Текст книги "Школа. Остаться в живых (сборник)"

– Знаю. Поэтому он и хочет уйти. Чтоб меня не видеть. И еще – меня мать теперь боится. Она не может со мной в одном помещении находиться.

– Тогда это тебе надо от них уходить. А еще лучше – попробуй понять, что тебе самому в этой жизни нужно.

Килька сопит. Он теперь часто сопит. Противно слушать.

– А тебе что нужно?

Вот зараза какой. Откуда я знаю.

– Ну я хочу закончить школу… Поступить в институт.

– Выйти замуж. Дожить до пенсии и помереть своей смертью во сне.

Мы сидим на подоконнике лестничной площадки. Я курю. Он – нет. Смотрим в немытое окно. Между рамами ползает сонная муха. Она точно знает, что ей нужно в этой жизни.

Ближе к теплым солнечным дням.

– Ты уже в курсе, какая трагедия у наших соседей? – Мама взволнована.

Для нее развод – трагедия и повод для бесконечных разговоров. Она срочно вспоминает массу историй на эту тему Пройдет пара дней, и она начнет странно поглядывать на папу.

– Ты подстриглась? – Папа нервничает, не понимая, в чем дело.

Он наивный. Он ничего не смыслит в маминой психологии. И, как всякий невиновный человек, живет себе припеваючи. Работа, дом, телевизора немного, Интернет. Летом – рыбалка и поездки на природу.

– Ничего я не подстриглась. – Папино безоблачное счастье под угрозой, а он недоуменно рассматривает жену, не понимая, что в ней изменилось.

Они у меня мирные. Хорошая дружная семья и все такое. Почти не ссорятся – причин нет. Но маме иногда нужен накал чувств, и она черпает причины для страданий в чужих неприятностях.

– А как чужие СМС-ки читать можно? – От маминого вопроса я начинаю неприлично ржать.

– Как ты можешь! У нас такое горе…

– Мама, не обижайся, но ты – дура. Ты слитком впечатлительная. Папа тебя любит. Не надо его обижать подозрениями, а?

Мама пораженно рассматривает меня, словно я – чревовещательница.

– Я не понимаю – ты про что?

– Про соседей. И про тебя. Ты любую историю примеряешь на себя. Кстати, именно поэтому ты смертельно боишься разговоров про всякие болезни типа рака.

Мама чуть в обморок не грохнулась. Весь вечер молчала, а потом посветлела лицом и принялась заигрывать с папой. Реально! Глазки ему строила и хихикала, как девчонка.

Той же ночью.

Часа в три позвонил Килька. Разбудил меня своим звонком и сопел в трубку.

– Если хочешь поговорить, захвати с собой чашку кофе.

На площадке было тепло. Какой-то идиот наконец починил отопление. Конечно, как весна – так батареи раскаленными становятся.

– И что? Они реально на развод подали? – Раз Килька молчит, можно и мне высказаться.

– Нет. Они просто не могут жить вместе. Они даже разговаривать не могут. Мать старается, как может, а он молчит. Только рожу кривит.

– Дерьмо ситуация. Я думала, все вояки – крутые. Любую проблему разрулят.

Я пила остывший кофе, а он сопел.

– Когда я была маленькая, мне яблоко дали. Красивое. Я его откусила, а там половина червяка. Жирного такого. Белого. Он шевелился даже…

Килька аж сопеть перестал.

– Ты для него – как то яблоко. Я ведь их больше не ем. Даже смотреть на них не могу. Мне кажется, что внутри каждого животное поганое сидит.

– Или как автомат, который во время боя заело, – голос Килькиного папы заставил нас вздрогнуть.

– Я пойду, а? – Килька встал со ступеньки и пошаркал домой.

– Я права?

– Права. Только мне от этого не легче. У тебя закурить есть?

– Вы же не курите…

Килькин папа недоуменно рассмотрел предложенную тонкую сигарету.

– Он хороший. Правда. Только вы его совсем не знаете, – намекнула я.

– Я и себя не знаю.

Он смешно курил, совсем как маленький, держа сигарету двумя оттопыренными пальцами. Не затягивался и морщился.

– Да выкиньте ее на фиг, – посоветовала я.

– Ты меня осуждаешь?

Блин, да он пьяный! И как я раньше не заметила…

– Оказывается, я ничего не понимаю в мирной жизни. Вот она смотрит на меня, а я не пойму, о чем она думает. А с ним мне как теперь жить? Урод, а не сын.

