Текст книги "Дублет из коллекции Бонвивана"

В соседнем дворе залаяла собака. Из открывшейся дверцы машины послышались женские голоса, к ним присоединился мужской баритон. Рощинский понял, что на лужайке разбивают бивак любители пирушек на природе.

Он закрыл ворота, накинул на калитку резиновый обруч и пошел во двор. На крыльце долго взирал на небо – оно уже очистилось от тяжелых туч и теперь излучало спокойный звездный свет.

Хлопнула дверь, стукнул засов и дом погрузился в царствие тревожных сновидений.

Глава четвертая

– Поедем вкругаля, вдоль реки, – сказал Пуглов.

– Там часто дежурят дорожные менты, ловят пьяных лохов.

Ройтс одной рукой вел машину, другую, с зажатой между пальцами сигаретой, держал у открытого окна.

– Если будут останавливать, останавливайся, я этих придурков почти всех знаю в лицо.

– Алик, если честно, зачем ты полез в это дерьмо?

– А зачем ты полез?

– А черт его знает, – пожал плечами Ройтс.

– Вот так же и я. Тем более, бабки сами прут в руки.

Перед поворотом к реке, идущая впереди машина стала тормозить.

– Говоришь, гаишники часто ошиваются в этом месте, – сказал Ройтс, но скорости не снизил.

Однако его беспокойство было напрасным: за остановившемся перед ними «мерседесом» дорога была свободна. Обогнув машину, они въехали в лесопарковую зону.

– Этот жидяра напоминает мне жирного фазана, – Ройтс выбросил в форточку окурок. – Как ты думаешь, есть у него шанс дожить до завтрашнего дня?

– Не знаю, меня это мало волнует…

– А меня волнует, ведь он нам еще должен бабки…

– Если Нерон все это провернул без санкции Суслопарова, то он будет молчать. Ты не забывай, что Рощинский, судя по всему, отсек Нерону клешню…Впрочем, у каждого свои проблемы. Сделаем работу и я махну в казино. Должен отбиться, я вчера на автоматах просадил полкуска… Естественно, перед игрой выпью и, возможно, по пьяни сорву, наконец, хороший бонус…

– А я поеду к Лельке. Не трахался уже целую вечность. Не дает, стервозина, говорит, чтобы сходил провериться в триппер-бар. Она мне объявила трехнедельный карантин…

– Ты что, опять к проституткам ходил?

– А куда мне еще ходить, если моя баба крутит динамо?

– Так ты сам смени пластинку, – Пуглов сунул руку в карман, где шершавым комочком лежали доллары. – Найди какую-нибудь помоложе и ахайся с ней, сколько машинка позволит.

– Это ты спец по молодым чувихам. Но честно скажу, мне твоя Танька напоминает восковую фигуру или букварь, у которого еще не разрезаны страницы. Правда, губы у нее сексапильные.

– А мне твое мнение до одного места, – Пуглов сказал это беззлобно. Он, прильнув к лобовому стеклу, следил за дорогой. – Возле очистных сооружений поверни направо, – сказал он.

– Там же кладбище…

– А тебе что, нужен роддом? Свернешь в лес и по дорожке поезжай в дюны.

– Черт возьми, Алик, мы же лопаты не взяли.

– Зато ты бензопилу прихватил…Твоим хреном, что ли будем Ножичку могилку рыть? – Пуглов положил руку на баранку. – Заворачивай к кладбищу, к часовне, там, кажется, есть сарайчик с инвентарем.

Часовня легко просматривалась сквозь сосны – на ее белесых стенах лежал отсвет звездного неба. Ни Пуглов, ни Ройтс, по кличке Таракан, никогда не будут лежать трупами в этой уютной часовенке. Их тела будут погребены в другой среде, без церемоний и слез, о чем, разумеется, они в тот вечер не догадывались…

Когда остановились, Ройтс предупредил Альфонса:

– Только сильно не хлопай дверью.»

– Тут нам нечего бояться, кругом вечный сон.

Пуглов, выйдя из машины, направился в сторону сетчатого ограждения. Легко перемахнул его и скрылся в темноте. Ройтс вытащил из бардачка сложенную вчетверо газету с завернутым в вату тонким инсулиновым шприцем. Осторожно положил его на сиденье, а сам стал закатывать рукав. Иголка в мышцу вошла легко и он указательным пальцем надавил на стержень. Пока что один кубик «бефорала» вполне устраивал Ройтса.

