Текст книги "Сокровища Анны Моредо"

Александр Прокудин
Сокровища Анны Моредо

Часть первая
«Клад»

Глава 1. Два события

Случись подобное в столице, или хотя бы в Севилье, об этом пошумели бы с неделю и благополучно забыли. Но для такого небольшого городка, как Санта-Моника (только не путайте с его знаменитым калифорнийским тезкой!), любое событие неожиданнее восхода, заката и полуденной жары было значительным.

Образ жизни этого маленького (чуть более двадцати тысяч жителей), андалузского городка напоминал томящуюся на медленном огне паэлью. Временами то там, то тут взбулькивали мелкие проявления страстей, свойственных любым жителям любых городов, но, в целом, жизнь протекала неторопливо и предсказуемо – словно спустившаяся до предгорий речка.

И тут сразу два таких события!

Во-первых, едва не погибла синьора Анна Моредо. А, во-вторых, в ее доме были найдены сокровища. Настоящие! Клад ценой в несколько десятков миллионов евро.

Можно было бы отметить, что донью Анну в Санта-Монике знали все, но в Санта-Монике все знали друг друга и без подобного уточнения. Синьора Моредо при этом была все же больше, чем просто горожанкой. Точно так же, как городская площадь, недавно, почти до конца, отреставрированная ратуша или фонтан возле торгового центра, она являлась полноценной городской достопримечательностью. Соответственно, как к достопримечательности к ней и относились – почитали, берегли и с гордостью показывали приезжим.

Лишь в случае совсем уж непереносимой непогоды Анна не выходила из своего дома с самого утра и не занимала свое обычное место – возле пробегающей мимо дороги, ведущей из города (или в город – по этому поводу постоянно возникла споры). Ее всегда можно было застать тут, с достоинством восседающей на ветхом, скрипящем даже под ее небольшим весом, трехногом стуле с выцветшим полосатым сидением. С обязательной бутылью разбавленного водой вина, на случай жажды вместе с небольшим стеклянным стаканчиком поставленной рядом, в тенек высокого рожкового дерева.

Донья Анна сидела на этом месте всегда – внимательно слушая жизнь, проносящуюся мимо. Слушая, поскольку видеть ее она никак не могла. Старуха была слепа на оба глаза – как футбольный арбитр в матчах твоей любимой проигрывающей команды. Но при этом необычайно мудра и доброжелательна. Так о ней говорили все.

Множество горожан советовались с ней, специально приходя к ее дому: как им поступить в той или иной ситуации? И никому Анна не отказывала – это было ее правило. Все ли поступали в соответствие с полученными советами, неизвестно. Но из того, что доподлинно знал весь город, прогнать свою распутную жену дантисту, например, посоветовала именно она. Как и вложить средства в грузовые перевозки, разбогатевшему, благодаря этому, в мгновение ока будущему мэру. Как и многое другое.

В общем, новость о том, что донья Анна едва не погибла, повергла город в искренний шок.

«Паэлья» забурлила, закипела негодованием, устремляя в небо густой пар проклятий виновнику едва не случившегося несчастья и одновременные вздохи облегчения, что все, слава богу, обошлось так счастливо.

А приключилось с доньей Анной вот что.

Один из туристов, которые в Санта-Монике бывают лишь проездом, отправился в горы – встречать поднимающееся из-за них летнее, июльское солнце. Несмотря на то, что солнце едва появилось из-за Муласен, высочайшей горы Кордильера-Беттики, оно успело напечь романтическому придурку голову. Сомлев за рулем (наверняка не обошлось без пары ночных бокальчиков темпранильи!), на обратном пути он на полной скорости съехал с дороги.

По счастливой случайности автомобиль лишь задел уже восседавшую на своем месте Анну, отшвырнув ее в сторону вместе с ее полосатым трехногим стулом. Машина врезалась в дом Моредо, снеся полстены некогда пристроенного к нему дополнительного крыла.

Пожар, возникший следом, благодаря помощи соседей удалось быстро потушить. Турист, к его пьяному счастью, погиб на месте, избежав упреков до свирепой ярости возмущенных горожан.

