой-то валютой, а у меня, мол, «чай Липтон всегда под рукой».

– Валентина, мне, чтобы «чайника» изобразить, грима не надо, потому что я и есть «чайник». Только никто об этом не знает. Подожди, но ведь обратятся не ко мне одном?

– Отнюдь. Напротив, и те, кто советует, и те, кому советуют. Их будет великое множество.

– Но не у каждого, которому будут советовать, есть такая Валентина Кассандровна, как у меня?

– Думаю, что больше ни у кого.

– Но в этом случае все они, те, кому так посоветуют, возьмут свои деньги из банков, и банки лопнут.

– Может быть, не все.

– Какая разница? Лопнут ли они или нет на самом деле, повесятся ли президенты их правлений или их сначала задушат, а потом повесят, – какая разница? Главное, что нарушится траст, доверие, и платежи через два-три часа после возникновения ажиотажного спроса на валюту будут прекращены. И что же тогда произойдет?

– А то ты не знаешь? Ты просто потеряешь свои деньги.

– Негуманно, Валентина. Я не скряга и привык к скромной жизни. Но загашник – это святое. Он помогает мне больше любить своих героев.

– Если бы я сказала то же самое Алексу, он бы и сам, без уточнений, понял меня. Но у него нет двух тысяч в банке.

– Ну хорошо. Что есть такого, что Алекс бы понял сразу, а я никогда?

– Богатство – это то, по определению, чем владеют немногие. Оно и образуется таким образом, что нечто отделяется от очень многих к очень немногим.

– Разумеется, это так. А наоборот никогда не получится. Если на скачках очень многие поставят на лошадь, которая действительно придет первой, то хилый куш, разделенный между множеством выигравших, и вовсе превратится в гроши.

– Ты делаешь успехи. А теперь только оберни невозможность для всех по-настоящему выиграть на бегах на ситуацию с банками. Ты боишься, что многие, которые поступят не так, как ты, а наоборот, выиграют. Но многие выиграть, то есть стать богатыми, не могут по определению. Это для нас с тобой ясно, не так ли?

Кублицкий допил пятую пятидесятиграммовую рюмку коньяка и приставил ее к четырем уже опустевшим.

И в этот момент позвонила Лора. Он выслушал дочь молча, не перебивая.

– Вот так, папочка, вот такие пироги с начинкой из зайчатины. Ты был прав, когда предупредил меня насчет Симонова. Но мог бы сделать это и не так зашифрованно. Ну, слава Богу, все живы-здоровы, чего и тебе желаем. Симонова зацепило, но слегка. В плечо. Просто поцарапало. Не знаю, куда его и отправить. Тут один америкашка вроде бы готов взять его с собой. Он тут недалеко, на Маяковской. Да, кстати, я тебе не сказала, на нас тут нападение было совершено, прямо около сквера, на Смоленской, где мы с Симоновым о встрече договорились. Ты не волнуйся, никого и ничего не задело. Кроме Симонова. А его америкашка уже на Маяковской, наверное, перевязывает. Нет, ты представляешь, каков твой Симонов, какая лапочка? Вдруг приезжает на машине марки «форд», а в ней битком щизанутые и санитары. И кто из них кого вяжет, и кто кому чего колет или уже уколол, ни фига не поймешь. Ладно, пап. Ты, наверное, по ночам бандитов по телефону ловишь. Так что не буду занимать линию. Вот домой приеду и все тебе первому расскажу.

В ответ на это Кублицкий вынужден был вступить в разговор.

– Нет. Домой пока не приходи. Меня здесь тоже не будет. Неуютно стало у нас дома, дочка. А ты сейчас с кем?

– Я же тебе говорю, Симонова отправили на перевязку, но тут много других. Я с новыми людьми познакомилась.

– Вот-вот, дочка, это очень хорошо. Именно с новыми тебе теперь и надо. За новых и держись. Конечно, если люди хорошие.

