Текст книги "Восхождение"

Здесь с неподдельным интересом наблюдаем аварию: наш панелевоз не вписался в поворот и задним колесом въехал в сточную канаву. С завода Петро пригнал автокран. Но поднять задний мост панелевоза мешают провода. Василий Иванович с Сашей отстраненно наблюдают крушение и обсуждают важный вопрос: сколько участковый способен выпить.

Водитель панелевоза кричит на Петра. Громко и нецензурно. Тот пальцем показывает то на Василия Ивановича, то на меня. Водитель вприпрыжку подбегает к нам и орет, что у него график, что у нас пути подъездные неправильные, что у него катастрофа, а мы не чешемся.

– Никитич, ему лицо набить или стакан налить? Как ты думаешь? – задает вопрос участковый.

– Гуманней, конечно, налить… Впрочем, если он также нахально будет мешать нашей культурной беседе… То я за тебя, Вась, не ручаюсь!

Крановщик, рыча, совершает еще одну отчаянную попытку поднять задний мост. При этом стрела крана касается проводов. Вспыхивают и летят в разные стороны обильные искры. Собравшиеся мальчишки приходят в восторг. Нижний провод рвется и двумя обрывками уныло «клюет» в канаву. Но задний мост все же поднят. Водитель прыгает на сидение и рывком бросает машину вперед. Тросик, держащий панель, лопается, и панель падает в канаву. Это повергает публику в еще больший восторг. Зато панелевоз свободен и уезжает на разгрузку. У меня перед глазами все плывет, как в тумане. Кажется, толкни меня ― и я следом за панелью улечу в канаву. Василий Иванович подзывает Петра и грозно командует:

– Оградить, вызвать аварийку, панель складировать в проектном месте. Затем с размахом обмыть, но в вытрезвитель не попадать. Деньги на всю эту операцию получить у заказчика. Исполняй.

Александр Никитович со вздохом достает деньги и протягивает Петру, который не веря своему счастью, прижимает их к сердцу и стремительно исчезает.

Затем, как сквозь вату, прослушиваю заверения в уважении и взаимопомощи. Это в свою очередь требует закрепления новым «впрыскиванием». Александр Никитович тащит нас в свою черную «Волгу», в бардачке которой «случайно завалялась» бутылка. Я пытаюсь отказаться, но мой начальник вливает в меня содержимое стакана насильно. Жидкий яд сообщает мне всплеск активности. Я ору во всю глотку: «Юра! Где ты? Хочу к тебе!» Мои мучители рассуждают, что бы это значило, затем тащат меня под руки в рыжий самосвал, подсаживают на сидение и приказывают водителю отвезти меня домой. На прощанье слышу, что молодежь пошла не та. Не то, что старая гвардия!..

Всю дорогу канючу, что домой мне не надо, а надо увидеть участкового Юру. Это водителю быстро надоедает, и он привозит меня на чистенький объект. Юра, ничуть не удивляясь, подхватывает меня и помогает дойти до бытовки. Там он тащит меня к умывальнику, умело опорожняет желудок, помогает раздеться и заталкивает в душевую под струю холодной воды. После этих манипуляций ко мне возвращается способность мыслить и прямо сидеть. Только усталость и тяжесть в голове напоминают о прежнем состоянии.

И вот я пью крепкий чай с белым хлебом, намазанным толстым слоем сливочного масла, и благодарно смотрю на улыбающееся Юрино лицо. Он говорит, что пить с Васей наравне – опасно для жизни, потому как тот выпить может раз в пять больше смертельной дозы, которая для среднего европейца, как известно, составляет четыреста граммов чистого спирта или литр водки. А у «Васи завтрак, обед и ужин – все в один стакан». Сам Юра принципиально выпивает в день не больше трех рюмок водки, тщательно закусывая. И все уже знают, что требовать от него выпить больше – бесполезно.

Затем он отвозит меня домой и укладывает спать. Рядом со мной на тумбочку ставит открытую бутылку минералки, желает спокойной ночи и, погасив свет, уходит. Под грохот сердца и шипение минералки лежу в полном изнеможении, с трудом свинцовой рукой крещусь, хриплю «Господи, помилуй» и проваливаюсь в темный омут сна.

