Текст книги "Великие Цезари"

После этих речей Катона стали величать «достославным и великим человеком» и обвинять самих себя в трусости и соглашательстве. Вот такова была харизма Катона, этой ходящей босиком совести и суровой морали Рима, что весь сенат единогласно принял постановление в его редакции.

Цезарь на этот раз проиграл. Сенат не пошел за ним. На этот раз не пошел, но у него было все еще впереди, несмотря на то, что в его возрасте Александра Македонского уже не было в живых.

Как не стало в живых Катилины, павшего славной смертью воина на поле брани. «Лицо его, – пишет Саллюстий, – сохранило то же выражение неукротимой силы, какое оно имело при жизни».

Глава III. Выше подозрений

Выступление в защиту заговорщиков едва не стоило Цезарю жизни. Только он вышел из храма Согласия, где происходило заседание, на него набросились с мечами вооруженные охранники Цицерона, однако на его защиту встал Курион, да и консул дал знать своей охране, чтобы Цезаря не трогали.

Любопытно, что Цицерон не упоминает об этом случае в мемуарах о своем консульстве. Он непомерно хвастался своими действиями во время заговора Катилины и называл себя спасителем отечества. Ему и вправду было дано ликующим народом почетное звание Отца отечества. Он так высоко ставил себе в заслугу победу над заговорщиками, что даже сравнивал свои героические деяния в Риме с победами полководцев, того же Помпея, говоря: «…заслуга завоевания новых провинций, куда мы можем выезжать, не может оказаться выше забот о том, чтобы у отсутствующих после их побед было куда возвращаться». Вот так.

На очередном заседании сената над головой Цезаря разразилась настоящая гроза. Против него было выдвинуто обвинение в связях с Катилиной и пособничестве заговору. Если бы вина Цезаря была доказана, он вполне мог бы разделить судьбу казненных катилинарцев. Некий Луций Веттий сообщал в доносе, что у него есть собственноручное письмо Цезаря к Катилине, а другой доносчик Квинт Курий утверждал, что ему сам Катилина говорил о причастности Цезаря к заговору. Цезарь привлек в свидетели своей непричастности Цицерона, который хоть и неохотно, но подтвердил, что Цезарь сам ему сообщил некоторые подробности о заговоре, так что он не был среди них, иначе не стал бы засвечивать своих якобы сообщников. Если это действительно так, если Цезарь сообщал консулу Цицерону о подготовке переворота, то, стало быть, в определенный момент осознал, что ничего с Катилиной не получится, и решил себя обезопасить – он всегда вел двойную игру и просчитывал, что из этого выйдет; вероятней всего, так оно и было.

Основной обвинитель Луций Веттий был брошен в тюрьму, так что гроза обошла нашего героя стороной, и он вновь оказался «выше подозрений». Хотя тот факт, что и обвинитель, а также следователь, который взял от него жалобу, а он не имел права принимать донос на старшего по должности, то есть претора Цезаря, оказались в тюрьме, бросает на нашего героя довольно неприглядную тень. Наверняка несчастные пострадали не без «содействия» заинтересованного в этом претора.

Когда Цезарь в конце жизни сломал республике хребет и стал единодержавным правителем, друзья Цицерона пеняли ему в кулуарах, что в том достопамятном году, когда он был консулом, вполне мог бы обвинить Цезаря в заговоре Катилины, и тем самым избавить страну от тирана задолго до мартовских ид сорок четвертого года. И вправду, а почему Цицерон «прикрыл» Цезаря? Основной причиной скорей всего были долги. Цицерон любил жить на широкую ногу, покупал усадьбу за усадьбой, коллекционировал произведения искусства, был страстным букинистом, поэтому всегда нуждался в деньгах. Сибарит в нем тогда победил демократа.

А в сенате в тот памятный день гвалт стоял невообразимый. Многие хотели бы видеть обвиненным популярного в народе и набиравшего силу и влияние Цезаря. Вокруг курии собралась огромная толпа с требованием отпустить Цезаря. Обстановка в сенате и вокруг него стала так накаляться, что Катон и другие его противники, жаждущие крови Цезаря, вынуждены были отступить и удовлетвориться обеляющими претора показаниями Цицерона. Более того, Катон, осознавший серьезную угрозу со стороны готового взбунтоваться народа, вынужден был выдвинуть предложение о раздаче бесплатного хлеба неимущим, снимая тем самым напряжение и нивелируя популистские поползновения Цезаря, становящегося любимчиком толпы. При всем своем твердолобом консерватизме и упрямстве Катон не лишен был политической изворотливости и смекалки.