Донья Анна пострадала не сильно: вывихнутое плечо, несколько ссадин, да раздавленный автомобильными колесами мобильный телефон. Уже через пару дней она чувствовала себя, по ее словам, «превосходно!». Возможно, в значительной степени, благодаря второй новости, которой не могло бы случиться без первой.

В разрушенной аварией стене нашли клад огромной стоимости.

Происшествие швырнуло под «паэлью» дополнительную охапку дров, и страсти с удовольствием закипели еще сильнее.

Клад обнаружили на второй день, когда присланные мэрией рабочие принялись разбирать образовавшийся после тушения завал. В стене дома одним из них был найден ящик из-под патронов – военного времени, обернутый в промасленную бумагу. Внутри же оказались вовсе не боеприпасы, а неслыханное состояние. Золотые и серебряные украшения, с жемчугом и драгоценными камнями. Кольца, перстни и цепочки искуснейшей ювелирной работы. Три причудливых колье и несколько ручных браслетов, инкрустированных бриллиантами, крупными изумрудами, сапфирами, топазами и хризолитом.

Находку тут же доставили в мэрию, вызвав для этого полицию в лице еще одной известной всей Санта-Монике личности – синьора комиссара Эстебана Линареса.

Весть о сокровище, впрочем, облетела весь город еще до того, как комиссар вошел в кабинет мэра в сопровождении молодого полицейского, благоговейно несшего на вытянутых перед собой руках найденный ящик из-под патронов. Возможно, не знала к тому моменту о кладе лишь одна донья Анна, безмятежно спавшая после уколов обезболивающего и снотворного в больничной койке единственного на всю Санта-Монику госпиталя.

По поручению мэра, в присутствии комиссара Линареса, была составлена опись найденных сокровищ и сделаны фотоснимки каждого из предметов. А после, также при почетном полицейском конвое, клад был перемещен в центральный банк Санта-Моники. Где его принял и определил на хранение лично глава банка – так же, как и все прочие, хорошо знавший и любивший донью Анну.

Кто именно поместил в стену ее дома клад, Анне было понятно сразу. Когда-то ее отец, Антонио Моредо, лично пристраивал к дому дополнительное крыло, своими руками укладывая в его стены каждый камень. Никто, кроме него самого, не смог бы спрятать там этот ящик. Но откуда он взял эти сокровища? – вот что являлось загадкой. Ящик из-под патронов говорил о том, что как-то это могло быть связано со службой ее отца в армии. С которой он вернулся на одной ноге – вторая, после полученного ранения, осталась в немецком полевом госпитале.

Но почему Антонио не пустил все эти богатства на благо семьи? Они могли бы жить как герцогиня Альба, но вместо этого боролись за выживание, как большинство остальных семей Испании, пытавшихся встать на ноги в трудное послевоенное время.

Но Антонио Моредо умер в далеком 1961-м году и ничего рассказать уже не мог. А расспросить о событиях того времени в Санта-Монике сегодня, в 2015-м, кого-то другого было почти невозможно. Разве что саму Анну. Но она лишь пожимала плечами и с растерянной улыбкой говорила в привычном ей доброжелательном тоне: «Чего не знаю, того не знаю, мои милые!».

Ей верили.

Естественно, на несколько дней синьора Моредо превратилась в настоящую звезду прессы. Верная правилу никому не отказывать в беседе, она раздала около десятка интервью одним только приезжим журналистам. Не говоря о доброй половине жителей города, лично пожелавших поздравить Анну с выздоровлением и внезапно свалившимся на голову благополучием. Ну и, заодно, удовлетворить зудящее любопытство. В основном всех интересовало, как она собирается поступить с деньгами? По предварительной банковской оценке речь могла идти о 25–30 миллионах!

– Поздновато меня заметила дева Мария, да? – смеялась в ответ Анна. И отшучивалась: – Может, отдам ей обратно. Отец Паскуале¸ – так звали местного священника, – вряд ли будет против. Ну, или заменю этот чертов стул на массажное кресло. С тех пор, как меня заставили проделать в воздухе сальто, поясница побаливает зверски.

