Текст книги "Эскадра ленинградских комедий (сборник)"

Маша. А со своим соседом вы знакомы?

Холмогоров. Здороваемся. Он ученый и, видимо, далек от искусства. К тому же люди так трудно знакомятся. Он интересный человек. Но мы не близки, я чувствую.

Маша. А мы?

Холмогоров. Мы?.. Ах да – мы! Мы – как баюкает это слово… Мне кажется – да! Мне хочется верить!

Маша. Но я ведь тоже далека от искусства. Вы знаете, что я собираюсь учиться на кошкиного доктора.

Холмогоров (горячо). Разве в этом дело? Когда я пишу стихи к популярным песням, и простые люди, понимаете? им аплодируют, и я вижу, как у них теплеют глаза, то я знаю, что моя поэзия нужна им. Им! А не снобам.

Маша. А что говорят снобы?

Холмогоров. Разве снобы говорят? Не-ет. Они жуют губами, они… изобрели свой язык, который никому, кроме них, не интересен!

Маша. А кто они?

Холмогоров. Кто?

Маша. А эти – снобы?

Холмогоров. В каждом деле есть свои неудачники. Грубо говоря, это люди, которые не могут заработать на жизнь своими стихами и песнями. И тогда они начинают будоражить общественное мнение. Они апеллируют к толпе, начинают лепить образ врага. Все, что имеет денежное выражение, для них просто – попса! Они мелко мстят!

Маша. Как вы сказали? Мелко… мстят?

Холмогоров. Именно! А что?

Маша. Ничего… Какое-то странное совпадение… Почему же это вас так волнует? Собака лает – ветер носит.

Холмогоров. Вы правы. (Пауза.) Можно… пригласить вас?

Маша. Куда?

Холмогоров. Я покажу вам этот необыкновенный город, мосты, каналы… Вот там – да. Там – только стихи, только блики волн, только небо и гранит.

Маша. Вы даже говорите стихами.

Холмогоров. Я живу в постоянном лирическом напоре. Это – трудно. Иногда даже – смешно. Но иначе нельзя. Ведь пишешь не для себя, не для человечества… Пишешь для единственного человека… Вы понимаете?

Маша. Это-то я понимаю… Вы не были женаты?

Холмогоров. Я?.. Нет, что вы!

Маша. А почему? Простите за нескромный вопрос.

Холмогоров. Я отвечу. Я… считаю священным… нет, не запись в паспорте, а другое, то, что соединяет двоих до конца жизни…

Маша. Как ваших родителей?

Холмогоров. Мм, да… Конечно! Родители – тоже священно, так ведь?

Михаил в костюме подходит к телефону, набирает номер.

Маша (громко). Да, поэзия – единственное, из-за чего стоит жить!

Холмогоров. Поэзия и любовь!

Михаил. Ольга? Это я…

Маша. И любовь?

Михаил. Нет, из дома…

Холмогоров (подхватывая). И музыка!

Михаил. А как он?

Маша. Тсс… Мешаем человеку разговаривать.

Михаил. Так я подъеду сейчас… Да… «Колы»? Хорошо. Еду.

Кладет трубку, уходит.

Маша. А вы говорите – гранит, блики волн… «Колы»? Нет проблем!

Холмогоров. Дело в том, что у многих потребность в духовном общении не развита, к сожалению. Они ее не знают. Так же, как не знают музыки люди, лишенные слуха.

Маша. А вы заметили, как солидно он сказал: «Нет, из дома»? Как они солидно обделывают свои делишки! Как много на улице сытых лиц! Отвратительно сытых!

Холмогоров. Я знаю места, где не ступала нога человека.

Маша. В этом городе? Идем!

Уходят.

Второе действие

Та же кухня. Утро следующего дня. Суббота. Входит Михаил. Зажигает газ, ставит чайник, кастрюльку, засекает время, опускает в воду три яйца.

Входит Колотилина.

Колотилина. Доброе утро.

Михаил. Доброе утро.

Колотилина (начинает чистить, резать овощи). Вы меня извините, Миша, но вы совсем не едите зелени.

Михаил. Да… действительно…

Колотилина. А зелень очень полезна. Грузины едят траву и живут до ста лет.

Михаил закуривает.

Колотилина. Фу, господи! Мало того, что дымите, да еще и себя гробите.

Кто же курит натощак?

Михаил (хладнокровно). Иногда случается.

Колотилина. Говорят, на юге есть город, где не курят.

Михаил. Есть.

Колотилина. Штрафуют, наверное.

Михаил. Конечно.

Колотилина. И правильно делают.

Михаил. Я тоже так думаю.

Колотилина. А зачем же курите?

Михаил. Да так получается.

Колотилина. Что у вас, силы воли нет?