Противостояние между этими выдающимися личностями древнего Рима было непримиримым до самой смерти Катона, и в связи с этим здесь уместно поместить длинную цитату из Саллюстия:

«Итак, их происхождение, возраст и красноречие были почти равны; величие духа у них, как и слава, были одинаковы, но у каждого – по-своему. Цезаря за его благодеяния и щедрость считали великим, за безупречную жизнь – Катона. Первый прославился мягкосердечием и милосердием, второму придавала достоинства его строгость. Цезарь достиг славы, одаривая, помогая, прощая, Катон – не наделяя ничем. Один был прибежищем для несчастных, другой – погибелью для дурных. Первого восхваляли за снисходительность, второго – за его твердость. Наконец, Цезарь поставил себе за правило трудиться, быть бдительным; заботясь о делах друзей, он пренебрегал собственными, не отказывал ни в чем, что только стоило им подарить; для себя самого желал высшего командования, новой войны, в которой его доблесть могла бы заблистать. Катона же отличали умеренность, чувство долга, но больше всего суровость. Он соперничал не в богатстве с богатым и не во власти с властолюбцем, но со стойким в мужестве, со скромным в совестливости, с бескорыстным в воздержности. Быть честным, а не казаться им предпочитал он. Таким образом, чем меньше искал он славы, тем больше следовала она за ним».

О внешнем облике Цезаря мы уже говорили в первой главе, давайте теперь бросим беглый взгляд на репродукцию бронзового бюста Катона, найденного во время Второй мировой войны в Марокко. Вероятно, работа выполнена незадолго до его смерти в африканском городе Утике в сорок шестом году; сам факт находки этого великолепного скульптурного портрета в африканском государстве свидетельствует об этом.

Перед нами пятидесятилетний человек с короткой по тогдашней моде прической, слегка скрывающей широкий, но не высокий лоб. Энергичный подбородок и волевой рот говорят о стойком и непреклонном характере, но чуть сдвинутые брови, открывающие у переносья надбровные бугорки и морщины на лбу, дают портрету общее выражение трагического мироощущения. В глазных впадинах словно таится горечь от сознания непоправимости несовершенств этого мира и утраты веры от невзгод и грядущей неопределенности судьбы.

В год достославного консульства Цицерона, когда был подавлен заговор Катилины, Цезарь был избран великим понтификом. На эту высокую должность главного жреца государства претендовали люди гораздо более известные и влиятельные, нежели в ту пору Цезарь. Казалось бы, ему едва ли удастся одолеть своих соперников, однако он победил, причем для этого ему пришлось залезть в огромные долги. В день выборов, уходя из дома, он сказал своей матери: «Или я вернусь понтификом, или совсем не вернусь».

А на следующий, шестьдесят второй год, он, мы уже знаем, получил претуру и, как пишет Плутарх, «этот год прошел спокойно, и лишь в собственном доме Цезаря произошел неприятный случай».

Сейчас мы о нем и расскажем. Вторая жена Цезаря Помпея, похоже, не считала супружескую верность одной из своих добродетелей. Ее любовником был Клодий, молодой человек из старинной и знатной семьи, один из когорты так называемой золотой молодежи, почитавшей распутство и пьянство за первые свои доблести.

У древних римлянок существовал свой женский день, который назывался праздником Доброй Богини (Bona Dea). Никого из мужчин на эти таинства не допускали. Плутарх пишет, что «женщины, участвующие в ее (Доброй Богини) празднике, покрывают шатер виноградными лозами, и у ног богини помещается в соответствии с мифом священная змея». Все это происходило ночью и сопровождалось музыкой, пением и танцами – в сущности, это все, что нам известно об этом обряде, кроме того, что он отмечался дважды в году. В мае религиозное действо проходило в храме Фавны, а в декабре женщины собирались в доме одного из высших магистратов, консула или претора. При этом, разумеется, все мужчины из дома уходили, и что там происходило – об этом знали только древние римлянки.

