Текст книги "Бортовой журнал 5"

Александр Покровский
Бортовой журнал 5

Бортовой журнал 5

* * *

Поскольку у меня никто не купил роман «Мертвые уши», который целиком посвящен миру чиновников, на стадии замысла, я начинаю публикацию романа отдельными главами.

Вот только некоторые.

Всех генералов надо подвергнуть испытанию на детекторе лжи.

* * *

Причем девяносто восемь часов подряд.

Вопрос только один: «Родину предал?» – на что генерал неизменно отвечает: «Нет!» – а ему опять: «Родину предал!!!» – а он опять: «Нет!!!» – и так все отведенное для испытания время.

Через пару часов у него начнутся бред и галлюцинации. Мама начнет идти к нему с раскрытыми объятиями и звать его в кустах по имени; а потом – мальчишечка на плацу, сжимая одной рукой автомат, зачитает присягу; а потом – серая степь до горизонта, и по ней лязг танковых гусениц; а потом – ракеты начинают взлетать с космодрома Пизсецк на манер праздничного фейерверка; а потом – консервы, много консервов, и он все время все это жрет и жрет, а по усам у него течет, течет; а потом – тишина, соловьи, дача, голоса на даче, корова, цветы, красивые, мычание; а потом – проданное врагам военное имущество; а потом– деньги, полученные за это военное имущество; а потом – должность, купленная на деньги, полученные от продажи врагам военного имущества, и эта должность в Москве; а потом – гимн Москвы: «Москва! Звонят колокола!» – а потом песня: «Дорогая моя столица!..» и «И врагу никогда не добиться!..».

Гарантирую: потом, когда бы генерал ни услышал слово «родина», он всегда ответит: «Нет!!!»

* * *

Чиновникам я бы устроил принудительное кормление мармеладом.

Берется чиновник, сажается в кресло, руки и ноги привязываются, открывается ему рот, вставляется в этот рот специальная распорка – глотать можно, а захлопывать – нет, чтоб, значит, ненароком не захлопнул, и дети из сиротского приюта кормят его мармеладом.

Они кладут ему мармелад в рот и щекочут ему поясницу, чтоб проглотил.

Так чиновник приучается к ненависти. Он ненавидит и детей, и мармелад.

И это хорошо!

Хоть какое-то чувство.

* * *

Гм! И далее я буду излагать роман «Мертвые уши», вставляя его главы между прочими повествованиями так усердно, что обнаружить их не составит труда пытливому человечеству.

* * *

Слово «руссы» или «русские» появилось совсем недавно. И нечего на Рюрика пенять. Во времена Рюрика, как и в более поздние времена, никто из тех, кого потом называли руссами, таковыми себя не считали. Они считали себя кем угодно, древлянами, например, а руссами их называли те, на кого они нападали. «Русс», или «росс» – это же прозвище. Сначала– по названию местности, из которой на Ладогу пришла эта стая с Рюриком, а потом – по цвету волос. Волосы у них были цвета лежалой соломы. Очень запоминающийся цвет, да и вид ужасный, особенно если эти волосы такой длины, что гривой на плечи спадают.

Так что «Руссы идут!» – это крики потерпевшей стороны. И татары себя поначалу татарами не считали. Татары – это же дети Тартара. Так их в Западной Европе называли.

* * *

Власть проверяет общество на вшивость. Народ не должен забывать о том, что у него есть правители. Поэтому все хорошо, что будит воображение.

* * *

Все без исключения состоим из чудаков. Чудаки от слова «чудной». Спрашиваем:

– Как вы отличаете, русский перед вами человек или нет?

Ответ:

– По внешности!

Нельзя судить о русскости по внешности.

Русские стали ощущать себя русскими не так давно. Этому двести, триста, пусть даже четыреста лет.

Этому не тысяча лет и не две тысячи.

Почему? Потому что тут все время что-то бурлило, варилось – лава на лаву, князь на князя, брат на брата. Победители переписывали историю.

Ее на Руси всегда переписывали, как, впрочем, и в остальных странах.

