Текст книги "Сокровища Анны Моредо"

– Какие сведения? Я ничего не знаю!

– Члены вашей семьи, – продолжил комиссар, – погибли при аресте мужа вашей тети, сестры вашей матери. Он являлся одним из главных лиц подполья, не сдавшегося режиму Франко. Вот эти бумаги. Они все погибли, оказав сопротивление патрулю жандармов, которые проводили в их доме обыск.

Комиссар повернулся к Анне Моредо и произнес с большим сожалением:

– В этот патруль входил и ваш отец, Анна.

– Это… Это неправда… – произнесла она растерянно.

– Увы, – ответил комиссар с искренним сочувствием. – Об этом говорят факты.

Сильвио налил очередной стакан воды (Фернандес успела выйти в коридор и заново наполнить графин из кулера) и выпил его залпом.

– Получается, что ее отец убил моих родственников и после этого обокрал их? – произнес он.

– Я ничего этого не знала, – сказала Анна. – И я не верю в это все равно. Это ошибка!

– Не волнуйтесь, – попробовал успокоить ее мэр Ортега. – Я уверен, вас никто ни в чем не посмеет обвинить.

– А посмеет… – комиссар снова обернулся к Саласару. – Будет иметь дело со мной. Сильвио! Отпираться нет смысла, ваше имя стоит под полученными запросами. Вы получили их и отправились к донье Анне с угрозами.

– Но голос был не его, Эстебан, – возразила слепая.

– Конечно, это был не я! И пахну я по-другому! Вы помните, Анна?

– Ну, или вы кого-то наняли, – ответил комиссар. – Ну? Будьте мужчиной, признайтесь!

Линарес с презрением глядел на пойманного им на лжи, совершенного растерявшегося претендента на сокровища.

– Ну, или он не настоящий Сильвио Саласар, – прозвучал вдруг от распахнутых дверей низкий, сильно хрипящий голос. – И не имеет на эти утопленные в невинной крови сокровища ни малейшего права!

Часть вторая
«1939-й»

Глава 1. Выезд на арест

Жандармов в послевоенном Мадриде не особенно любили – но где и когда их любили вообще? Пойти в рядовые Национальной гвардии молодому Антонио Моредо пришлось – вынудили обстоятельства. И не хватало обычной работы, за которую платили бы хоть какие-нибудь деньги, и, все ж таки, у него появилась девушка, жениться на которой он давно мечтал. А кто отдаст за него одну из первых красавиц Андалузии, явись он за ней с карманами, в которых гуляет ветер? Служба должна была поправить дела.

Все мысли Антонио были устремлены в будущее. Он мало задумывался над тем, как живет сегодня, и вообще не думал о том, что было с ним и всей его страной чуть ранее. Гражданская война, бешеным быком пронесшаяся по Испании, его родные края, горную часть Андалузии почти не затронула. Были в Санта-Монике те, кто сочувствовал республиканцам и высказывался «за свободу». Были и такие, кто выступал за фалангистов Франко и его «железный порядок». Но, в целом, большинство горожан больше были преданы друг другу, чем каким-либо политическим идеям. 1-го апреля 1939-го года генерал Франко объявил себя единоличным правителем Испании, и спорить с ним, к тому времени, не было сил даже у категорически с таким положением дел несогласных.

Антонио Моредо в тот год исполнилось восемнадцать. Рано осиротевший, не имевший ни братьев, ни сестер, он не был привязан ни к какому-либо месту, ни к какой-либо профессии. Полиция же нужна всегда, при любых властях и режимах – дальновидно рассудил он. К тому же через родственников матери подвернулась возможность устроиться в столицу, где платили немного больше. Так он и оказался в расположенных в получасе езды от Мадрида казармах, в полицейском отряде Национальной испанской гвардии.

Служба проходила спокойно. Солдат возили в город на патрулирование, где они следили за порядком, и изредка вызывали для поддержки более-менее крупных полицейских операций. Вроде облав на контрабандистов или поисков беглых республиканцев, не пожелавших сложить оружие. Все остальное время проходило либо в муштре, либо в нехитрых солдатских развлечениях. Таких, как карточные игры или бесконечные рассказы о том, кто где родился и каким образом оказался здесь.