После карусельного вращения в мутных водах меня выносит на громадное поле. Я лежу среди множества раненых и убитых. В сером небе кружат и кричат черные птицы, похожие на ворон, только больше. Пытаюсь подняться, но мое тело пронзает острая боль. Сумел только увидеть, что на мне нет живого места. Рядом вижу такого же израненного Юру, который говорит: «Помни, стрелять в себя можно только тремя пулями в день. И ни одной больше!» На нас планирует стая черных птиц и приступает к трапезе, вырывая клювами куски наших тел. Я кричу: «Господи, помилуй!» – и птицы в разлетаются. Юра говорит: «Чего шумишь, глупый, им ведь тоже покушать хочется, – и ласково обращается к птицам: – Приятного аппетита, голуби мои». Я кричу: «Юра, они же тебя почти всего съели, гони их!» А он только улыбается: «Ничего, вон еще сколько осталось, пусть кушают». Вижу, что он не в себе, и кричу во весь голос: «Господи, спаси Юрия! Не ведает, что творит!»

Просыпаюсь от собственного сдавленного мычания. Сильно хочется пить. Нащупываю в темноте бутылку минералки и жадно пью. В голове звучат слова: «Здесь жажду утолить можно, а там уже не удастся». Трижды шепчу «Отче наш» и снова засыпаю.

Работа с заказчиком

Утром принимаю холодный душ, пью крепкий чай и, как тяжелораненый, на ватных ногах плетусь в контору. Рита глядит на меня и сочувственно кивает головой:

– Предупреждала же я тебя, Сергеич, не водись с большими нехорошими дядьками! Звонил твой заказчик и спрашивал адрес, куда машину подать. Так вон твое такси. Видишь красную кабину? Садись и дуй на объект, а то сейчас главный проверяльщик зайдет.

– Понял. Благодарю, – едва ворочаю шершавым языком, киваю тяжелой головой и удаляюсь.

«Камаз» с красной кабиной стоит в самом закутке двора. Машу водителю рукой, и он подгоняет машину ко мне. Рита выглядывает в открытое окно и хвалит меня за успехи в дрессировке. Пока я пытаюсь из каких-то лохмотьев, вихрем носящихся в голове, соорудить ответную фразу, в мой лоб ударяется мятная конфета, а створка окна захлопывается. Смотрю на конфету, лежащую у моих ног, и думаю, поднять или ну ее. Поднимаю, изо всех сил удерживая качающуюся землю. С трудом забираюсь в кабину. Только сел – в меня снова что-то летит. Оказывается, ладонь шофера.

– Вася, – говорит.

– Дима, – отвечаю. Потом добавляю: – Сергеевич. Слушай, Василий, давай сегодня говорить не будем – сложно мне это.

Из недавнего прошлого. Зал коллегии главка. Сижу справа от начальника управления снабжения. На моих коленях лежат карты комплектации вводных объектов – любимое детище моего отдела.

Целый год мы вводили карты, ломая сопротивление трестов. Настойчиво объясняли им, что комплектация объектов по графикам АСУС – Автоматизированной Системы Управления – даст четкий учет ресурсов, концентрацию их на важнейших объектах. Завоз материалов будет производиться строго по графику централизованным транспортом. Высвобожденные ресурсы мы направим на капитальный ремонт. По главку, материальный эффект от внедрения этой системы сулил миллионы рублей. Наконец, приказом начальника главка эту систему ввели. Обкатали ее на трех лучших трестах, и вот теперь пришло время работать по графикам АСУС всему главку.

– Да нам эти… снабженцы ваши… дом не комплектуют, гады… – запинаясь от возмущения, потрясает кулаком в нашу сторону управляющий трестом Жирин.

– Что у нас с материалами по дому три ЭМЗ? – спрашивает начальник главка.

Вот он – миг нашего триумфа. Я встаю и зачитываю данные по комплектации этого дома:

– Комплектуемая площадь 3600, укомплектовано в прошлом квартале 3400, сверх нормы получено по письмам материалов на 1160 метров квадратных. Материалы переброшены со снятого с ввода объекта треста.