Переписывали, факты подтасовывали, и закон был «что дышло».

Но в других странах все это уже улеглось, и история там теперь есть, и закон появился – где двести, а где и семьсот лет тому назад, – а у нас это все продолжается. Еще не выстроилось, и культурный слой никак не может нарасти.

Смывает его все время чем-то.

Культурный слой должен же образоваться.

Он же должен сгрестись, слепиться. В одно место. Собраться. Как на совочек.

В нем – обряды, обычаи, песни, сказания, истории, былины.

В нем – музыка, музыкальные инструменты, одежда, оружие, орудия, еда, питье.

В нем – литература, язык, живопись, украшения, архитектура.

В нем – образование, здравоохранение, законы, власть, градостроительство и черт-те что. В нем много чего еще. И все это называется – культура, слой.

Только культура и определяет, русский перед нами или же швед.

Пушкин, «наше всё», был маленького роста и весь-весь черненький, и когда он пришел просить руки Натальи Николаевны в первый раз, то маленький мальчик, увидев его, бросился из прихожей с криками: «К нам обезьянка пришла!»

И это было сказано о Пушкине, у которого уже предки Ганнибалы истребили бы на дуэли любого, кто сказал бы им, что они не русские дворяне.

Внешность – это же как костюм, одежда. Она висит в шкафу и что-то напоминает. Одень в нее датчанина, и он какое-то время будет напоминать русского, но как только заговорит – нет, подделка, не так говорит, не так ходит, не так поворачивается, не так останавливается.

Все же от речи. А речь – от культуры. Не придумали еще ничего взамен.

Другое дело, что на сегодняшний день Министерство культуры является министерством того, чего нет.

Почему? Потому что все, что перечислено выше, находится в плачевном состоянии.

Ничего страшного.

Мало ли что у нас находится в таком же состоянии. У нас еще есть и другие министерства, и они тоже министерства «того, чего нет».

И при этом все озабочены поисками национальной идеи.

Культура – нет другой объединяющей национальной идеи. Нет. Не придумали.

И никогда не было.

Так что все без исключения – чудаки.

* * *

О чиновниках.

Хочется украсить чем-нибудь их быт. Подозреваю, он до сих пор не украшен. Ветка бузины, полагаю, подойдет лучше всего.

И потом, это же удобно. Ходишь с бузиной в быту – значит, свой.

* * *

Я вам расскажу о пыли.

Не о той пыли, что ветром приносит на улицы моего города из самой пустыни Сахары, а о другой пыли.

Эту мы рассыпаем сами.

Зимой на улицах рассыпают песок с солью, чтоб никто не скользил. Борются со снегом.

Со снегом во всех северных городах борются.

По-разному это все происходит – где-то асфальт подогревают, благо, что термальные воды можно использовать – вулканы рядом; где-то просто греют тротуары, безо всяких вулканов, а заодно и крыши подогревают, чтоб сосульки потом гражданам в темечко не втыкались; а где-то просто посыпают улицы гранитной крошкой, а потом – по весне – собирают это все и везут в то место, откуда взяли, чтобы в следующий раз снова взять.

А у нас посыпают зимой песком с солью, как уже говорилось.

Всю долгую зиму (месяцев шесть, не менее) ногами и колесами машин мы делам из этого песка мельчайшую пыль, а потом ждем, чтобы дождь спустил ее с улиц в канализацию и притом не забил ее окончательно.

Песок, а вернее, то, во что он превратился, в конце своего пути попадает в Финский залив, из которого мы песок снова добываем, чтоб опять использовать его зимой.

Зимой все повторяется. Вот такой долгий круговорот.

Вот такая пыль.

Но это не совсем пыль из песка. Там же соль имеется, как вы все помните.

Она может быть поваренной или может быть нитратами с нитритами.

А потом – на тротуаре под ногами – происходят некоторые химические превращения этой самой соли, и она прочно входит в состав различных комплексных соединений.

