Текст книги "Политолог"

Он двигался среди жующих гостей, мысленно приобщаясь к трапезе. Они поедали плоть священных животных, а он поедал их. Они были его пищей, его питательным кормом. Он поглощал их духовные монады, усваивал их сущности. Политолог, он изучал существующие среди них противоречия, проникал в тайные конфликты, исследовал порочащие их связи. Каждый из них был живой клеточкой политического тела, которое могло либо наполниться мощью, совершить стремительный рывок, либо одряхлеть, болезненно исчахнуть и рухнуть, в зависимости от того, как соединятся между собой эти «элементарные частицы» политики. Он был приглашен в их круг, чтобы создать из этих мелких, несовершенных людей «великана оппозиции», способного расшвырять соперников и выиграть думские выборы.

«Я их ем, но яйца себе лизать не буду», – усмехнулся он, вспоминая анекдот Дышлова.

Уже давно заметил среди гостей стройную красавицу, ту, что вышагивала длинными ногами впереди демонстрантов, овеваемая алым знаменем. Только теперь, после отзвучавших тостов и ритуального приятия пищи, он подошел к той, кого назвал «мисс КПРФ».

– Ведь вы Елена Баранкина, член Центрального комитета? – галантно поклонился он, изображая благоговение, при этом весело и жадно заглянул в ее изумрудные глаза.

– А вы знаменитый Михаил Стрижайло, директор фабрики, где изготовляют политических лидеров различных размеров и стоимости? – ответила «мисс», успевая наградить его ласковым взглядом морской царевны.

– Вас не покоробил мужицкий анекдот Дышлова, предназначенный скорее для солдатской курилки, чем для общества, где присутствуют дамы?

– Мои товарищи не видят во мне женщину, а только бойца оппозиции.

– Должен признаться, я любовался вами во время шествия. Вы эстетизировали демонстрацию, придавали ей революционный романтизм. Если бы вы понесли свое знамя на Кремль, я первый бросился бы вслед за вами на штурм ненавистной цитадели. Мы бы разобрали этот оплот реакции по кирпичику, и вновь все увидели, как над Москвой реет красное Знамя Победы.

– Вы отводите мне роль женщины на революционных баррикадах, как на картине Делакруа?

– А разве она не великолепна, среди порохового дыма, с обнаженной грудью, овеянная революционным стягом?

– Но иногда так хочется отдохнуть от баррикад. Хочется интимной тишины, подальше от глаз людских.

– Давайте убежим. Куда-нибудь в подмосковную гостиницу «Холидей инн», в какую-нибудь старую усадьбу, с липовыми аллеями, зацветающей сиренью, ночным соловьем.

Он шутливо ее обольщал, стараясь воскресить пережитое в толпе вожделение, когда любовался ее волнистым шагом, колыханием стройных ног, которые хотелось обнять, провести по ним страстной, шелестящей ладонью.

– Быть может, я и соблазнилась бы, ибо в вас, не скрою, присутствует магнетизм, как во всяком чародее и маге, – отвечала Баранкина, пленительно мерцая зеленью глаз. – Однако мое присутствие здесь необходимо. Я умягчаю сердца. Троица наших лидеров, как вы, должно быть, убедились, – конструкция непрочная. Это не твердо стоящий треножник. Его может покачнуть неосторожное слово, невыверенный жест или взгляд. Вот тут-то я и нужна, оправдывая мою партийную кличку: «Единство партии».

Стрижайло видел близкие, в малиновой помаде губы, с легчайшими жилками, какие бывают на лепестках цветка. Дрожащие, в металлическом налете веки с черными, в клейкой туши, ресницами. Таинственный, влажно-стеклянный зрачок, уходящий в зелено-розовое мерцание. «Бабочка, садовый цветок, морской моллюск…» – думал Стрижайло, чувствуя, как возвращается душное вожделение, туманная слабость, обморочная страсть. Между ним и женщиной начинала трепетать прозрачная раскаленная плазма. Сквозь сорочку грудью он чувствовал ее близкую голую грудь. Напряженными бедрами ощущал ее восхитительные подвижные бедра. Отверделым животом прижимался к ее округлому, с темным пупком животу. По-звериному, жадно вдыхал запах ее духов, горячих подмышек, накаленного паха. Пережил подобие обморока. Плазма окатила его с головы до ног и ушла, как молния, в землю. Женщина смотрела на него всепонимающе и насмешливо.