Лора отлично поняла, что означает весьма глупый для постороннего уха совет держаться каких-то новых, совершенно отцу неизвестных. Он означал инструкцию отрицательного действия: в ближайшее время не идти на контакт с родственниками, друзьями и знакомыми. Она это поняла как бы между прочим и, как бы ничего особенного не поняв, продолжала щебетать:

– Да, папа, тут у меня много новых друзей. Есть такой Рашпиль, совершенно обалденный парень. Кажется, из бандитов. И еще тут один, Леандрик. Этот еще обалденней. Сразу стал меня уговаривать, ну, ты понимаешь, на что. Я, конечно, не такая дура, па. Я ему ясно дала понять, если он считает, что и Рашпиль должен платить наравне с Симоновым за то, что он его подвозил, то я здесь ни при чем. Ты когда, кстати, вернешься из командировки?

– Скоро. Думаю, дня через три, – ответил Кублицкий совершенно естественным тоном.

Ни в какую командировку он не собирался и дочери, естественно, ничего говорить об этом не мог. Но ее фраза означала примерно следующее: когда окончится эта очередная идиотская заварушка? Когда перестанут обстреливать ее кавалера вместе со всеми, кто стоит рядом с ним? И когда, следовательно, они смогут вернуться спокойно в свою квартиру.

И если бы он знал точный состав группы, которая окружала сейчас Лору, то заметил бы, что в пустой болтовне она упоминала кого угодно, но только не Алекса. Но Алекс не был ему известен. И никто не мог ему помочь, даже он сам.

Бывают ошибки, после совершения которых речь может идти только о том, чтобы принять их последствия с открытыми глазами. Это не знаменитая борьба за ликвидацию последствий.

Есть последствия, которые не ликвидируешь. Остается принять их на себя.

Он снова связался с Вороновым и сразу начал рубить, как будто рапорт зачитывал. Или приговор сам себе.

– Олег, ты меня выслушай, а потом скажешь, что думаешь об этом. Коротко говоря, я нарушил устав, присягу и, наверное, даже изменил здравому смыслу. Облегчающее обстоятельство только одно: у меня не было корыстных побуждений. Отягчающее обстоятельство: мои действия повлекли за собой тяжкие последствия.

– Какие?

– Страшные. Погибли люди.

– Какие? Сколько?

– Практически почти весь наш спецназ. Одну пятерку я, правда, оставил на базе. Да еще один или двое случайно спаслись. Итого максимум семеро. И только что в центре города обстрелян старший лейтенант Симонов. Слава Богу, с ним пока все обошлось. Но это я к тому, что операция не завершена и охота продолжается.

– Какая операция? Как вообще все это могло произойти?

– Генерал-лейтенант Толмачев предложил мне, а я согласился, вступить с ним в заговор с целью проведения акций по дестабилизации.

– Чего?

– Мне было заявлено, что отрицательные последствия наступят только для других. Имелось в виду, для других государств.

– Ага. А для нас, значит, лафа?

– Примерно так. Я согласился выставить своих людей для прикрытия операции. И они свою задачу выполнили. Но затем на них было произведено нападение. Это были или непосредственно люди Толмачева, или он нашел их где-то на стороне. Но это все равно, так как действовали они по его приказу.

– Может быть, произошел случайный конфликт? Все-таки дело ночное…

– Конфликта не было. И контакта не было. Их окружили и сразу открыли ураганный огонь. На уничтожение.

– Что ты предлагаешь?

– Немедленно арестовать Толмачева. А если не удастся, пустить ему пулю в лоб.

– У тебя есть доказательства?

– Мне позвонил один из уцелевших. Он умирал, после разговора я набрал его номер, но подошла жена и сказала, что он не возвращался с ночного дежурства. Значит, до дома он так и не дошел. А перед смертью люди не врут. Так ведь?

– Вероятно. Сам я еще не умирал, поэтому не могу сказать тебе точно. Это все?

– Я направил людей на поиски Кортунова, который, со слов звонившего мне, случайно уцелел. А только что я говорил с человеком, который уже побывал на месте событий. Он рассказал, что там были применены огнеметы. Затем они, видимо, подогнали туда грузовики. Ну, ты понимаешь, для ликвидации последствий.

– Так им это удалось? Ликвидировать?

– Конечно, в темноте и в спешке – не до конца. Следов бойни там еще предостаточно.

– Но до утра они могут исчезнуть совсем?

– А мы до утра, Олег Юрьевич, ждать не можем. До утра, если мы сами, без всяких прокуроров, не остановим Толмачева, от нас могут остаться только таблички на дверях кабинетов. Это до утра. А к обеденному перерыву исчезнут и они.

– Ты предлагаешь использовать статью о признаках непосредственной опасности для личности или государства?