В тот год праздник проходил в доме претора Цезаря. Любопытный Клодий решил переодеться в женское платье и проникнуть туда. Была ли в курсе Помпея? Трудно сказать. По нашему разумению, вряд ли женщина смогла бы пригласить мужчину на девичник с какими бы то ни было целями. Хотя, если верить Плутарху, Клодия провела в дом служанка Помпеи и оставила его в вестибюле, а сама ушла искать госпожу. Однако нетерпеливому Клодию надоело ждать, и он пошел искать свою любовницу сам. На него наткнулась другая служанка, но уже Аврелии, матери Цезаря, которая на правах старшей хозяйки и распоряжалась праздником. Увидев незнакомую женщину, служанка стала ее расспрашивать, при этом, несмотря на сопротивление Клодия, подвела его поближе к свету, имея две цели: выяснить, кто же эта незнакомка, и привести ее к хозяйке. Клодию не удалось изменить тембр своего голоса, и рабыня догадалась, что перед ней не женщина. Она подняла крик, что в доме мужчина, началась легкая паника. Аврелия прекратила таинства и вместе с другими пошла на поиски святотатца, который и был найден в комнате служанки Помпеи.

Клодий был с позором изгнан, а на следующий день весь Рим знал, что в доме Цезаря обнаружился переодетый женщиной любовник его жены. Если при этом иметь в виду, что наш герой являлся великим понтификом, то есть в его обязанности входило строгое наблюдение за правильным соблюдением обрядов, то такой факт оказался для него, прямо скажем, со всех сторон невыигрышным.

Закоренелый сплетник Цицерон с явным удовольствием стал раздувать это дело, тем более к этому подзуживала и его жена Теренция, ревновавшая своего мужа к одной из сестер Клодия. Другая сестра святотатца была замужем за Лукуллом, и он обвинял ее в кровосмесительной связи со своим братом. Это происшествие в доме претора в ночь женского праздника наделало в столице много шума, да иначе и быть не могло, раз дело касалось сокровенных женских тайн да еще в священном культе. Скандал оказался настолько громким, что сенат вынужден был запросить коллегию понтификов, действительно ли поступок незадачливого любовника надо рассматривать как святотатство. Жрецы ответили утвердительно, и таким образом Клодий оказался под судом.

Во время разбирательства он заявил, что его вообще в тот день не было в городе, но Цицерон опроверг его алиби, сказав, что именно в этот день Клодий заходил к нему, к тому же он обвинил подсудимого и в подкупе судей. Этим Цицерон нажил себе в дальнейшем непримиримого врага. Мать Цезаря и его сестра также подтвердили факт вероломного вторжения святотатца в дом претора в ту памятную ночь.

Когда в качестве свидетеля в суд был приглашен Цезарь, он заявил, что ему решительно ничего не известно, что произошло в его доме во время обрядовых таинств в честь Доброй Богини.

«Ну а коли так, – спросили его судьи, – зачем же ты развелся с женой, если не знаешь, виновата она или нет?»

«А потому, – ответил он, – что жена Цезаря должна быть выше подозрений».

Слова эти дожили до наших дней. В эту крылатую фразу вкладывают различные иносказательные смыслы. Цезарь также давал понять современникам, что супруга не должна марать мужской чести и достоинства даже слухами и сплетнями и не давать к ним повода, это и так понятно, а еще – и это, пожалуй, самое важное – ничто не должно хоть как-то затмевать ореол его божественного величия.

Стоит ли говорить, что оправданный Клодий был безмерно благодарен Цезарю и стал его доверенным и преданным человеком. Это тоже было просчитанным ходом Гая Юлия. Клодий был ему нужен как замена Катилине в дальнейших политических играх, и он, как увидим ниже, успешно справлялся с возлагаемыми на него задачами. Клодий, надо сказать, своими дерзкими поступками, неуравновешенностью, склонностью к авантюрам и прочими аморальными качествами был схож с Катилиной.