В карты совершенно неазартный Антонио не играл, а вот беседовал с удовольствием. Значительно чаще, правда, слушая, чем рассказывая. Особенно ему были интересны люди, повидавшие на своем веку больше, чем он (то есть почти все в казарме, на самом деле).

Не все, например, относились к политике, так же спокойно как он.

– Я бы поджаривал этих свиней заживо!

Так высказывался о республиканцах рядовой Рауль Пако. С ним Антонио общался больше всего – их койки стояли напротив друг друга.

– Чтобы их визги слышала вся Испания – от Герники до Барселоны!

Рауль Пако был старше Антонио года на три, он успел повоевать за Франко, в составе Гражданской гвардии, примкнув к наваррской армии Алонсо Веги перед взятием Бильбао, столицы страны басков. Позже, он был и среди тех, кто 28-го марта 1939-го года вошел в уже не оказывавший сопротивления, уставший от войны Мадрид. Пако так и остался тут, в звании рядового Национальной гвардии, и считался одним из самых опытных полицейских всего отряда.

Податься после войны Раулю было некуда. Все известные ему родственники, по словам Пако, были на том свете, еще с тех пор, как ему исполнилось десять. И не только они. Приютивший Рауля, после смерти его родителей, священник был повешен. Его убили во время кровавых чисток правого террора, в начале 30-х охватившего в очередной (и далеко не последний) раз обезумевшую Испанию.

– Сначала вонючие республиканцы отобрали все у моей семьи, – рассказывал Пако у костра, вокруг которого по вечерам собирались солдаты. – Потом у того, кто оказался ко мне добр. Безобидный священник. Падре. Отец Алонсо, святой человек, у которого никогда не было больше, чем необходимо для самой скромной жизни. При этом он, ставший совершенно нищим, все равно продолжал давать нам свой кров, делился с нами пищей, учил нас и воспитывал, как своих детей. Но они пришли снова и на этот раз убили его.

Антонио и другие молодые солдаты слушали рассказы Рауля с замиранием сердца, словно это была захватывающая книга.

– Они подвесили его на языке церковного колокола, вниз головой, и он висел там, пока не сдох, – продолжал Рауль, прикуривая следующую сигарету от окурка предыдущей. – А знаете, почему? Потому что ублюдки прочитали в столичной газете, что монахи угощают детей отравленными конфетами. Отец Алонсо, отравленными конфетами!..

Это было правдой. Не то, что священнослужители травили детей, а то, что такой нелепый и страшный по своим последствиям вымысел действительно появился в мадридской печати. Как лесной пожар он мигом распространился по стране, уничтожив в своем огне немало имевших отношение к церкви, и, естественно, ни в чем не повинных, людей.

– Пришли и убили, – говорил Пако, и языки пламени плясали в его зрачках. – Человека, которых посвятил свою жизнь богу и нескольким детям, которых он спас от голодной смерти. И я, мальчишка видел это своими глазами. Конечно, как только мне представилась возможность, я взял в руки оружие и пошел их убивать. И не ищите жалость к ним в моем сердце. Она болтается на той веревке, которую они подвесили к колоколу.

Рауль [1]1
  Рауль (этимол., древнегерм.) – волк.


[Закрыть] до страшного соответствовал своему имени – он был похож на волка и внешностью и повадками. Поджарый, пружинистый, постоянно рыскающий по сторонам быстрыми цепкими глазами, в которых, почти никогда не уступая место ничему другому, жила видная всем хладнокровная злость и жестокость. Даже уши у него были чем-то похожи на волчьи – острые и прижатые к черепу – словно постоянно к чему-то прислушивающиеся.

Но к своему соседу, молодому Моредо, он относился хорошо. Как-то ночью, проснувшись в казарме, Антонио заметил вора, пытавшегося стащить сигареты с тумбочки Пако. Воскликнув, он разбудил напарника, и тот отмудохал вора так, что другим солдатам пришлось вмешаться, чтобы Рауль не забил беднягу до смерти или не покалечил.

После того случая Рауль проникся к Антонио своеобразной симпатией.