Михаил. Нет.

Колотилина (в затруднении). Нет?

Михаил. Нема.

Колотилина. Это вы так шутите? Думаете, смешно?

Михаил (смотрит на часы). Хоп! Готово. (Снимает кастрюльку, льет туда холодную воду из-под крана). А это, чтобы скорлупка не приставала.

Колотилина (вздыхает, внятно). Все-таки лучше, чем пьяница…

Михаил. О-о! И чайник кипит. Вы только представьте, Зинаида Зинаидовна, какое везение! Почти одновременно сварилось яйцо, и вскипел чайник. Мне кажется, что это означает одно – день начался удачно. Вы только подумайте, на досуге, конечно, не спеша, как мало человеку надо, чтобы ощутить некое эфемерное счастье. Такое маленькое, совсем незаметное, но тепленькое-тепленькое. Свое!

Уходит.

Колотилина. Не-ет, лучше пьяница, чем сумасшедший.

Входит Анна Павловна.

Анна Павловна. Доброе утро.

Колотилина. А, здравствуйте. Спит еще ваша принцесса?

Анна Павловна. Машенька? Встала.

Колотилина. Во сколько она пришла?

Анна Павловна. Они с Сережей поздно пришли…

Колотилина. С Сережей?!

Анна Павловна. И на кухне сидели…

Колотилина (садится). Как чувствовала… И вы так хладнокровно об этом говорите?

Анна Павловна. Что ж… молодые… Да и Сережа не чужой…

Колотилина. Не чужой! С каких пор он вам не чужой?

Анна Павловна. Сколько живем вместе…

Колотилина. Выходит, я своего сына должна выставить на площади и кричать на весь мир: он не мой, не я его воспитала?! Так?

Анна Павловна. А Машенька…

Колотилина. Машенька! Вы попробуйте так воспитать свою Машеньку, чтобы ее по телевизору показывали!.. (Уходя.) Ну, Николай Иванович!.. Ну!..

Уходит.

Входит Маша.

Маша. Что здесь уже состоялось?

Анна Павловна (шепотом). Только сказала Зине, что вы с Сережей пришли, ка-ак она закричит! Ка-ак зашумит! (Тихо смеется.)

Маша. Ах-ах, мезальянс. (Напевает.) «У любви как у пташки крылья, ее нельзя никак поймать…» Вас бы, тетя, как-нибудь обыграть… Что-нибудь такое неожиданно трагическое.

Анна Павловна. Не пойму я, Машенька, все ты про игру… Ты с Зиной не ссорься.

Маша. У нас с ней односторонние отношения. Вот уж кто мне абсолютно не интресен.

В это время входит Михаил, приносит чайник.

Маша. Это не о вас. Доброе утро.

Михаил. Доброе утро.

Маша. Я была вчера не права.

Михаил. А что это меняет?

Маша. Все.

Михаил. Ничего.

Уходит.

Маша. Человек, которого не отомкнуть. Как сейф. Разве что автогеном.

Анна Павловна. Он добрый.

Маша. Добрый? Нет, тетя, он злой. Он эгоист и неудачник.

Анна Павловна. Ты злых не видела…

Маша. Я видела все. Меня уже не удивить ничем. К сожалению. Вы не можете сказать, отчего иногда так скучно? До умоисступления, до спазм в животе? Вам было скучно в девятнадцать лет?

Анна Павловна. Разве в молодости скучно? Это в старости…

Маша. Не-ет, тетя. Скучно как раз в молодости. Хандра ест культурного человека, ничего ему не надо, ничего не жаль… Разочарование в том, чего еще не было. Зачем я так рано и чересчур умна, а?

Анна Павловна. Ты, Машенька, какая-то вертунья…

Маша (не слушая). Где тот принц, которому я не засмеюсь в лицо? Где он? Ау? А может быть, он рядом, в соседней комнате, обрабатывает себя кремом после бритья и дезодорантом? Не надо, ваше высочество, вы так хороши небритый, с перьями в волосах и хлюпающим носом!.. А напротив? Напротив – антипод, мрачный посетитель коммунальной кухни, перегрызающий горло науки! Тайный поборник прогресса! О! Он спит и видит памятник себе с выбитой надписью «Непризнанному в прошлом веке». Ах, тетя, тетя, и таким людям мы стираем носки.

Входит Колотилина.

Маша. Доброе утро, Зинаида Зинаидовна!

Колотилина. Везде успеваешь.

С каменным лицом продолжает готовить завтрак.

Маша. Ой, вчера было так интересно!.. Я даже не мечтала, что Сережа сам покажет мне город! Такая широкая река и вся в граните.