За стеклами что-то мелькнуло, и Ройтс услышал стук железа – это Пуглов в темноте задел лопатой машину. Альфонс нагнулся к окошку и попросил открыть багажник.

А Ройтса уже подмывало на душевные разговоры. Наркотическое тепло винтом пошло по нутру и все сущее становилось любо и значительно. И ни с того ни с сего начал разговор на животрепещуюся для него тему.

– Я уверен, что есть место, где нас с тобой ждут большие деньги. Приходи и бери…

– Интересно, где это такая раздача бабок?

Ройтс вставил в рот сигарету, но прикуривать не стал. Растягивал удовольствие.

– Я ничего против твоей идеи не имею, – Пуглов без энтузиазма слушал болтовню дружка, – только никто нас с тобой в том месте не ждет.

– А ты представь себе ситуацию…Простая вещь, к входу в магазин подъезжает обыкновенная «волга» или «ауди», неважно…Из машины выходят трое – якобы члены ревизионной комиссии. Спокойно себе заходят в магазин и у первой попавшейся на глаза продавщицы интересуются – где, мол, тут ваше руководство? Та, естественно, сломя голову бежит за директором Воструховым, который через две минуты, как конек-горбунок, вырисовывается перед ревизорами. А ему в лоб и объявляют: «Просим приостановить торговые операции и закрыть магазин, поскольку мы имеем соответствующие полномочия инвентаризировать ваши ювелирные ценности.» Завмаг, разумеется, в шоке, потому что каждый уважающий себя завмаг бывает в шоке, когда на его голову сваливается ревизия. Тем более, внеочередная…

– Когда ты успел познакомиться с Воструховым? – перебил Ройтса Пуглов.

– В твоем бывшем кабаке…Итак, господин Вострухов в дикой панике и первые две минуты не знает, как унять в коленях мондраж.

– Ну и что тут такого? Проси у самозванцев мандат на проверку магазина и…

– Вот ты, Алик, и попался! Именно так бы он и поступил, если бы в эту самую секунду в его кабинете не раздался телефонный звонок. Настойчивый такой. Требовательный звонок. Завмаг, естественно, извиняется, проходит в свой кабинет и снимает трубку. Ему этот звонок даже на руку – оттяжка момента и можно выкроить лишнюю минуту на обдумывание ситуации.

– Игорь, смотри за дорогой. По-моему, скоро будет поворот…Ну предположим, он снимает трубку и в ней слышит приятный голос, который уверяет его, что приехавшие ревизоры никакие не мошенники, а натуральные работники КРУ со всеми вытекающими отсюда полномочиями. Так? – Пуглову весело.

– Так да не так! – Ройтс сделал паузу, вглядываясь в дорогу. – Нет, не так, мой друг! А в трубке, между прочим, говорят примерно следующее: к вам, дескать, обращается генерал МВД с просьбой государственной важности. И объясняет. Если, мол, в ваш магазин явятся ревизоры, то примите все меры к их задержанию, ибо это вовсе не ревизоры, а опасная бандгруппа. И генерал настаивает, чтобы лжеревизоров, если они заявятся, провели в хранилище и пусть они там начинают проверку…

– Ну да, заведующий магазином последний придурок и делает так, как ему советует генерал…

– Представь себе, делает! Психология! Завмагу не надо ничего решать самому, все уже спланировано другими. И все идет так, как ему порекомендовали: ревизоры в кавычках проходят в хранилище, Вострухов им показывает документацию, раскрывает бронированные сейфы, все продавцы ходят на цырлах и… – Ройтс, наконец, прикурил сигарету и затянулся до самых пяток. – И в этот момент в магазин врываются омоновцы…конечно, в масках, с автоматами в руках и всех псевдоревизоров окольцовывают наручниками и ставят у стены в раскорячку. И вот тут, Алик, начинается самое интересное в этой истории.

– Дальше, Таракаша, можешь не продолжать! – Пуглов выщелкнул из пачки сигарету. – Омоновцы скручивают ревизоров, а вместе с ними забирают вещественные доказательства, то есть драгоценности. Ведь на них проверяльщики успели оставить отпечатки пальцев…Или я не прав?