Резина наших подошв, резина колес машин и все, что мы выбрасываем в воздух, образуют с этой солью сложные химические соединения, очень трудно поддающиеся идентификации и потому называемые комплексными соединениями. Они на каждой улице будут разными, потому что на каждой улице нашего горячо любимого города что-то да добавляется – где-то пахнет жареным кофе или семечками, где-то по воздуху тянется запах карамели – все это потом войдет в те комплексы, о которых мы уже говорили.

И они перемешаны с пылью – составляют с ней единое целое.

И пыль в ожидании непрерывных дождей, коими когда-то были славны эти места, надолго повисает над городом. Малейшее колебание воздуха приводит ее в движение.

Еще раз – это химическая пыль.

Попадая в организм человека, она в лучшем случае вызывает легкое раздражение верхних дыхательных путей. И это (я все время повторяюсь) в лучшем случае.

В худшем – сильное раздражение, кашель, зуд кожи, астма (хроническая и эпизодическая) и аллергия – говорят, что на цветущие растения.

И еще рак.

Некоторые клетки от всей этой химии получают сказочные способности к росту. Они растут, пронзая все остальные органы. Эта их способность носит название «метастазирование».

Вот и все.

И никто не застрахован. Химия вездесуща.

Дворник и дорожный рабочий получают ее чуть больше, конечно, чем, скажем, член Законодательного собрания Санкт-Петербурга или житель бывшего Смольного института, но, готов успокоить, эта разница невелика.

Мы все в этом бульоне плаваем – даже если не выходим из дома.

Даже если в основном сидим в машине. Мы все в ней, в этой пыли, живем. Просто некоторые ближе к раздаче.

* * *

О флаге.

Тут один повесил у себя на полуразвалившейся даче Государственный флаг. Так его чуть не съели. Приехали, взобрались и сняли так, руками трясущимися, с глазами навыкате, что чуть не пополам порвали.

А почему?

А потому что без команды повесил. Вот была бы команда: всем вешать, то ходили бы – и пожарные, и милиция, и налоговая инспекция, и санэпидемстанция – и проверяли бы: хорошо ли висит.

* * *

Я опять ни с того ни с сего прочитал народу лекцию о том, кто считается русским человеком.

Я долго, сбивчиво, невпопад, но вдохновенно говорил, что только мысль, только мышление человеческое свидетельствует о том, кто перед нами – русский человек или не русский.

Я говорил, что это все придумал не я, что это сказали и до меня, и тысячу раз уже сказали.

Я говорил о том, что если уж человек числит себя славянофилом, то он хотя бы должен владеть собственным, родным языком и культурой, интересоваться историей и литературой.

Я говорил о том, что русский язык еще очень молод, что вплоть до начала девятнадцатого века в русском языке господствовали церковно-славянские элементы, но с появлением на сцене Жуковского, Карамзина, Крылова, Пушкина обстановка начала быстро меняться. Язык получил свое дальнейшее развитие.

Из него ушла тяжеловесность.

И первыми эту работу начали Ломоносов и Державин.

Я говорил, что во времена Петра Великого в русском языке стали появляться иностранные слова, и против этого всю жизнь боролся Владимир Иванович Даль, составитель «Толкового словаря живого великорусского языка», который, кроме того, составил словарь русских пословиц и поговорок, куда вошли 30 тысяч пословиц и поговорок.

Он же передал Афанасьеву свыше тысячи записанных им русских народных сказок.

Я говорил, что о русскости нельзя судить по крови, что, например, в оренбургском казачьем войске в начале девятнадцатого века были казаки из Уфы, Самары, Челябинска, но, кроме того, в нем служили татары, башкиры, мордва, черемисы, калмыки, казахи и прочие, общим числом до двадцати народностей; и все они говорили на многочисленных русских говорах и числились казаками.

А в войне 1914 года на германском фронте ужас наводили атаки калмыцкой конницы, которую немцы тоже считали казачьей.

Я говорил о том, что Пушкин имел в родственниках выходца из самого сердца Африки (чернее просто не бывает), и это не мешало и ему, и этому выходцу ощущать себя только русским человеком.

А у Жуковского, например, мама была турчанкой, обращенной в православие.