– Я ничего не забываю, – процедил он тогда сквозь хищные, желтые от постоянного курения, зубы.

И его звериному, животному оскалу страшно было не поверить.

Рауль взял Антонио под опеку. Учил его основным вещам солдатского и полицейского быта, подсказывал, если тот ошибался, защищал, если возникала такая необходимость. Рауль, при этом, не сильно нравился Антонио – уж слишком он был безжалостным и жестоким. Совсем не таким, как сам Антонио, воспитанный, как большинство молодых людей в Санта-Монике, в добродушии ко всем окружающим. Но не чувствовать благодарность за заботу молодой Моредо не мог – это было бы тоже не в его характере. Так что, спроси Антонио в тот момент, кто твой лучший друг, он совершенно честно, без колебаний ответил бы: «Конечно, Рауль Пако! Какие тут могут быть вопросы?».

Безжалостная натура бывшего солдата Франко рано или поздно должна была себя проявить. То утро после завтрака солдаты, свободные от нарядов, проводили в казарме – прячась от уже вступавшего в свои полуденные права жирного жаркого солнца. Срок службы многих из них уже подходил к концу, солдаты пересчитывали накопленное жалование и строили планы. Кто-то собирался продолжить службу, еще, по крайней мере, на год, как Антонио, чтобы подкопить чуть побольше деньжат перед тем, как вернуться домой. Кто-то хотел попробовать себя в другом, более подходящем для мирного времени деле. Кто-то планировал завести семью. Кто-то не знал, что будет делать, и откладывал решение на самый последний момент.

Рауль Пако относился к последним.

– Быть фараоном я больше не хочу, Антонио. Хватит с меня начальников, – рассуждал он, лежа с зажженной сигаретой на жесткой казарменной койке. – Да и сама Испания… Чертова страна. Ненавижу. Здесь, мне сдается, тоже делать нечего. К тому же тут все больше смердит войной.

– Чем-чем? – переспросил Моредо, в это время он писал письмо невесте, и по этой причине был не слишком внимательным собеседником.

– Войной, – повторил Пако, выпустив струю дыма. – Той, что только что закончилась. Но еще сильней воняет той, которая скоро начнется.

– Начнется война? Рауль, ты что? – рассмеялся Антонио. – Я думаю, все навоевались.

– Угу… – Рауль вместо ответа сделал затяжку и, еще раз выпустив дым в потолок, проворчал: – А может взять свою бабу и рвануть с ней куда-нибудь в Америку? Поедешь со мной в Америку, Антонио? Баба-то из тебя явно лучше, чем полицейский…

Находившиеся рядом сослуживцы заржали, да и сам Антонио рассмеялся. Такие остроты в казармах звучали часто, на них никто не обижался.

Беседу о недалеком будущем прервал появившийся в дверях капрал. Он мигом оглядел находившихся в помещении и отрывисто пролаял:

– Пако! Моредо! Торрес! Мигель! Сезар! С оружием, за мной. Едем на арест. Политический.

Антонио в своем письме находился как раз на месте, где «скоро встретится со своей любимой».

Как известно, желаешь к вечеру попасть под грозу, хвались с утра хорошей погодой.

Не закончив письма, Антонио вместе с другими солдатами выскочил из казармы, где их уже ждала грузовая машина.

Выезды на аресты скрывающихся республиканцев были делом обычным, хотя, к тому времени, уже довольно редким. У большинства хватило ума укрыться у басков или в Валенсии, а то и бежать во Францию или Африку. Но время от времени их продолжали отыскивать даже в самом Мадриде.

Это были те, кто, не желая признавать поражения, все еще сохраняли надежду на реванш. Если, в конце концов, он получился у Франко, в то время как все уж были уверены, что республика пришла навсегда, почему бы не попробовать провернуть жернова этой мельницы на еще один оборот?