– Именно так все и должно произойти, – Ройтс ничуть не разочарован проницательностью друга. – Но согласись, Алик, все просто до гениальности.

– Согласен, гениально для какого-нибудь деревенского лопуха. Но если бы ты лучше знал торговлю, понял бы, что твой вариант с самого начала обречен. Почему? Объясняю для особо тупых: о любой ревизии в ювелирном магазине сообщается туда лично или с помощью егерской почты. И при этом используется специальный пароль. Считанные люди его знают, а вот – кто конкретно, это даже мне неизвестно. Возможно, это управляющий банка или начальник контрольно-ревизионного управления минторга и кто-нибудь еще из первых ментов республики.

Ройтсу немного обидно.

– Все верно, Алик, но ты не учитываешь офигенный психологической стресс, который в те минуты все испытывают. Кидок должен проходить молниеносно, когда у потерпевшей стороны нет на раздумье ни минуты. Во-вторых, после телефонного звонка все внимание заведующего будет переключено на момент задержания так называемых ревизоров. А когда в магазин ворвутся вооруженные спеназовцы, тут у Вострухова вообще отпадут последние сомнения.

– Ты не проедь поворот, бриллиантщик, – Пуглов внимательно следил за дорогой. – Что касается меня, я бы за эту идею не дал бы вчерашней бутылки пива. Ты, Таракаша, придумай что-нибудь попроще. Что-нибудь в духе рабоче-крестьянского грабежа: взял в руки лом и – содержимое сейфа у тебя в руках.

– А у меня, между прочим, есть и такой вариант. Стопроцентный! Хочешь послушать?

– Обязательно, но в следующий раз. Мы кажется, с твоими байками скоро окажемся у черта на куличках…

Дорога шла вдоль дюн, поросших сосняком и кустами ежевики. В свете фар порхали ночные мотыльки. Некоторые из них воздушным потоком бросало на лобовое стекло, где они мужественно боролись за свою маленькую жизнь и, не победив, тихо умирали.

– Сразу за трансформаторной будкой сворачивай налево, – сказал Пуглов.

– Может, нам лучше податься в торфяники? Там легче копать…

– Нет, не легче. Там зыбкая почва, пружинистая, того и гляди сам провалишься в преисподнюю.

– Но зато в торфянике Ножичек быстрее разложится, а в песке будет лежать вечно, как мамонт во льду.

– Можно подумать, что ты хоронишь каждый день…Кажется, приехали…

Ройтс притормозил и свернул на проселочную дорогу.

Проехав метров тридцать, он остановился и приоткрыл дверцу. В ноздри шибанули смолистые ароматы, смешанные с запахами скошенной травы.

Когда они уже собрались вытаскивать из машины труп, где-то в дюнах раздался мучительный крик. Ему на смену – леденящий душу стон.

– Кого-то мочат, – тихо сказал Ройтс.

– Или трахают…Но иногда так кричат чайки…

– Я сейчас, – Ройтс затушил сигарету и вылез из машины.

– Не дури, старик! – попытался остановить его Пуглов. – Вернись, придурок!

Пуглов машинально нащупал у пояса пистолет, отжал предохранитель и, прислушиваясь к ночи, пристроился у заднего колеса. Пахло отсыревшей землей и резиной. Он был раздражен – похороны явно затягивались. Ему нестерпимо захотелось выпить и побыстрее оказаться в казино. Однако какое-то необъяснимо гнетущее ощущение нарастало.

Близко хрустнула ветка, по желтоватым стволам сосен проплыла тень и на фоне звездного неба он разглядел человеческий силуэт.

– Алик, ты где? – Пуглов с трудом узнал голос Ройтса.

– Я здесь, а где ты был?

Ройтс подошел и присел рядом с Альфонсом. Голос у него дрожал и Пуглов почувствовал исходящий от него страх.

– Там, наверху, кажется, кого-то повесили. Или сам повесился. Мне показалось, что это была женщина, причем абсолютно голая…

– Не мели, тебе с наркоты еще и не то может примерещиться, – однако Пуглов говорил не своим голосом.