– Какие там признаки? Опасность самая непосредственная. И, можно сказать, уже наступившая. Толмачев приступил к так называемой рекапульте.

– К обратной чистке?

– К ней самой. После моих ребят придет очередь тех, кто расправился с ними. Потом ликвидируют меня или обоих нас вместе. А закончится это все на самом Толмачеве. Но его куриные мозги не могут вместить, что у рекапульты острая вершина.

– Может, его тоже обманули? У тебя же, вот, не куриные, а он сумел тебя уговорить.

– Я не собирался никого убивать. Тем более боевых друзей. Ты что говоришь?

– Я вот что думаю, Иван Григорьевич. Непосредственную опасность для людей Толмачев, конечно, представляет. И остановить его прямо сейчас, ночью, необходимо. Тут нет вариантов. Но желательно его не застрелить, а задержать, а для этого требуются уже совсем другие резоны.

– Для кого?

– Для тех людей, с кем я собираюсь сейчас переговорить.

– Тебе нужны факты?

– Желательно их иметь. Что за операция?

– В области финансов. Валютная провокация, можно сказать.

– Та-ак… Ну ты хорош, Иван. Ты, может, финансист? Что же ты ввязался? Или, может, ты биржевой брокер?

– Голову мне Толмачев задурманил. Трескотней о том, что на доллар удавку натянем, а рубль – воссияет. И я, штопаный сапог, уши развесил и губы распустил. А он в это время уже ребят моих приговорил и исполнителей подыскал.

– Слушай, Кублицкий, а ведь и мне только что о валюте удочку закидывали. Я нахожусь на одной даче и здесь собрание происходит каких-то потрясающих старцев. Как будто ожил городок в табакерке, или что-то в этом роде. Я бы считал, что сошел с ума или наглотался галлюциногенов. Но боль в ноге, по которой меня сегодня «перетянули», и знаки внимания, которые оказывают мне хозяйка и ее дочь, говорят о том, что если тут кто и бредит, то это не я.

– Так что о валюте, Олег?

– Хозяйка меня уже один раз в гостиную водила, где старцы как бы собрание свое проводят. Как бы представили меня. Сначала, конечно, светские фразы пошли. Ни о чем и о погоде. А потом, очень опять как-то небрежно, посоветовали мне избавиться от валюты. Вынуть отовсюду вклады, если таковые у меня имеются, и выкинуть их на рынок.

– А это как?

– Приобрести на всю наличность все что угодно: недвижимость, камешки, барахло.

– Вложиться?

– Так точно, господин подполковник. Вложить все во что угодно. Они почему-то ожидают, что доллар переживет краткий, но очень резкий приступ слабости. Долларовые цены – на все! – взлетят в два-три и более раз. А потом так же внезапно вернутся на прежний уровень.

– А потом, Олег Юрьевич, может не быть даже супа с котом. Твои старцы, похоже, слышали звон, да не знают где он.

– Это то самое, что предлагал тебе Толмачев?

– Оно и есть. Ведь ты же не веришь в совпадения? И правильно делаешь. Только у Толмачева сценарий маленько другой, чем у твоих раритетов. Цены взлетят не в два-три, а в пять – десять и более раз. Но самое главное, что потом никуда они не вернутся. А будут подниматься еще и еще раз. До тех пор, пока доллар не превратится в деревянный. Как валюта одной славной, хорошо нам знакомой империи.

– Это же бред! А что будет происходить в это время во всем мире?

– Конечно бред. И что где будет происходить, я тебе не скажу, потому что сам ничего не знаю и не понимаю.

– И тем не менее…

– Вот именно. И тем не менее я поверил Толмачеву, что у наших яйцеголовых все просчитано и что куда ни повернет, а ничего, кроме пользы, для матушки-России выйти из этого не может.

– А на самом деле?

– А что на самом деле? Толмачев, конечно, теперь враг. Он кровь переступил, и теперь ему назад ходу нет. А только сдается мне, что и его запутали, как и он потом меня. Толмачева надо валить, он у них силовым ресурсом является. А вот у кого «у них», в этом надо разбираться. С чего начнем, начальник?