Колотилина (оттаивая). Всегда так! Ему надо работать, а он никому не может отказать. Совесть надо иметь. Тебе, видите ли, поболтать захотелось, а у него на письменном столе варианты лежат!

Маша. Как это – варианты?

Колотилина. Варианты стихов.

Маша. Ой, тетя, послушайте только! Разве можно стихи с вариантами писать? (Смеется.) «Ура, мы ломим, гнутся шведы!» – первый вариант. «Увы, мы ломим, не сдаются» – второй, «Ломили мы, но отдана Полтава» – это третий.

Колотилина. Что-что?

Маша. Это мы в школе проходили.

Колотилина. В школе… У вас в Саратове все не как у людей. У меня от тебя голова болит.

Маша (вздыхает). Будем терпеливы и терпимы, тетя. Пойдем в свой убогий уголок.

Уходят.

Колотилина (кричит в коридор). Николай Иванович!

Голос Николая Ивановича. Что?

Колотилина. Руки мыть! Будем завтракать.

Появляется Николай Иванович. Достает сигарету, разминает ее, но под взглядом Колотилиной со вздохом прячет в пачку.

Николай Иванович. Что у нас сегодня? Так-с. Салат из помидоров. И снова котлеты.

Колотилина. Я от вас всех с ума сойду! Второй день все крутится, то в одну сторону, то в другую! Идите мыть руки!

Николай Иванович уходит в ванную, запевает «Пою тебе, бог Гименей…»

Колотилина. Довольно петь!

Николай Иванович (вытирая руки, строго). Что происходит, Зина? Надо держать себя в руках. Нехорошо.

Колотилина (тихо). Коля, я не могу. Меня всю трясет. Эта паршивка издевается над нами.

Николай Иванович. Ты так думаешь? (Жестко.) Тем более! Тем более нельзя так распускаться! В понедельник я пойду к юристу, посоветуюсь.

Колотилина (тихо). За Сергея волнуюсь.

Николай Иванович. И-и! За Сергея. Сергей, кого хочешь, вокруг пальца обведет.

Колотилина. Все-таки…

Николай Иванович. И не думай. Он завтракать будет?

Колотилина. Попозже. Я ему кофе носила.

Уходит.

Какое-то время кухня пуста. Слышно, как бормочет где-то вода, детские крики со двора, трамвай прошел.

Одновременно выходят в коридор и идут на кухню Маша и Михаил. Он ставит на свой столик покрытую лаком полочку из многослойной фанеры для пластинок, – сушиться. Она закуривает.

Маша (протягивая пачку). Курите. Да берите же, что вы дуетесь.

Михаил (берет сигарету). «Салем». Дамские.

Он ищет глазами спички, Маша протягивает ему зажженную сигарету, держит низко. Он вынужден склониться, прикуривая.

Маша. Подружка совратила. Я курю «Винстон».

Садится на подоконник, хлопает ладонью рядом с собой. Михаил садится рядом.

Маша. Кому вы вчера звонили?

Михаил. Жене.

Маша. А «Колу» сыну? Я вначале не поняла.

Михаил. Зачем вам все это?

Маша (пауза). Не знаю. Я поступаю в театральный. Мне надо быстро соображать и реагировать.

Михаил. А сами жить вы как будто не собираетесь.

Маша. Вы интересный человек, но какой-то замороченный. Неужели вы думаете, что вы живете? То, что вы там придумали про свою науку, про человечество, которое движется вперед – это не жизнь. Это – отдых от жизни, разрядка. А жизнь… Знаете, что это такое? Посмотрите мне в глаза… Дайте руку (берет его руку, прижимает к своей груди, затем отбрасывает ее, спрыгивает с подоконника). Надо теснее, ближе к глазам, а не… щелкать людей, как орехи.

Михаил сидит как-то понуро, склонив голову.

Маша. Вы же несчастный человек! От вас несчастьем за версту несет. Какие-то полочки для пластинок лаком покрываете. Шопеном, видимо, увлекаетесь. А поэт между тем работает под дурачка и с таким аппетитом уплетает эту самую жизнь за обе щеки!.. Ладно, не обижайтесь.

Михаил (задумчиво). Интересно, я тоже бываю так жесток?

Маша. Опять двадцать пять! Что вы там себя в микроскоп рассматриваете?

У вас жизни осталось десять лет, а потом начнутся му-уки, бессо-онница, диета…

Михаил (грубо). Это мое дело, что у меня начнется. У вас это начнется намного раньше. Поиграйте, поиграйте, пока играется.

Спрыгивает с подоконника, уходит.

Маша. Да-а… железный человек.

Подходит к окну, ложится на подоконник, смотрит во двор. Входит Холмогоров, смотрит на оголившиеся ноги. Маша резко оборачивается.

Маша. Это ты.

