Текст книги "Сокровища Анны Моредо"

Глава 3. Возвращение

В квартиру, искушавшую прикоснуться руками к шелку своих изумительных атласных обоев, они вернулись через три недели и четыре дня, глубокой ночью.

Моредо совсем не хотел этого делать, но противостоять Раулю было трудно.

– Не будь молокососом! Это война и это наш трофей, добытый на войне. Нам не в чем себя упрекнуть, – вбивал Пако в голову молодого напарника свои темные мысли. – Ты же сам видел, сколько там денег? В них наше будущее, Антонио! Мне очень нужна твоя помощь.

Действительно, раненая нога являлась серьезным препятствием для планов Рауля. Пуля задела кость, да и сама рана заживала плохо. Достать саквояж оттуда, куда по указке Пако его засунул Антонио – на самый верх, за потолочную балку в комнате, отведенной под курительную – ему одному было невозможно. Да даже просто нести его – на костылях, хромая – для Рауля уже было бы делом нелегким.

Так, уговорами и угрозами, он все-таки сумел убедить Моредо вернуться.

– Я не собираюсь брать себе единого ни песо из этих проклятых денег, – заявил при этом Антонио.

В ответ Рауль лишь довольно осклабился:

– Как скажешь, мой друг! Это твое право. Поверь, настаивать и переубеждать тебя я не стану.

В квартиру они проникли легко. Выбитый ими же дверной замок никто не ремонтировал, дверь была просто заколочена досками. Повозившись с полминуты, Моредо при помощи ножа, который дал ему Пако, отогнул все мешавшие им оказаться внутри гвозди, и дверь распахнулась.

Чтобы оказаться в коридоре с анфиладой комнат, среди которых была и та, в которой Антонио спрятал саквояж, следовало пройти через гостиную.

– Я не смогу, – зашептал Антонио. – Я не смогу, Рауль. Я не войду туда снова. Они там. Рауль, они там…

– Прекрати ныть и будь мужчиной! – ответил Пако тоже шепотом. – Клянусь, ты пойдешь и сделаешь все, как мы договорились! Там никого нет, ты сам видел, как уносили тела. Надо всего лишь сделать десять шагов и пройти эту чертову комнату насквозь. Если хочешь, закрой глаза, сосунок.

Простодушный Антонио последовал совету. Набрав полную грудь воздуха, он зажмурился и вошел в гостиную.

Через мгновение глаза ему все же пришлось открыть. Поваленные во время ареста и обыска стулья на место так никто и не поставил. Моредо тут же налетел на один из них. Ножка стула заскользила по доскам паркета с оглушительным, как ему показалось, трубным звуком. Такого же мнения был и Рауль.

– Тише ты, идиот! – зашипел он на Антонио. – Хочешь, чтобы сюда сбежались все соседи? Ты что, и в самом деле настолько туп, что пошел наощупь? Смотри под ноги, осел, и иди вперед!

Изо всех сил Антонио старался не глядеть по сторонам – только на дверь, через которую следовало пройти. Но, не выдержав, он все же бросил взгляд в сторону дивана. Того самого, на котором совсем недавно, застыв в его памяти, словно на жуткой фотографии, лежали поваленные друг на друга бездыханные женские тела.

Диван, как и следовало ожидать, был пуст.

В окно, через которое они три с небольшим недели назад наблюдали за гибелью беглеца-республиканца, беспрепятственно проникал рассеянный лунный свет. Как театральный прожектор, он освещал все на месте трагедии. Стол все так же лежал на боку, стулья были в беспорядке разбросаны вокруг. Разве что тряпки из чемоданов собрали со всей комнаты и кинули в одну общую кучу, под окно.

Антонио разглядел на спинке дивана следы выпущенных Раулем пуль. Выбитый ими войлок клочьями торчал из шелковой обивки в нескольких местах. Взгляд Моредо выхватил странный переход цвета на сиденье дивана – его ткань местами была темнее, чем вокруг. Такого же цвета было и большое темное пятно на полу перед диваном. В нем воедино смешалась кровь всех убитых – ее почему-то никто не убрал.