– Я сейчас проведу второй раунд переговоров со старцами, А ты начнешь с того, что немедленно покинешь квартиру. Твою пятерку спецназа, чтобы их никто не переподчинил, я перевожу в новую точку, в избушку на курьих ножках. И связи не дам. Но силой нам все равно генерал-лейтенанта не проштурмовать: маловато у нас сил.

– Что же ты предлагаешь?

– Постараться получить убедительные доказательства и выйти с ними на самый верх.

– А успеем? Первая легкая паника, как бы пробная волна, должна пойти уже завтра утром.

– Уже сегодня утром, ты хочешь сказать?

– Тем более. А дальше очень быстро – по нарастающей. Если не найдем, кто здесь крупье, то даже ликвидация или арест Толмачева могут уже ничего не остановить. Паника на финансовом рынке – страшная сила.

– Ладно, мы сейчас по телефону ничего с тобой не сварим. Старцы тоже какой-то прикуп держат. Но кто у кого в доле? О-ля-ля. Кстати, с какой суммой вы с Толмачевым начинали, как ты изволил выразиться, финансовую провокацию?

– Очень много, Олег, очень много. За половину ее или четверть одно государство другому войну может объявить.

– И доступ, разумеется, к ним закрыт?

– Конечно. Те же люди Толмачева. Он им приказал, они пошли и убили моих. А теперь блокируют груз с деньгами.

– Постой. А почему же он сразу своих не послал?

– Мои встречали уважаемых людей. И показывали им груз. А его люди никого не видели, даже тех, кого поубивали, ничего не слышали. Они внешнюю оборону заняли, и вся недолга. А что внутри и кто смотреть приходил, про то они, как я понимаю, не ведают.

– Слушай, а если сверху? Расфуганить весь объект, и пошли все к такой-то! А нет денег, музыкант футлярит скрипку.

– Можно, наверное, и сверху. Да ведь это в центре Москвы. А тебе кто туда долететь разрешит? Ну, ты думай, начальник. На то тебе и на фунт ветчины платят больше, чем мне. Я уже один раз подумал, теперь всю жизнь не оплачу. Теперь ты заводи. А я что? Я подчиненный. Если скажешь, на штык пойду. Лишь бы польза была.

Часть II

Когда я завладею всеми финансами, я прикончу всех и смоюсь.

А. Камю. «Калигула»

1

Один не сильно пожилой джентльмен по фамилии Озерков внезапно после полуночи оказался один. Когда жена убедилась, что он пошел на третьи сутки запоя и, следовательно, снова будет всю ночь бродить по квартире как привидение и не давать спать, она тут же кинулась к телефону, и вот уже по ночным проводам заструились ее скорбь и гнев.

Потом она что-то на себя натянула, чем-то размашисто провела по губам и полетела по коридору на выход. А по дороге, проходя мимо кухни, взглянула на мужа, который сидел там в окружении пустых, полных и ополовиненных бутылок.

Хлопнула дверь, и в квартире воцарилась тишина. Озерков понял, что жена действительно ушла на всю ночь. Но ему нужен был слушатель. Иначе он мог уснуть. А во сне он уже не ощущал бы того кайфа. В случае отрубона получалась бы пустая работа и хлопоты. Зря он, что ли, сутками загружался, как под коммерческий рейс, под завязку, разнокалиберным алкоголем? Жена сошла с дистанции, что ж, ей виднее. У каждого свой расклад по кругам. Озерков понимал, что при темпе, который он задал, угнаться за ним хрупкой женщине невозможно. И сам он на финише этого крутого, далеко уже ему не по возрасту и не по силам, запоя рухнет, как некая биомасса, как дышащая на ладан биоконструкция, подлежащая долгому и мучительному капремонту.

Но все это не означало, что он должен был добираться до этого финиша в одиночку.

Он развернул перед собой рекламную страницу какого-то залитого темным пивом издания и изумился обилию телефонов с краткой пометкой «знакомства». Если бы Озерков был бы заурядный удила-мученик, то, разумеется, он по пьяни стал бы трезвонить куда попало. Но то был джентльмен. («Это-то и ужасно», – не преминула бы вставить при этом его жена, но… кто отсутствует, тому слово не дано.)

Поэтому, то есть по свойственной ему утонченности натуры, Озерков взял в рассуждение, что время теперь позднее, как бы не располагающее к доверительной беседе с незнакомым человеком. Хотя, с другой стороны, сами же приглашают. Вот же, так и написано: «Звоните – не пожалеете». Или вот еще: «Звоните прямо сейчас». И наконец то, что сняло все сомнения: «Очаровательная Виолетта. Незабываемое знакомство. На своей площади и с выездом. Круглосуточно».