Наконец шумиха в прессе утихла. В центральной через пару дней, в местной, андалузской, через пару недель. В самой Санта-Монике – через месяц, уступив место другим, более свежим и волнующим горожан событиям. Например, кто-то повадился травить собак. Уличных и домашних – мерзавца мечтал поймать весь город. Не на шутку встревожила горожан и новость о прокладке скоростной трассы на Сьерра-Неваду, что грозило увести самых последних туристов. Происшествий, которые можно обсудить в режиме «медленного кипения» в Санта-Монике хватало всегда.

Примерно в этот момент в городе и появился человек, пожелавший убить синьору Моредо еще раз.

Глава 2. Гость с претензиями

Обычно Анна Моредо издалека слышала тех, кто приходил к ней поговорить. Но сегодня, то ли давление слишком шумело в ушах, то ли вина она сделала лишний глоток, но, что кто-то незаметно подошел и уже некоторое время стоит рядом с ней, она поняла с опозданием.

Вел себя гость при этом тихо, не произнося ни слова.

«Неместный, – подумала слепая, – а то бы уже давно поздоровался».

Общительная старуха начала разговор первой:

– Уже видели фонтан у торгового центра? Говорят, после реставрации он стал еще красивее. Садитесь только на скамеечки у восточной стороны. Там и тень от платанов, и ветерок доносит брызги. Сегодня тоже жарковато, не находите?

Невидимый гость разговора о погоде не поддержал. Одновременно Анна почувствовала, что он подошел еще ближе.

– Не понимаете по-испански? – добродушно предположила слепая. – Бывает.

Но тут гость заговорил. И, оказалось, что с испанским у него все в порядке. Разве что сам его голос был странно низок и неестественно хрипловат.

– Так это вы и есть? Та самая синьора Моредо, которой недавно повезло дважды? – услышала Анна.

– Так и есть, синьор, так и есть, – ответила она. – А кто вы? Откуда приехали?

– Для вас, синьора, – непонятно ответил гость, – считайте, что из самой преисподней.

– Вот как? В Сеуте до сих пор кто-то живет? – пошутила старуха, упомянув пользующийся дурной славой регион.

Гость сухо рассмеялся. Но то, что он позволил себе сказать сразу после этого, на шутку не походило вовсе.

– Хотите знать, кто я? – произнес он. – На здоровье. Я тот, синьора, кто сожалеет, что машина лишь слегка задела вас, а не размазала по асфальту, словно гусеницу, автомобильной покрышкой.

На несколько секунд воцарилась тишина.

– Вот как? – Анна опешила, но присутствия духа не потеряла. Ее оскорбляли редко, тем более, так неожиданно и открыто, но неженкой она не была. Лукас Окампо, например, пришедший как-то поливать ее грязью за то, что по совету Анны его невеста предпочла ему другую партию, получил тогда достойнейший отпор. – Что же, не знаю, чем я вам насолила, оставшись в живых, но вижу, вы говорите искренне.

– Вижу… Ха-ха… – невидимого Анне собеседника насмешили эти слова.

Но и тут Анна Моредо не дрогнула.

– Это фигура речи, болван. Которой я не стесняюсь, несмотря на то, что не вижу ничего, не считая кромешной темноты, уже пятьдесят с лишним лет, – с достоинством пресекла она насмехательство. – При этом, будь уверен, я точно знаю, как ты сам сейчас выглядишь. Рассказать?

– Сделайте одолжение.

– Ну, слушай, – Анна коротко прокашлялась и начала говорить. – Твое лицо скривилось от злости и стало уродливей сливы пораженной серой гнилью. До мерзости безобразным. Твои глаза, которыми ты так гордишься, находясь рядом со слепой старухой, прищурились и превратились в узкую змеиную щель. Губа вздернулась вверх, как у зверя, чующего кровь и думающего, что он загнал добычу в угол. Ничего человеческого в твоем смехе нет. Ты скалишься как животное по простой причине: ты и есть на самом деле шакал, непонятно зачем обучившийся человеческой речи. С истекающим зловонным ядом черным сердцем и липкою вонючей жижей, заменяющей тебе душу. Разложившуюся под твоей облезлой шкурой до состояния протухшей вечность назад овечьей кишки.