Холмогоров. Да, я… Я плохо спал.

Маша. Что-нибудь написалось?

Холмогоров. Да… Но пока показать не могу. Боюсь.

Маша. Меня?

Холмогоров. Не совсем понимаю…

Маша. Не совсем или совсем не?..

Холмогоров. Ты такая разная…

Маша. Плохо.

Холмогоров. Что плохо?

Маша. Это я себе. Реплика в сторону… Когда ты пригласил меня в свою комнату…

Холмогоров. О, не надо об этом!

Маша. Но это так естественно! Я же не урод.

Холмогоров. Мария!

Маша. Да. И я заколебалась… Ничего, что я так откровенно?

Холмогоров. Ты смела!

Маша. И представила – кто я? Провинциалка, смазливая мордочка, невыразительный человечек в будущем…

Холмогоров. Мария!

Маша. И ты, увлекшийся, смотрящий на меня оттуда, придумавший меня… А что завтра? Завтра ты решишь, что я вешаюсь тебе на шею, что я скучна и не понимаю тебя… Так кто же кого должен бояться?

Холмогоров. Прости… прости! Конечно, это я должен быть сильным… Но я так увлекся тобой! Как жутка мысль о расставании…

Маша. Как?

Холмогоров. О возможном! расставании…

Маша. Какую роль иногда играют прилагательные.

Холмогоров. И это ты понимаешь! Мне все труднее с тобой (берет ее за руку) мучительно-сладко!

Маша. Да?

Холмогоров. Да! (Низким голосом.) «Мне Волга неожиданно открылась…»

Маша (повернув голову, делает круглые глаза). Ваша мама…

Холмогоров (отпускает руку). Где?

Маша. Она не любит меня.

Холмогоров (снова берет руку). Она добрая. Она славная женщина. (Тихо.) Она ревнует. О, эта материнская любовь!

Маша. Если они спросит вас… что вы ей скажете?

Холмогоров (приближая лицо). Я скажу ей… Она тактична. Она не спросит… Мария…

Маша (не отворачивая лица). А если спросит?

Холмогоров (бурно дыша). Я нареку тебя…

Входит Михаил с бутылкой лака и ваткой. Холмогоров замечает его слишком поздно. Отшатывается.

Холмогоров. Доброе утро.

Михаил. Доброе утро.

Начинает мазать полочку лаком. Маша отходит к окну. Она, кажется, смущена.

Холмогоров. Э-э… так мы договорились?

Маша (холодно). О чем?

Холмогоров (в затруднении). Я… скажу!

Уходит.

Пауза.

Маша (фальшиво). О времена! о нравы!

Михаил молча мажет полочку.

Маша. Какого петуха дала.

Михаил. Да, петушок изрядный…

Маша. Сегодня я не в форме.

Михаил. Я бы вас к театру на пушечный выстрел не подпустил.

Маша. А вы в этом что-то понимаете?

Михаил. А вы?

Маша. Я?.. Я же не лезу в вашу демографию.

Михаил. Зачем же вы лезете в чужую жизнь… с холодными руками.

Маша. А вы хотите, чтобы я в вас влюбилась?

Михаил. А вы можете?

Маша. В вас? Нет.

Михаил. Печально. (Мажет полочку.)

Маша (пауза). Вы во мне, кроме раздражения, ничего не вызываете.

Михаил. А вы мне нравитесь.

Маша (подозрительно). Это как понимать?

Михаил. Так. Прямо.

Маша. Как женщина?

Михаил. И как женщина.

Маша (пауза). А вы не боитесь, что я засмеюсь?

Михаил. Боюсь.

Маша (пауза). Вообще, если бы я верила в дружбу мужчины и женщины, я бы с вами подружилась.

Михаил. Кто это вас так напугал?

Маша. Почему напугал? Это и так ясно.

Михаил. Да… возможно…

Маша. А вы знаете… Да оставьте вы эту полочку! Извините. Так вот… (вполголоса) вас не пугает эта троица?

Михаил. С ними играть нельзя, Маша.

Маша. Наверно… Когда вы вошли, и он отскочил… Я вдруг почувствовала… услышала, как… не знаю… зубы щелкнули где-то около шеи… Бр-р.

Михаил. Вы вчера перестарались. Нервы.

Маша. Да… Давайте на «ты»?

Михаил. Ну что ж. Давай на «ты».

Маша (пауза). Что бы придумать с «ты»… Как ты меня раздражал!

Михаил. Чем?

Маша. Тем, что не принимал всерьез.

Михаил. Угу. (Мажет полочку.)

Маша. Вот, – снова!

Михаил. Тсс… тихо. Не шуми.

Маша (возмущенно). Как ты со мной говоришь?

Михаил. А ты?