А отец Владимира Ивановича Даля был выписан Екатериной Второй из Дании и занял должность библиотекаря. И звали его – Иоганн Христиан (в православии Иван Матвеевич), и знал он пять языков.

И мать Владимира Ивановича тоже была из семьи «выходцев», и языков знала ничуть не меньше, но в семье их всегда говорили только по-русски, и отец Даля всегда говорил: «Мы – русские люди!»

А когда самого Даля, в прошлом офицера Черноморского флота, тоже владевшего немалым количеством иноземных наречий, уже после того как он стал писателем и его сочинения появились в журналах «Славянин», «Москвитянин», «Отечественные записки» и в «Московском телеграфе» и когда Общество любителей российской словесности помогло издать ему его словарь, спросили, кем же он себя ощущает – русским или не русским, Даль ответил: «Ни прозвание, ни вероисповедание, ни сама кровь не делает человека принадлежностью той или иной народности. Дух, душа человека – вот где надо искать принадлежности его тому или иному народу. Чем же нужно определить принадлежность духа? Конечно, проявлением его – мыслью. Кто на каком языке думает, тот к тому народу и принадлежит. Я думаю по-русски».

Так что все, кто думает по-русски, по-русски и ведет себя. Они ощущают себя русскими людьми, пусть даже по крови они принадлежат к татарам, башкирам, бурятам, казахам, мордве, карелам, уграм, курдам, калмыкам и так далее.

Вот и все.

И все это я выпалил в запале, почти скороговоркой, потому что не могу уже – достали.

* * *

О транспортных развязках.

Предлагаю для начальников сделать специальные прозрачные транспортные развязки.

Этакие рукава из благородного пластика. И повестить их над дорогами. Тогда можно будет увидеть скрытые части проезжающего начальства.

* * *

Надо запретить нашим людям ездить на отдых в Турцию.

Почему?

Потому что немедленно замечаешь разницу между нашими и турецкими аэропортами, дорогами и светофорами.

Аэропорт в Анталии – это огромный современный механизм, в сравнении с которым наше Пулково-2 выглядит будильником, забытым на чердаке дачи в деревне Романовка.

Турецкие дороги только добавляют мрачности. Наш Невский проспект уже давно пошел волнами, а тут – ну село селом, а асфальт не плавится даже при нагревании до шестидесяти градусов, волнами не идет и не трескается, хоть и землетрясения тут случаются просто как по расписанию.

Ничего с этими дорогами не происходит – вот ведь какая беда.

И теперь о светофорах. У нас в Петербурге при подъезде к светофору нужно угадывать, какой там горит свет – и что у них там за лампочки стоят, я не знаю. И потом, если солнечный свет, не дай бог, на него, на тот несчастный наш светофор, падает, то кажется, что светятся сразу все три огня, а у них, у турок, хоть тебе день, хоть ночь, хоть солнце в глаз – светятся так, что ошибиться может только незрячий.

И о появлении светофоров предупреждают – за двести метров и за сто.

И еще я заметил – полиции нигде нет. Нет такого количества полицейских на дорогах. Ехали два часа – ни одного. Просто поразительно. Никто не сидит с радаром в кустах, никто не караулит водителей у недавно, внезапно выставленного на повороте «кирпича». Огромное количество развязок, поворотов, указателей.

И пробок никаких – ну не сволочи, а?

А тут еще на соседнем кресле тетка коротает время за разговором с другой теткой. Та, другая, из Киева.

Разговор называется «А как у вас?».

Через тридцать минут становится ясно, что «у них», в Киеве, все просто отлично. Пенсия у полковника четыреста баксов, такая же и у шахтеров, милиции, а у генерала гораздо больше. У остальных – «как у нас». Что цены на продукты питания (продукты перечислены с особым тщанием) – «как у нас», а вот один киловатт электроэнергии стоит на наши деньги один рубль ноль четыре копейки (у нас рубль шестьдесят три).

– Это кто ж кого электричеством снабжает?!!

Не знаю я, кто кого снабжает электричеством, не знаю!!!