– Неплохо, синьора, – прокомментировал гость. – Действительно, смотрюсь, как в зеркало.

– Лучшее, что ты можешь сделать для рода человеческого, это сгинуть бесследно, ущербный сукин сын, – продолжила Анна, – чей рот полон канавной грязи, а желудок птичьего дерьма. И пусть до конца твоих недолгих жалких дней это будет самое сладкое из того, что тебе предложит судьба, сколько бы времени своей убогой жизни ты не провел, побираясь по деревенским помойкам и вылизывая загаженные мусорные баки!

Закончив, Анна услышала нечто похожее на аплодисменты одинокого зрителя. Судя по всему, грубиян был впечатлен.

– Браво, синьора! – снова раздался его хриплый голос и в нем прозвучали нотки уважения. – Я восхищен! То, что о вас говорят, видимо, правда. Вы видите… ха-ха, да… Вы видите суть вещей!

Донья Анна выслушала похвалу с непроницаемым лицом. Она и так всегда была уверена в том, что говорила, не нуждаясь в комплиментах и поощрениях. И уж тем более от таких собеседников.

– Я действительно больше зверь, чем человек, – продолжил тем временем хриплый голос. – Вы угадали. Но это не мой выбор, синьора! Таким меня сделали люди. Те самые, в принадлежности к которым вы мне отказываете.

– Мне нет дела до того… – начала отвечать старуха, но почувствовала на своей шее грубые, сильные пальцы. Незнакомец одной рукой схватил Анну за горло, а другой сжал оба ее запястья, лишив ее возможности сопротивляться.

– Дослушайте, синьора, я прошу, – прохрипел он ей прямо в лицо, заодно она почувствовала густой запах спиртного. – Поверьте, у меня есть причины быть зверем. Свирепым и не знающим жалости. И я все также продолжаю желать вам смерти. Заглядывая внутрь себя прямо сейчас, я понимаю, что это сильнее всех других моих чувств и желаний, так или иначе, с вами связанных.

Донья Анна, безусловно, сильнейшим образом испугалась, но показывать этого не собиралась.

– Я повторяю тебе: убирайся к черту, ненормальный сукин сын! – насколько могла твердо, ответила она мерзавцу. – Пока я не позвонила Эстебану Линаресу! Или еще кому-нибудь, кто не оставит от тебя мокрого места. Подонок, чью мать за версту обходят шлюхи, чтобы не подцепить дурных манер и неизлечимых болезней. В результате которых и появился на свет ты – уродливая помесь дерьма, рвоты и червивого сыра…

По всей видимости, она попала в больное место – незнакомец накрыл рот Анны ладонью и в бешенстве заскрипел зубами:

– Ни слова про мою мать! Ни слова! Иначе…

Он тяжело и глубоко задышал, по всей видимости, пытаясь успокоиться.

Наконец, незнакомец медленно отпустил запястья Анны и отнял ладонь от ее рта. Моредо поняла, что перегибать палку не стоит, иначе дело действительно может закончиться плохо. Она молчала и ждала, что будет дальше.

Он успокоился и продолжил:

– Я прочитал все твои интервью газетам, старуха. Какое наглое бесстыдство! Тебе достались чужие богатства, и ты самонадеянно строишь планы, как ими распорядиться? Ты под стать своему отцу.

– Кому? Отцу? Причем тут он? – Анна удивилась.

– Причем? – с усмешкой, в которую вернулись злость и горечь, переспросил голос. – На нем кровь, которую никогда не смыть. И на тебе она тоже, знай! И, я клянусь, она не останется неотомщенной. Придет время, и ты заплатишь мне за все.

– Я не понимаю, о чем вы говорите! Синьор? Что вы собираетесь делать? Причем тут мой отец? Объяснитесь? Эй! Ненормальный…

Но это было последним, что услышала старуха от гостя. Напрасно она прислушивалась к окружающим ее темноту звукам. Странный незнакомец пропал так же неожиданно, как появился.