Маша. Она тебя до сих пор любит?

Михаил (пауза). Нет.

Маша. Почему? Если тебе родить ребенка, то за тобой, как за каменной стеной.

Михаил (морщится). Мария…

Маша. Зови меня Маша. Ненавижу полное имя.

Михаил. Почему вы такие нервные?

Маша. Тебе, конечно, нравятся вдумчивые акселератки. С печатью на устах.

Михаил. Мне нравится, Маша, думать. Ничего не могу с собой поделать.

Маша. Мы с тобой, как лед и пламень. Я отдыхаю около тебя.

Михаил. Отдыхай. Только не простудись.

Маша. Откровенно говоря, я бы могла тобой увлечься.

Михаил. Это неразумно.

Маша. Страсть не спрашивает нас!

Михаил. Снова петуха дала.

Маша. Что же делать. Сегодня не могу сосредоточиться. Ты действительно любишь Шопена?

Михаил. Да.

Маша. Странно. Мне кажется, тебе ближе Бетховен… Хотя, конечно, глупо.

Михаил. Что?

Маша. Глупо сидеть у проигрывателя и слушать в одиночку. Музыку надо слушать всем вместе. Поэтому, видимо, культурные люди так разобщены.

Михаил. Не только поэтому.

Маша. А почему еще?

Михаил. Потому что их мало.

Маша. Это у тебя возрастной пессимизм.

Михаил. Какой?

Маша. Жизнь видится в черном цвете сквозь призму четвертого десятка.

Михаил. Боже мой.

Маша. Хочешь, я еще подкину мысль?

Михаил. Давай.

Маша. Мы с тобой так хорошо говорим потому, что ты мажешь, а я смотрю.

Входит Колотилина с посудой.

Колотилина. Фу! (Начинает мыть тарелки.)

Маша. Ах!

Колотилина. Ты что-то сказала?

Маша. Я вздохнула.

Колотилина (угрожающе). Смотри.

Маша. Куда?

Михаил. Маша!

Маша. Извините, Зинаида Зинаидовна.

Пауза.

Колотилина. Тебе известно, что без прописки здесь жить нельзя?

Маша. Это каждый школьник знает.

Колотилина (угрожающе). Смотри!

Маша. У нас на Волге, когда суда идут в тумане, боцмана кричат «Погля-ядавай!»

Колотилина (задумчиво). А Анне Павловне здесь жить…

Маша. Ее Михаил Константинович защитит.

Колотилина. Да, недооценила я тебя.

Маша. Знаете что, Зинаида Зинаидовна? Давайте жить мирно, а? Мы же интеллигентные люди.

Колотилина. Это ты-то?

Маша. Я два иностранных языка знаю, а вы меня – на ты.

По коридору идет Николай Иванович, как всегда, с песней «Каким ты был, таким остался…»

Николай Иванович. Мир всем. (Идет в ванную, поет там.)

Колотилина (уходя). А вам, Миша, я скажу так: полки красить надо в своей комнате. Здесь люди пищу готовят.

Уходит.

Появляется из ванной Николай Иванович.

Николай Иванович. Она права, Миша. Вы молодой, интеллигентный мужчина, а ведете себя некультурно. Да.

Маша. Вы, Николай Иванович, как-то волнами заходите. Первая эскадрилья отбомбилась, вторая пошла…

Николай Иванович. А вам, девушка, стыдно! Люди втрое старше вас, а вы дерзите. Что за распущенность? Откуда, почему такие провалы в воспитании? Вот вы поступаете в институт, а не думаете, что ваше поведение здесь может закрыть вам дорогу к высшему образованию!

Маша. О! Высший пилотаж!

Николай Иванович. Напрасно иронизируете!

Маша. Меня Сережа защитит.

Николай Иванович. Это низко – упоминать здесь это имя.

Уходит.

Михаил. Зачем тебе это?

Маша. Ну, нет! Теперь-то я все проиграю до конца! Как я взбешена! Вы… то есть ты, Миша, иди в комнату.

Михаил. Послушай меня. Не стоит даже…

Маша. Стоит!

Михаил уходит.

Входит Анна Павловна.

Маша. Тетя! А вы что здесь делаете?

Анна Павловна. Что… что случилось?

Маша. Идите сейчас же в комнату! Через пять минут здесь знаете, что начнется!

Анна Павловна. Машенька…

Маша. В укрытие! Быстрее! И включите телевизор!

Анна Павловна поспешно уходит.

Маша ходит по кухне. Большая пауза.

Маша. Главное – выманить их из крепости. На равнине я их разобью… (Садится.) Какая-то тоска… и отвращение… и снова скука… (Решительно встает.) Где же этот певец белых ночей?

Идет к двери Холмогорова, стучит. Выходит Холмогоров.