– Возьмите. – Она извлекла из кармашка визитную карточку и протянула Стрижайло. – Нам предстоит работать в одной команде.

Он принял карточку благоговейно, с церемонным поклоном, сравнивая случившееся с неудачей в лаборатории ядерного синтеза. Не удержавшись в магнитной ловушке, плазма истекла из синтезатора, так и не согрев ледяную Вселенную.

Пробираясь сквозь группы вкушавших и алкавших гостей, Стрижайло раскланивался с известными депутатами, знакомился с секретарями провинциальных обкомов, раздаривал визитки, принимал в ответ глянцевитые карточки с двуглавыми орлами, геральдикой ассоциаций и фондов, эмблемами малоизвестных, с помпезными названиями, организаций. Приблизился к хозяину особняка Семиженову, чей вороненый, с синим отливом кок царственно трепетал среди благообразных стрижек, пристойных лысин, пепельной седины утомленных оппозиционной борьбой политиков.

– Замечательный фуршет, великолепные повара, благородный особняк. – Стрижайло тонко польстил хозяину, располагая его к себе. И эта безыскусная, ничего не стоившая лесть подействовала на Семиженова, как прикосновение лезвия к накаленной консервной банке, из которой брызнула едкая горячая жидкость.

– Поросенка придется отрабатывать! Французское вино и осетрину придется отрабатывать! Деньги, на которые я организовал демонстрацию, придется отрабатывать! Из своего кармана я оплачиваю расходы компартии, личные траты руководства, чеки на покупку костюмов, часов и обуви! Все, что находится на них и внутри их, оплачено мною, и это все придется им отрабатывать!..

Стрижайло был поражен воспаленностью слов, безумным несоответствием дежурного комплимента и яростной откровенности Семиженова. В этом была уязвимость «красного олигарха», незащищенность и опасная ослепленность, в которой тот не различал друзей и врагов, преувеличивал свою роль, не умел скрыть намерений. Его лицо побледнело, как от приступа душевной болезни. Красные губы пламенели, словно были нарисованы на белой маске дель-арте. Фиолетовые цыганские глаза сверкали шариками ртути. В белках появилась малярийная желтизна, словно в крови размножался ядовитый плазмодий.

– Деньги, которые вам предлагает компартия за создание выборной стратегии, – это мои деньги! Вы должны отдавать себе отчет, что, работая на компартию, вы работаете на меня! От меня вы будете получать указания. Мне станете докладывать о результатах работы. Хочу, чтобы между нами установились доверительные отношения, с пониманием истинных ролей и задач…

Стрижайло чутко вслушивался. В бледном, с огненными глазами человеке бушевало неутолимое честолюбие. Свистела и хрипела загадочная дудка, из которой брызгала больная слюна, неслись тоскливые звуки близких сражений, большинство из которых будет проиграно. Ослепляющая страсть, наркотическое упоение властью помещали этого человека еще при жизни на адскую сковороду, под которой невидимый истопник, посмеиваясь, помешивал угли. Это был редкий случай самосожжения, превращавший Семиженова в пациента. Стрижайло испытал к нему нежность и сердоболие. Почувствовал себя врачом на обходе, в белом халате и шапочке, с зеркальным кругом на лбу.

– Выборы следует организовать так, чтобы в новой, коммунистической Думе я стал спикером, передав мой нынешний пост вице-спикера какому-нибудь Грибкову или Карантинову. Но и здесь, имейте в виду, я не намерен долго засиживаться. На президентских выборах я выступлю единым кандидатом от всех патриотических сил, и уж поверьте, мой кремлевский кабинет я обставлю с неменьшим вкусом, чем этот особняк. Вы еще увидите мой портрет под президентским штандартом…

Его кок раздувался, словно парус, в который дул ветер истории. Он был опьянен ядовитым напитком, заставлявшим содрогаться его красные губы. Бредил наяву, словно надышался сладкой пыльцой конопли. В фиолетовых безумных зрачках сверкал золотой, бело-мраморный зал, по которому он шествовал властной походкой. Губернаторы, члены правительства встречали его поклоном. Патриарх в облачении подымал навстречу усыпанный алмазами крест. Стрижайло боялся спугнуть в нем этот восхитительный припадок тщеславия.