Озеркова, считающего себя знатоком русского литературного языка, несколько покоробила «очаровательная» формулировка о «незабываемом» знакомстве «с выездом». Как бы здесь что-то отдавало очаровательной скорой помощью. А то и незабываемой реанимацией. И все-таки главное – это то, что звонить предлагали именно круглосуточно. То есть по крайней мере не обругают за позднее время звонка.

«Вот ведь что такое демократия, – не без умиления подумал Озерков. – Разве раньше такое было возможно? Сидит такая Виолетта одна и, натурально, скучает. И дает свой телефон в свободную от предрассудков газету, чтобы другая одинокая душа даже ночью могла приблизиться к ней по проводам в поисках тепла и сочувствия. А если с выездом? Возможно ли это? “А впрочем, чего только не бывает в эпоху развитого катапультизма?” – как выразился недавно литератор Герб. Не забыть бы ему, кстати, после конца приключения позвонить и рассказать все в подробностях. Или, как он сам всегда требует от рассказчика, постараться дать это «в цвете и запахе».

Разумеется, вариант «с выездом» потребует от Озеркова некоторых разумных расходов. Придется, конечно, оплатить такси для дамы. Туда и обратно. Это уж непременно. Ну, придется принять, как положено. Но и это не проблема. Насчет выпить-закусить, неслаб Озерков в эту ночь, нет, неслаб. И особенно его грела мысль – собственно говоря, не сама мысль, а ее формулировка – относительно «разумных расходов». В этот момент он и сам казался себе исключительно разумным. И даже – чего не мелькнет в пьяном мозгу! – эксклюзивно расчетливым, предусмотрительным и неотразимым плейбоем.

Озерков набрал роковой номер и спросил Виолетту. Ему ответил женский голос. Ответил с будничной готовностью, как отзывается на тупую иглу заезженная пластинка:

– Виолетты нет. Она дежурит с девяти утра.

– Так может быть вы… Я, собственно, звоню насчет знакомства, – заблеял Озерков, чувствуя почему-то, что отсутствие Виолетты наносит непоправимый удар по его вере в газетные чудеса, в частности, и принципы свободы печати вообще.

– Это не знакомства, – ответили ему опять с готовностью и терпением, – это только так пишется. Мы предоставляем платные услуги, с выездом на вашу площадь. Два часа – сто долларов. Вас устраивает?

– А, услуги? Понятно, – до предела растягивая слова, мямлил Озерков, так как ему действительно все становилось понятно, но это происходило слишком быстро, и нужно было выиграть какое-то время для перенастройки организма. – Это-то как раз мне понятно, насчет услуг. Но давайте тогда как-то поконкретнее, что ли.

– А поконкретнее, это уж от вас зависит, молодой человек.

– Не такой уж я и молодой…

– А вот это неважно. Кстати, сколько вам лет?

– Да уже под пятьдесят, – мучительно, как бы признаваясь в чем-то постыдном, выговорил Озерков, Но в ответ услышал ободряющее:

– Прекрасный возраст. Мы, знаете ли, предпочитаем иметь дело с мужчинами в зрелом возрасте. С ними не возникает проблем, не то, что с этой дикой молодежью. Итак, как вас зовут?

– Арчибальд, – почему-то соврал Озерков, который, разумеется, звался Платоном Николаевичем. Так назвали его когда-то родители и так подсказывала его внешность: широкие развернутые плечи и грудь и вместительный, и впрямь, как у настоящего Платона, лоб.

– Прекрасно, Арчи, а меня можете звать Брониславой! – воскликнула, явно воодушевленная возможным заказом диспетчер любви. – Итак, у нас большой выбор прекрасно сложенных, образованных и очень красивых девушек. Знакомство с ними совершенно безопасно для обеих сторон. Вы понимаете, о чем я говорю? Вам ни о чем не надо беспокоиться, у девушек все для этого есть с собой.

– Разумеется, – буркнул Платон, – безопасность прежде всего, не так ли?