– Это вы урод. Килька нормальный. Вы бы поговорили с ним, а?

Он меня совсем не слушал. Он говорил и говорил. Про то, каким Килька был маленьким, как они вместе куда-то ходили, и что он ему дарил. Типа – у него все было, а он вырос дефектным говном. И что он для них все делал, а они его не понимают и не ценят.

– Да ни фига вы для них не делали! – Я заорала так, что по лестнице понеслось гулкое эхо. – Вы в войнушку играли. Вам там классно было. Вы и сейчас по войне тоскуете. Что, не так?

И знаете, что это гад сделал? Он меня нах послал. Я ребенок еще, между прочим, а он меня матом.

– Да сам ты пошел…

На следующее утро.

Я была злая, как сто злых собак. И первое, что я сделала, – достала с лоджии стремянку и полезла отрывать ковер. Оказалось, что это непростое занятие. Папа его как-то хитро прицепил. Но постепенно дело пошло на лад. И мы вместе с ковром дружно рухнули на пол. А на стене оказалось форменное безобразие. Папа из каких-то хитроумных соображений не поклеил под ковром обои. Теперь моя красивая комната смотрелась как бомжатник.

– А его нет дома. Он в школе. А ты что – прогуливаешь?

Оказывается, я Килькиного папу побаиваюсь. Тем более после ночного разговора. Но что делать? Ковер придется вешать обратно, а одной мне никак.

– Ладно. Зайду.

Пока он шел, я переоделась в спортивные штаны, а то встречать гостя в трусиках как-то неудобно.

– Весело живете, – голос у Килькиного папы был хриплый.

– Голова не болит? Вы бы хоть извинились за вчерашнее…

– Вот наглая. Я ей помогать пришел, а она наезды устраивает. Слушай, может, вам денег на ремонт дать? Потом вернете, когда сможете…

Мы ругались и ворчали друг на друга, как две старухи. Я – от неловкости, он – почти с удовольствием.

– Хорошо у вас, – на прощание сообщил он, довольный выполненной работой.

В понедельник.

В школе мне предложили хорошенько подумать о своей дальнейшей судьбе, напрямую связанной с хромой успеваемостью. Получив очередное честное-пречестное слово исправиться, классная сразу успокоилась и переключилась на какие-то записи в журнале.

– Ты почему прогуляла? – спросил меня Килька при встрече.

– Ковер сначала оторвала, а потом снова вешала. С папашей твоим. Он вроде как оттаивать начал. То матом ругается, то ворчит. Прикольный такой.

– Ага. Прикольный. Лучше бы его на войне убило.

Мне так страшно стало. Даже холодно.

– Ты чего несешь? Идиот ты проклятый. Разве можно так думать?

– Он то же самое обо мне думает. Типа лучше бы мне передоз устроили.

– Вы похожи. В этом вся проблема. Ты его не хочешь понять, а он тебя понять не может.

– И что делать?

– Время. И много разговоров. Про всякую ерунду Про школу. Про тренировки. Про друзей.

– Про тебя, что ли?

Вчера началось лето.

Килькин папа никуда не ушел. Мой папа заглянул под ковер и передумал его снимать. Я с ним согласилась. Килька выпросил у матери подарок на день рождения – собаку. Овчарку. Черную. У нее нос такой смешной и ухи стоят. Прикольная зверюга. Теперь они с отцом водят пса на учебу. Вместе. Пес считает хозяином отца, а Килька ревнует и злится. Но это все ерунда. Главное – они снова разговаривают.

Александр Егоров. Я не буду скучать

Витюша сидит с гитарой на подоконнике. За окном темнеет, и Витюшино лицо в полумраке выглядит значительным.

Зачем в собственной квартире сидеть с гитарой на подоконнике? Это олдскул. Русский рок. Нам не понять.

Сумка с учебниками валяется на полу. Дома – никого, только телевизор бормочет в родительской комнате. Раскрытый ноутбук светится на столе. Это дешевый «acer», дрянной, медленный. На экране…

Витюша прислоняет гитару к батарее (гитара вздыхает вопросительно). Подходит к столу. Поправляет веб-камеру (круглую, на клипсе, с темным глазком). Возвращается.

Так. Теперь на экране – его силуэт и черный квадрат окна. Цепочки огней в доме напротив похожи на елочные гирлянды.