Но слишком много бед принесли эти игры стране, и мутившим эту воду в третий раз мало кто оказывал поддержку. На них доносили, гнали прочь, а иногда даже самостоятельно задерживали и жестоко расправлялись. Чем с удовольствием пользовался режим: одержавшие победу добивали врага везде, где находили. Маломальского подозрения в нелояльности хватало, чтобы отправить человека за решетку. Опасным фигурантам давали сроки, которые гарантировали, что из тюрьмы они не выйдут никогда. А самых, с точки зрения режима, опасных, вообще ставили вне закона. С ними было разрешено не церемониться – суд все равно приговорил бы их к расстрелу, так что…

В общем, выезду по такому поводу никто не удивился. К своим семьям революционеры привязаны, как и обычные люди. Патруль из пяти вооруженных карабинеров, капрала и руководящего ими лейтенанта выехал на арест очередного бунтаря, обнаруженного в результате слежки за его родственниками.

По адресу, указанному в ордере, обнаружился большой богатый дом из пяти каменных этажей. В самом центре Мадрида – из окна на лестничной площадке, по крайней мере, были видны обе башенки собора Сан-Исидро. Насколько Антонио был в курсе, в столице такие дома или целиком принадлежат какой-то из аристократических семей, или же они живут в них, снимая по целому этажу сразу.

Парадоксально – но именно владельцы роскоши нередко становились самыми пламенными революционерами, жертвующими своими жизнями и состояниями, чтобы изменить судьбы людей куда беднее их.

Стараясь не бряцать амуницией, наряд поднялся на верхний этаж, где располагалась интересующая их квартира. Дверь было решено ломать без излишних любезностей, в виде предупреждающего стука или звонка. Что, как скоро выяснилось, оказалось ошибкой – старинная дверь, вырезанная из цельного тяжелого дуба, оказалась крепка, поддалась не сразу и отняла у солдат много времени.

Наконец, жандармы, возглавляемые держащим наготове револьвер лейтенантом, с грохотом ввалились в прихожую. На пороге комнаты, следующей за прихожей дальше, их спокойно ждала женщина лет тридцати пяти-сорока в длинном черном платье, застегнутом до самого подбородка.

– Полиция! – объяснил лейтенант то, что можно было не объяснять. – Сеньора, мы должны осмотреть вашу квартиру.

Женщина посторонилась, и лейтенант с солдатами прошли внутрь.

Комната оказалась сквозной гостиной, через нее можно было пройти в длинный и широкий коридор, украшенный висящими на стенах картинами, парой бронзовых статуй на гипсовых постаментах и несколькими раскидистыми пальмами в кадках. Из коридора расходилась анфилада комнат – около пяти или шести. Двери во всех комнаты были закрыты.

Кроме женщины в черном платье в проходной комнате также находилась дама постарше, с похожими чертами лица, видимо, ее мать, и девочка-подросток, лет двенадцати, тоже на нее похожая, вероятно, ее дочь. Испуганные, с побледневшими лицами они сидели на диване, стоящем вдоль длинной, перпендикулярной окнам, стены, и с трудом пытались сохранить присутствие духа.

– Вы сломали дверь! – сказала женщина в черном громко.

– Обыскать все комнаты, – не отвечая ей, приказал лейтенант, и солдаты, под предводительством капрала, отправились исполнять приказания.

Немного робея, они разошлись по этой огромной квартире, богаче которой большинство из них в жизни не встречало, тщательно осматривая все ее комнаты. Заглядывая во все их закоулки: за портьеры, под скатерти столов, в шкафы, камины и под кровати.

Пако и Антонио делали то же самое, но в той комнате, в которой собрались ее жильцы.

– Где он? – задал вопрос лейтенант. – Пусть сдастся, ему же будет лучше.

– Не понимаю, о ком вы говорите – с достоинством ответила женщина в черном платье.

– Не понимаете? Ну-ну… – лейтенант усмехнулся.

– Ушел через окно, зараза! – подал голос капрал из соседней комнаты. И потом появился в дверях с уточнением: – Пока мы ломали двери.

Через окно действительно можно было сигануть на крышу соседнего дома – он был на этаж ниже.

– Вон он! – вдруг воскликнул Антонио неожиданно для себя самого.

Он первым увидел в окне бегущего по крышам человека, оглядывающегося назад на окна своего дома.

– За ним! Живо! – дал приказ офицер. – Двое на крышу, двое вниз. Капрал! Еще двоих оставить тут, стеречь женщин.