– Я вас понимаю. – Он поощрял Семиженова, воспроизводя подобострастный поклон, каким бы встречали его в день инаугурации губернаторы – узкоглазый саратовский плут, малодушный ростовский проныра, бойкий ярославский хитрец. – Как вы видите новую стратегию партии?

– Да поймите же вы, наконец, компартия доживает последние дни! Это квелая картофельная ботва, какая остается на огороде, когда выкапывают и уносят клубни! Клубни истории давно выкопали, сварили и съели, а остались одни гниющие стебли. Партию надо немедленно модернизировать, соскоблить с нее ржавчину ленинизма, очистить коросту сталинизма, превратить в социал-демократию европейского типа. Только тогда мы получим современную организацию, куда вольется молодежь, творческие полноценные люди, а не скелеты, которые, гремя костями, собираются на свои партсобрания. Эту модернизацию смогу провести только я, а не Дышлов, на котором костюм от «Версаче» сидит как дерюга на орловском мерине!..

Он с ненавистью посмотрел в сторону Дышлова, который вальяжно и барственно держал секретаря обкома за лацкан пиджака и что-то иронично втолковывал.

– Политологическое сообщество видит в вас единственного лидера, кто может возглавить партию и вытащить ее из болота.

Стрижайло осторожно подливал ему в чашу галлюциногенный отвар, окуривал сладким дымом тлеющей конопли.

– Дышлов – толстозадая деревенщина. Уселась жирными ягодицами в партийное кресло и все подкладывает, чтобы мягче было. На него есть такой компромат, что «прокурорские девочки» покажутся верхом целомудрия. Или он добровольно, с честью, уйдет, отдав мне партию, или я вытащу в прессу такие факты, что старые коммунисты скорее проголосуют за Абрамовича с Березовским, чем за него…

Ненависть, с которой он смотрел на Дышлова, имела звук – свист циркулярной пилы. Имела цвет – фиолетового радиоактивного яда. Имела вкус – разъедающий глоток кислоты. Стрижайло чувствовал, как начинает дымиться от ненависти его дорогой пиджак, раскаляется золотой браслет на запястье. Верил слухам, что Семиженов, сколачивая свое состояние, прибегал к услугам снайперов, расчищал завалы экономических противоречий с помощью пластида. Он мог убить Дышлова, как убивали, деля ленинское наследие, отцы-основатели партии.

– Я думаю, у Дышлова в партии много скрытых конкурентов, которые тайно примеряют на себя сюртук председателя. – Стрижайло тонко управлял ненавистью Семиженова, направляя ее испепеляющий луч на гостей, среди которых укрывались претенденты на первые партийные роли.

– Кто? Этот маленький сперматозоид Грибков, который никак не доберется до заветной яйцеклетки? Этот банный грибок, поселившийся под ногтями Дышлова? В его сплющенной головке копошатся две-три экономические банальности, которые он пытается облечь в тексты священного писания. Он берет у меня деньги на предвыборную агитацию, на проституток и на лечение язвы желудка, которую заработал на фуршетах во всех политических партиях, где столовался до момента их исчезновения.

– Ну а как вы рассматриваете перспективы Креса? Его финансы могут поспорить с вашими. Многие секретари обкомов находятся под его влиянием.

– В его банке лежит дохлая крыса, и некому ее подцепить совочком. Все деньги партии давно превращены в «феррари» для его сыновей, в недвижимость на Кипре и Греческом архипелаге. Камера в Бутырке, куда его поместят, будет оснащена черно-белым телевизором и учебником по банковскому делу, которым его снабдят друзья-чеченцы.

– А Карантинов? Он так предан Дышлову, что, если возникнет внутрипартийный раскол, он примет его сторону.

– Карантинов, как и «банный грибок», мечтает стать Президентом. Ратуя за восстановление памятника Дзержинскому, он о каждом своем шаге докладывает в ФСБ. Если чекисты дадут ему ампулу с цианидом и попросят затолкать в котлету Дышлова, он сделает это при всей своей любви к последнему. Он станет Президентом Общества охраны памятников Дзержинскому.