Одновременно с тошнотворным спазмом, подкатившим к горлу, Антонио получил и грубый тычок в спину – от Рауля.

– Чего встал? То не хотел входить, теперь стоит и рассматривает мебель, будто это Национальный музей Прадо! Вперед, придурок!

Антонио с готовностью подчинился и выбежал из проклятой гостиной в коридор.

Саквояж, за которым они пожаловали, ждал их на том самом месте, где был спрятан. Забравшись под потолочную балку, Моредо сразу же нашарил его рукой.

– Ну что там? Все в порядке? – проявил нетерпение Рауль.

Сверху Антонио было видно, как заблестели хищные глаза его товарища.

– Да, – ответил он. – Не волнуйся.

Моредо спустился вниз и поставил саквояж на стол.

– Забирай, он твой.

– Мой, – повторил за Антонио Рауль. – Хорошо…

Хромая Пако подошел к столу и положил руку на саквояж – словно хотел через его толстую чемоданную кожу ощутить силу, исходящую от богатства.

Рауль щелкнул замком. Заблестевшее в лунном свете золото и драгоценные камни привели его в чувство.

– Сказать по правде, Антонио, лучше бы ты себе все-таки что-нибудь взял, – предложил Пако. – Мне бы так было спокойнее.

– Нет, Рауль, – Моредо был тверд. – Ни за что.

– Понимаешь, – продолжил напарник, – чем крепче ты будешь с этими богатствами повязан, тем больше у меня будет уверенности, что ты удержишь язык за зубами.

Антонио в ответ лишь пожал плечами. Все, что он хотел – чтобы эта страшная ночь побыстрее закончилась.

Моредо подошел к окну и открыл одну из его створок. После всех переживаний и перед тем, как снова идти через жуткую гостиную, ему захотелось подышать свежим воздухом.

Рауль поднял саквояж свободной от костыля рукой, словно к чему-то примериваясь. Вес был внушительным, да, но не таким, чтобы с ним не мог справиться один человек. Даже одноногий.

Пако вернул саквояж на стол и сунул руку в карман шинели. Обратно она вернулась с ножом.

Спрятав руку за спину, чтобы в случае, если Антонио неожиданно обернется, он не увидел угрозы, осторожным, по-звериному мягким шагом Рауль двинулся к нему.

– Это твое решение, Антонио, – произнес он, приближаясь. – Я уговаривал тебя поступить по-другому.

– Да, – подтвердил Моредо, не оборачиваясь. Закрыв глаза, он подставил лицо прохладному ночному ветерку. – Я так решил. И я не буду об этом жалеть.

– А я буду. Ты не представляешь, Антонио, как мне на самом деле будет жаль…

Рауль Пако точно знал, что сделает в следующую секунду. Сначала он ударит своего напарника в правую почку. Потом, когда ошеломленный Антонио повернется, нанесет ему два удара в печень. Затем, еще несколько раз, в область сердца. И на всякий случай, чтобы не было недоразумений, после этого он перережет Моредо горло.

Он сам виноват, этот глупый молодой и наивный андалузец Антонио. Рауль Пако ничего не забывает. И он не хочет жить в страхе, вечно помня, что где-то на свете есть человек, способный заново сделать его нищим или привести на виселицу.

Рауль занес руку с ножом, чтобы отправить Антонио Моредо на тот свет.

Глава 4. Бегство

– Эй! Тут кто-то есть?!

Крикливый, встревоженный голос, раздавшийся от входных дверей, к счастью для Антонио, заставил Рауля Пако изменить свои намерения.

– Тихо! – прошептал он мгновенно побледневшему Моредо. – Если это какой-то сосед или привратник и он один…

Антонио увидел нож.

– Что ты собираешься делать, Рауль? Так нельзя!

– Заткнись! Или я, клянусь…

В это время стало понятно, что привратник, или кто это там был, явился не один, а с компанией. Послышались голоса, как минимум трех мужчин:

– Бегите за полицией!

– Неси свет!

– Дверь взломана! Они еще внутри.

– Эй, голубчики! Не вздумайте шутить, у нас оружие!