А заодно я не знаю, почему метро в Киеве стоит два с половиной рубля на наши деньги, а проезд на маршрутке – семь. Черт знает что такое!

Потом соседка восклицает:

– Так мы же газ добываем и нефть и полмира снабжаем! Почему же они живут лучше?

Вот тут я и сказал ей, что Россия – это не Объединенные Арабские Эмираты. Газ и нефть у нас, может быть, и добывают, но народ здесь совершенно ни при чем.

Это можно даже большими буквами выделить: НАРОД ЗДЕСЬ НИ ПРИ ЧЕМ!

И точка. Это в Эмиратах он при чем. Народ эмиратский. А у нас – извините!

Да! За всеми этими речами чуть не забыл сказать про турецкое образование.

К примеру, экономическое образование в Турции стоит 800 долларов в год. Учишься четыре года, потом – еще два, получаешь дополнительное образование (цена не меняется), после чего – на работу.

К ним даже из Франции народ едет экономике обучаться.

Может, и наших руководителей всех послать к туркам?

Как считаете?

Ну, чтоб у них все на место встало – с нефтью, с газом, с дорогами, с аэропортами, со светофорами, с асфальтом и вообще с экономикой?

А вот полеты в Турцию для обычных граждан я бы запретил.

Чтоб не было расстройства.

* * *

О настоящей радости.

Настоящая радость – это когда единственный раз все до конца не распиздили и по всей стране снабдили все отделения «Скорой помощи» новыми машинами.

* * *

Вы помните, как наполняется влагой капля дождя перед тем, как сорваться с карниза проржавевшей металлической кровли? В какой-то момент самый кончик у нее начинает дрожать, метаться – кажется, в нем все подвергается торопливому сомнению – отрываться сейчас или через мгновение, сейчас или когда?

Невольно ловишь себя на том, что начинаешь переживать за эту капельку – хочется, чтоб у нее все было хорошо.

Это пришло мне на ум, когда я сидел за пустым листом бумаги и все ждал, когда же явятся ко мне какие-либо мысли относительно наших финансовых проблем – налогообложения, прибыли, убыли, рентабельности производства. Но увы!

Наша экономика для меня самая непостижимая вещь. Я не пронимаю, например, как можно заплатить государству за неполученную еще прибыль, и что такое НДС, как не двойное налогообложение?

И что такое «возврат НДС от государства»? Вы никогда не пробовали что-либо вернуть от государства?

Или вот: почему платежи из банка в банк идут несколько дней?

А еще есть строгое указание насчет того, что за рубеж можно вывезти только такое-то количество валюты.

Она твоя, но на нее еще нужно получить разрешение. А если нужно получать разрешение, то точно ли она твоя?

А налогов-то, господи, и налог такой, и налог этакий.

Вот монастырская десятина равнялась десятой части и послужила поводом для нескольких бунтов.

Знал ли я, что это когда-нибудь будет меня интересовать?

Раньше слово «налог» для меня ровным счетом ничего не значило, хотя во времена прошлые с меня брали подоходный налог и еще «налог на бездетность», но все равно – это было так же далеко, как и звон колоколов где-то там, в Москве или же Тамбове.

Но теперь… теперь, как оказалось, это меня интересует, волнует, и я могу об этом говорить без умолку, часами могу говорить, не понимаю, но говорю и не могу остановиться – сам на себя гляжу со стороны и не могу, – потому что сама остановка в тот момент, кажется, сопряжена с чем-то ужасным, с какой-то катастрофой, – кажется, остановись, и что-то лопнет.

* * *

Как только приезжаю куда-нибудь, так сразу бросаюсь к телевизору и смотрю новости – как там Россия.

Это просто болезнь какая-то. Я же каждый раз обещаю себе не смотреть. Но всякий раз, побросав чемоданы, впериваюсь в этот проклятый ящик – ВВС, CNN и все прочее, местное.

И тут – то же самое: прилетел в Турцию на ежегодное морское плавание, и вместо этого – бегом к телевизору.

Ну прилетел ты плавать, ну и плавай! Так нет же – ну как там?