Сто долларов у него как раз-таки было, намозолившая уже карман более года назад случайно образовавшаяся заначка. А щедрость, овладевающая человеком после первого застолья, на третий день праздника души превращается в жгучее желание избавиться от денег совсем. Не иметь их как таковых. Сжечь их дотла, засеять ими все поля и огороды страны, а потом вывернуть пустые карманы и закричать дурным голосом: «Граждане, на метро не хватает!» Эка красотища-то! Ибо знает перетрудившийся на алкогольной ниве, что с деньгами хорошо, а без них – слаще.

– Ваш телефон, адрес?

Платон безропотно назвал, поскорее переходя Рубикон. Теперь он, наконец, узнает, что же это такое – ночная жизнь столицы, о которой до сих пор читал только в газетах.

– Теперь ждите, вам позвонят. Ах да, я должна тут отметить: ваше предпочтение – блондинки, брюнетки, шатенки?

Платон был совершенно потрясен и очарован. Он чувствовал себя Гарун-аль-Рашидом Бейбутовым или, по крайней мере, директором кордебалета. Он хотел было прояснить, что для него хороши и те, и другие, и третьи, и что вообще, был бы человек хороший, но не тут-то было.

Бронислава, как бы и не ожидая от него разумного ответа, продолжала, что называется, дуплить:

– Высокие или средние? Так. Обязательно с высшим образованием? Так. Необязательно. Только до двадцати или можно до двадцати пяти, двадцати семи? Понятно. Теперь так. Я передаю ваши данные передвижным группам. Мы находимся очень далеко от вас, и, если ехать отсюда, вы будете очень долго ждать. Ведь вы не хотите долго ждать?

– Нет, конечно. Еще усну, – вдруг слегка зевнул Озерков. Теперь, когда в принципе дело было сделано и оставалось только ждать, на него действительно накатилась неодолимая усталость и безразличие ко всему на свете, даже к ночной жизни большого города и к тайнам большого порока. И если бы не необходимость сохранить лицо – а именно лицо эксклюзивного плейбоя, – он был готов снять свой «заказ» и тут же отрубиться от любых неожиданностей быстротекущей жизни.

Но Бронислава была, разумеется, профессионалом. Она тонко чувствовала момент. Она подсекла добычу и теперь, не мешкая, выводила ее на поверхность.

– Ничего, не заснете. А когда увидите нашу красавицу, с вас не только сон, но и все остальное слетит. Значит, Арчи, сделаем так. У нас в вашем районе как раз две машины с очень хорошими девушками. Одни из лучших, это я вам говорю. Одна из них с вами свяжется и приедет.

– Они еще будут звонить? Когда?

– Очень скоро. Ждите минут через десять.

– Файн, – блеснул своим запьянцовско-английским Озерков и хотел уже повесить трубку, но Бронислава, видно, еще не дочитала инструкцию и успела добавить:

– Я надеюсь, что вы, как интеллигентный человек, не причините ущерба сотруднице нашей фирмы. Имейте в виду, что это обычно влечет за собой или очень крупный штраф, или другие неприятности. К тому же я не знаю, как там другие, но у нас на фирме два ограничения. Вы меня понимаете?

– Честно говоря, нет.

– Ну как же, это стандарт. Разумеется, от вас я ничего подобного не ожидаю, но на всякий случай имейте в виду: минус два. Минус оральный секс и минус групповой. Вы ведь сейчас один?

– Все понятно. Нет проблем, – заверил ее джентльмен, и странный ночной разговор закончился. Состоялся.

Действительно, ему позвонили – водитель автомобиля, как он понял, – и он сказал свой адрес и уточнил, как удобнее к нему добираться, если они едут по Тверской, от Центрального телеграфа. Уже ни о чем не думалось. Арчибальд, ждущий обманувшую его Виолетту, сидел, как заяц, внутри широкоплечего Платона и изумлялся природной глупости джентльмена Озеркова.

Раздался звонок, и он открыл дверь. В прихожую стремительно, слегка оттесняя хозяина в сторону, вошли два молодых амбальчика. Они быстро продвинулись в глубь квартиры, бросая цепкие взгляды на жилые комнаты, ванную и кухню.

Словом, повели себя как охрана президента или ВИПа – очень важной персоны – непосредственно перед ее появлением.