Витюша шмыгает носом. Тянется, включает икеевскую лампу на гибком кронштейне. Все в порядке, теперь его видно.

Глаза у Витюши – голубые, почти васильковые.

Волосы соломенного цвета.

Футболка с «Арией».

«Вот сочинить бы клевую песню», – думает он. Закачать на «трубу» [2]2
  На Youtube.


[Закрыть], а потом проснуться знаменитым. Поклонницы в подъезде, стены исписаны граффити, тысяча друзей в Контакте.

И больше не надо будет дрочить на чье-то видео. Это станет уже неактуально. Один раз едва не уронил ноутбук в ванну. А если бы уронил? Тут бы ему и ппц пришел. Дрянь, конечно, дешевка, а все же подарок на ДР. И какие мысли возникли бы у родителей? Легко представить, какие.

Хотя всегда можно отмазаться – ну, скажем, готовил там реферат.

В ванной, ага.

«Вот зря я об этом вспомнил», – думает Витюша.

* * *

– Так они и будут сидеть тут и дрочить, – говорит Светка с уверенностью, – От школы до пенсии. Кому они там нужны? Они и здесь-то никому не нужны. Тебе вот нужны?

Маша смотрит на нее, улыбаясь.

– Мне – нет, – говорит она.

У Маши точеный носик и серебряная заколка в волосах. На холодильнике в ее кухне – магнитик: «Ялта».

Светка белыми зубками кусает пирожное.

– Нет, я даже не про секс, – начинает она снова, – Им же самим ничего от жизни не нужно. Им нужно пиво бухать каждый день. И чтобы жена сидела на кухне и обед готовила. Не, ну она еще и работать должна как лошадь, чтобы обед мужу было из чего готовить. Это понятно. Они уже сейчас такие, я что, не вижу?

Маша грустно кивает.

– И Витюша твой – он такой же. Надо же, песни он пишет. Русский рок! Да потому и русский, что он по-английски не понимает ни хрена. И учиться не хочет. Так что я тебе реально говорю – уезжай и оставайся, – Она гремит чашкой и смотрит на Машу из-под стриженой челки, – Нечего тут ловить. Английский у тебя как родной. Такой случай дается только один раз.

– Да не хочу я там оставаться.

– Ну и зря. А я бы на твоем месте точно осталась.

Маша смотрит на магнитик. На магнитике – пальма и фальшиво-лазурное море.

– Тебе хорошо, Светка, – говорит она задумчиво. – У вас с Даником – любовь. А у меня… даже не знаю.

– Лозинский не такой. Он с отцом в Англии был уже два раза. Если что, у него вообще проблем не будет там учиться. Или работать. Без гранта без всякого.

Тут Светка останавливается. Берет тирамису с тарелки. На ее лице гордость. Конечно, ведь у нее есть Дан (он просит, чтоб его Даном называли, а не Данилом и уж точно не Даней).

Маша улыбается. Губы у нее – как нарисованные, алые без всякой косметики.

– Ты меня тоже будешь этим грантом попрекать? – спрашивает она.

– И не подумаю.

– Какой смысл от этого гранта? У нас с матерью денег ни копейки. А кредит ей не дадут, я уже спрашивала.

– Не дадут?

– Мать, мне кажется, вообще против. Она так-то вслух не говорит, но…

Маша отводит взгляд. За окном кухни – мерцающие огнями высотки. Светка туда не смотрит, она осторожно берет чашку за ручку, пьет остывший чай.

– А что говорит? – интересуется она.

* * *

– Нет, будь она постарше… ну хотя бы года на два… а так – что это: пятнадцать? Вы же все не хуже меня понимаете, Лариса Васильевна.

Женщина лет сорока держит трубку возле уха двумя руками, будто та свинцовая. В кафе на четвертом этаже – приглушенный свет. Больше никто не придет, из офисов все разбежались.

– Неправда, неправда, – возражает она в трубку. – Там как раз все было честно. Маша отослала свои работы. Сочинение на английском. Вы же знаете, с этим у нее… Да. Нет. А зачем школу извещать? Это негосударственная программа… И потом, а если бы мы ничего не выиграли? Пошли бы только лишние разговоры…

Женщина умолкает. На том конце провода ей внушают что-то – громко и настойчиво, по-учительски.

– Да я с вами полностью согласна, Ларисочка Васильевна, – говорит женщина, перемещая трубку к другому уху, – Я как мать полностью себе отдаю отчет… Но мне кажется, не надо ставить вопрос так однозначно… безапелляционно… Вот вы бы свою дочку… Что?