Рауль изменил план на ходу.

– Бери саквояж и в окно, – отдал он приказ Антонио. – Но сначала поможешь мне с костылем.

Тем же способом, как до этого бежал от полицейского патруля хозяин квартиры, ее покинули и Рауль с Антонио. Моредо спустил на крышу соседнего дома Рауля, затем скинул ему саквояж, и сам тоже полез в окно.

В этот момент на пороге комнаты появился вооруженный охотничьим ружьем пожилой человек в пижаме – вероятно, разбуженный ночными «гостями» сосед. Мужчина направил ружье на Антонио и громко скомандовал:

– Руки вверх!

Антонио, к тому времени уже почти вылезший в окно, немедленно подчинился, и именно поэтому, утратив опору, гулко рухнул вниз на жестяную кровлю.

Вместе с хромающим Пако они побежали прочь по крыше, слыша проклятия, несущиеся им вслед.

– Я вас запомнил, мерзавцы! – потрясая ружьем, кричал человек в пижаме. – Вас все равно поймают! Разрази вас гром, подлые воры! Эх, если бы у меня было заряжено ружье…

К утру Антонио и Рауль вернулись в казармы.

К обеду их арестовали.

Глава 5. Тюрьма и война

Двое воров в полицейских шинелях.

Физиономию одного из них запомнил сосед с ружьем, а второй, хоть и прятал лицо, но совершенно точно был хромым, на одном костыле.

Отпираться не имело смысла.

Свою вину признали оба, хотя говорил в основном Рауль. Да, после участия в полицейском аресте, они обратили внимание на богатую обстановку в этом доме, и решили наведаться туда еще раз. Маленькое жалование и слабая сила воли – вот настоящие виновники, которых, к сожалению, к суду никак не привлечь.

Что до саквояжа, который видели в руках убегавших, Рауль объяснил это просто и убедительно: саквояж они принесли с собой, чтобы было, куда складывать вещи. Но выбросили по дороге на одной из крыш – он все ведь равно был пустой.

Искать «пустой» саквояж никто не стал.

Что до того, куда он на самом деле девался, об этом знали только Антонио и Рауль. На территории казармы, где одновременно проживают несколько сотен человек, прятать сокровища было глупо, какое бы укромное местечко не удалось отыскать. Пако и Моредо закопали их в развалинах на окраине города, которых, спасибо, войне, в Мадриде в то время было в изобилии.

Приговор, который бы вынес им трибунал в военное время, был бы суровым и однозначным – позорное повешение. Но, учитывая уже мирный период, а также заслуги Рауля Пако в военных действиях и молодость Антонио Моредо, смертный приговор им заменили на 20-тилетний штрафной батальон.

Что, походило на смерть не менее чем повешение.

Антонио, которого в Санта-Монике все еще ждала невеста, решил ничего ей не сообщать. По его просьбе ей написал Рауль, сообщив, что Антонио погиб на службе, и чтобы она его больше не ждала. Она ответила письмом полным горя и отчаяния. Для Антонио это было одновременно и самым счастливым и самым трагическим событием за последние дни (и на многие дни вперед, как оказалось, тоже).

Раулю сообщать о своей участи было тоже некому. Единственная живая душа, к которой он был привязан, была его сводная сестра, Катарина, которая много лет назад также нашла приют у священника Алонсо. Именно ее он называл «свое бабой» и «невестой» в грубых солдатских разговорах. Но делал это в шутку, судя по всему, относясь к ней с трогательной, нежной заботой, идущей сильно вразрез с впечатлением, которое он производил всем остальным поведением.

Пако написал ей короткое письмо, в котором попрощался, но посоветовал при этом «ждать хороших новостей». В его планы входило сбежать из штрафного батальона, и, забрав из-под развалин саквояж, уехать из страны. Вместе с ней, как можно дальше. Наверное, в ту самую Америку, принимающую людей с толстыми пачками долларов не менее охотно, чем людей с чистыми паспортами.