– Есть! – ответил капрал. – Пако, Моредо, остаетесь здесь. Торрес, со мной на крышу. Мигель и Сезар, с лейтенантом вниз!

Двое солдат, спрыгнув в окно, побежали за беглецом по крышам. Офицер и двое других помчались перехватывать его с земли. Антонио и Пако остались сторожить двух женщин и ребенка.

Глава 2. Саквояж

Стараясь не выглядеть полной деревенщиной, Антонио исподтишка рассматривал дорогую обстановку гостиной. Для него, мало чего видевшего в жизни, тут все вызывало интерес и восхищение. Старинная мебель, явно изготовленная лучшими мастерами своего дела. Светящийся тусклым блеском паркет, на который было жалко ступать солдатскими сапогами. Картины в золотых рамах – с похожими друг на друга лицами, видимо, фамильные портреты. Отдельно очень хотелось потрогать обои – ощутить своею кожей тепло их атласной ткани, почувствовать ладонью шершавую неровность этих удивительных узоров, покрывающих стены от пола до самого потолка. Если бы не присутствие хозяев квартиры, Антонио бы точно не удержался.

На Пако же вид чужого богатства подействовал по-другому.

– Живете в роскоши, а все равно недовольны, – усмехнулся Рауль. – Вот чему я удивляюсь! Франко таким, как вы, вернул все. Собственность, деньги и все остальное, что у вас забрала республика. Чего вам не хватает?

Ему никто не ответил. Женщина в черном угрюмо смотрела в окно, девочка, которую она обнимала за плечи, вниз, на пол. Старуха, похоже, шептала про себя молитву. Это тоже задело Пако.

– Кто я такой, чтобы говорить со мной, так? – процедил он сквозь зубы. – Ну, ну! Когда вашего беглеца поднимут на штыки или всадят ему с тротуара пулю в задницу, думаю, ваши рты разомкнуться. Будете на коленях ползать, лишь бы и с вами не приключилось того же самого.

– Мама… – не выдержав, заплакала девочка.

Антонио промолчал. Ему, конечно, не нравилось, что говорил напарник, но что он может ему возразить, он тоже не представлял. Пусть болтает, ничего. Пако, бывало, говорил мерзости и похуже.

– Что это? – прохаживающийся по комнате Рауль вдруг остановился и заглянул под стол, почти до самого низа укрытый длинной узорной скатертью.

Ему снова никто не ответил. Мать еще крепче прижала к себе ребенка, а пожилая синьора, не открывая глаз, продолжила свою молитву. Казалось, одному Антонио было интересно: что же там такого нашел Рауль?

Между тем Пако вытащил из-под стола большой, и, судя по всему, тяжелый дорожный чемодан. Потом еще один.

– Спорю на что угодно, шкафы в соседних комнатах пусты, как субботние карманы пьяницы. Собирались бежать всей семьей? Антонио, мы пришли вовремя!

Рауль рассмеялся и наклонился к женщине в черном:

– Не повезло? Бывает. Посмотрим, что тут.

Пако раскрыл один из чемоданов и вывалил все, что в нем было, на пол. Затем то же самое проделал с другим. Раздался глухой стук – кроме одежды из второго чемодана на паркет, очевидно, выпало нечто тяжелое.

Рауль присел и запустил руку в вещи. Лицо его просветлело от радостного удивления.

– Смотри-ка, Антонио! Как хорошо, что я догадался продолжить обыск! Оружие!

Из тряпок Пако выудил черный, вороненый револьвер – именно он так громко стукнулся о половые доски.

Рауль взвесил оружие на руке.

– Опасная штука, сеньора, – произнес он, обращаясь к хозяйке квартиры. – Знаете, как с ней обращаться? Примерно из такой вашему муженьку влепят пулю в лоб или затылок за предательство отечества.

Женщина, наконец, не выдержала:

– Имей я возможность влепить ее вам, я бы ей мигом воспользовалась. Клянусь!

Пако расхохотался.

– Я тоже! – крикнула девочка, и это рассмешило Рауля еще сильнее.