После претуры Цезарю досталась по жребию в управление Дальняя Испания. Провинция была ему хорошо знакома, здесь он служил, как помним, еще в должности квестора. По дороге к месту службы пропретор (так называли отслуживших годичный положенный срок преторов, получавших также на год наместничество) остановился со своей свитой на отдых в одном захолустном заальпийском городишке. Его спутники стали задавать друг другу шутливые вопросы на тему: неужели и здесь идет грызня за власть и влияние и тут тоже есть люди, которые любой ценой хотят стать первыми. Цезарь на это серьезно ответил: «Что касается меня, то я предпочел бы быть первым здесь, чем вторым в Риме».

Вот так. Программа стать первым была закодирована в нем, похоже, с детства, и он неукоснительно и постоянно к этому шел, но шел, по его мнению, слишком медленно, – ведь Александр Македонский в его годы…

Теперь, правда, перспектива стать первым человеком в государстве у него просматривалась. После претуры он имел право баллотироваться в консулы, и, возможно, вскоре он им и станет. Но ведь консулов в Риме всегда было двое, и они сменялись каждый год. Цезарю хоть и страстно хотелось стать высшим должностным лицом, но в то же время его терзало и то, что он будет одним из двух, да и всего лишь на один год, а затем вновь станет управлять какой-нибудь провинцией, а не всем римским государством. Его непомерное честолюбие чрезвычайно от этого страдало, ему хотелось быть первым всегда. Современники прозорливо замечали в нем эти далеко идущие поползновения, и тот же Цицерон видел в нем второго Суллу, и не без иронии писал:

«Но когда я вижу, как тщательно уложены его волосы и как он почесывает голову одним пальцем, мне всегда кажется, что этот человек не может замышлять такое преступление, как ниспровержение римского государственного строя».

Давайте теперь посмотрим, как было устроено римское государство. Шагнем немного в глубь веков. Поначалу Рим был монархией. Государством правил царь, и его власть была пожизненной, но не наследственной. В качестве совещательного органа при царе был совет старейшин или сенат, а для решения наиболее важных вопросов государства созывалось народное собрание. Царь имел право принимать решения о войне и мире, издавать законы, был также главой судопроизводства и первосвященником, то есть возглавлял и духовную власть. Он одевался в пурпурную тогу и высокие красные башмаки. Другими символами его власти были трон и переносное, отделанное слоновой костью, складное, так называемое курульное кресло, а также скипетр с орлом, изготовленный также из слоновой кости. Царь разъезжал по Городу на колеснице в сопровождении двенадцати ликторов, в руках которых, как известно, находился пучок розог и топорик, что означало право на жизнь и смерть каждого подданного. Это было сохранено и в республиканском Риме – консулов также сопровождали ликторы. Царь назначал не только военных и гражданских должностных лиц, но и сенаторов, их число во время царей было сто, и сенат состоял исключительно из патрициев, то есть представителей знатных и родовитых семей.

Как при царях, так и во времена республики, народ римский был разделен по сословному признаку. Высшим сословием были патриции, являвшиеся классом управленцев, все должности замещались именно благородными аристократами. Им принадлежала не только власть в государстве, но и собственность – общинная земля находилась в их владении.

Другим классом были плебеи. Это земледельцы, скотоводы, ремесленники и торговцы, обеспечивающие своим трудом жизнедеятельность государства. Плебеи были свободными гражданами, но не могли состоять в родстве с патрициями, не имели права занимать управленческие должности. Они облагались, как всегда и везде в любых государствах, налогами и податями, обеспечивая патрициев всем необходимым в военное и мирное время.

Кроме этого еще был класс клиентов, то есть людей, находившихся в непосредственном контакте с той или иной патрицианской семьей. Они были как бы под опекой главы семейства, обеспечивали его семью материально, а тот обязан был защищать их права в суде или перед магистратами.

Последним и лишенным гражданских прав было сословие рабов, бывших одушевленной собственностью того, кто ими владел. Господин мог отпустить раба на свободу, и тогда он назывался либертином, то есть вольноотпущенником, который в правовом поле занимал промежуточное положение между рабами и клиентами.

Территориально Рим был поделен царем Сервием Туллием на трибы, то есть округа. Поначалу их было всего четыре, и в каждую трибу приписывались все граждане, имевшие в конкретном округе земельную собственность, независимо от сословной принадлежности.

По имущественному признаку римские граждане также делились на пять классов с тем, чтобы общественные повинности, а это в первую очередь касалось военной, были распределены более или менее справедливо.