Но… Как известно, желаешь к вечеру попасть под грозу…

Вышло так, что на свободе спустя два с половиной года оказался не Рауль Пако, а Антонио Моредо, не помышлявший ни о побеге, ни о бегстве заграницу.

Сначала тюремные двери перед ними обоими распахнула война – та самая, которую учуял точный на кровь животный нюх Пако. Хотя официально Испания не принимала участия во Второй Мировой, отдельные ее армейские части немного повоевать успели – разумеется, на стороне Германии. Примерно пополам они состояли из идейных антикоммунистов, желавших отомстить Советам, от бомб и снарядов которых погибли их родные в гражданскую войну в Испании, и криминальных «отбросов». Типа, Рауля и Антонио, ухватившихся за возможность получить свободу, искупив ее своей и чужой кровью.

«Голубая дивизия», названная так по цвету форменных рубашек фалангистов, была включена в состав Вермахта, как «250-я пехотная», и, в составе четырех полков, отправлена на Восточный фронт. А меньше чем через год Моредо получил ранение, которое отправило его домой. Правда, не всего. В Санта-Монику вернулось на одну ногу меньше, чем когда-то уезжало в Мадрид. И это было большой удачей, судя по сводкам с русского фронта и бесконечным спискам на нем погибших.

По крайней мере, имени Рауля Пако, среди выживших и вернувшихся обратно из состава мадридской дивизии, Антонио найти не смог. Скорей всего это означало, что он сгинул без следа – под советским Ленинградом, в чьей осаде от начала и до самого конца Голубая дивизия принимала активное участие.

Часть третья
«Смертельная гонка»

Глава 1. Кто угрожал донье Анне

В дверях кабинета стоял мужчина, примерно того же возраста, что и Саласар, только крепкий, широкоплечий, в серых брюках, расстегнутой на груди рубашке и легком хлопковом пиджаке светло-коричневого цвета. Его поседевшие волосы средней длинны были прилежно зачесаны назад, голову он склонил вниз, как готовый к бою бык, и хмуро взирал на собравшихся одновременно насмешливым и ненавидящим взглядом.

– Что вам надо? Кто вы, синьор? – возникла на его пути Фернандес.

– Сильвио Саласар. Настоящий, можете проверить, – хрипло ответил мужчина и протянул Исабель паспорт, который она тут же передала комиссару. – Это я делал запросы, о которых вы говорили, инспектор. И это я угрожал старухе. Признаюсь.

– Его голос, верно! – воскликнула Анна. – Трескучий, как хвост у гремучей змеи. Гнусный ты мерзавец…

– Здравствуйте, синьора. Как поживаете? – кивнул ей вошедший. – Секунду…

Мужчина сунул руку в нагрудный карман рубашки.

– Ваш телефон.

Он вынул из кармана мобильный Анны и аккуратно положил его на стол.

– Простите, это было недостойно.

– Паспорт настоящий, – констатировал комиссар, изучив документ. – Но что все это значит?

Линарес обратился одновременно к обоим Саласарам. Первый молчал – похоже, от сковавшего его страха. Второй тоже не спешил с ответом. Вместо объяснений, он откинул левую полу пиджака – под ней оказалась пистолетная кобура.

– Говорю сразу, у меня есть оружие, комиссар. И разрешение на него тоже. Предупреждаю, чтобы вы чего доброго не пустили в меня пулю. Отдать его вам, чтобы всем было спокойней?

– Разумеется!

Комиссар забрал у Сильвио пистолет – им оказалась длинноносая итальянская армейская «беретта», хорошо знакомая бывшему военному Линаресу.

– А теперь, синьор, – вернулся полицейский к уже заданному вопросу, – потрудитесь объяснить: что происходит?

– В вашем чудном городе я уже больше недели, – слово «чудный» гость настолько исковеркал сарказмом, что любому было понятно – он имеет в виду прямо противоположное. – А на вашем собрании – с самого его начала.

Мужчина подошел к карте Андалузии и небрежно постучал по ней пальцами.

– «Всевидящее око»? Ха-ха! Люди у вас любят почесать языками. Например, художник, что малюет картины с вашей кособокой ратушей. С гордостью поведал о своей мазне, которую вывесили в приемной у самого мэра!