Старуха прижала девочку к себе, шепча ей на ухо успокаивающие слова:

– Не надо, милая. Не говори с ними.

Улыбка не покинула лицо Рауля, но стала жесткой и злой.

– Я прекрасно знаю, таких, как вы, синьора. Вы только говорить горазды. Убивать и проливать кровь своими руками, вы подстрекаете других. У кого нет ни герцогов, ни маркизов в родословных. У самих вас кишка тонка, – Рауль смачно сплюнул прямо на блестящий паркет. – Чистоплюи. Именно поэтому вы войну и проиграли. Лови!

Неожиданно он бросил револьвер прямо на колени девочке.

– Можешь попробовать в меня выстрелить!

– Что ты делаешь, Рауль? – Антонио машинально перевел дуло своей винтовки на ребенка.

– Помолчи, Антонио. Все равно ничего не будет. Ну? – Пако обратился к девочке. – Я жду. Или вы, сеньора?

Женщины и девочка сидели без движения. Хотя Антонио и показалось, что руки их слегка подрагивают – возможно, от желания попробовать схватить оружие.

– Я так и знал, – презрительно произнес Рауль, – вы даже не попытаетесь. Овцы.

Забрав револьвер с колен вздрогнувшей от его прикосновения девочки, Пако швырнул его на стол и снова углубился в исследование вещей из чемоданов. Не найдя больше ничего интересного, он заглянул под стол еще раз.

– Ах, это не все? Ну-ка!

Пако достал из-под скатерти небольшой аккуратный чемоданчик – светло-коричневой кожи, почти новый, не потертый, оббитый по углам изящными латунными вставками.

– Черт побери, тяжелый. Что у вас тут? Гранаты? Или разобранный пулемет?

Рауль вывалил содержимое саквояжа на середину стола. И замолчал, застыв на месте с раскрытым ртом.

Потерял дар речи и Антонио. Оба полицейских, выпучив глаза, таращились на то, что вывалилось из саквояжа, в полнейшем изумлении.

– Все это… у вас… конфискуют, – хрипло прошептал Рауль.

На покрытом кружевной скатертью столе внушительной горой, как магнитом притягивающей взгляд, лежали невероятные золотые украшения, целая россыпь драгоценных камней, темные старинные монеты, броши, перстни и несколько ниток белого, как слоновья кость, жемчуга. А также аккуратно перевязанные, увесистые пачки денег – республиканские песо, доллары и песо нынешнего времени.

– Украдут, ты хотел сказать, грязный вор, – негромко ответила женщина в черном – при этом даже не глядя на него.

– Кто бы говорил, – ответил Рауль, постепенно приход в себя. – Это же такие, как вы обещали всем свободу. Равные права. Справедливость. Призывали отдавать за нее свои жизни и забирать чужие. А на самом деле? Набили золотом чемодан и собрались за границу. Куда интересно? В Америку? Нет?

Речь Пако прервал Антонио, взглянувший в это время в окно:

– Смотри, Пако! Они загнали его в угол!

Женщины и девочка вскочили с дивана. Пако направил на всякий случай на них свою винтовку, но сам бросил взгляд туда же, куда они – в окно. Там, на фоне башен Сан-Исидро, как на сцене, разворачивалась драма. Беглец, мужчина лет сорока пяти, которого все-таки настигли солдаты, стоял на самом краю крыши – и в него целились жандармы. Бежать, по всей видимости, ему больше было некуда.

– Попался, – удовлетворенно крякнул Пако.

Девочка заплакала. Мать обняла ее, а старуха вновь принялась молиться – уже в полный голос.

Над ружьями солдат появилось облачко дыма. Спустя мгновение до комнаты долетели звуки выстрелов.

– Нет! Я прошу! – воскликнула хозяйка.

Беглец, зашатавшись, схватился руками за грудь и, завалившись на бок, рухнул вниз, на мадридскую мостовую.

Женщина в черном взвыла:

– Будьте вы прокляты! Будьте вы прокляты! Твари! Жестокие и бесчеловечные твари!

Пако передернул затвор и с нескрываемым злорадством приказал:

– Назад! Отойти от окна. Всем сесть на диван!