– Слышишь, Жирин? Здесь вам не у Пронькиных. Комплектуем вас теперь по науке, как партия указывает. У нас тут перестройка, между прочим! А если кто не хочет перестраиваться… Вон какая смена выросла, – тычет он пальцем в мою сторону. – Есть кому ретроградов заменить. Итак, куда государственные ресурсы дел?

– Не знаю… может, снабженцы их на капремонт растащили? Сами знаете, мы уже лет десять на ремонт жилья метра линоля не получали… – нагло врет Жирин.

– Дом три комплектовался централизованно с доставкой на приобъектный склад, – бодро докладываю я. – А на капремонт трест получил материалы согласно плану, заявке и расчету в полном объеме. И переходящих материальных ресурсов у треста на 12 780 квадратных метров, что полностью закрывает все вводные объекты следующего квартала.

– Где ресурсы?!! – орет, вставая, начальник главка. Затем оборачивается к секретарю: – Назначить комиссию главка и проверить трест. На время работы комиссии Жирина отстранить от работы. А то он у нас, как непотопляемый авианосец, четырех генсеков пережил. – Садится, оборачивается к начальнику территориального управления и спрашивает: – Так что там у нас с третьим домом?

– Сергей Трофимыч, объект живой – его добивать надо! – сладкоголосо рапортует тот.

– Вот и протопай этот вопрос ножками, – удовлетворенно закрывает тему начальник главка своим специфическим говором, в котором, как в дырявой фисгармонии, можно различить и астматический свист и громыхание басов, и обязательное украинское «хэ» вместо «гэ», и люмпенское сквернословие – это, чтобы никто не обвинил в интеллигентности. И закуривает ленинградский «Беломор», модный в те времена среди высокого начальства. Курить на коллегии никому не дозволено, поэтому все курильщики, глотают слюнки. Но и это не все, что позволено начальнику главка. Рядом с татуированной кистью руки, обрамленной белоснежной манжетой с золотой запонкой, на зеленом сукне стоит стакан в серебряном подстаканнике, из которого хозяин, помешав ложечкой, смачно отхлебывает. Так вот все знают, что там не чай, а коньяк «Двин», столь уважаемый высоким начальством…

По окончании заседания коллегии, начальник снабжения Иван Семенович ведет меня под локоть в свой кабинет. В приемной собралось человек сорок столоначальников, зам-управляющих трестами – все с цветами и коробками. Сегодня Ивану Семеновичу исполнилось шестьдесят лет. Он сухо принимает подарки у опоздавших – все путевые отдарились еще с утра. Секретарша всю предыдущую неделю обзванивала тресты, чтобы не забыли поздравить и подарки – в натуральном и конвертированном виде – подвезли, как положено.

Цепляет начальник за рукав своего зама Фидера и нас двоих вталкивает в свой кабинет. Мы проходим мимо стола заседаний, заваленного подарками, и ныряем в потайную дверь, скрытую в одной из стеновых панелей. Здесь – комната отдыха, в отличие от аскетичного кабинета, отделанная в стиле Людовика Четырнадцатого. Стол сервирован в том же стиле. Иван Семенович садится в резное кресло, выпивает, закусывает и вещает:

– Не обо мне сейчас речь, ребятки. Я обеспечил себя, и всю родню на три поколения вперед. Да вы не жмитесь, закусывайте – уплачено! Так вот, молодежь, вы мне как сыновья, поэтому я перед уходом на пенсион должен вас запустить в номенклатуру. Да вы хоть знаете, что такое номенклатура? Туда трудно пролезть, но уж если попал – все, ты в дамках на всю оставшуюся жизнь. Это – квартира в лучшем районе, паек, которым можно накормить целый полк, это – закрытые санатории, больницы, поликлиники, это – персональная машина, дача…

Я слушаю своего начальника, испытывая головокружение от успехов и перспектив. В моем воображении сверкают лимузины, бриллианты, неоновые огни Парижа, Лондона, Нью-Йорка и богемных пригородов Моршанска…

– …А самое главное – уверенность в завтрашнем дне! Вы думаете, номенклатура боится перестроек? Как бы не так! Мы всегда были и будем при любой власти, потому что всем правителям нужны хозяйственники, нужны свои, проверенные в любых аферах люди. Мы – скелет нации, мы – соль земли! И вот я… слышите? Сделаю вас… этой солью.