Гость вел себя нагло и явно нарывался. Но делал это настолько уверенно, что было очевидно – за этим стоит нечто, что позволяет ему чувствовать себя хозяином положения.

– Значит, вы утверждаете, что являетесь настоящим Сильвио Саласаром, – повторил комиссар сказанное наглецом. – Но кто же тогда этот синьор? – Линарес указал на первого Сильвио.

– Мошенник и вор, – спокойно ответил мужчина. – Давно мы не виделись, правда?

Последние слова предназначались предмету обсуждения. Фальшивый Сильвио сидел, вжавшись в кресло, от красноты на его лице остались лишь пятна на щеках, все остальное теперь наоборот побледнело. Он тяжело дышал, вероятно, переживая приступ паники.

– Его зовут Бенито Батиста, – прохрипел настоящий Саласар. – Мы выросли в одном детском доме. Перед тем, как сбежать, этот мерзавец прошелся по вещам всех своих товарищей, в том числе и моим. Забрал фотографии моей матери. Скотина, я никогда тебе этого не прощу.

– Они до сих пор у него, – сказал Линарес. – Предъявлял их, как доказательства.

– Сюда! Немедленно! – Саласар так резко протянул руку в сторону мошенника, что тот подпрыгнул на месте.

Суетясь, Батиста, отдал фотографии.

Саласар буквально впился в них глазами. Осторожно перебирая снимки, он с трепетом касался пальцами запечатленных на них изображений. Для него эти клочки плохого довоенного картона явились самым настоящим сокровищем – это было понятно всем.

– Этот подонок, – продолжил Саласар, не отрываясь от фото, – знал всю мою историю. В детском доме я рассказывал ее не раз. И про смерть родственников, и про судьбу матери тоже. Как я понимаю, этими сведениями он и воспользовался.

Одного взгляда на раздавленного Батисту было достаточно, чтобы понять – Саласар говорит правду.

– Зачем! Зачем вы так поступили! – заохал мэр, болезненно морщась, будто его обманули более других. – Сильвио! Или как там вас? Бенито! Вы… Ох, ну как же это глупо!

Комиссар тоже обратился к нему:

– Не хотите ничего сказать, Батиста?

Мошеннику с трудом удалось взять себя в руки. Он заговорил:

– Когда мне на глаза попалось фото сокровищ, я подумал: почему нет? Денег всегда не хватает.

– Кто же вы откуда на самом деле? – поинтересовался Макгиннел.

– Я родился на Спиналонге, – ответил Батиста. – Это греческий остров, на котором раньше держали прокаженных. Всего лишь узеньким проливом он отделен от Крита. «Оставь надежду всяк сюда входящий» – такая надпись украшает причал, на который таким как мои мать и отец, которых я, впрочем, никогда не видел, раз в полгода привозили пищу и питьевую воду.

– Бедняжка, – хрипло усмехнулся Саласар.

– По счастью, – продолжил Батиста, – родившихся на острове не оставляли там на всю жизнь. Если врачи признавали, что ребеночек здоровый, нас отдавали в сиротский дом, на том же Крите. Или родственникам, у кого они находились. Мне повезло, у меня оказалась тетка в Испании, гречанка, вышедшая замуж за испанца. До нее достучалась моя мать и меня перевезли в Испанию. Но только затем, чтобы спустя несколько лет снова сдать в приют. Испанский муженек моей тетушки не был от меня в восторге. Меня сбагрили. Так я оказался в детском доме, в том же, что и Сильвио Саласар.

– Интересно, сколько в этой брехне правды, – прокомментировал Сильвио.

– Каждое слово, – грустно сказал Батиста. – Я завидовал ему. Аристократ, постоянно хвастающий своим, проведенным в роскоши, детством. И я – сын прокаженных, почти ничего не знающий о своих родителях.

– Плачу, плачу… – вставил очередное ехидное словцо Саласар.

– Помолчите! – попросил его мэр, проникшийся историей сироты.