Семиженов саркастически улыбался, растворяя красные губы, в которых блестели мокрые резцы. В нем было яростное нетерпение, неутолимое вожделение власти, вера в свое предназначение. Власть была неземной страстью, делавшей его религиозным человеком. Для достижения властной мечты он использовал культовую силу денег, людские пороки, нарезное оружие и таинственную силу тотемных животных, душа которых переселялась в людскую плоть, совершая ее претворение в задуманную Семиженовым сторону.

Стрижайло вполне насладился беседой. Ее поучительный смысл сводился к тому, что в компартии «периода заката», как и на ее утренней алой заре, существовало непримиримое соперничество лидеров. В этом банкетном зале, в иных обличьях, в костюмах, сшитых другими портными, расхаживали и переговаривались все те же Каменев и Троцкий, Зиновьев и Бухарин, Радек и Сталин. Их кажущееся дружелюбие и сплоченность обернутся смертельной схваткой за власть. Объединяясь все против одного, начнут истреблять друг друга, пока не уцелеет единственный. Поскрипывая сапожками, прижимая к френчу усохшую руку, станет выковыривать из-под ногтей кровь неудачников. Стрижайло предполагал момент, когда все чинное собрание, произносящее комплиментарные тосты, вдруг превратится в осиный рой, жаля и убивая друг друга. И из этого роя, из вороха мертвых, высыхающих на солнце ос, выступит Дышлов, усталый, распухший от укусов, стряхивая с дорогого костюма прозрачные крылышки, оторванные ножки и усики.

– Мы встретимся в ближайшее время и обсудим стратегию, – произнес Семиженов тоном властелина. – Я буду платить вам отдельные деньги в конверте, помимо оговоренного партийного гонорара. – Семиженов двинулся в гущу гостей, и его черный кок трепетал, как наполненный ветром парус.

В задачу Стрижайло, ту, за которую ему платили большие деньги, входило – сгладить противоречия лидеров, выстроить их в иерархию, создать для каждого привлекательный образ, чтобы партия обрела волевой, интеллектуальный и одновременно народный облик. Победила на выборах серых чиновников власти, трескучую ЛДПР, демократических снобов и выскочек. В этой работе центральной фигурой оставался председатель компартии Дышлов. К нему и устремился Стрижайло.

Дышлов возвышался, по-матросски расставив ноги, массивный, упертый, слегка откинув лысую, носатую голову, держа перед грудью бокал с вином. «Именно таким его поместят в музей восковых фигур», – подумал Стрижайло, мысленно перенося стеариновую раскрашенную фигуру в сокровенный зал, где были расставлены герои постсоветской эпохи. Многие из них уже были забыты. У других на лбу краснели сочные дырочки. Третьи, мертвенно закатив глаза, были покрыты пятнами проступивших загадочных ядов. Четвертые, похожие на раскопки Помпей, застыли в нелепых позах, как их застигло извержение кратера.

– Нахожусь под впечатлением сегодняшней манифестации, – произнес Стрижайло, зная, чем расположить к себе Дышлова. – Столько энергии, энтузиазма! Такая красочность, мощь! Верный признак того, что «левое движение» на подъеме.

Дышлов удовлетворенно кивнул, принимая эту похвалу на свой счет, быстро поглощая порцию калорий, которые не утолили голод, а лишь раздразнили аппетит.

– Ну а как тебе мое выступление? – Он называл Стрижайло на «ты», по-партийному просто, этим обращением уравнивая с собой собеседника. Однако многие не смели панибратски обращаться к вождю, что создавало иерархию, безо всяких усилий возвышало вождя над собеседником. – Как меня принимал народ?

– Великолепно! Это были те слова, которых ждали. Волевые, лаконичные, одновременно и лозунги, и емкий политический анализ. Думаю, среди нынешних политиков – вы лучший оратор.

Дышлов чуть заметно кивнул, благосклонно принимая дар, положенный к его ногам. Их было много, подаренных бумажных цветочков, конфетных фантиков, раскрашенных воздушных шариков, которые приносили льстецы, создавая легковесный цветастый ворох, вполне способный скрыть в глубине фугас.

– У нас есть все данные, чтобы выиграть выборы. Надо сложить усилия коммунистов, патриотов, аграриев. – Он начал суммировать свои излюбленные штампы, напоминая деревенского каменщика, укладывающего на раствор кирпичи. Строение получалось крепким, но кособоким, с расплющенными некрасивыми швами. Это не раздражало Стрижайло. Для этого он и был приглашен, политолог, стратег, политический дизайнер, чтобы использовать новейшие технологии, современные материалы, искусных архитекторов и строителей. Вместо погреба для хранения огурцов и капусты построить Дворец Победы.