Глава 3. Сильвио Саласар

Анна попробовала нашарить рукой мобильный телефон – после выхода из больницы ей подарили новый, самой последней модели, от всего города. «Надо позвонить Линаресу, – поразмыслила она. – Конечно, скорей всего это просто какой-то напившийся ненормальный, начитавшийся газетных статеек о кладе и об аварии. Но, кто знает, насколько сильно на этой жаре он двинулся рассудком…».

Телефон, к своему удивлению, Анна найти не смогла. Спустя минут двадцать на помощь к ней пришла соседка Луиза, как раз вернувшаяся с работы. Охая, она выслушала рассказ о странном недоброжелателе и сама позвонила в участок, чтобы Эстебан Линарес, как только сможет, приехал и узнал о том, что тут случилось, лично.

Ждать комиссара пришлось довольно долго, часа четыре, включившие в себя всю сиесту.

Прибывший, наконец, на место происшествия Линарес внимательно выслушал Анну и отнесся к ее истории весьма серьезно.

– Это прямые угрозы, – сделал он вывод. – Мы найдем этого мерзавца, кто бы он ни был. Подонок! Надеюсь, он ограничится украденным телефоном и гадостями, которые наговорил. Но то, что он ответит за это, донья Анна, я вам обещаю!

Эстебан Линарес возглавлял комиссариат национальной, дорожной и гражданской полиции региона уже более десятка лет и, по общему мнению, справлялся со своими обязанностями успешно. Хотя какие в городке, подобном Санта-Монике, могу быть проблемы? В основном, это заблудившиеся в горах туристы, мелкое пьяное хулиганство, да обеспечение порядка на дорогах. Для решения любого вопроса хватало сил единственного участка – шестерых полицейских под началом сержанта по имени Серхио Бунимара. Для случаев, выходящих из ряда вон, вызывались дополнительные силы из Севильи, но делать этого комиссар не любил, предпочитая во всем, что происходит в его родном городе, разбираться самостоятельно.

С чего начать поиск злодея комиссар пока не представлял. Туристов в Санта-Монике в данный момент находилось не менее сотни, и найти среди них именно того, кто угрожал Анне Моредо, было не так-то просто. К тому же снова проявил себя травивший собак душегуб. По какой-то причине теперь этот мерзавец переключился на птиц и рыб. Полтора десятка скворцов и соек отдали богу свои маленькие птичьи души на окраине города. А также в одном из окружающих город прудов подозрительным образом передохла вся форель. Мэр требовал немедленных действий – жители Санта-Моники обожали животных, и подобное преступление вызывало самое настоящее негодование.

Те, кто знал главу полиции хорошо, понимали, что он в затруднении. Хоть и нет ничего банальнее комиссара, пытающегося бросить курить, но в случае с Линаресом все обстояло именно так. Курил он с малолетства, будучи в свое время одним из наименее послушных шалопаев Санта-Моники. Затем закрепил эту дурную привычку в армии, где смолил каждый, да и последующая служба в полиции, с изматывающими ночными дежурствами, не способствовала избавлению от нее. Только возраст и накопленная вместе с ним мудрость, диктующая избавляться от всего, что не можешь контролировать, заставила комиссара отказаться от никотина. Это было нелегко. Трубку он продолжал носить с собой, и как раз по ней-то и можно было делать предположения о его душевном равновесии.

Если Линарес нервничал, рука его не покидала карман пиджака, стискивая там успокаивающую знакомыми контурами трубку. Если же он был близок к отчаянию (по работе почти никогда, другое дело дома – во время домашних скандалов, которые бывают у каждого) табачная трубка, пусть и не зажженная, занимала свое прошлое место – между прокуренными комиссарскими зубами.

Пока комиссар, тиская в кармане свой табачный амулет, думал, как подступиться к делу Моредо, судьба неожиданно облегчила выбор действий. Позвонил мэр Санта-Моники – Эмилио Мануэль Хорхе Ортега. Оба (и комиссар, и глава города) были знакомы друг с другом с самого детства. Как и многие в Санта-Монике они общались по-дружески, без церемоний.