– Я много раз представлял себе, что родился кем-то другим. Когда выпал удобный случай я сбежал. Обчистив перед этим все карманы и тумбочки, что попались под руку, – Батиста хохотнул сквозь слезы. – Уверяю, взять там все равно было нечего. Но на что-то мне надо было существовать хотя бы первое время? Взял я и эти фотографии. И когда, спустя годы, увидел в газете находку в доме Моредо, сразу узнал это ожерелье.

Батиста прижал к груди шляпу, отчего сделался еще более жалким и несчастным на вид.

– Я понятия не имел, что ты жив, Сильвио… – Батиста обратился ко всем, – Честное слово! Когда я уходил, он лежал при смерти. С воспалением легких или типа того. Он уже тогда так хрипел – я и не думал, что он выживет. Прости меня, пожалуйста, Сильвио. Простите меня все!

– Ты человек без чести, я говорю тебе это в лицо, – беспощадно ответил Саласар.

В ответ Батиста лишь пожал плечами, как бы говоря «что ж тут поделаешь?». И налил себе очередной стакан воды, опустошив кувшин до дна. Фернандес пришлось выйти в приемную, чтобы наполнить кувшин в третий раз.

– С вами все понятно, Батиста, – подытожил исповедь жулика Линарес и повернулся к Саласару. – Теперь послушаем вас, синьор. И прежде всего, объясните, как вам хватило совести…

– О своем визите к синьоре Моредо я горько сожалею, – перебил гость, понимая, о чем пойдет речь. – Виноват.

Он подошел к креслу, в котором сидела Анна Моредо.

– Простите меня, – повторил он, и, похоже, впервые из его тона исчезли насмешка с ехидством. – Эта ненависть… Она пожирает меня и сейчас. Но я чувствую, ни к чему хорошему она не ведет. К тому же, признаюсь, я был в тот день сильно пьян. Примите мои искренние извинения, донья Анна.

– Оберни свои извинения цветущей опунцией и запихни себе в задницу! – ответила старуха так грубо, что даже комиссар укоризненно показал головой. – Мерзавец, оболгавший моего отца! Никогда бы он не поднял руку на беззащитных женщин, как ты утверждаешь! И это подтвердил бы тебе любой, кто был знаком с ним дольше минуты.

– Только скажите, донья Анна! И я из него сделаю то, что тоже можно будет положить в коробку и похоронить в стене, – предложил свою помощь Родригес.

– Хорошо, хорошо, я понял, – рассмеялся Саласар, подняв руки, будто сдаваясь. Глаза его мгновенно снова стали злыми и насмешливыми. – Что же, тем проще будет дальше.

Он вернулся к стулу под картой Андалузии и сел, откинувшись и заложив ногу на ногу.

– По поводу клада, – заговорил Сильвио. – Через пару дней придут бумаги, которые положат конец этому разговору. Все деньги останутся у моей семьи, пусть она и состоит теперь из меня одного. Но я лучше сдохну в мучениях, чем кто-то из вас получит из них хотя бы евро! Если понадобиться, я буду судиться по каждой безделушке, указанной в описи.

– Но… бедный брат! – всполошилась Агнешка.

– Да! А нашедшие клад? – присоединился к ней Родригес. – Причем тут мы?

Незаметный Хавьер Игнасио, боясь, что о нем забудут снова, опять поднял указательный палец.

– Ха! Черт с вами, – неожиданно согласился Сильвио. И кивнул на Анну и Макгиннела. – Я говорю об этой семейке. Думайте, что хотите, синьора, но согласно документам, через полчаса после того, как ваш отец остался наедине с тремя беззащитными женщинами – моей бабушкой, моей тетей и ее дочерью, десятилетним ребенком – их всех нашли убитыми. А через полвека в доме Моредо находят наши фамильные драгоценности! Вот уж совпадение, правда? И вы еще спрашиваете, почему я пришел в бешенство… Никто, вы слышите, никто из вас не получит этих денег!

– Извините, – подал голос мэр. – В любом случае, мы должны дождаться бумаг, которые вы запросили в Мадриде. Чтобы их мог изучить синьор Молина и адвокаты других сторон.

