Текст книги "Конец сказки"

Александр Рудазов
Конец сказки

 
Еще одно, последнее сказанье –
И летопись окончена моя,
Исполнен долг, завещанный от бога
Мне, грешному. Недаром многих лет
Свидетелем господь меня поставил
И книжному искусству вразумил…
 

Александр Сергеевич Пушкин

Глава 1

По Костяному Дворцу гуляли сквозняки. Все окна стояли распахнуты, словно зима уже закончилась.

Да и то сказать – теплая она выдалась в этом году, на диво теплая. Карачун уж расстарался, поутишил вьюги с буранами. На землях русов сейчас еще сугробы лежат, а в Кащеевом Царстве травка зеленеет, почки набухают, птицы перелетные с полудня воротились.

По первым проталинам двинулись к древнему дворцу-граду и путники. Верные Кащея данники, да чужинцы из дальних краев. Ломали они шапки пред царем нежити, поклоны били земные, подарочками кланялись. Всяк искал предстать перед железным троном и услышать из сих хладных уст одно только слово: «Живи».

Слухи о грядущей войне-то ширились. Все больше полчищ скапливалось вокруг Костяного Дворца, все новые приходили чудища и дивьи люди. Татаровьины, псоглавцы, людоящеры, навьи, горные карлы, черные мурии, караконджалы, да и те, кого вовсе поименовать трудно.

И каждому хотелось, чтоб его эта гроза миновала. Чтоб не явилась в его земли несметная рать. Чтоб помиловал его царь Кащей, сжалился.

Если не считать русов и булгар, челобитчиков прислали почитай все окрестные народы. С полуночи пришли ненцы, с заката – чудины, с полудня – удмурты, с восхода – вогулы и обские люди.

А из самых дальних краев явился почтенный Ибрагим ибн Мустафа аль-Багдади. Сей доблестный, хотя и немолодой уже муж был сарацинским купцом. На своем веку он совершил несколько путешествий, побывав в индийской земле, малайском царстве и жарких удивительных островах.

Теперь же он совершил совсем другое путешествие. Не по морю, но по суше, не на полудень, но на полуночь. Со своими верными слугами прошел землями Аббасидов и Айюбидов, пересек горы Кавказские, преодолел бескрайнее Дикое Поле, побывал в богатой Булгарии и достиг наконец Кащеева Царства.

Зачарованной страны, о которой в родном его Багдаде и слышали-то немногие.

Поскольку путь предстоял долог и труден, славный купец не стал брать товаров тяжелых и склонных к порче. Привез он в Кащеево Царство дорогие шелка, чашки тончайшего фарфора, бесценные перец, корицу и гвоздику, да сундучок камня лазурита.

Счастлив был в пути купец. Миновали его и звериные клыки, и разбойничьи сабли, и жестокие морозы. Продрался он сквозь дремучие полуночные леса, достиг заветного царства и распродал все с хорошим прибытком. Зазвенели в его ларце динары и дукаты, солиды и номисмы. Немало богат стал Ибрагим.

Жалел он только, что не сторговал ни единой местной монетки. Татаровьины, псоглавцы и людоящеры платили за его диковины щедро, да все златом-серебром из других стран. Собственной монеты, вышло уж так, в Кащеевом Царстве не чеканят.

Раньше вроде бы пытались чеканить, да только не из драгоценных металлов или хоть из меди, а почему-то из железа. И было это давным-давно – все с тех пор изржавели, наверное.

Ну да ладно. Все равно местную монетку Ибрагим искал не ради прибыли, а просто как диковинку. Хотелось вернуться домой, показать ее, похвалиться – вот где побывал, дескать.

Но не вышло, так и не вышло.

Все равно золото в его ларце надолго не задержалось. Тут же пустил его купец снова в дело, взял уже здешних товаров – да таких, что в полуденных землях и не видывали.

Сверкающие камни из недр Каменного Пояса. Изделия из зубов громадных земляных оленей. Булатные клинки работы горных карл.

А за самым главным купец отправился к самому царю, в Костяной Дворец. Долго обивал пороги, долго искал встречи, долго улещивал Кащеевых визирей – но вот, добрался наконец, предстал перед железным троном.