Маша. Мы не договорили.

Идет на кухню.

Холмогоров. Эта обстановка унижает нас…

Маша. Возьмите мою руку.

Удивленный Холмогоров берет ее руку.

Маша. Вы сказали «Я нареку тебя…» Кем вы меня наречете?

Холмогоров. Но, Мария…

Маша. Затем вы сказали, что мы договорились. О чем?

Холмогоров. Я был в замешательстве…

Маша (отнимает руку и отходит). Ну что ж. Я так и думала. Мы не должны больше встречаться. Хорошо. Я переживу. Хотя и с трудом.

Холмогоров (сбит с толку). Я… не пойму… Что произошло? Мария?

Маша (высокомерно). Ваши родители оскорбили меня. Они угрожали вышвырнуть меня из этой квартиры. Больше того, ваш отец сказал, что не даст мне поступить в институт. И знаете, почему?

Холмогоров. Почему?

Маша. Потому что я хочу вас на себе женить.

Холмогоров. Будьте к ним снисходительны! Они не понимают.

Маша. А ведь я, кажется, не давала поводов для таких подозрений.

Холмогоров (морщится). Они несовременные люди…

Маша. Вы можете себе представить, что ваша мать упорно называет меня на «ты»?

Холмогоров. Как мне неприятно…

Маша. Я понимаю.

Холмогоров. Я поговорю с ними.

Маша. Я подожду.

Холмогоров. Пойду, и все объяснится… (Не уходит.) Мария!

Маша. Что?

Холмогоров. Вы представляете, что у меня сейчас здесь? (Кладет руку на сердце.)

Маша (пауза). Понимаю.

Холмогоров. Здесь целый узел… Все больно. Я знаю вас всего шестнадцать часов, а мне кажется, что мы знакомы давно, так давно!.. Хотите, мы пойдем сегодня к моим друзьям? Один из них написал роман о дзэнбуддизме и сжег его. В его глазах… нет, их надо видеть! Он познал себя до самых глубин и снова вернулся. Вам нужно узнать этот город не только как памятник архитектуры, а и как город, наполненный биением мысли!..

Входит Николай Иванович.

Маша. Я согласна, Сережа. Когда мы пойдем?

Холмогоров. Мне… надо позвонить.

Маша. Позвоните.

Николай Иванович (веско). Сережа, мама ждет.

Холмогоров. Что случилось? Я… занят.

Николай Иванович. Когда ты был малышом, ты допускал иногда необдуманные поступки. Но ты знаешь, что человек, даже очень высокий, иногда становится малышом.

Маша. Простите меня, Николай Иванович, за то, что я вмешиваюсь…

Николай Иванович. Из-за нее (не глядя, показывает пальцем) твоя мама, будучи абсолютно здоровой, принимает сейчас нитроглицерин…

Входит Колотилина с повязкой на лбу.

Колотилина (трагически). Я говорила, что будет именно так, Николай Иванович! Она его охмурила!

Холмогоров. Ну, мама, что за выражения…

Колотилина. С ней (показывает пальцем на Машу) я буду говорить на ее языке!

Маша садится на табурет, закрывает лицо руками.

Колотилина. Она и здесь притворяется! Неужели ты ничего не видишь? Где твои глаза?

Холмогоров (морщится). Перестаньте… У нас хорошие, человеческие отношения…

Колотилина. Пусть отымет руки! Да! Пусть отымет! Если там есть хоть одна слеза, я… я съем свой язык!!!

Маша открывает лицо. Оно в слезах.

Маша (тихо). Не надо… ничего есть…

Холмогоров. Это жестоко, мама! (Ходит по кухне.) Мне неприятно здесь быть! Мне нехорошо! Мне давно не было так неприятно!

Николай Иванович. У меня в школе и не такое бывало. Э-э! Женские слезы как вода. Немножко потерла глазки и вот тебе, здравствуйте…

Маша. Я не буду больше… тереть глазки… (встает). Я очень ошиблась в вас, Сережа…

Колотилина. Ошиблась, ошиблась! Конечно, ошиблась! Он не такой простофиля, чтобы бросаться на каждую!

Холмогоров (угрожающе). Ты можешь помолчать?

Колотилина (садится). Николай Иванович, он сказал мне «ты»…

Холмогоров. Вы мне надоели все! Черт бы вас побрал!!

Уходит в свою комнату. Хлопает дверью.

Пауза.

Маша. А в нем что-то есть…

Колотилина (срывая повязку). Что? Получила?

Маша. Ничья.

Николай Иванович. Я много лет преподаю историю, но никогда! никогда еще не встречал девушку более безнравственную, чем вы!