Молина кивнул, подтверждая правильность рассуждений Ортеги.

– Ну, значит это не последняя наша встреча, – издевательски рассмеялся Саласар своим трескучим, будто на дощатый пол высыпали банку гороха, смехом. – Придется мне у вас задержаться. Что порекомендуете? В соборе и ратуше я уже был.

– Но почему вы не объявились раньше, Саласар? – задал резонный вопрос Ортега.

– Не получалось, как следует протрезветь, – ответил Сильвио и, судя по всему, эти слова могли быть как шуткой, так и правдой. – А потом вышел этот прискорбный случай с доньей Анной. Мне было стыдно. Но когда-то на глаза я должен был показаться? А тут ваше «собрание кладоискателей», о котором в городе судачат на каждом углу. Я решил, это удобный повод. И не пожалел! Когда из куста алоэ до меня вдруг донесся голосок этого мерзавца, я подумал, что пропил мозги окончательно. Но нет, это не мираж, это действительно ты, собака!

Саласар резко наклонился в сторону Бенито, и тот в страхе отпрянул.

Комиссар встал между двумя «Сильвио»:

– Руки чешутся отправить вас за решетку. Обоих.

– Да на здоровье! – усмехнулся Саласар. – И я, и, тем более, этот проходимец, провели в каталажках столько, что еще одна-две ночи роли не сыграют. Только, умоляю, не давайте нам одну камеру на двоих. Клянусь, вряд ли в этом случае один из нас доживет до рассвета!

Батиста, тем временем, тяжело дыша, проглотил вынутую из кармана капсулу. Вид у него был совершенно жалкий.

– Вы, кажется, сильно больны, – заметил комиссар. – Я не буду заключать вас под стражу только по этой причине. Но до конца недели вы должны будете покинуть Санта-Монику. Если, конечно, никто из присутствующих не собирается преследовать вас по суду.

Комиссар посмотрел на всех присутствовавших. Фальшивый аристократ никому не был нужен. Но он все же уточнил:

– Вы, Саласар?

– Ни один суд не вернет мне того, что этот подонок у меня украл, – ответил Сильвио. – Пусть катится и подохнет в той же канаве, в которой родился.

– Вас, Саласар, я тоже не стану арестовывать, – сказала Линарес, – с учетом обстоятельств и принесенных вами извинений. Но! Я выпишу вам самый большой штраф за хулиганство.

Сильвио усмехнулся, и, судя по всему, едва удержался от очередной колкости.

– Спасибо, инспектор. Я признателен, – сказал он вместо этого. – Штраф не проблема.

– Но я обещаю, – продолжил комиссар, – если вы позволите себе нечто подобное тому, что случилось, я переквалифицирую статью под шантаж с угрозами. Я понятно выразился?

– Вполне, – кивнул Сильвио с поклоном.

– И еще, – добавил Линарес, – ваше оружие останется у меня.

Улыбка слетела с лица Саласара.

– С какой стати? Вы плохо расслышали про разрешение?

– Я не шучу, – комиссар был тверд. – Ты не будешь ходить в пьяном виде по улицам моего города, с заряженной пушкой в кармане. Или же я арестую тебя прямо сейчас. Выбирай.

Секунду Сильвио сверлил начальника полиции свирепым прищуренным взглядом. Затем сдался.

– Черт с вами. Хотя бы буду уверен, что не пущу себе пулю в лоб. Как вы тут живете? Смертельная скукотень!

– Если бы, – со вздохом ответил комиссар, терзая заключенную в кармане трубку.

Эстебан Линарес согласился бы на многое, лишь бы в городе снова стало хоть чуточку поскучнее. Например, перестали бы прибывать все новые и новые претенденты на клад.

К утру на одного из них в Санта-Монике действительно стало меньше.

Сгоряча загаданные желания иногда исполняются странным образом. Дежуривший ночью сержант Бунимара уведомил Линареса утренней смской, что синьор Сильвио Саласар только что обнаружен в своей постели в состоянии, исключающем дальнейшее участие в погоне за сокровищами.

Абсолютно мертвым.