И мне показали, «как там». По местному телеканалу идет какая-то ерунда, потом показывают Путина – он говорит о том, что возобновляются рейды нашей стратегической авиации, потом еще какая-то чушь и вдруг… показывают кадры о том, как русские наци перед телекамерой казнят кого-то, отрезая голову.

– Кого? – спросил я у окружающих, потому что таких, как и я, жаждущих вестей с родины, набралось несколько человек.

– Дагестанца, кажется, – был мне мрачный ответ.

Черт бы их побрал!

Потом все это еще раз повторяли на разных телеканалах других стран.

Настроение – самое поганое.

Теперь можно сколько угодно говорить о росте престижа чего-то там за рубежом и всем рассказывать про наш светлый облик. Они показывают нас в одном блоке с взрывами в Ираке и казнями заложников в Афганистане.

Черт бы их побрал!

Теперь никому не нужны ни наши успехи, ни достижения, ни золото, ни валюта, ни рост ВВП, ни Дума, ни президент, ни национальные программы. Мы для них дикари, и этих дикарей надо держать за забором.

И это из раза в раз – приезжаю в любую страну, и там мне сначала показывают моего президента, а потом тут же какой-нибудь блок с наци, ужасами в армии, погромами, милицией, дубинками, ОМОН.

По-другому просто не бывает.

И чем дальше, тем всего этого все больше и больше.

Я, конечно, понимаю – информационная война, но отношение к русским за границей нашей горячо любимой родины хорошо если просто прохладное.

А то и вовсе к нам никакого отношения.

Весь мир будут сотрясать межэтнические столкновения, но как только появляемся мы, про все другое забывают мгновенно.

Так что полеты нашей стратегической авиации можно, конечно, и возобновлять.

А можно и не возобновлять – все едино.

* * *

О том, как мы перегнали Америку.

Недавно американцы отметили у себя пик цен на бензин. За три доллара почти четыре литра.

На наши деньги у них литр стоит 19,5 рубля. У нас как минимум на рубль дороже.

Так что мы теперь впереди.

Предлагаю объявить общенациональный праздник и назвать его «День Перегона».

* * *

Кстати, об авиации.

Тут в Жуковском авиасалон проходит, и я вспомнил одну историю, как я как-то жаловался одному знакомому авиатору, что в Самару летал за двенадцать тысяч рублей.

– Чего ж так дорого-то? – спросил я его тогда. – За такие деньги можно до Мадрида слетать и обратно.

– За такие деньги можно и до Бостона слетать и обратно! – был мне ответ. – А вообще-то, как посчитал один хороший человек, между прочим, владелец частной английской авиакомпании, тридцать шесть фунтов – это красная цена перелета из Лондона в Нью-Йорк. И на рейсах его авиакомпании именно такие цены.

– В чем же дело?

– Дело? В подходе к делу.

– То есть?

– У нас разный подход. Вот прилетает самолет «Lufthansa» в наше Пулково, выходит из него хрупкая девица, открывает она свой ноутбук, а к самолету тем временем со всех сторон подсоединяются датчики. Послушали – записали. Девушка глянула – параметры в норме. Если они не в норме, то заменили деталь. Все просто.

– И что?

– А теперь прилетает наш самолет, и подходят к нему пять человек с окладом в три тысячи баксов каждый, и начинают они слушать собственными ушами: как там все работает. А потом они еще и расспросят у всех кругом: не слышали ли они чего-то подозрительного. Вот вам и разница в подходе. Диагностика у нас по-разному происходит. Отсюда и цена на внутренних рейсах такая, будто мы в Бостон все летаем. Понятно?

– Понятно! Не видать нам удачи.

Так что салон в Жуковском – это очень хорошо.

Салон – это здорово, прекрасно, чудесно, превосходно, отлично, классно – молодцы!

А договоров там назаключают – аж на тридцать миллиардов.

И совместные предприятия пооткрывают – просто тьму-тьмущую.

И будут вам новые идеи, и новые принципы, и двигатели новые, и еще будет много чего-то черт-те чего!