Несколько минут она слушает. Ее лицо меняется.

– Ну да, конечно, – говорит она другим голосом, – Тут вы правы. Я тоже эту передачу смотрела… по НТВ, да… А вот в Турции мы как раз и не были. Мы этим летом отдыхали в Ялте…

Урчание в трубке сбавляет обороты.

– И не говорите, Ларисочка Васильевна. Кипарисы, акации… как в детстве… И Машеньке так понравилось. Она даже познакомилась с одним мальчиком… Ну, такой черномазенький, из армян, наверно… Нет, ничего серьезного. Что вы. Она у меня еще…

Разговор переходит в правильное русло. Женщина улыбается. Рассеянно оглядывается на аккуратные ряды столиков, смотрит в окно: там темнеет… Кассу сняли, теперь прибраться немножко – и можно закрывать.

* * *

Витя выходит из ванной. Ноутбук несет перед собой – на всякий случай. Замедляет шаг, прислушивается: никого. В родительской комнате о чем-то рассказывает телевизор.

«Acer» он кидает на диван. Берет в руки гитару, прижимает пальцами струны. Бррень! – звучит вялый аккорд. И гитара тоже летит на диван.

Скучно.

На стене – галерея русского рока. Здесь же висит кожаная куртка-косуха. Он в ней не ходит, но иметь нужно. Это же олдскул.

Из кармана куртки Витюша достает пачку сигарет. Со скрипом отворяет пластиковую раму. Морозный воздух заползает в комнату. Внизу мигают и перемещаются разноцветные огоньки. Так было всегда, так будет и завтра. Надо об этом песню написать.

Он чиркает зажигалкой.

Слова складываются в строчки. Нет, все не то. Не то.

У людей на плакатах (оглядывается он) как-то получалось. И телки их ждали и мерзли под окнами. А ведь тогда не было ни «трубы», ни Контакта.

В комнате пищит телефон: ему пришла СМС-ка. Он читает, самодовольно улыбается. Подумав, перезванивает.

– Спасибо, Машка, – говорит он в трубку. – Я помню. Нет, еще не записал… горло болит. Ага. Ты принеси мне завтра английский, ладно?

Трубка взрывается возмущением.

– А что? Ты уедешь, кто мне будет английский делать? – говорит Витюша, посмеиваясь. – Да ладно… шучу, шучу…

Трубка успокаивается.

– Окей, – говорит Витюша, – завтра увидимся.

Сигарета летит за окно. Теперь надо проветрить, а то в полвосьмого мать вернется.

* * *

Утром в школе Маша держится независимо. Ей кажется, что все смотрят на нее, включая мелких. На ее тонких губах – презрительная улыбка. А так она спокойна, даже очень спокойна. Легко догадаться, чего ей это стоит.

На перемене Витюша ее догоняет.

– Спасибо за английский, – говорит он, – Я на химии все переписал. Вот.

С этими словами он протягивает ей тетрадку.

– Ты прочитал? – спрашивает она, слегка краснея.

Витюша мнется.

– Ну, – начинает он, – ты же не думаешь, что… Короче, ты поезжай. Надо так надо. Потом же все равно вернешься, так?

– Will you miss me? [3]3
  Будешь по мне скучать? (Англ.)


[Закрыть] – спрашивает Маша тихо.

Пятиклассники несутся мимо с визгом. Один цепляет Машку за руку, успевает получить оплеуху.

– Чего ты говоришь? – хмурится Витя, – Прости, я не слышал.

– Так. Ничего. Учи английский.

Следующий урок – история. Лариса Васильевна – жуткая молодящаяся дама музейного вида, зато у нее правильно поставленный, педагогический, уверенный голос. История для нее – точная наука. А точнее любой истории – методичка, спущенная из отдела образования.

Она поблескивает очками и говорит, говорит, говорит.

– Ключевая роль Иоанна Грозного в становлении российской государственности еще недавно подвергалась сомнению, – вещает она, – К счастью, в последние годы все вернулось на свои места. Сегодня не так важно, за что именно Иоанна Четвертого прозвали Грозным; важно, что в его время государство было крепким, как никогда до тех пор, и Россию уважали на Западе… – Она переводит дыхание, впечатленная важностью момента. Окинув класс орлиным взором, продолжает: – И особенно печально видеть, как впоследствии это уважение разрушалось и разбазаривалось – как в давние смутные времена, так и в совсем недавние… Наше поколение все это видело… Очевидно, что России необходима сильная рука, какая была у царя Иоанна Грозного!