– По-моему, отсюда надо рвать и как можно быстрее.

– А ты можешь ехать без света?

– Попробую. Но ты прав, здесь кто-то ошивается и, возможно, наблюдает за нами.

Метров двести машина двигалась задом. Когда добрались до асфальта, Ройтс круто развернулся и дал по газам.

– Выходит, – сказал он, – наш труп, как магнит, притянул еще одного жмурика.

– Возможно, ты в темноте ошибся. Принял дерево за человека.

– Хорошо, допустим, я ошибся, но ты ведь тоже слышал этот крик.

– Стой! – приказал Пуглов. – Давай разгружаться, глупо мотаться в темноте.

Однако звездного света было достаточно, чтобы вытащить из машины скатку и положить на землю. И хотя они старались не шуметь, лопаты, когда их доставали из багажника, издали противный ночной тишине звук.

Они отнесли труп подальше от дороги и принялись копать яму. Грунт был довольно мягкий, но им мешали корни, на которые они то и дело натыкались штыками лопат. В такие моменты раздавался резкий стук и это их пугало.

– Давай не будем мучиться и забросаем этого мудака валежником, – предложил Ройтс. – Какая ему сейчас разница?

– Зато для нас обоих существенная. Нам за это деньги платят.

– Но этот Ножичек меня доконал.

– Давай возьмем немного правее, здесь как будто более мягкий грунт.

– Тебе, Алик, не кажется, что в этом Булонском лесу навалом таких безымянных могил? В прошлом году где-то тут поблизости грибники нашли ногу и руку, причем разных людей.

– Откуда тебе известно, что разных?

– Знакомый мент говорил…банда Хусейна приезжих с Казани трех киллеров порешила…Да и сам Хусейн после куда-то провалился, может, его косточки где-нибудь в этих местах упакованы…

Пахло сырой землей и вереском. Через минут сорок они кончили копать. Глубина ямы была по грудь Пуглову.

С них лил пот. И не столько от работы, сколько от страха, который буквально сочился из них.

Когда наконец, труп вместе с ковром уложили на дно ямы, Ройтс, не сдерживая нервной икоты, взмолился:

– Алик, еще пару минут и я лягу вместе с Ножичком. Гоним отсюда!

Но Пуглов, молча, подцепил лопатой кучку земли и в сердцах бросил ее в яму.

– Давай, Таракаша, быстренько его прироем и…свободны.

– Будь он неладен твой боров Рощинский, – выругался Ройтс и, как заведенный, принялся засыпать могилу. – Ты заметил как он живет? Вроде бы ничего особенного, но рэкет, тем более Нерон, к нищим в гости не ходит.

– Перестань молоть чепуху, пойдем лучше наломаем веток, прикроем это дерьмо…

– Может, заказать этому пикадору венок с ленточкой? К чертям эту панихиду, бежим отсюда.

– Я бы с удовольствием, но у меня почему-то отказали маслы, – у Пуглова и впрямь голос совсем сник и потерял обычную твердость и уверенность. – Последний рывок, Игорек, и мы отваливаем.

После того как они натаскали на свежий песок кучу валежника и наломанных сосновых веток, отправились к машине.

В половине третьего они въехали на улицу, где жил Пуглов.

Перед тем как выйти из машины, Альфонс сказал:

– Лопаты выброси где-нибудь по дороге. Завтра созвонимся…

Ройтс начал разворачиваться.

– Игорь, подожди, возьми свою долю, – и Пуглов полез в карман за деньгами.

За первым же поворотом Ройтс остановился и всадил себе двойную дозу «бефорала». Он несколько минут сидел без движения и в его мозгу ворочался разный ассоциативный мусор, который его психика расщепляла так же легко, как поддавалась власти наркотика.

Глава пятая

Ночью Рощинский не сомкнул глаз. «Суслопаров, Суслопаров, – как навязчивое заклинание твердил про себя Владимир Ефимович. – В гробу я тебя видел…Да нет, пожалуй, это ты спишь и видишь меня в гробу…»

Несколько раз он вставал с постели, подходил к двери и долго прислушивался. Потом подступал к окну, забранному шелковой шторой, и там, застыв каменным Буддой, подолгу внимал мельчайшим проявлениям жизни, которая, несмотря ни на что, шевелилась и шебуршала в доме и вовне.