А уж «Стрижи» с «Витязями» – то! Эти-то! Эти-то, родненькие, налетаются! Ух и налетаются, ух! Туда-сюда, с поворотами, виражами и элементами высшего пилотажа под названием «кобра». И это будет одна сплошная красота.

Но только в Самару мы на следующий год за четырнадцать тысяч полетим. Вот так.

* * *

О ровном месте.

Коррупцию не преодолеть. Так все переплетено, переплетено, вживлено, врублено – никак.

Самое время перенести куда-нибудь столицу. Здесь мы уже нагадили. Начнем все с ровного места.

* * *

Плавание в бассейне отличается от плавания в море. В бассейне больше работают ноги, чем руки.

Там можно делать длинные гребки или частые, короткие, или можно уделит внимание только скольжению. В море все зависит от ветра. Если он в лицо, то какое тут скольжение.

Ноги работают так, что кажется, они живут своей отдельной жизнью, в которой они сошли с ума. Это молочение в разные стороны, и все ради того, чтоб тебя не перевернуло. Ты плывешь на боку, на животе, потом на другом боку. Ты отчаянно стараешься удержаться. Тебя выносит на волну, ты выскакиваешь из воды по пояс, а потом опять в ней скрываешься. Ты дерешься, ты гребешь, ты вертишь головой во все стороны, потому что мало ли что может быть под тобой, сбоку от тебя или впереди тебя.

Может быть, полупогруженное в воду бревно или отмель, кусок скалы. Однажды меня испугал черный полиэтиленовый пакет – я резко бросился в сторону, потому что не знал, что это.

Вода во время ветра мутная, видно плохо.

В бассейне мимо тебя проносятся вихрем мастера спорта, и ты не должен увязываться за ними. Они плывут быстро, технично, но так они плывут только двадцать минут подряд. Потом они отдыхают, стоят у стенки, пускают пузыри, а потом они опять плывут.

А ты плывешь без отдыха – час, два, три. Ты должен привыкнуть – в море нет отдыха.

Особенно если ветер в лицо. А гребок должен быть длинный и сильный. Плечи потом деревянные, руки потом деревянные, грудь, спина – все это деревянное, но это потом, когда ты выйдешь из воды, через час после того как ты выйдешь, потому что еще целый час после моря ты бродишь и никак не можешь успокоиться.

Морское плавание – это жуткий прилив сил. Ориентир – береговая черта. Плывем от мыса до мыса.

Против ветра можно плыть час, два, десять. Берег неторопливо движется мимо.

Если ты плывешь от берега, то тогда ты плывешь, как в гору. Из-за поверхностного натяжения.

Море не плоское, оно как великий холм. В километре от берега ты смотришь на береговую черту, будто с вершины горы на дорогу, пролегающую далеко внизу. Так что, если плыть прямо от берега, – это словно на гору карабкаться – всегда гребок будет чуть вверх.

Зато возвращаться на берег – это бежать с горы.

А по ветру можно плыть очень быстро, хоть и здорово кидает тебя из стороны в сторону.

Главное, под удар волны не попадать.

Они у берега самые сильные. Могут сломать спину. Волна – это сотни тонн. Для нее человеческое тело ничто. Свернет. Она железо ломает, не то что кости.

Поэтому и плывем от берега не прямо, а вбок, медленно уходя вправо, если, конечно, надо отплыть от берега подальше.

Подальше от берега не такая высокая волна.

Рябь на воде – это полметра. Она хорошо тебя валяет.

Через час плавания разминка заканчивается, ты уже привык к воде, можно плыть.

Через час появляются дополнительные силы – тело просыпается. Теперь тело будет плыть само.

Главное, ему не мешать и успевать хватать ртом воздух.

Через час плавания руки привыкают к ритму, они будут его держать до самого конца.

Ты должен сказать телу: плывем четыре часа. И оно поплывет.

Тело вырабатывает свои собственные вещества, помогающие преодолевать усталость.

Ты гребешь изо всех сил, но усталости нет. Зато появляется раздвоение. Ты смотришь на себя вроде бы со стороны. И еще ты можешь спать, глаза сами закрываются, ты вроде в такой дреме, точно дремлешь на солнце, – глаза полуоткрыты.