– Эстебан… дружище… срочно……ое участие! – булькая некачественной связью, попросил мэр. – Мне… заниматься самому… время… с… инвесторами! Пожалуйста… приезжай!

– Конечно, – ответил Линарес, обрадованный тем, что звонок не связан с отравлениями. – А что случилось, Эмилио?

Слава богу, связь на время стала нормальной:

– Появился человек, заявляющий, что имеет права на клад в доме Моредо!

– Вот как! – комиссар даже присвистнул. – И что же он? Давно в городе?

– Говорит… – трубка снова захрюкала так, что не было возможности разобрать ни слова.

– Что с твоим телефоном? Ладно, не отвечай, – глаза Эстебана Линареса зажглись охотничьим блеском. – Не отпускай его никуда, ни в коем случае! Сейчас я буду.

Комиссар завершил звонок.

– И оставлю от него мокрое место, – добавил он, сжав в воздухе кулак. – Как от гусеницы раздавленной автомобильной шиной. Так он сказал, донья Анна? Ну, пусть ему поможет дева Мария.

Спустя то небольшое время, которое необходимо, чтобы на максимальной разрешенной законом скорости добраться от дома Моредо до мэрии Санта-Моники, в кабинете Эмилио Ортеги разыгралась следующая сцена.

– Идите вы к черту, комиссар! – повышенным, но при этом растянутым и ленивым тоном отпустил в адрес Линареса реплику некий чрезвычайно уверенный в себе синьор. Примерно шестидесятилетнего, или чуть больше, возраста, с чрезвычайно нездоровым цветом лица. Одет он был в легкий светло-бежевый костюм, со старомодной широкополой шляпой в тон.

Гость вальяжно развалился в кресле для посетителей и мелкими глотками пил из высокого стеклянного стакана воду.

– Никуда я не поеду. С какой еще стати!

Синьор в бежевом представился, как Сильвио Саласар. Из вещей при нем был потертый по углам рыжий кожаный портфель. Приехал Сильвио, по его словам, из Мадрида утренним автобусом и, в ожидании, когда будет не слишком рано беспокоить мэра, прикорнул на лавочке в одном из затененных городских сквериков. А затем прямиком отправился в мэрию – заявить о своем праве на сокровища.

Эстебан Линарес, в чьей душе все еще кипело возмущение, вызванное нападением на донью Анну, верить на слово бесцеремонному хлыщу не собирался.

– Ну, вы же отрицаете, что говорили с Анной Моредо? – настаивал комиссар. – Так, давайте, проверим это на месте, в ее присутствии? Чего вы боитесь, раз это были не вы?

– Уверяю вас, ничего! Ваша сумасшедшая старуха может утверждать что угодно, – Саласар допил воду и поставил стакан рядом с графином. – Видимо ей напекло голову у дороги, возле которой она просидела весь день! С какой стати это значит, что теперь, по щелчку ваших пальцев, я должен…

– Откуда вы знаете, что она сидит у дороги? – попробовал зацепиться комиссар. – Это были вы! Вам просто стыдно признаться в таком наиподлейшем поступке…

– О боже! И это ваш комиссар? – гость закатил глаза, и вместе с креслом развернулся в сторону мэра. – Серьезно?

Ортега, сидящий за своим рабочим столом и почти не участвующий в разговоре, отреагировал пожатыми плечами: мол, что ж тут поделаешь?

Словно капризная театральная дива Сильвио издал страдальческий вздох и цокнул языком. После чего «с невероятным усилием» поднял с пола свой портфель и уложил его плашмя на колени. Щелкнув хромированным замком, Саласар вынул из портфеля прозрачную папку с как попало уложенными в нее газетными вырезками, наклеенными на листы бумаги.

– Нате, смотрите! – протянул он папку Линаресу. – Это статьи журналистов, больше десятка. Там все о вашей Анне, заграбаставшей мой клад. И о том, как она проводит все свои дни, там тоже есть. И о деталях аварии. А также там фотографии драгоценностей – которые меня к вам и привели. Я уже рассказывал.