Дважды он снимал с гвоздя «франкот», клал его на согнутые в локтях руки и как малое дитя качал.

Под утро Рощинского сморил сон. Он спал, а рядом, прильнув к бедру, лежал обрез. В случае опасности – откинул одеяло и – стволы в зубы непрошеному гостю…

Рощинский во сне почувствовал сильную загрудинную боль и проснулся. Сердце работало с натугой и частило, словно дятел на сосне. Он долго лежал в темноте и думал о своей никчемной жизни. Она пуста, однообразна и теперь, после налета, еще и очень небезопасна. И как ни странно, последнее обстоятельство немного взбодрило его, влило в жилы изрядную дозу адреналинчика и потому он зажег бра, которое висело над изголовьем и слез с кровати. Пока надевал шлепанцы, прислушивался, но ничего, кроме бешеного тока крови, не расслышал. В первой комнате, куда он пришлепал, увидел маленького мышонка, убегающего под шкаф.

Рощинский подошел к комоду и стал открывать ящики. Он явно что-то искал, для чего ему пришлось выложить все постельное белье. Он нервничал, торопился, руки дрожали, а он, не обращая внимания на боль в сердце, продолжал ворошить то, что с годами накопилось в ящиках. И когда каждый из них был перевернут вверх дном, он понял: то, что он ищет, бесследно исчезло. Видимо, кто-то из грабителей незаметно сумел унести то, что он искал.

Поздним утром он позвонил Авдеевой и договорился с ней об уборке квартиры. Затем нашел в справочнике телефонный номер питомника по разведению сторожевых собак, где ему дали телефон главного кинолога. Однако того на месте не оказалось и Рощинский переключился на поиск какой-нибудь охранной фирмы, которая могла бы оборудовать его жилище сигнализацией.

Ему повезло: такую фирму он нашел довольно быстро, где ему пообещали в течение суток провести не только сигнализацию, но и поставить стальную дверь с «практически непреодолимым ворами замком-пауком». В конце разговора ему назвали сумму, в которую ему обойдется личная безопасность. «Спокойная жизнь этого стоит, » – успокоил себя Толстяк. Но он тут же вспомнил о долге Пуглову с Ройтсом и окончательно понял: как это ни печально, придется прибегнуть к неприкосновенному запасу.

Под вечер он поднялся с дивана, опустил ноги в тапочки и долго сидел в такой позе. Затем, сменив шлепанцы на башмаки, отправился в кладовку.

Когда он вошел в нее ему стало жутко – казалось, дух Ножичка витает над ним.

Рощинский отвалил несколько прокопченных кирпичей, приподнял лежащую под ними асбестовую пластину и перед ним открылся потемневший от старости слой древесных опилок. Он уже вознамерился опустить в них руку, как вдруг заметил на краю углубления необычный клочок бумаги. Он взял его в руки и отошел к оконцу. Однако свет, падающий из него и от двадцатипятиваттовой лампочки не позволял хорошенько рассмотреть находку. Он вернулся в комнату за очками и с ними снова – в кладовку. Сомнений не было – на зеленоватом обрывке отчетливо виднелась часть банковского номера стодолларовой купюры. И как крот, которого ужалила змея, судорожно стал разрывать опилки. И чем глубже он в них проникал, чем чаще ему попадались ошметки долларов. Когда, наконец, он добрался до целлофанового пакета, все еще теплившаяся в нем надежда рухнула окончательно. Пакет и все его содержимое, когда он поднял его над землей, рассыпалось, словно новогоднее конфетти. То, что недавно было солидным капиталом, на глазах превратилось в прах, в никчемную труху.

Отбросив целлофано-бумажное крошево в сторону, он бессмысленно стал разгребать опилки вглубь. Но, к его огромному разочарованию, дальше шел слой желтого песка. Чтобы не взвыть волком, он впился зубами в рукав махрового халата и этот жест отчаянно напомнил ему недавнюю сцену обыска, когда главарь банды грыз себя зубами.