«Стиль Дышлов», – тонко усмехнулся Стрижайло.

– Мы должны с тобой в ближайшее время встретиться в спокойном месте, чтобы нас не отвлекали, ну хоть у меня на даче, и обсудить стратегию. Я подключу свои аналитические центры, группу юристов, информаторов. Мы должны предпринять мозговой штурм. – Дышлов говорил важно, рокочущим басом, демонстрируя свою основательность и значимость, ожидая от собеседника подтверждения этой значимости.

Стрижайло проворно откликнулся на этот запрос:

– Условия успеха налицо. Политическая воля вождя, его харизма, нарастающая энергия масс. Дело за малым – создать оригинальную концепцию.

Как летучая мышь окружает предмет волнами ультразвука, получая представление о его размерах и форме, так Стрижайло, наблюдая белесые шевелящиеся брови Дышлова, розовые поры кожи, дрожащие настороженные зрачки, получал подтверждение свойствам, отмеченным в досье.

Блестящий аппаратный игрок, мастер партийных интриг, Дышлов обыгрывал соперников в закулисной, невидимой миру борьбе, на всех съездах и пленумах подтверждая свое лидерство в партии. Но терялся при острых кризисах, проявлял малодушие, отказывался от единоборства. Так было в октябре 93-го, когда Дышлов призвал народ не участвовать в уличных схватках, обеспечив разгром парламента. Так было в 96-м, когда он выиграл президентские выборы, но уступил угрозам и давлению, – к ужасу сторонников объявил о своем поражении, поздравил с победой ненавистного «царя Бориса». Мягкий, бархатный, склонный к компромиссам, сторонник тактических союзов с либералами и партией власти, он становился непреклонно жестким к товарищам, если те посягали на его лидерство, – комбинациями искусного шахматиста вынуждал их покинуть партию. По образованию сельский учитель, провинциальный интеллигент, в ходе партийной карьеры он много и охотно учился. Поверхностно усваивал идеи и веяния, но так и не обрел глубинной основы, – не владел политической и философской культурой, боялся новшеств, оставался провинциалом, что делало провинциальной и партию. Обладая крепкой мужицкой статью, широкой костью, мужественными манерами, он был психологически неустойчив, боялся страданий, мучительно переносил нападки прессы, уходил от лобовых столкновений. Нуждался в душевном комфорте, в постоянных калорийных вливаниях, что роднило его с недоношенным ребенком, которого постоянно прикармливают, заворачивают в вату, оберегая от прохладных дуновений. Он был чуток к похвале, искал постоянных подтверждений своей значительности, старался быть народным любимцем, будто в детстве, которое провел в послевоенной голодной деревне, его недокормили, и всю остальную жизнь он добирал недополученные в детстве калории, – любил красоваться перед телекамерами, участвовал во всех общественно важных событиях от православных конгрессов до легкомысленных кинофестивалей, норовя хоть мимолетно мелькнуть на экране. Он вел политическую родословную никак не от Сталина, в чем обвиняли его антикоммунисты, но от Горбачева – та же мягкость, склонность к аппаратной интриге, недостаток мужества, преувеличенная тяга к популярности и публичной славе.

Все это мгновенно прочитал Стрижайло на своем электронном сайте, задаваясь вопросом – с какого момента, от какой невидимой точки в коммунистической партии стал иссякать тип большевика-революционера, сменяясь осторожным консерватором и откровенным перерожденцем-сибаритом.

– Все-таки скажи, в каком направлении нам следует действовать? – Дышлов вздул на широком лбу толстую энергичную складку, словно освобождал место для новых идей.

– Нам следует привлечь в нашу предвыборную кассу деньги крупнейших олигархов, чьи интересы краткосрочно совпадают с интересами компартии. Нам следует устроить свару во властных элитах, что отвлечет ресурс власти от борьбы с коммунистами. И наконец, нам следует тщательно выверить образ партийного лидера, окружив его созвездием союзников, каждый из которых популярен в своей политической нише. – Стрижайло кратко и эффектно сформулировал тезисы, которые разворачивались в систему оригинальных технологий и манипуляций. Он уже азартно над ними работал, получив от Дышлова крупный денежный аванс, мобилизовав для этого свой политологический центр. Дальнейшие тонкости они обсудят с Дышловым на специальной встрече, быть может на даче вождя, в тихом подмосковном поселке.