– Бред, – тихо говорит Дан (он сидит у окна и рисует что-то в тетрадке). – Полный бред.

Но Лариса Васильевна не слышит.

– Конечно, несогласные всегда будут, – говорит она, – Достаточно послушать западных псевдоисториков, которые специализируются на охаивании России… Случается, я по долгу службы просматриваю передачи на канале «Discovery». Там царя Ивана называют не иначе как патологической личностью. – Она оскорбленно блестит очками. – Выпячивают, что называется, не лучшие его черты и акцентируют внимание только на них. По-вашему, это научный подход? Вот вы, Парфенова, что думаете?

Машка вздрагивает.

– Не знаю, – говорит она. – Наверно, ненаучный.

– Где-то вы в облаках витаете, Парфенова. И я даже знаю, в каких облаках.

Машка бледнеет. Поднимает глаза на учительницу.

– Это здесь вообще ни при чем, – говорит она.

– Отчего же. Где вы там собираетесь учиться? В Лондоне? Представляю себе, чему они вас там научат.

– Я не знаю, что будет там, – звенящим голосом произносит Маша, – И вы не знаете. Вы там не были никогда. Зачем же говорите?

Лариса Васильевна картинно разводит руками.

– Ну, примерно этого я и ждала, – говорит она. – Вот они, эти западные благотворители. Они там только и рассчитывают на нашу молодежь. Думаете, вы там только английским будете заниматься? Не-ет, Мария. Там у вас будет совсем другая история. И в прямом, знаете ли, и в переносном смысле. Вы читали, как о России отзывался Уинстон Черчилль?

Но Маша не желает этого знать. Она поднимается с места, подхватывает сумку и идет вон из класса. Витюша недоуменно смотрит ей вслед, Светка качает головой.

Дверь захлопывается. Рослый Дан (тот, что сидит у окна) негромко, но отчетливо хлопает в ладоши.

– Лозинский, вы хотите следом? – Лариса Васильевна переводит прицел на него.

Дан смотрит на нее с усмешкой. Он абсолютно спокоен. «Он похож на юного Элвиса», – поневоле думает учительница. Да к тому же сын богатых родителей. Умница и отличник. И от этого досадно втройне.

– Вы совершенно напрасно думаете, Лариса Васильевна, что вся история замыкается на России, – говорит он (ее же языком, негодяй!). – За границей тоже есть кое-что интересное.

– То-то вас всех туда и тянет! Ну и давайте, уезжайте! Все уезжайте! Мало там проституток в борделях!

Тут Лариса Васильевна понимает, что сказала лишнее. Она даже напрягается слегка, заметив, как Лозинский отмечает что-то в своей тетрадке – но, прищурившись, видит: тот просто нарисовал ее портрет.

На пол-листа – уродливая драная ворона в нелепых очках.

Очень похоже.

– А ваш Иван Грозный был параноик и сексуальный маньяк, – говорит Дан, отложив ручку. – Может, поэтому он вам и нравится?

– Выйдите вон! – взвизгивает Лариса Васильевна, – Вслед за этой вашей… англичанкой…

– С удовольствием, – улыбается Даник.

Не спеша собирает вещи.

Светка смотрит на него и не понимает. Даже привстает, будто хочет бежать тоже. Он останавливает ее жестом:

– Я пойду. Не надо волноваться. Пока-пока.

Дверь за ним захлопывается. На столе остается лежать листок с нарисованной вороной.

Можно продолжать урок.

* * *

С черным портфелем под мышкой Дан выходит в пустой коридор. Оглядывается. Отсюда некуда идти, кроме как на лестницу.

– Машка, – говорит он мягко. – Что ты расстраиваешься? Было бы из-за кого.

Маша поднимает глаза. Алые губы слегка приоткрыты.

Он что же, вышел за ней?

– Со мной все в порядке, – отвечает она. – Но все равно спасибо.

Он поправляет ее локон. По-дружески.

– Как приедешь – сходи на «London Еуе», – говорит он, – Колесо обозрения. Довольно круто, особенно когда темнеть начинает. Фотки выложишь?

– Дан, – начинает она и останавливается.

– Что?

– Я, может быть, еще никуда и не поеду.