Надо упомянуть и о комициях, то есть народных собраниях, решения которых утверждал сенат. Мы не будем сейчас вдаваться в подробности эволюции государственного устройства ранней республики, а перейдем к интересующему нас периоду второго-первого веков до Рождества Христова, а тогда комиций насчитывалось уже три вида. Куриатные, то есть патрицианские, утратили свое значение уже во времена ранней республики и существовали лишь формально – им было дано право на церемонию вручения знаков высшей власти консулам. Центуриатные комиции избирались по имущественному признаку, и именно они решали вопросы о войне и мире и избирали магистратов. Третьими были трибутные комиции, то есть по территориальному признаку. Понятно, что они и были самыми демократичными, потому что включали в себя граждан разных сословий и имущественных классов. Правда, созывались комиции лишь высшими магистратами и решались там в основном законодательные вопросы.

Самым влиятельным по-прежнему оставался сенат. Он решал все вопросы внутренней и внешней политики, распоряжался казной, землями, давал те или иные полномочия отдельным лицам, особенно это касалось полководцев, решал религиозные вопросы и так далее.

Исполнительная власть состояла из чиновников, магистратов. Самыми главными, мы уже знаем, были цензоры, консулы, за ними шли преторы и народные трибуны. В отличие он консулов, цензор избирался раз в пять лет на полтора года с целью всеобщей переписи; он же следил за нравственностью высшего сословия. Он мог исключить из состава сената того или иного патриция за недостойное поведение или за доказанное в суде преступление. Народные же трибуны защищали интересы плебса. Эта должность появилась еще в пятом веке до Рождества Христова, когда возмущенные притеснениями и долговой кабалой плебеи удалились из Рима на Священную гору в знак протеста. В результате переговоров плебеям было дозволено избирать своих должностных лиц, облеченных неприкосновенностью. К периоду поздней республики их число достигло десяти, и они обладали довольно широкими полномочиями. Они имели не только голос в сенате, но и право вето. Их власть распространялась только на сам Город и его окрестности на расстоянии одной римской мили. Их дом был постоянно открыт для жалобщиков в любое время суток.

В случае угрозы государству сенат назначал на небольшой срок диктатора с чрезвычайными полномочиями. Помощник его назывался начальником конницы.

Вот примерно таким было государственное устройство Рима. Задумаемся теперь, почему на протяжении многих веков отечество Цезаря занимало ведущее положение в мире, почему Рим являлся практически единоличным лидером в древности, как сейчас, к примеру, Соединенные Штаты Америки? Было ли тому причиной его государственное устройство? Ответ на этот вопрос можно отчасти получить, читая Полибия, «Всеобщая история» которого была уже к тому времени написана.

Полибий был греком, жившим в Риме, и мог изнутри наблюдать и оценивать структуру и механизмы государственного устройства Рима. Он пришел к выводу, что своими завоеваниями и расцветом Рим обязан своему государственному строю. Избранная римлянами смешанная форма правления, по мнению Полибия, является наилучшей. Консулы олицетворяют как бы власть царей, то есть в консулате есть монархический элемент, сенат же является властью лучших и достойных аристократов и представляет цвет нации, а народные собрания – это элемент демократический. Баланс этих трех ветвей власти и является гарантом устойчивости такого государственного строя.

Надо сказать, Полибий был сторонником идеи циклических форм развития цивилизаций. Он полагал, что государство проходит в своем развитии те же стадии, что и человек – рождения, детства, юности, зрелости, старости, ну и финала, конечно. Так вот, Полибий полагал, что и формы правления также подвержены этим же метаморфозам в любом сообществе. Однако это, разумеется, не совсем так. Монархический способ управления обществом очень живуч и востребован во все исторически обозримые времена, в то время как демократии менее долговечны и в мировой истории находятся в дефиците, являясь зачастую вуалью, иносказанием монархии.

Кстати, Ницше, занимавшийся античной филологией, идею «вечного возвращения», вероятно, позаимствовал у Полибия, а немецкий философ Шпенглер в своем знаменитом труде «Закат Европы» не только использовал, но и развил теорию Полибия.