В этом состоянии пропадает время – можно плыть несколько часов, а покажется, что плыл несколько минут.

И усталости нет. Вернее, так: про нее вообще нельзя думать. Надо бубнить про себя, что у тебя очень сильные руки, ноги, грудь, спина. Свои мышцы надо все время хвалить.

Или придумать себе что-то вроде поговорки, скороговорки.

Самое лучшее представлять себя частью моря. Тогда движения твои будут подсказаны волнами, ветром. Ты же с ними заодно, вы – одно целое. Это очень важно. Так плавают тюлени. Они заодно с водой.

Морских пловцов мало. Не все могут плыть в море.

Мастера спорта плывут в море не больше часа.

К морю надо привыкнуть. Это другое. Ты привыкаешь к нему руками, ногами, телом, ртом, который сам по себе делает вдох, не особенно тебя беспокоя.

В море ты плывешь не руками и ногами, ты плывешь весь, и прежде всего головой. Плывешь умом.

Ум тебя освобождает. Он освобождает тело, а сам в это время занимается какой-нибудь ерундой.

Дай ему что-то, например мысль о том, что ты – часть этого мира, и он включит кожу. Ты будешь чувствовать этот мир кожей. Давление воды или движение рыб.

Рыбы любопытны, некоторые подплывают.

Рывок в их строну, и они исчезают – кто ж тебя знает, вдруг ядовитый.

Рыб я пугаю так, для порядка.

Самое сладкое в плавании – это путь домой. Сам себе говоришь: домой. Поворот – и ты пошел назад.

Обратно плывешь всегда быстрее. Берег надвигается, и люди на пляже вырастают в размерах.

Сначала они еле различимы.

Вышел из воды – теперь можно узнать, сколько же ты плыл.

Это может быть и три часа, и шесть.

А потом ходишь среди людей, будто ты из другого мира. В том мире все не так. Другие ценности.

Там – ветер, волны, солнце.

Там ты – морской пловец, а тут – один из людей.

* * *

О хрустале.

Я бы награждал чиновников хрустальной розой. Каждому дал бы по розе.

Большому чиновнику – большую, маленькому– малую. Розу в петлицу.

Это за то, что оправдал доверие.

А если не оправдал – это тоже удобно, вытащил из него розу – и по роже его, и по роже!

* * *

Логики и комментаторы! Вам! Вам хочу воздать по заслугам, направив в вашу сторону свой благоговейный крик.

Вы ли не создаете нас? Вы ли не внушаете нам ум и благодарение?

А сколько правдивых историй вы нам рассказываете! Сколько чувств при этом вы нам возрождаете и сколько их вы лелеете, сохраняя в приятном виде! Я бы поставил вам памятники по всей Руси, найдись у меня на то силы и кое-что еще.

Потому что вы нам отцы.

* * *

Писатели моего склада держатся общего с живописцами правила.

В тех случаях, когда рабское копирование вредит эффективности наших картин, мы избираем меньшее зло, считая более извинительным погрешить против истины, чем против красоты.

* * *

Насчет награждения главкома ВМФ России наградой США.

Чем бы дитя ни тешилось. Я к наградам отношусь спокойно. Ну, может, нравится ему.

Мне, к примеру, они не нравятся.

Но кому-то же они нравятся.

* * *

Россия возрождает флот? Неужели? Базы в Сирии? Да ну? Это же все деньги, а деньги лучше поделить.

Так что объявят, что к такому-то году мы тут возрождаем…

И США поймаются, начнут награждать наших главкомов.

* * *

Россия защищает свои коммуникации? Вранье.

Ой вранье! Ой! Ой! Ой! Ой какое вранье!

* * *

Об украшениях.

Хочется украсить здания предвыборными лозунгами, чтобы потом, проезжая мимо них по нашим кудлатым дорогам, никто не смог бы их от дроби зубной прочитать.

* * *

Наше присутствие возрастает? Интересно было бы посмотреть, как оно возрастает, каким местом.