Ей трудно объяснить ему, почему это так. Его отец может вынуть две тысячи евро из жилетного кармана, как раньше говорили. А ей надо больше. У Машки не хватит денег даже на месяц проживания. Даже на самолет не хватит.

Вряд ли он должен знать об этом.

– Я хочу, конечно, – говорит она. – Хочу поехать. Только тут мама одна останется. А ее вот-вот с работы уволят. Из офисного центра все арендаторы разбежались, выручки нету…

– У нее кафе? – кивает Дан с пониманием.

Ага, конечно. У нее кафе. У нее, если честно, зарплата двадцать тысяч. И вынести из этого кафе особо нечего, разве только чай «Липтон» и колбасу полукопченую. Но об этом уже нет смысла рассказывать. Он не поймет, как можно так жить.

– Если я не уеду, я уйду из этой школы, – признается она вдруг. – Я не могу больше. Все будут смеяться.

– Я не стану, – отзывается он.

– За спиной все шепчутся. Надоело.

– Я не шепчусь.

Губы у него – красивые, и улыбается он красиво, хотя и насмешливо, как главный герой в фильме «Сумерки». Опасно улыбается.

И тут звенит звонок. Хлопают двери, и гул голосов выплескивается на лестницу. Но Маша не оборачивается.

– Все кончилось, – говорит Дан, – История кончилась.

Светка смотрит на них с верхней площадки. Даник видит ее, а Машка – нет. Лицо у Светки идет красными пятнами.

* * *

Такое же у нее лицо и вечером, после рюмки ворованного коньяка и двух пирожных. Они сидят вдвоем на Машкиной тесной кухне, где холодильник с Ялтой; часы на микроволновке подмигивают зелеными цифрами; в окне виден дом напротив, где живет Даник, и Светка нет-нет да и взглянет туда.

– Нет, ну правда, он у тебя симпатичный, – оправдывается Маша, тоже краснея. – Он мне просто сказал, чтобы я не расстраивалась.

Светка глядит на нее, подперев голову рукой.

– Дурочка ты. Я не ревную. Куда он денется. Давай-ка лучше…

Коньяк неумело разливают по рюмкам.

– А что, отец не заметит? – смеется Машка.

– Я туда заварки добавлю. Цвет тот же.

Подруги смеются. Это страшно весело. Только нужно закусывать пирожным. Светка не забывает: зубки у нее белые, острые.

– И потом, мы же подруги, – Светка берет Машу за руку, перебирает ее пальцы. Пальцы у Маши красивые. Правда, ногти она не красит. С ногтями у нее и так все в порядке.

– Коньяк лучше, чем пиво, – оценивает Машка чуть погодя.

– А то. Это тебе не с Витькиными друзьями в подъезде тусить. С семками и баллоном «жигуля».

– Ну, ты скажешь, – Машка смеется.

Что-то ей жарко. Можно снять через голову кофточку и остаться в одной маечке.

Светка смотрит на это с любопытством.

– Давай я тебя сфоткаю, – предлагает она, – Да не бойся. Шикарно выглядишь. So sexy. [4]4
  Такая сексуальная (англ.).


[Закрыть] Смотри сама.

Она протягивает Машке телефон: на экранчике – смеющаяся полуголая девчонка с алыми губами – взять бы да поцеловать без промедления.

– Офигенно, this is Madonna,[5]5
  Это Мадонна (англ.).


[Закрыть] – объявляет Светка, – Давай еще.

Чудесно получается. Вообще все просто чудесно. Когда мать приходит с работы, Маша уже спит в своей комнате. Рюмочки чисто вымыты и спрятаны в сервант. Никаких следов. Только кусок пирожного остался в холодильнике – для мамы. Даже если кто что и заподозрил…

Стараясь не шуметь, мать наливает чай. Задумчиво трогает пирожное ложечкой. На дверце холодильника – магнитик с Ялтой.

Хорошо было в Крыму Как в детстве.

Машка спит. Пусть спит. Завтра спросить ее – может, передумала?

* * *

Утром в школе все идет как-то неправильно. Еще в гардеробе Машка уронила сумку Нагнулась поднять и заметила, как на нее смотрит охранник. Смотрит и только что не ржет, бритый даун.

Это довольно странно.

Маша глядится в зеркало. Ерунда, все с ней в порядке. Даже глаза не красные. Коньяку-то вчера хватило всего на две рюмки. Или на три?