Вася привозит меня на объект и тормозит как раз напротив входа в прорабскую. Я вхожу внутрь и вижу диво: всюду чистота, порядок и никаких следов вчерашнего погрома. И даже чайник при касании обнаруживает температуру, близкую к кипятку. Входит бригадир Петро и улыбается:

– Это наша Валентина постаралась. Говорит, что начальник у нас теперь из благородных, поэтому надо убирать справно.

– Благодарю. А теперь расскажи, как у нас идет подготовка к приемке крана.

– Да никак. Мы тут фундаменты пока чистим.

Дальше произвожу допрос о выданном бригаде задании. Оказывается, наряды не выписаны, все на усмотрении бригадира. Затем обходим объект, и я даю указания бригадиру, где и сколько людей поставить. Не хватает еще четверых. Нужен бульдозер. Вот и задачка для заказчика.

Иду к нему и разыскиваю в кабинете. После дежурного обмена жалобами на состояние здоровья «после вчерашнего», прошу его помочь людьми и техникой. Сразу, чтобы не расслаблялся, ставлю задачу на завтра: завезти щиты забора и полностью заменить старые, пришедшие в негодность. Обить их проволокой в три ряда. Александр все исправно записывает в блокнот. А по его дряблой щеке с нездоровым румянцем с широкого морщинистого лба течет струйка пота. Поднимает он на меня усталые глаза и спрашивает:

– Теперь все?

– На сегодня, да.

– Ну, ты и волчара!..

– …Я тоже тебя уважаю.

Возвращаюсь на объект, вижу – люди работают. Выходит, больше мне здесь делать нечего. Спрашиваю Петра, что нужно привезти с центрального склада. Он долго и нагло перечисляет. Дальше прошу ключ от приобъектного склада, открываю и заглядываю внутрь. Почти все, что он заказал, в наличии. Спрашиваю, зачем врал. Он, не смущаясь, признается, что часть для дома, а остальное на продажу, чтобы деньги были. Спрашиваю – для чего деньги? Он отвечает, когда приедет инспектор, то обязательно узнаю. Когда узнаю, говорю, тогда и получишь, а пока подождем. Он пожимает плечами, усмехается и спускается в котлован.

Иду к машине, шлепая по щиколотку в грязи. Сапоги я не надел: у Фомича обходился, надевая их только в крайнем случае, поэтому привычки такой пока не заимел. Надо срочно разобраться с планировкой и песочка подсыпать… В груди повисает тяжелая и липкая жалость к себе, любимому.

…Оживленная площадь в южном городе. По круговой дороге едут машины. На перекрестках важные регулировщики в белых форменных рубашках со свистками и полосатыми жезлами направляют движение машин. На самой площади в тени развесистых деревьев и на солнечных островках идет размеренная, веками сложившаяся жизнь. Даже магазины и лавки здесь такого вида, будто построены сотни лет назад из серовато-розового туфа в обязательном окружении красных цветов и кустарника с глянцевыми листьями. Площадь эта имеет центральное значение не только потому, что здесь расположены власть держащие – сюда прибывают автобусы и машины, местный народ разбирает пассажиров, сошедших с дальних поездов, запыленных тысячами километров звонких стальных дорог. Недалеко отсюда и порт, из которого тоже именно сюда стекаются люди. За поворотом направо – городской рынок, прилавки которого завалены всякой всячиной. В тени деревьев жарят шашлыки, варят кофе – и ароматы разливаются по всей площади, призывая отведать, подкрепиться, отдохнуть, на время забыв о дальнейших планах этого дня…

– Куда теперь? – слышу, как из другой жизни, голос Василия.

– Сейчас в контору… А, вообще-то, вопрос интересный.