– Ублюдки, которым всегда всего мало. Убийцы! Вы никогда не напьетесь чужой крови, никогда не утолите эту мерзкую жажду. Будьте вы прокляты! Будьте вы прокляты!..

Держа винтовку одной рукой, с указательным пальцем на курке, второй Пако схватил женщину за предплечье и грубо швырнул на диван к старухе.

– Я сказал сесть! – рявкнул он и приказал девочке. – За ней, быстро!

Ребенок повиновался. Женщина рыдала в истерике, плакала и девочка, старуха причитала про себя что-то маловразумительное. Обнявшись, они сидели на диване под дулом винтовки Рауля Пако. Которого, судя по всему, в очередной раз взбесили слова непомерно, по его мнению, гордой хозяйки квартиры. Повысив голос до крика, он набросился на нее в ответ:

– Нам всего мало? Мне? Это говоришь мне ты? Сука, которая каждый день спит на скрипящих от крахмала простынях? У которой столько денег, сколько мне не сможет присниться, проспи я хоть до Страшного суда! Сука, живущая в квартире, любая комната которой втрое больше самого просторного жилища, из тех, в которых я жил с самого детства! В нищете, голоде и грязи. Без надежды, что когда-нибудь это изменится. Ты мне будешь что-то говорить про жадность? Ты? Молчи! Если только не хочешь последовать за мужем, чьи разбросанные по земле вонючие мозги уже начали слизывать уличные собаки!

Женщины, умолкли, продолжая лишь тихонько всхлипывать. У Рауля получилось нагнать на них страха.

Стараясь успокоиться, Пако вернулся к столу и снова взглянул на рассыпанные по скатерти драгоценности. Положив на стол винтовку, он полез во внутренний карман кителя, достал из него пачку папирос, зажигалку и закурил.

Антонио, испуганный поведением напарника, молча смотрел то на него, то, на всякий случай, на плененных женщин.

Выпустив струю дыма, Пако вдруг обратился к нему до странности спокойным тоном. Твердым и каким-то тяжелым – точно каждое слово было туго набито мокрым песком.

– Антонио? Иди-ка и посмотри, что там, в дальней комнате.

– Зачем? – не понял Моредо.

– Не будь кретином, – Рауль чуть повысил голос и начал собирать драгоценности обратно в саквояж. – Я сказал, посмотри, что в дальней комнате. И остальные тоже проверь – мне кажется, я услышал шум.

Антонио, который никакого шума не слышал, был немного растерян. Кто знает, возможно, у него не только рябило в глазах от увиденных богатств, но и заложило уши от женского крика. Он послушно поплелся в коридор.

– Начни с дальней, – дал указание Пако.

Дойдя по коридору до последней комнаты, Антонио обернулся, и увидел, как закрывается дверь оставленной им гостиной. Ее прикрыл сам Рауль: махнув Антонио рукой, он кивнул – мол, не беспокойся.

Заканчивая обследовать дальнюю комнату, Моредо услышал выстрелы.

Сначала он подумал, что это патруль продолжает стрелять по кому-то на улице. Но потом понял, что для этого выстрелы звучат слишком громко.

Они раздавались в квартире.

Антонио кинулся обратно в гостиную. Но у него ничего не получилось – дверь, которую закрыл за ним Пако, была заперта на ключ.

Антонио молотил в двери прикладом и орал, что есть мочи:

– Рауль! Пако! Открой! Рауль! Рауль!

Через двери до него доносились страшные звуки: щелканье винтовочного затвора, новые выстрелы, свирепое рычанье Пако и… отчаянные женские крики. Звучавшие сначала все вместе, но потом, постепенно, один за одним, умолкнувшие.

– Не надо! Пожалуйста! Не надо! – последним стих голос женщины в черном, его Антонио успел запомнить.

Моредо продолжал молотить в дверь и звать Рауля, но ему никто не отвечал. Нанеся очередной бесполезный удар, Антонио остановился, чтобы отдышаться.

В замке щелкнул ключ, и дверь распахнулась сама.

С винтовкой наизготовку Антонио медленно вошел в гостиную, с каждым шагом чувствуя, как все сильнее и сильнее шевелятся волосы на его голове и теле.