Маша. Что ж, поговорим о нравственности. Только без оскорблений, пожалуйста. Я не привыкла к этому тону, в котором вы выдерживаете все наше недолгое знакомство… Итак, в чем я провинилась?

Колотилина. Влезла в чужую семью и еще спрашивает!

Маша. Хорошо. Тогда конкретно. Почему вы, Зинаида Зинаидовна, упорно называете меня на «ты»? Ведь мы пока не родственники.

Колотилина. Пока! Да никогда…

Маша. Так почему же?

Колотилина (задыхаясь). Потому что… потому что…

Маша. Не надо оскорблений!

Колотилина. Потому что ты мерзавка!

Маша. Вот как. А вы что скажете, Николай Иванович?

Николай Иванович. Я… присоединяюсь к мнению жены!

Маша. Да… Не дай бог попасть к вам в лапы. (Задумчиво.) Очевидно, чем меньше культурный слой, тем большее место занимает атавистическая подкорка. Чистый материализм.

Колотилина. Выучилась!

Маша. Интересно, если бы мы оказались одни, и можно было бы не бояться ответственности, вы что, убили бы меня?

Колотилина. Да я…!

Николай Иванович. Зина! Не распускайся! Иди домой!

Колотилина уходит.

Маша. Я должна вас предупредить, Николай Иванович, что моя тетя – человек старый и безропотный. И если вы, ваша семья, будете обижать ее, то я найду возможность затеять такую свару! Хотя со вчерашнего дня я немного поумнела.

Николай Иванович. Умнеть, девушка, надо было раньше! (Ходит по кухне.)

И так… чересчур распускаете языки! Ни стыда, ни совести не осталось! У вас ничего святого нет! Доиграетесь! С огнем играете!

Маша. Просто чувствую, как я умнею…

Николай Иванович. Поздно будет смеяться!

Маша. Я не смеюсь.

Николай Иванович. Взяли моду – смеяться над старшими!

Маша. Вам никогда не было грустно, Николай Иванович?

Николай Иванович. Вы мне бросьте!

Маша. Да, видимо, в этом все дело.

Николай Иванович. В чем?

Маша. В том, что одним бывает грустно, а другим нет.

Николай Иванович. Изолгались все!

Маша. Вы можете меня выслушать, Николай Иванович? Прошу вас!

Николай Иванович (останавливается). Что еще?

Маша. Я сейчас встану перед вами на колени и совершенно искренне попрошу прощения за то, что сделала.

Николай Иванович (подозрительно). Это еще что?

Маша опускается перед ним на колени.

Маша. Простите меня, Николай Иванович, за мою глупую и никому не нужную шутку.

Николай Иванович. Какую еще шутку?

Маша. За то, что я посмела шутить с вами…

Николай Иванович. Это издевательство, а не шутка!

Маша. Простите меня за издевательство.

Николай Иванович (пауза). Ладно… Да вставайте вы!

Маша встает.

Николай Иванович (подозрительно). Что это с вами?

Маша (пауза). Не знаю. Хочется плакать из-за несовершенства людской породы.

Николай Иванович. И чтоб больше не было!

Маша (грустно). Господи, ничего вы не поняли.

Николай Иванович. Вы много понимаете!

Маша. Пошли вы к черту.

Уходит.

Николай Иванович. Нет, это нельзя так оставить! Сегодня меня, а завтра?.. Наглая и сумасшедшая девка!

Уходит.

Входит Михаил.

Михаил. Отбой тревоги. (Садится на подоконник, закуривает, смотрит в окно.) Ничего, не скучно. Жить можно… Когда она сломается, будет много грохота… Неужели всю жизнь можно прожить с таким напором?.. Нет, слишком все это громко… Не для северного человека…

Входит Холмогоров. Увидев, что Маши нет, хочет уйти, но задерживается в дверях.

Холмогоров. Когда вы пришли, здесь… никого не было?

Михаил. Никого.

Холмогоров. А вы… знакомы с Марией?

Михаил. Я? Познакомился.

Холмогоров. Ну и как?

Михаил. Что – как?

Холмогоров. Сложная девушка, да?

Михаил. Не знаю.

Холмогоров (садится на диван). Вы знаете, я, кажется, начинаю ее понимать. Она очень ранимая…

Михаил. Что?

Холмогоров. Я говорю – ранимая. Мне казалось, что она проще. Так, знаете: «У вас свободно? – Да, можете прилечь…»

Михаил. А что, осечка?

Холмогоров (морщится). Не так грубо, конечно… Каждый новый случай – это целая система взглядов, разговоров, касаний… Вам, как ученому, ближе такой анализ… А чем вы занимаетесь, если не секрет?

Михаил. Вы не поймете.

Холмогоров. Да – каждому свое… Я даже вспылил… Редко теряю контроль над собой.