Пират

Неделю мы с бригадой готовим объект к установке монтажного крана. Полностью заменяем забор новыми щитами, обиваем его проволокой. Бульдозер заказчика, выгребает из котлована грунт и складирует в отвал за территорией площадки. Ровняет также площадку до состояния столешницы конторского стола. В это время мы с Васей на самосвале завозим песок с набережной, где по заверению Василия Ивановича у нашей конторы имеется наряд на тысячу кубов песка. Каждый раз, когда я приезжаю на набережную, у нас с кладовщиком, по прозвищу Пират, происходит примерно один и тот же разговор:

– Ты из СМУ-14?

– Да. У нас должен быть наряд на тысячу кубов.

– Какой наряд? Кто его видел?

– А как бы мне песочка?

– Это можно.

– Сколько?

– Строго по таксе: стакан за «Камаз».

– А натурой можно?

– Лучше эквивалентом, а то разную тут натуру таскают… От иной так скрутит! Не разогнешься. Нет, лучше, браток, эквивалентом, а уж я сам… натурализую.

Достаю из бумажника деньги и вручаю Пирату. Собственные деньги. Из персональной зарплаты. А что поделаешь? Строить надо… Он выглядывает из бытовки и машет моему Васе рукой. Тот едет на погрузку, а я, как заложник, остаюсь при Пирате.

Характер этот пожилой мужчина имеет странный и неопределенный. Уж не знаю кому как, но мне в плену предлагается рюмка водки и увесистый кусок холодца с хреном под толстенную краюху бородинского хлеба. Отказываться в таких ситуациях неуместно, поэтому, мысленно читая молитву и крестя подношение, беру из комплекта только холодец и съедаю. Приметив мой аппетит, Пират добавляет еще. Повторяю процедуру.

Из недавнего прошлого. Время обеденное провожу в ресторане «Центральный» за нашим столиком. Стол этот у окна и еще кабинет зарезервированы для нашего управления главка. Чтобы сюда попасть, достаточно позвонить заму по общим вопросам, поставить его в известность – и иди себе, пьянствуй официально.

В настоящее время напротив меня сидит красный, как рак, мужчина с бегающими глазками. Зовут его Валерий Степанович. Он занимает должность зама управляющего трестом по снабжению. Одного из шестидесяти трестов нашего главка. Он выпил достаточно для того, чтобы его откровение достигло предельного уровня. Сейчас он вербует меня во внештатные сотрудники КГБ. Это уже третья попытка с его стороны, первые две не удались.

– Ты пойми, Димочка, твоя зарплата удвоится. Квартирный вопрос решится без очереди. У тебя будет даже явочная квартирка. Хочешь, девок туда води, а чё! Все мы люди… Далее. У тебя появляются связи такие, что… о-го-го! Генералы, зам-министры… И всего-то делов – информировать органы о проникновении в наши ряды буржуазной заразы. Ну, что от этих диссидентов России ждать, кроме вони и предательства? Согласен?

– Я, разумеется, как всякий порядочный человек, против неприличных запахов и предательства, – соглашаюсь я, старательно изображая пьяного недоумка.

– Ну вот! Вот ты и молодец, – разливает он по лицу радостную улыбку, а по рюмкам – коньяк. – Я тебя на той неделе с одним генералом познакомлю. Сам понимаешь, из каких структур… Так ты сам увидишь, что это за человек!

На его левый глаз наворачивается густая слеза и катится по бордовой щеке. Он размазывает ее кулаком и, всхлипывая, продолжает:

– Это не человек, Дима! Это одно сплошное золото. Ты увидишь его и заплачешь. От радости. И ты скажешь мне: Степаныч, какой человек! Какой человек!..

– Степаныч, а сколько этот человек народу в тюрьмах сгноил? – спрашиваю заплетающимся языком.

– А сколько надо! – чеканит внештатный чекист.

– А сколько? – шепчу я страшным шепотом. – Ну, сколько надо душ загубить, чтобы генералом… золотым сделаться?

Степаныч собирает глаза в одну точку и по синусоиде направляет этот красный луч лазерного прицела в мой правый глаз.

– А сам-то ты… не враг случайно? – с громадным усилием удерживая прицел своего бдительного взора на размытом пятне моего лица, вопрошает он.