– Я думал в этом направлении, – многозначительно произнес Дышлов, не позволяя Стрижайло одному быть автором оригинальных идей. – Особенно продуктивно стравливание властных элит. Пусть сцепятся, как скорпионы в банке, а мы тем временем выиграем выборы.

Стрижайло тайно усмехнулся, глядя на лоб Дышлова, где взбухла крупная складка, будто в ней поместились проглоченные идеи, которые Дышлову предстояло длительное время усваивать.

Он вдруг ощутил холодок во рту, будто под языком оказалась ментоловая таблетка. Испытал головокружение, словно воздух стал стеклянно дрожать, как над трубой теплохода. Почувствовал жжение в желудке, как если бы проглотил дольку чеснока. Что-то слабо напряглось в его чреве, чуть слышно толкнулось, как бывает у беременных женщин в момент пробуждения эмбриона. Это проснулась неведомая личинка, свилась и распрямилась скользкая змейка. Таинственное, обитавшее в нем существо росло, увеличивалось, расширяло бока, наполняло его второй, самостоятельной жизнью. Вбрасывало в кровь токсины, от которых он пьянел, испытывал веселый азарт, безумное наслаждение, ощущение своего могущества и всесилия.

Люди, чинно расхаживающие в зале, их депутатские значки, дорогие галстуки, многозначительные речи, исполненные достоинства позы – все было в его власти. Он знал им истинную цену – их пороки и слабости, уязвимые места и тайные связи. Мог перепутать эти связи, исказить отношения ложными слухами, замутнить фальшивыми сплетнями, разбудить их мнительность. Мог отравить их завистью, напугать разоблачениями, подкупить несбыточными обещаниями. И тогда все чинное, вальяжное общество превратится в визжащий ком. Начнут истреблять друг друга, бить кулаками в лицо, выцарапывать глаза, душить галстуками, бить модными штиблетами в пах.

Стрижайло испытывал странное перевоплощение, словно вместо костюма его тело было обтянуто шелковым трико, под которым рельефно бугрились мускулы, гибко извивалась спина, упруго дрожали щиколотки. Он превратился в жонглера, канатоходца, балансировал у потолка под самыми купидонами, держа на весу шест, на котором были подвешены марионетки, раскрашенные куклы, дурацкие игрушки. Он их дергал, теребил, заставлял сталкиваться, наносить друг другу удары. Это было упоительно и артистично. Доставляло несравнимое наслаждение. Превращало политику в великолепное шапито, вертепный театр, зрелище марионеток.

Это длилось мгновение, пока шевелилась на лбу Дышлова сократовская складка. Безумие кончилось. Перед глазами смыкалась стеклянная лунка воздуха, куда улетала скользкая разноцветная змейка.

– Ну, Семиженов дает! Раньше так не кормили на первомайских приемах в Кремле! – эти слова восхищения произнес Дышлов, когда служители в малиновых фраках вкатывали в зал тележку. На ней возвышался торт-мороженое, сделанный из трех белых шаров пломбира. Водруженные один на другой, они изображали снеговик. В глаза снеговика были вставлены синие виноградины. Утиный нос был слеплен из шоколада. Голову украшала мармеладная кепка. На груди прозрачно краснел марципановый бант. Все заторопились к снеговику с ложками и тарелками.

Стрижайло ахнул. Снеговик был вылитый Дышлов – то же белое круглое лицо, заостренный нос, кепка на лысой голове, первомайский бантик в петлице. Никто не заметил сходства. Все подходили, втыкали в мороженое ложки, выхватывали ломти, поедали. Стрижайло восхищался, наблюдая, как партийцы поедали своего вождя, не ведая, что исполняют магический замысел Семиженова. Тот в отдалении, сверкая глазами, торжествовал, глядя, как исчезает в желудках гостей тело ненавистного конкурента.

К торту подошел Дышлов. Похохатывая, сунул ложку в мороженое, вырезая из торта красный марципан. Ел свое собственное сердце.