На литературу можно особо не спешить. С литературой у нее тоже все неплохо.

Тут в сумке пиликает телефон. Машка ищет его в глубине, достает. Номер незнакомый.

Она подносит трубку к уху и вначале слушает на ходу. А потом почему-то останавливается.

Младшеклассники обгоняют ее, болтают о своем. А то, что слышит Маша в телефоне, заставляет ее побледнеть.

– Я не понимаю, – говорит она, – Вы кому звоните?

Она щелкает слайдером. Все еще моргает изумленно. Потом отключает телефон.

– Привет-привет, – говорит она всем.

Светки нету. Вот смешно. Позвонить ей, что ли? Как она после вчерашнего? Или дать выспаться? Однозначно, так будет гуманнее.

Девчонки целуют ее, как ни в чем не бывало. Как-то даже по-новому нежно. Загадочно.

Да ладно, ерунда. Показалось.

На литературе она ловит Витюшин взгляд. Глаза у Витюши голубые, прозрачные, как льдинки. Почему она раньше этого не замечала?

Вот и звонок. В коридоре к ней подходит Даник. Отчего-то он грустен. Оттого, что Светки нет?

– Она болеет, – оправдывает Маша подругу, – Мы вчера немножко много выпили.

Почему-то он не смеется.

– Маш, скажи… Тебе правда так деньги нужны? – спрашивает он.

– Если честно – да.

А что тут скрывать. Вчера он смотрел на нее так… что теперь она не хочет ему врать. Или не может. А чего она хочет – с этим трудно разобраться, и он это тоже понимает.

– Я понимаю, – говорит он. И делает самую неожиданную вещь из всех возможных: разворачивается и уходит.

Она глядит ему вслед в растерянности.

Может, позвонить Светке? Может, что-то произошло у них вчера, а она не в курсе?

Маша включает телефон. Валится с десяток непринятых звонков, все – от незнакомых. Вот это вообще чрезвычайно странно.

И Светка не откликается. Просто не берет трубку.

Еще два урока проходят тускло и бессмысленно. Наконец Маша понимает: что-то все равно не в порядке.

Собирает вещи и спускается в гардероб.

Охранник по-прежнему там. Сидит и лыбится.

– Что-то не так? – Маша глядит на него в упор. – Какие проблемы?

Ему и тридцати нет. Откормленный бездельник. Правильно Светка говорила про таких: будут сидеть до пенсии и хуи пинать. Противно даже подумать, для чего они в школу идут.

– Проблемы-то у вас, девушка, как я посмотрю, – цедит он. Губы у него – как две сосиски, мерзость какая, – Хотя что еще проблемами считать.

Маша чувствует неладное. Но охранник уже уткнулся в монитор. Там – картинки с видеокамер, знает Маша. А может, и еще на что-нибудь можно настроить.

На улице она поправляет шарфик и видит, как по ступенькам торопливо спускается Витюша.

– Погоди, Машка, – окликает он, – Я с тобой.

Без особой охоты она идет с ним рядом.

– Маш, – говорит он, – Тут такое дело.

Она смотрит на него искоса.

– Я же не знал ничего. Я не думал, что у тебя все так серьезно.

– Вить, – она берет его за руку, – Я давно хотела тебе сказать… Все и было серьезно. До вчерашнего дня. Ты такой классный, но…

Он слушает и не догоняет, как будто хотел услышать совсем другое. Маша хмурит брови. Определенно, что-то здесь не так.

– Не, я все понимаю, – уверяет Витюша, – Только… может, зайдем ко мне? Ну, просто посидим. Музыку послушаем.

Его дом уже рядом. Вон он виднеется. Длинная девятиэтажка. В подъезде пахнет мусоропроводом. Вечерами там собирается целая компания соседей. Без конца курят и пьют пиво. Как-то все это не очень заманчиво.

– Нет, Витька. Я не могу сегодня.

Он замедляет шаг. Его вдруг переклинивает не на шутку:

– А почему нет? Потому что надо иметь два косаря евро? За поцелуйчик, да? Ты теперь бесплатно не знакомишься?

– Ты охренел? – Машка уже заносит руку, чтобы влепить ему пощечину. Но удерживается. Слишком много новой информации.

– Я же видел, – бормочет Витька, а сам хватает ее за руки. – Там уже двести заявок на Лавпланет. Еще бы, такие фотки. Эротические. Не, я все понимаю. Тебе деньги нужны. А без денег никак, да? Без денег я типа сегодня не могу?