– Валерий Степаныч, я думаю вам из моих анкетных данных известно, что если бы на мне было хоть пятнышко, – произношу я, поднимая палец к лепному потолку, – то мы сейчас не сидели бы здесь и не говорили… о любви к Отчизне.

– Это точно, – опускает он взор в тарелку с остывшим табачным цыпленком. – Нам всё известно! Всё про всех. Так что готовься встретиться с генералом. Зо-ло-тоооой… да.

Когда в конце недели Валерий Степаныч звонит насчет встречи, я говорю, что готовлю справку к заседанию коллегии главка. В следующий раз я делаю срочный доклад заму начальника главка. Потом начальнику… А потом – аж в ЦэКа КаПэ…, сами понимаете, где-то по большому счету, …эСэС. Эти слова на внештатника действуют парализующе, и он, проникаясь важностью момента, с трепетом отступает. А потом его увольняют за развал работы и раздачу квартир вне очереди…

…Печка в бытовке Пирата горит почти постоянно, потому как холодец варится долго, а поедается гостями помногу. Нигде такой печки видеть не приходилось. Соорудил ее умелец из бочки, бронзовой трубочки и старой сковородки. Заправляется печка соляром, который как в реанимации, каплями поступает в остывающее тело, где сгорает, рождая тепло. Пират круглый год одет одинаково – и в бытовке и снаружи – в старенькую телогрейку на грубый вязаный свитер. При его седой бороде и коренастой жилистой фигуре выглядит он импозантно. Взгляд у него пронизывающий и грустный. Пока я тщательно жую, он неторопливо рассказывает:

– Помереть я по всему должен был еще до войны. На первой посадке у меня обнаружился «тубик» – туберкулез, значит. Там на лесоповале нас ведь никто не щадил. Так вот был у нас один вольный поселенец – старый, как баобаб замшелый. По нации был он кореец. Так он меня и вылечил, сердешный. До сих пор ему благодарен, что аж до перестройки дожил. Была у него самая дальняя делянка. До нее от лагеря – часов пять по тайге. Потом нас там на всю неделю оставляли при одном едином вертухае. Да и тот за нами не смотрел. Куда уж там бежать? Кругом – волки, да чащоба на тыщи верст. Корейцу тому собак со всей округи таскали в обмен на белок и прочую пушнину. Приблудных шавок или старых сторожевых – ему было без разницы. Так он их без отходов употреблял в дело-то. А самое ценное для него были сало и мясо. Салом-то нутряным собачьим он меня и лечил. С тех пор я и жив благодаря собачьему салу. Ну, и мясцо собачье тоже в дело идет, и шкурка на одежку расходится. Да собачье мясо разве можно сравнить со свининой или курицей? Эти разную гадость жрут: и отходы свои, и падаль, и гнилье. Собачка – та из хозяйских рук все самое лучшее кушает. Вот и мясо у нее не в пример другому – лечебное. Да ты ешь, я еще добавки положу.

– Так этот студень – он из …собаки?! – спрашиваю, чувствуя спазмы желудка.

– А что, невкусно? – по-детски удивляется Пират.

– В том-то и дело, что вкусно. Но ведь – из псины!..

– Ну, а если вкусно – то кушай и нахваливай. И здоров будешь, как я. Мне ведь уже, браток, восьмой десяток. А приговорили меня вертухаи к смертыньке больше полвека назад. Вот тебе и псина…

В это самое время входит веселый Вася. Пират ставит перед ним холодец и тот смачно его поедает.

– Вась, а ты знаешь, из какого мяса это блюдо? – спрашиваю.

– А как же! Что я здесь первый раз? Да я этого урку еще мальчишкой знал. Он меня своим холодцом в детстве кормил. Все нормально! Зато в нашем районе ни одного собачьего укуса не было. А шубу моей жены не видел? Это ж горностай форменный!

– Вот что, мужики, – говорю я проникновенно, – кушайте сами хоть кого, но мне псины больше не предлагайте. Это окончательно и обсуждению не подлежит. Я очень тщательно вас прошу, слышите?

– Да, ладно, как хочешь, – примирительно говорит Пират. – Но ежели одумаешься и поумнеешь, то скажи. Люблю, знаешь, когда люди сытые. И здоровые.