Внутри комнаты все было вверх дном. Стол лежал на боку, вокруг него валялись раскиданные как попало стулья. Вещи из выпотрошенных чемоданов были разбросаны по всей гостиной. В воздухе висел приторный запах пороховой патронной гари.

– Посмотри, что эти суки сделали со мной… – вдруг прозвучал откуда-то из угла голос Рауля, и Антонио, подскочив от неожиданности на месте, направил туда свое оружие.

Опираясь на винтовку, поставленную прикладом на пол, в дальнем углу комнаты с трудом держался на ногах Рауль Пако. Тяжело дышащий, свирепо скалящийся, еще более похожий на хищного зверя, чем обычно. Левая штанина его полицейской формы на глазах набухала от крови – очевидно, у него было прострелено бедро. В свободной руке Пако сжимал найденный в чемодане револьвер.

– Твари… – Рауль сплюнул на пол. – Чуть не одолели меня. Но я им показал.

Рауль показал глазами на что-то за спиной Антонио, туда, где стоял диван.

Моредо оглянулся и остолбенел. Оружие едва не выпало у него из рук, к горлу моментально подкатила тошнота, а на глаза навернулись слезы.

– Антонио, не стой, – забеспокоился Пако. – Патруль скоро вернется, нам необходимо успеть сделать все, что требуется. Мне нужна твоя помощь. Ты слышишь?

– Что ты наделал, Рауль… – прошептал Антонио, не в силах преодолеть оцепенение.

– Потом! Нам надо спешить. Никто не знает про этот саквояж, кроме нас с тобой. Нам с тобой повезло, как везет только раз в жизни. Ты слышишь, дурачок?

– Они все мертвы… Ты убил их… И… девочку…

– Именно она меня и подстрелила! Сука! – будто некое доказательство Рауль поднял вверх руку с револьвером. – А потом накинулись остальные. Но я защищался и положил их всех… Соберись! Ты все это видел. Понял? И именно это ты расскажешь лейтенанту, когда он вернется. Подтвердишь каждое мое слово! Антонио?

Антонио молчал не в силах отвести взгляд от мертвых тел. По его щекам текли слезы. Рауль же продолжал давать инструкции.

– Ты ушел осматривать помещения. В окно они увидели, как убили их отца, бросились за спрятанным в чемодане оружием и напали на меня. У меня получилось их одолеть. Ты запомнил? А пока нам надо спрятать то, что теперь принадлежит только нам с тобой и больше никому. Позже мы вернемся за этим, поделим поровну и станем богачами. Как тебе план, а?

Антонио повернулся к Раулю Пако, сияющему, несмотря на ранение, от предвкушения близкого баснословного обогащения. Набитый под завязку, раздувшийся саквояж стоял на полу рядом с ним – он успел уложить все сокровища и деньги в него обратно.

– Зачем ты закрыл дверь, Рауль? – спросил Моредо. – Зачем ты закрыл эту чертову дверь?

Взгляд Пако снова стал тяжелеть, и за несколько мгновений налился свинцом до самых краев. Он проговорил негромко, но очень отчетливо:

– Я ее не закрывал, Антонио. И ты не упомянешь об этом при лейтенанте. Или… – он наставил пистолет на Антонио, прямо ему в лицо, – эта история может быть и такой. Перед тем, как ранить меня, тебя эти шлюхи могли и…

Антонио смотрел Раулю прямо в глаза, будто не замечая направленный на него револьвер. В конце концов, тот не выдержал и опустил руку.

– Не заставляй меня, Антонио… – играя желваками, проговорил Пако. – Я этого не хочу. Честное слово. Слушай меня внимательно, дурак. Я прошу тебя в самый последний раз…

Лейтенант с солдатами прибыл на место минут через двадцать. Выслушав спокойный и деловитый рассказ рядового Рауля Пако, он распорядился поскорее отправить его в лазарет. Вместе с рядовым Антонио Моредо. Судя по всему, ему тоже требовалась помощь – после пережитого шока он лишь кивал, поддакивая напарнику, не в силах вымолвить ни одного собственного слова.