Неизвестно, читал ли Цезарь Полибия, но, несомненно, задумывался обо всем этом, и так как жил в кризисное для республики время, у него закрадывалось сомнение в идеальности государственного устройства его родины. Причем питательной средой для этих мыслей служило не только его чрезмерное честолюбие, но и реальная политическая ситуация, сложившаяся в первом веке до новой эры. Мы уже рассказывали о практике подкупа избирателей, фиктивной власти консулов, когда военная сила в руках таких людей, как Марий и Сулла, давала возможность творить чудовищный произвол.

Цезарь еще в юности испытал на себе суровое дыхание сулланского режима, когда его собственная жизнь и безопасность ничем не были гарантированы, хотя формально он жил в цивилизованном государстве.

Мне приходилось читать у античных, да и современных тоже, историков, что Сулла не стремился к единоличной власти и был по убеждениям республиканцем. Диктатура была ему нужна, чтобы искоренить марианский дух, а когда он восстановил порядок, то добровольно отказался от власти.

Но в действительности тот и другой были тиранами в самом прямом смысле. То, что один из них, Марий, принадлежал к демократическому крылу римского общества, а Сулла был убежденным сторонником и защитником интересов аристократии, в данном случае значения не имеет. Независимо от своей социальной окраски все тираны стремятся к единоличной власти и ради установления режима диктатуры не гнушаются лить озера крови своих современников. Причем диктатору кажется, что он поступает так из гуманистических побуждений сохранения или наведения порядка в государстве и ради благополучия народа, некоторые представители которого заблуждаются насчет соперников и врагов диктатора, считая их, так сказать, меньшим злом. И за эти свои грешные мысли и поступки они и платят своими головами.

Не знаю, прав ли был Черчилль, утверждавший, что демократия хоть и далека от совершенства, но лучшего пока не придумано. Демократические режимы не менее кровожадны. Вспомним Французскую революцию или нашу Октябрьскую. Да вот и свежий пример: в девятьсот девяносто третьем году демократ Ельцин расстрелял из танков менее демократичный, по его мнению, парламент. Хорошо хоть, эта грызня за власть не переросла в гражданскую войну.

В древности было то же самое. Простые римляне вовсе не хотели проливать свою кровь в междоусобицах, им была более понятна и желанна политика завоевания новых провинций, вследствие чего повышалось качество их жизни. Цезарь, надо отдать ему должное, не был склонен к гражданской войне и искренне желал счастья и процветания своему народу, но – под своим личным руководством. Так думает каждый диктатор, и, по глубочайшему убеждению автора, природа власти ее, так сказать, яйцеклетка – это честолюбие, страстное, непреодолимое желание быть наверху, и из этого политического соревнования и рождаются монархии, а вместе с ними – войны и революции.

Итак, наш герой готов был быть скорее первым в деревне, чем вторым в городе. Он произнес это в Дальней Испании, где следовало проявить себя не хуже Помпея на Востоке, чтобы заслужить триумф, а для этого, по римским законам, полководцу надо было оставить на поле брани не менее пяти тысяч вражеских трупов. Поэтому даже если в той или иной провинции было тихо и спокойно и некого было умиротворять, некоторые наместники искусственно создавали ситуации непокорности местного населения ради пышного праздничного шествия по столице и почетного звания триумфатора.

Трудно сказать, какой была ситуация в этом смысле к моменту прибытия туда Цезаря. Возможно, там было и спокойно. Но у него были такие огромные долги, что заимодавцы даже не хотели выпускать его из Рима. Выручил Красс – дал взаймы восемьсот тридцать талантов.

Так что у пропретора выбора не было, к тому же там оставались еще не покоренные племена, так что было чем заняться. Прибыв в Испанию, он с тридцатью когортами выступил, как пишет Плутарх, «против калаиков и лузитанцев, которых и победил, дойдя затем до Внешнего моря и покорив несколько племен, ранее неподвластных римлянам».

В делах гражданских Цезарь в первую очередь уладил споры между должниками и кредиторами. Он обязал должников выплачивать треть долга себе, а остальное – кредитору. Таким образом, всесильный римлянин быстро выколотил в свой карман то, что ему причиталось по праву победителя. Не остались внакладе его офицеры и солдаты, провозгласившие его императором. Поясним, что звание императора имело тогда иной смысл и содержание, нежели в эпоху Империи, – его давали солдаты своему полководцу за триумфальные победы, оно было временным и не несло в себе смысла верховной власти. Таковым его сделал Цезарь в конце своей жизни, и оно позже стало титулом как европейских, так и азиатских монархов.