– Расскажите, пожалуйста, еще раз, – попросил мэр Ортега, – для синьора комиссара, синьор Саласар.

Гость отложил портфель и достал из внутреннего кармана пиджака несколько черно-белых фотографий – довольно старых, пожелтевших, с загнутыми и оторванными уголками.

Обращаясь с полицейским, будто с пятилетним ребенком, одно фото гость сунул прямо комиссару под нос.

– Это колье моей бабки, – произнес он медленно, с расстановкой, – по линии матери. Точно такое же находится среди украшений, найденных в доме вашей чертовой Моредо.

Гость забрал у комиссара обратно свою папку, порылся в ней и вынул из нее вырезку со статьей, в которой была фотография сокровищ. Поставив ее рядом со снимком своей родственницей, он ядовито осведомился:

– Ну, видите? Или вам нужно проконсультироваться с телескопом Хаббл?

Линарес промолчал.

На самом деле, категорически утверждать что-либо было трудно. На снимке из кармана гостя действительно была женщина, в возрасте, лет пятидесяти минимум, в темном бальном платье, какие были в моде в довоенные времена. И на ее груди висело нечто – скорее всего колье. По форме сильно напоминающее одно из тех, что были обнаружены в патронном ящике. Но ручаться за это на сто процентов вряд ли было возможно – снимок был старый, потрескавшийся и потемневший, и не совсем четкий.

Гость, тем не менее, в своей правоте был уверен на сто процентов.

– Думаю, остальные украшения также принадлежат моей семье, – заявил он и попросил мэра. – Можно мне еще воды?

Ортега живо исполнил просьбу, наполнив стакан гостя до краев. Саласар тут же осушил его более чем на половину.

– Проклятый диабет. Вместе с вашей чертовой жарой они доконают меня окончательно.

– Но как эти сокровища попали в дом к Моредо? – спросил Линарес.

– Понятия не имею, сами выясняйте, – с достоинством, граничащим с чванством, ответил Сильвио и водрузил на голову свою светло-бежевую шляпу. – Когда-то мы были довольно богатой семьей, но гражданская война все перевернула. Дед, к несчастью, выбрал не ту сторону конфликта. Его расстреляли, да и вся остальная семья сгинула. Имущество конфисковало правительство Франко – по крайней мере, мы были в этом уверены. Моя мать осталась одна, в полной нищете. Вот она.

Саласар показал еще одно фото – это был групповой снимок. По центру на стуле с высокой резной спинкой сидела та самая дама с фотографии с колье, только еще немного постаревшая. Справа от нее расположился статный аристократического вида мужчина в костюме. Под руку с ним стояла красивая молодая женщина – с девочкой лет восьми. С другой стороны к спинке стула прильнула улыбающаяся, самая свободная на фото, девушка семнадцати-восемнадцатилетнего возраста, внешними чертами похожая на всех лиц женского пола на фотографии сразу. На нее и показывал пальцем гость.

– А это бабушка и семья тетки: ее муж и дочка, моя кузина, – пояснил он также и про других. – Никого в живых. А вот она отдельно.

Саласар показал еще одно фото матери – на нем девушка была одна, с букетом весенних цветов.

– Покинуть страну ей было не на что. Мама выживала. Не спрашивайте от кого, но появился на свет я. Она умерла, когда мне было всего восемь. Но я помню ее рассказы: о жизни нашей семьи до всех этих событий. Будь они прокляты. Я вырос в детском доме, сам встал на ноги, и все, что мне оставалось, это бережно хранить память о матери и остальной семье. Несколько фотографий – вот все наследство, что мне досталось. Но бог есть на свете! Фамильные драгоценности нашли меня, и по праву они принадлежат мне, как единственному наследнику!

Такая история не могла оставить равнодушным. Линарес сменил комиссарский тон на более гостеприимный – в конце концов, он тоже был одним из горожан Санта-Моники, со многими, определяющимися этим фактом, чертами характера.