И персона появилась. Она была действительно очень хороша собой, прекрасно сложена и на диво выхолена. И очень молода. И сверкание крупных волнующих глаз дополнялось посверкиванием дорогих серег. Да, это был класс! И пусть ее зовут не Виолетта, она была неожиданнее и лучше, чем все, о чем только можно было мечтать или подумать.

А неповторимый аромат парижских духов? А грива свободно льющихся коричневых волос? Вот про таких породистых кобылиц и восклицают с телеэкрана: «Вэлла, вы великолепны!»

Еще за какую-то секунду до ее появления с лестничной площадки Озерков воспринимал ситуацию так, как будто в любой миг могла раздаться до боли знакомая из гангстерских фильмов команда: «Всем стоять. Идет ограбление».

Когда его оттеснили к вешалке в прихожей и, не обращая на него внимания, буквально ринулись в глубь квартиры, он вспомнил, как Бронислава спрашивала его, один ли он у себя дома. А вот теперь и эти двое шарят вокруг взглядами, как волки несытые. Формально они, конечно, правы. И их действия необходимы, как обеспокоенность за здоровье и безопасность «сотрудника фирмы», которой предстоит остаться здесь наедине с клиентом.

Итак, эти двое, как и Бронислава до них, были чрезвычайно озабочены установлением того факта, что они имеют дело только с одним человеком. Хорошо, если это все та же озабоченность недопущением группового секса. То есть ничего здесь хорошего, конечно, тоже не было. А была какая-то сплошная паранойя. Можно подумать, что население Москвы всё состоит из любителей групповухи, с мелкими вкраплениями садистов и серийных убийц. Впрочем, охранное отделение этой специфической фирмы имело, наверное, в этой области свой, специфический, опыт. И не ему им указывать.

Но дело могло заключаться вовсе и не в охране каких-то там сотрудниц, мифических, прячущихся за подставными телефонными номерами, недосягаемых красавиц. Дело было в этих двух амбальчиках, которым даже не надо было взламывать его двери. Он сам впустил их сюда! И теперь он полностью в их власти. Они в любой момент могут ограбить его и убить. А что такого? В криминальной хронике самых кровожадных московских листков сколько угодно таких случаев. Да, прямо сейчас на него могут напасть и избить. Изувечить. А что он может сделать? Конечно, он назвался Арчибальдом, и вообще, он плейбой. Но не до такой же степени?

Но как только в квартиру вошла она, страхи тут же покинули его. Возить такое диво на грабежи и убийства было бы явно нерентабельно. Неоправданно и даже бессмысленно. Ибо ей и без грабежа везде все бы дали. И неужели ему достанется такая игрушка на целых два часа? О, теперь Озерков понимал молчаливую озабоченность, с которой охранники провели рекогносцировку на местности. Будь он на их месте, он бы вообще привязал клиента к стулу напротив «сотрудницы» и напутствовал бы его такими словами: «Смотреть, парень, смотри, а руками не трогай».

– Катрин, – представилась она первая и, не дожидаясь ответа, прошла мимо мужчин в гостиную. Что-то всю эту, прибывшую к нему, троицу беспокоило. Что-то не устраивало или как будто смущало.

– Ладно. Значит так, – сказал один из амбальчиков, который выглядел постарше и пограмотнее другого. – С правилами вы знакомы. Через два часа мы позвоним в дверь. Деньги давайте мне.

Платон вынул заранее приготовленную сотню из нагрудного кармана рубашки и протянул ее хорошему человеку, который, кажется, не собирался грабить его и убивать. Но для хорошего человека дело, как известно, прежде всего.

– Нужно двести, – сказал он, не глядя Озеркову в глаза.

– Как же так? Мне же по телефону ясно было сказано, что сто.

– Правильно. Так всегда у нас и было. А только что мне позвонили в машину.

– Бронислава?

– Да какая там!.. Разве такие дела она определяет? Нет, это от центрального диспетчера. Теперь, прямо с этой ночи, двести.

– Может, это ночной тариф? – слегка обозначился джентльмен. – Днем – сто, а ночью – двести. Вдвойне, так сказать.

Двухсот у Платона не было. И он вообще не понимал, как за десять минут цены на что бы то ни было могут вырасти на сто процентов.

– Нет, вы не понимаете, что я вам говорю, – охранник казался более раздосадованным, чем клиент. – Завтра днем будет столько же, сколько и в эту ночь. То есть двести. И послезавтра. А через два дня на третий будет триста.