После годичного наместничества в Испании, удачного во всех отношениях, Цезарь возвращался домой в хорошем настроении. Он предвкушал триумф и намеревался выставить свою кандидатуру на консульских выборах. Но он вернулся в такое время, когда выборы были на носу, а лицам, желавшим справить триумф, нельзя было появляться в столице раньше начала этой праздничной церемонии. Те же, кто добивался консулата, обязаны были присутствовать в Риме.

Цезарю, понятное дело, хотелось того и другого – триумфа и консульской власти. Поэтому он просит у сената разрешения выставить свою кандидатуру заочно. А почему бы и нет? Ведь были же такие прецеденты в прошлом. Сенат готов был уступить Цезарю. Но Катон был против. Как и всякий консерватор, он полагал, что нельзя вынимать из кладки римского законодательства хотя бы маленький камешек – образуется трещинка, которая может затем привести к разрушению всего здания. Стоит только этому наглецу и интригану, думал он, уступить в одном, он потребует себе новых привилегий. Нет, нет и нет. Катон категорически против.

В римском сенате не было регламента. Каждый мог говорить сколько угодно. Этим и воспользовался Катон. Он говорил, говорил и говорил. Говорил до самого вечера для того, чтобы сенат не успел принять нужного Цезарю решения. Так что уже в сумерках Цезарю пришлось выбирать – консулат или триумф. И он решил пожертвовать триумфом.

И вот этого Цезарь уже никогда не простит Катону. Он будет ему мстить, иной раз при этом совершенно себя компрометируя, но страстное желание уничтожить Катона как личность было сильнее.

Но к этому мы еще вернемся. А теперь расскажем о консулате Цезаря. Он избирался вместе с Марком Кальпурнием Бибулом, ставленником оптиматов. У обоих были совершенно противоположные взгляды на все: как надо дальше обустраивать государство, какие законы и реформы и с какими целями проводить, где, зачем и какими силами вести войны и так далее. К тому же Бибул питал к Цезарю и личную ненависть с шестьдесят пятого года, когда оба они были эдилами, вместе строили базилики, чинили мостовые, давали гладиаторские бои и устраивали для толпы прочие развлечения, однако слава, популярность и народная любовь доставались одному лишь Цезарю.

Надо сказать, Цезарь едва ли самостоятельно решился бы на проведение своих реформ в жизнь, особенно земельной, если бы не чувствовал поддержки таких влиятельных в Риме людей, как Помпей и Красс. Он сумел помирить того и другого, открыв им глаза на те выгоды, какие получат все трое, если объединятся и будут вести политику государства совместно и в интересах каждого. Так родился так называемый первый триумвират, частное соглашение между тремя людьми, решившими, что в государстве без их ведома и соблюдения их интересов ничего не должно происходить.

В первую очередь триумвиры договорились вот о чем. Цезарь обязан был провести аграрный закон через сенат, а также добиться утверждения распоряжений Помпея на Востоке, чему сильно противился Лукулл. В интересах Красса, по другому закону, снижалась арендная плата для откупщиков, а это сулило новые и большие барыши. Аграрный же закон предусматривал раздачу земель в Кампании для ветеранов Помпея, а если бы их не хватило на всех, то землю предполагалось покупать за деньги, полученные в качестве податей с новых восточных провинций.

Разумеется, сенат встретил эти предложения в штыки, и об их одобрении и проведении в жизнь не могло быть и речи. Тогда Цезарь перенес обсуждение законопроекта прямо в комиции. Второй консул, Бибул, старался всячески противодействовать коллеге – ссылался на неблагоприятные прогнозы понтификов и авгуров (а в такие дни нельзя было проводить заседаний), прибегал и к другим уловкам; в этом ему помогали и некоторые народные трибуны из партии оптиматов, пользуясь своим правом вето. Но, несмотря на активное противодействие, Цезарь упрямо ломил по-своему. Его главный оппонент Катон, открывая секрет Полишинеля, говорил о противозаконных действиях не только одного Цезаря, а всего триумвирата, этого, как выразился один из современников, ученый и писатель Варрон, «трехголового чудовища».