– Хорошо, синьор, – сказал он Сильвио. – Мы примем все к сведению и во всем постараемся разобраться. А сейчас, позвольте, я отвезу вас в ваш отель.

Гость расправил плечи и высокомерно произнес фразу по идее исключающую высокомерие:

– Отель мне не по карману.

– И? – не понял комиссар.

– Думаю, ваш город должен раскошелиться. В виду того, что… Я оплачу все позже, когда мы разберемся с наследством.

«Надо же. Уже тратит деньги, о которых пока всего лишь прочел в газетах», – подумал про себя Линарес.

Но вслух сказал другое:

– Это, я думаю, не проблема. Минутку.

Комиссар подошел к мэру и перебросился с ним парой фраз – шепотом, так, чтобы гость не слышал. Ортега кивнул и, улыбаясь, обратился к Саласару.

– Город оплатит вам жилье, синьор, – пообещал он. – Добро пожаловать, и чувствуйте себя как дома.

– На первое время, пока мы не разберемся что к чему, – вставил Линарес. И снова предложил: – А сейчас, позвольте, я все-таки отвезу вас в отель. Это все ваши вещи?

Прощаясь, мэр искренне поблагодарил друга за то, что тот взял на себя труд разобраться с визитером. Времени у него самого, из-за постоянных встреч с потенциальными инвесторами, действительно было в обрез. Чертова трасса, идущая в обход Санта-Моники, грозила уничтожить город, с которым не справились ни гражданская, ни мировая война, ни голод, ни политика.

– А тут еще этот чертов телефон! – пожаловался Ортега. – Надо все-таки запретить Фернандес, – мэр говорил о своей секретарше, – приводить на работу детей. Диего, мелкий засранец, сунул мою Нокию в стакан с молоком, представляешь?

Комиссар рассмеялся – мэр города, жалующийся на трехлетнего мальчишку, выглядел нелепо.

– Послал ее за новым, – вздохнув, Ортега вытер со лба пот, – а пока мучаюсь. Не дай бог, пропустить из-за этого выгодное предложение!

Линарес, которому не сильно понравился приезжий – с замашками кинозвезды, но при этом не способный оплатить койку в отеле – решил все же попробовать вывести его на чистую воду. То, что Сильвио рассказал об истории своей семьи, в целом совпадало с тем, о чем упоминал в своих угрозах напавший на Анну подлец. Грех было не воспользоваться такой ситуацией.

Тщательно наблюдая за гостем в зеркало заднего вида, комиссар повез его в гостиницу невероятным крюком – цепляющим по своему маршруту и улицу, на которой проживала донья Анна. Если Саласар там уже бывал, он должен был себя выдать.

Линарес припарковался прямо перед домом Анны и внимательно смотрел на Сильвио, ожидая от него какой-либо реакции.

Гость тем временем беспрерывно исторгал недовольство, но по несколько другому поводу:

– Конечно, я не рассчитывал на президентский номер, но селить себя на таком отшибе тоже не позволю! – громко ворчал он, вылезая из машины. – Если отель менее четырех звезд, лучше сразу развернемся и поедем в центр. Я своими глазами видел там что-то со спа… Это что?

Вопрос он задал, наткнувшись, наконец, глазами на Анну Моредо.

– Вы все-таки привезли меня сюда? Это же она? Та слепая?

– Вы ее узнали? – отреагировал Линарес. – Видимо тоже по фото в газетах? Замечательно.

– Именно так! И я предупреждаю, комиссар, что вам это с рук не сойдет! По-моему, я ясно дал понять, что не имею никакого отношения к тому, что случилось с вашей… с этой… с этой синьорой!

– Донья Анна? – Линарес обратился к старухе. – Вы не узнаете его?

– Трудно сказать, Эстебан, – ответила слепая. – Говорит он по-другому, это точно. У того голос был низкий, и хрипел он, словно напившийся уксуса самоубийца. Этот же визжит, как пожарная сирена. Он может подойти поближе?

Линарес произвел приглашающий жест.

– Синьор, раз уж мы здесь, и вам, как вы утверждаете, все равно нечего бояться…