«Потц, шушваль!» – гремел на себя Рощинский. Он схватил старый, позеленевший от времени примус и в сердцах запустил им в блеклое пятно оконца. Но не попал, угодил в стену. Строение вздрогнуло, наверху заунывно запела жестяная кровля. «Старый пень, – клял себя Рощинский, не обращая внимания на ноющую, загрудинную, боль. – Все, мразь, пустил на ветер, как жить будешь?» Он прижался лицом к стене и, как малый ребенок, навзрыд заплакал. Он оплакивал свое бессилие перед свалившимися на него невзгодами.

С огромным трудом добрался до дивана. Он чувствовал себя полностью разбитым, постаревшим на сто лет. Он лежал без движения, похожий на выброшенного на сушу старого кита, беспомощного и одинокого. Но не безвольного. Превозмогая страшную тяжесть во всем теле, он поднялся и направился на кухню, чтобы принять лекарство. Две таблетки «коринфара» и полтаблетки «анаприлина» он запил из чайника, затем накапал в мензурку сорок капель волокардина, подлил водички и тоже влил в себя. И когда лекарства стали понемногу действовать, а боль стала уходить, он позвонил Авдеевой. Попросил придти.

Плохое его самочувствие она восприняла, как очередной приступ стенокардии. Вскипятила чайник, положила к его ногам горячую грелку, на грудь десяток горчичников. Он лежал ко всему безучастный и молил Бога, чтобы тот смилостивился и забрал его к себе.

Авдеева занялась уборкой жилья, а он лежал на диване и с облегчением прислушивался, как сердце освобождается от изнуряющей боли. И настроение стало улучшаться. Безнадежность отступила. Тем более, прибравшись, расставив все по местам, рядом с диваном устроилась Авдеева. Она время от времени щупала у него пульс, гладила по седой круглой голове, брала за руку и говорила, говорила какие-то утешительные слова. «В конце концов не все еще потеряно, – утешал себя Рощинский. – Ведь у меня еще осталось ОНО…» Но он так и не мог, да и не пытался, этому ОНО подыскать истинное определение. С этими мыслями он и заснул, а рядом с ним всю ночь, в придвинутом к дивану кресле, бодрствовала Авдеева.

На следующий день, ближе к обеду, к воротам подкатил «опель», из которого вышли Пуглов с Ройтсом. По-прежнему черно-смоляные волосы Игоря прорезал безукоризненный пробор. Сам он был чисто выбрит, напарфюмерен и особенно щеголевато выглядели его усы.

Еще на подходе к крыльцу, где уже находился Рощинский, Пуглов бросил:

– Мы свое дело сделали, теперь очередь за вами, товарищ маузер.

– Входите, только как следует вытирайте ноги, полы помыты…

Уселись на кухне. Рощинский поставил на стол бутылку джина, на большую мелкую тарелку набросал несколько листиков российского сыра и бутербродов с сырокопченой колбасой. Рядом поставил железную миску с капустным салатом.

После первой рюмки наметившаяся было отчужденность стала ослабевать.

Полуденное солнце заливало светом небольшую кухоньку и оттого, наверное, в душах собравшихся воцарился необъяснимый дух товарищества. Особенно захорошело Ройтсу: накануне он укололся «опнопоном» и теперь принятая порция водки усугубила кайфовый настрой. Ройтс смотрел через окно на изумрудные листочки сирени, на перелетающую с ветки на ветку жирную стрекозу и от этого простого видения испытывал тихий восторг. Ему даже не хотелось говорить, его вполне устраивала роль созерцателя. Но когда Рощинский, сидевший по правую от него руку, заговорил, внимание Ройтса стало мучительно прорываться сквозь невидимую паутину приятной апатии.

– Алик, я хочу с тобой посоветоваться, – сказал хозяин дома и постучал костяшками пальцев о край стола. – Я вам за работу должен тысячу долларов… Ну, по договоренности…Ты меня, надеюсь, понимаешь?

– Все так. Хотя я рассчитывал на другую сумму.

– Дело в том, что у меня возникли непредвиденные проблемы с наличностью, – охладил ситуацию Рощинский. – Поэтому, Алик, решай – или какое-то время подождешь пока я не выправлю свои дела или…Или давай сойдемся на каком-нибудь эквиваленте.

При этих словах Пуглов перестал жевать и положил на стол вилку. Он зырнул на Ройтса, словно спрашивая: «Взять этого карася за жабры сейчас или немного поводить?» И Ройтс тут же подсуетился:

– Алик, не соглашайся! За опасную работу надо платить сразу и много.