Михаил. Мне это не интересно.

Открывается дверь. Идет Маша. Холмогоров делает знаки Михаилу, тот, не обращая внимания, остается, продолжает курить.

Маша входит, садится на табурет, молча смотрит на Холмогорова.

Холмогоров. Маша… Это было ужасно.

Маша. Бросьте.

Холмогоров. Что?

Маша. Бросьте этот тон. Говорите обычным языком. Без восклицаний.

Холмогоров. Н-не понял.

Маша. Хватит играть. Наигрались. (Встает.) Или вы не можете говорить нормально? Тогда продолжайте. А я устала подыгрывать.

Холмогоров. Вы хотите сказать, что я лгал?

Маша. Лгал… Разве так говорят нормальные люди? Нормальные люди говорят – врал.

Холмогоров. Мы не одни.

Маша. Вы извините, Сережа, но вы абсолютно не готовы. Вы неадекватно реагируете. Вести с вами диалог – сплошное мучение.

Холмогоров. Как вы изменились…

Маша. И вам пора. И учтите, что все ваши сердечные дела, о которых я догадываюсь, не дают вам права даже на две рифмованные строчки.

Холмогоров (встает). Ну что ж. Хотел бы на вас посмотреть годика через два.

Маша. Вот-вот, это, видимо, уже почти вы, да?.. Еще посмотрите. Я буду здесь появляться.

Холмогоров (не уходит). Какой-то разговор… нелепый. (Оглядывается на Михаила.) Может быть, нам лучше без свидетелей?

Маша. Это можно было бы, Сережа. Только я без зрителя не могу.

Холмогоров. Н-не понимаю.

Маша. Видите ли, когда я оказываюсь с вами наедине, я теряюсь. Мне кажется, что еще мгновение и…

Холмогоров. Мария!

Маша….и случится что-то неприятное. Бывают такие люди, с которыми любая женщина ощущает себя девкой.

Холмогоров. О, я хотел бы доказать вам!..

Маша. Это невероятно. Вам нужен поводырь?

Холмогоров. Сучка!

Уходит.

Маша. Ах, оказывается на дворе июнь, конец июня! Уже середина лета. Природа пришла в город снизу, из земли. Каждый год она одаривает нас. Молодых, старых, детей. (Михаилу.) Что там видно?

Михаил (глядя в окно). Стоят трое. Двое молодых людей и девушка. Между ними на тротуаре… да, две бутылки вина. Смеются… Один из них берет бутылки… подбрасывает их… Досада какая. Поймал только одну.

Маша. Что с ним будет?

Михаил. Ничего. Смеются.

Маша. Лето.

Входит Анна Павловна.

Анна Павловна. Машенька, мне можно?

Маша. Входите, тетя. Вы были правы.

Анна Павловна. Что случилось?

Маша (обнимает ее). Бедный старый воробышек! А ведь пятьдесят лет назад вы шлепали мою маму, когда она плохо вела себя за столом. А вечером надевали свое лучшее единственное платье и шли на танцы под духовой оркестр… Пятьдесят лет! Тетя! Как вы сумели вытерпеть их? Возьмите меня в дочки.

Анна Павловна (плачет). Машенька!

Маша. У мамы еще сын есть, ей хватит… Ну что вы, в самом деле! Миша, успокойте ее!

Михаил. Каким образом?

Маша. Ну ладно, тетя… Ну? Миша!

Михаил (спрыгивает с подоконника). Анна Павловна… Давай посадим. Сядьте, Анна Павловна… (Дает выпить воды.)

Маша. Я же не знала, что вы так разволнуетесь… Миша, если в мое отсутствие с ее головы упадет хоть один волос!..

Михаил. В кого ты такая боевая…

Маша. Ты будешь относиться ко мне серьезно или нет?!

Михаил. Опасно…

Маша (внимательно смотрит на него). Кто это тебя так напугал?

Михаил. Костей не соберешь…

Маша. Вы чего-то боитесь?

Михаил. Возможно, возможно…

Маша. Вот так, тетя, мы и остаемся одни. Пойдемте к себе.

Уходят.

Пауза.

Михаил. Они врываются в город летом. У них застенчивые глаза, крутые лбы и дерзкие голоса. Они хотят за несколько часов изменить жизнь – сделать ее доброй, веселой и чуткой. Но жизнь не хочет гнуться. Она вырывается из их неловких рук, выскальзывает, выпадает. Это потом, через много лет они смогут приноровиться к ней. Но тогда и голоса их изменятся, и потускнеют глаза.

Но каждый год в середине лета они врываются в город с автостанций, с вокзалов, из аэропортов, такие честные, грубые, переполненные пространством и юностью. Как они красивы!