– Какой еще Лавпланет? – Машка вот-вот вцепится ему в морду.

– С фотками, да. И с телефоном. «Дорого продам первую ночь». Значит, ты ради своей Англии вообще на все согласна? Так сказала бы раньше… а то строила целку из себя…

Удар все-таки достигает цели. Витюша отвечает без промедления. Между двумя щелчками Машка наконец понимает, в чем дело.

Фотосессия на кухне.

Светка.

Св-волочь.

И тут Маша пропускает удар. Витюша, может, и не хотел. Но его кулак приходится прямо в грудь.

Сказать по правде, это очень больно.

Машка заливается слезами.

Когда сзади подъезжает белая «пятерка», Витюша делает шаг назад.

– Стоять, – говорят оттуда.

Двое парней в линялом камуфляже как-то очень ловко выходят из машины. Подхватывают Витюшу под руки.

– Спокойно, – советуют ему, – Ну чего, школота, опять межполовые конфликты?

Витюша отнекивается. Машка плачет. Парни вглядываются повнимательнее.

– Где-то я эту фотографию уже видел, – ухмыляется один, – Ну чего, в отдел? До выяснения?

– Зачем в отдел, – говорит другой, – Просто покатаемся. В воспитательных целях.

Машка уже на заднем сиденье, подпираемая плотным чуваком в камуфляже. Ее рюкзак поднят с асфальта и отправлен вслед за ней.

Витюша отступает на шаг.

– Свободен, – говорят ему.

Он хлопает глазами.

– Вали отсюда, герой-любовник, – говорят ему. – А то и для тебя наряд вызовем.

Тот, что за рулем, оборачивается к Маше:

– Дело в том, что в нашем районе все подобные объявления размещаются строго через нас. Я понятно излагаю?

– Ничего я не объявляла, – всхлипывает Маша.

– Факты говорят об обратном.

Второй ласково поправляет на Машке курточку. И вот это еще страшнее, чем болтовня с переднего сиденья. Вот это по-настоящему страшно.

– Да ты успокойся, – говорит он ей, – Про первую ночь – это у тебя хорошо расписано. Ну, так ночь-то еще и не началась. Есть время пообщаться.

Длинная серая девятиэтажка проползает мимо, все ускоряясь. Маша оборачивается: Витюша смотрит вслед машине.

Чувак в камуфляже достает сигареты:

– Куришь? Нет? Правильно. Зачем тянуть в рот всякую гадость.

Маша не знает, что теперь делать. И просто закрывает глаза.

* * *

Когда она открывает их снова, белая «пятерка» уже катится прочь, подмигивая алыми фонариками. Поддает газу, и в воздухе повисает сладкая бензиновая вонь. Сладкий вкус и во рту – от дрянного ментовского коньяка. Коньяк бывает разным, понимает Маша. И жизнь бывает разной. На вкус и даже на запах.

Всего лишь за день эта жизнь серьезно изменилась.

И еще она потеряла серебряную заколку.

Морщась, Маша смотрит вокруг. Где это она?

Вдали – знакомая серая девятиэтажка, похожая на длинный мусорный ящик. Они не заехали слишком далеко.

Маша идет туда, пошатываясь.

Витюша маячит у подъезда. Что-то такое было связано с ним. Что-то неясное. Господи, как голова-то болит.

Почему он прячет глаза?

– А я тебя ждал, – говорит он. – Я в милицию звонил. Они сказали, обязательно приедут.

– Уже приехали, – отзывается Маша.

Витюша мнется.

– Может, зайдем ко мне? – предлагает он несмело. – Просто… это… у меня родаки только в восемь…

Да. А ее мать дома. У нее смена завтра. Совершенно невозможно показаться перед ней в таком виде.

В прихожей он суетится. Снимает с нее курточку. Она вздрагивает. И внезапно понимает, что ей срочно нужно в ванную. Там она перегибается через бортик, и ее тошнит – неудержимо. После этого становится легче. Ненадолго, потому что она тут же чувствует на себе его руки.

Ей хочется его ударить. Потом она понимает, что сделать это довольно трудно. Можно просто закрыть глаза и не видеть. Так гораздо легче.

Гитара, отброшенная на пол, обиженно звенит.

Витюша очень неловок. Ему так и не покоряются отдельные детали Машиной одежды, как сказали бы раньше. Но он не останавливается. Его ждет немало открытий.