– И на какой эквивалент мы можем рассчитывать? – не беря во внимание реплику Игоря, спросил Пуглов.

Рощинский засунул в карман свои пальцы-сосиски и извлек оттуда большой перстень. На первый взгляд ничего необычного в нем не было, разве что кроме искрящегося белого камня огранки кабошон.

– Я вам должен тысячу, а этот обруч тянет как минимум на три…

– Значит, мы тебе будем еще должны? – не скрывая иронии, спросил Пуглов.

Рощинский, уставившийся в оконный квадрат, долго молчал. Сопел и молчал. Наконец оформился:

– Как-нибудь разберемся…Просто для меня вы сделаете еще одну работу.

– Надо еще кого-нибудь похоронить? – Ройтсу показалось, что он удачно сострил.

Однако Рощинскому такие дебаты были не по нутру. Взглянув неприязненно на Ройтса, он сказал:

– Я, Алик, имею дело только с тобой и потому лишнюю публику попрошу заткнуться.

Пуглов решительно возразил:

– Игорь здесь не лишний, он соучастник ночного погребения. В принципе я не против такого эквивалента, но чтобы сбыть кольцо, надо иметь надежного покупателя.

– Если бы такой у меня был, я бы к вашей помощи не прибегал. Просто здесь я никого не знаю и не с моей физподготовкой бегать по городу в поисках подходящего оценщика.

– Хорошо, допустим, мы это с Игорехой провернем, хотя бесплатно такие дела не делаются.

– Я же сказал: разберемся. За реализацию кольца отсчитайте еще двести пятьдесят долларов. Устраивает? Разницу вернешь мне.

– Согласны! – не раздумывая, ляпнул Ройтс, как будто он был главный.

– Идет, – сказал Пуглов. – Но ты говорил о каком-то деле.

Рощинский, как и Ройтс, рассматривал на сиреневых листах стрекозу, к которой присоединилась еще одна, меньшего размера.

– Когда меня трясли глоты Суслопарова, они позарились на одну очень для меня дорогую вещицу. Правда, хватился я ее только сейчас.

– Какая-нибудь картина или статуэтка? – поинтересовался Ройтс.

– Небольшая брошь в виде розы – рубин в золотой оправе. Надо ее вернуть.

Ройтс свистнул.

– Это нереально, – безапелляционно заявил он. – Во-первых, это все равно что искать вот этот мой чинчик на городской свалке, – он стряхнул с сигареты пепел. – Во-вторых, если вещь попала к Суслопарову, отнять у него ее можно разве что с помощью танкового батальона.

– Алик, пусть твой корешок закроет свою хлеборезку, – зло прогудел Рощинский.

– Игорь сказал то, что должен был сказать я. Суслопаров – это не просто частное лицо, это целая бандитская организация. Другое дело, что сам Нерон мог вашу брошку присвоить и втихоря толкнуть тому же Симчику. Если, конечно, вещь представляет хоть какую-то антикварную ценность.

– Ну тут тебе либо удастся, либо отдастся, – Рощинский достал из нагрудного кармана рубашки визитку и протянул ее Пуглову.

Тот вслух прочитал: «Роман Симчик, заведующий антикварным магазином».

– Вполне возможно, что этот Симчик к моей вещи не имеет никакого отношения, – Рощинский отломил кусочек сыра, – но с другой стороны, как ты заметил, это наиболее вероятный канал сбыта ювелирных изделий. В нашем захолустье всего один такой магазин. Да я и не думаю, что визитка Симчика оказалась в кармане Ножичка случайно.

Владимир Ефимович хотел сказать большее, – например о своей тоске по своим любимым людям, что эта брошь – единственное, что связывало его с прошлым и было памятью…Он сглотнул горький комок и опустил к тарелке глаза.

– И во сколько ты, Владимир Ефимович, оцениваешь наш вклад в общее дело возвращения культурных ценностей на родину? – у Пуглова опять все сбилось к иронии.

Не долго обдумывал ответ Толстяк.

– Если вы мне вернете брошь, то поверьте, за ценой не постою. Ну а если ее не найдете, а просто проведете разведку с боем, то пятьсот на двоих.

– Ну как, Игореха, беремся? – обратился Пуглов к Ройтсу. – Давай пару дней посвятим этому Роману Симчику, сходим к нему в лавку, поошиваемся возле дома…

– Я даже знаю, как это быстренько провернуть, – с энтузиазмом откликнулся Ройтс.

– Вишь, Алик, какой прогресс, твой приятель, кажется, начинает исправляться, – Рощинский поднялся со стула, давая понять, что аудиенция закончена.

От Рощинского они поехали к матери Пуглова. Ройтс остался в машине, а Пуглов, сбегав в соседний магазин за тортом, отправился к родительнице.

Это была еще довольно моложавая, со следами былой красоты, крашеная блондинка. Взяв в союзники косметику, она упорно сопротивлялась годам и даже преуспела в личной жизни. В ней был определенный шарм, который присущ всем особам женского пола, которые секс ставят превыше кислорода.

Когда Альфонс по пьянке выбросил из троллейбуса контролера и тот сломал себе шею, она подняла на ноги всех золотых адвокатов и ее сынок вместо пяти лет строгого режима, получил год и вскоре попал под амнистию…

Когда они уселись в кресла, Пуглова, нежно моделируя голос, спросила, что у «сынули на душе?» Альфонс не любит лишнего трепа, а потому, показав ей перстень, который им дал Рощинский, поинтересовался – нет ли у маман знакомого ювелира? Она взяла свою записную книжку в кожаном переплете и открыла на букве «П». Яков Плинер – ювелир-оценщик, живет там-то и там, добираться до него таким-то и таким транспортом…

– А как у тебя дела с Налимом? – между прочим поинтересовался Пуглов.

Налим или Борис Аркадьевич Пасенюк – президент мебельной фирмы и директор самого крупного в городе мебельного салона. Женщина нервно потянулась за сигаретой.

– Только тебе могу сказать…Отношения не очень складываются. Не мое дело, сынок, но Борис подкатывается к твоей Таньке. Видимо, молодость берет свое.

– Маман, ты с этим, пожалуйста, не шути, – сдавленным голосом проговорил Пуглов. – Ты же знаешь мое отношение к Татьяне и, если он действительно ее клеит, то извини…

– Оставь, Алик, его в покое, в его возрасте все мужики очень любят молодую телятину. А мой поезд, увы, уходит…

– Все поезда рано или поздно уходят. Передай Налиму…впрочем, не надо, я сам с ним проведу пресс-конференцию.

Женщина встревожено вскочила с места и взяла Альфонса за руку.

– Ради Бога, Алик, оставь его в покое! Он Таньку по моей просьбе принял на работу, и тебя согласен взять в салон…

– Кем – грузчиком или подметалой?

– Сейчас особо не приходится выбирать. Какое-время можешь поработать и грузчиком, потом займешься рекламой или будешь экспедитором.

Но Пуглов уже не слушал свою мать. Широко распахнув деверь, он так же широко шагнул за порог и, не прощаясь, бегом спустился по лестнице.

– Мразь! – накаленным голосом сказал он, залезая в машину.

– Ты что, Алик, сорвался с цепи? – Ройтс включил зажигание и отъехал от тротуара.

– Буквально все знают, как надо жить другим, но никто не может устроить свою собственную жизнь. Хотя не спорю, мы с тобой, Таракаша, как дерьмо в прорубе бултыхаемся.

– Потому что мы с тобой фрукты позднего созревания. И не той социальной формации. Одной ногой мы еще стоим на осколке развалившегося социализма, а другой уже увязли в этом вонючем капитализме. Вот и стоим в раскорячке.

– Так, кто же нам мешает быть другими? Как Бурин или тот же поганый Налим? Давай примкнем к какой-нибудь преступной группировке, возьмем какого-нибудь баклана под свою крышу и помаленьку будем доить его. Надо, Игорек, действовать, наверстывать упущенное.

– Я лично не возражаю, давай действовать.

– Так и поступим. Ты сейчас отправляйся в магазин Симчика и какое-то время там покантуйся. Узнай маршрут, каким он возвращается с работы, может по пути заходит куда-нибудь развлечься…ну в кафе или к любовнице…Не мне тебя учить.