И выложил у его подножия содержимое самого заветного вьюка, с самыми редкими вещицами. Чудесами со всех концов света.

Были там шелка столь тонкие, что накинь – и не заметишь. Была сабля узорчатой дамасской стали, способная оный шелк на взмахе рассечь. Была затвердевшая жижа ремесленная из плодов заморских.

И невольница. Черноглазая Айгуль. Прекраснейшая из дев Басры. До Ибрагима доходили слухи, что царь Кащей до женской красы небывало охоч, а сераль его превзойдет даже султанский.

Уж верно прелести Айгуль придутся ему по нраву.

Так думал Ибрагим, пока не увидал царя Кащея воочию. На троне восседал иссохший старец в черном саване. Такой дряхлый на вид, что удивительно, как он еще движется-то сам, отчего не в постели лежит. Пергаментную сизую кожу покрывали струпья, седая борода достигала пояса, щеки и нос провалились так, что лицо казалось черепом.

Лысую макушку Кащея увенчивала корона. Тонкий венец о двенадцати зубцах. Да не золотой, не серебряный – железный.

Не такие обычно носят повелители держав.

Да и одет Кащей был скромно, не пышно. Встреть Ибрагим его в Багдаде – никак не признал бы одного из богатейших владык. Принял бы за бродячего дервиша.

Очень старого и очень больного.

Но сейчас он был готов лизать этому иссохшему старцу чувяки. Выложив перед ним свои сокровища, купец с надеждой ждал. Затаил дыхание, ловя каждый взгляд Кащея, каждое движение.

А тот медлил. Равнодушно оглядывал поднесенные дары, сверлил их холодными очами.

Красавица Айгуль при виде своего нареченного тоже притихла, сжалась в комочек. А по дороге-то была весела, птичкой щебетала. Расспрашивала, каков Кащей собой, пригож ли, доблестен ли. Любопытствовала, отчего его Бессмертным прозвали.

Теперь видно, отчего. По облику-то ему лет сто. Никто здесь, верно, и не помнит, когда этими землями правил кто иной.

– Что скажешь, о повелитель? – робея, спросил Ибрагим. – По нраву ли тебе мои дары? Умягчили ли они твое сердце?

Кащей продолжал таращиться змеиными глазами.

А вот его визири перешептывались, разглядывали заморские диковины. Тугарин, ага людей-ящериц, с интересом смотрел на саблю. Одноглазый Соловей-паша облизывался на сладкую жижу. Старичок Джуда сладострастно улыбался Айгуль.

А Яга-ханум, оборванная старуха в лохмотьях, сразу же схватилась за шелка. Цапнула роскошную пурпурную шаль, накинула себе на плечи и пошла павой, гордо цыкая зубом.

– Носи на здоровье, бабушка, – чуть запоздало произнес Ибрагим.

– А и поношу, и поношу, – добродушно произнесла Яга-ханум, поводя кривым носом. – Ай, удружил, касатик, удружил. А нет ли у тебя там еще чего хорошенького, милок? Шта там у тебя за пазухой? Чую, медком пахнет!

– Кажется тебе это, бабушка! – схватился за грудь купец. – Нет там у меня ничего!

– А теперь чую, [цензура] пахнет! – окрысилась старуха. – Перед Кащеем-батюшкой врешь и не краснеешь, собакин сын!

– Оставь его, Яга, – разомкнул губы Кащей. – Ты заинтересовал меня, купец. Ко мне не так уж часто являются из тридевятых царств вроде твоего. Причем не с мечом, не с желанием убить, а с щедрыми дарами. Я принимаю твои подношения. Что ты хочешь за них? Наградить ли тебя звонкой монетой или даровать шубу с царского плеча?

– Не нужно мне ни злата, ни каменьев драгоценных! – смело произнес Ибрагим. – А вот дай ты мне лучше, царь Кащей, что-нибудь из диковин своих волшебных! Слышал я, вещей чудесных у тебя немало! Подари мне одну любую – век осанну тебе петь стану!

Кащей медленно кивнул. Хлопнув в ладоши, он произнес:

– Без осанны твоей я как-нибудь проживу. Но проделав столь долгий путь, ты заслужил награду. За твои сокровища я отдарюсь одним волшебным предметом. Выбирай, который желаешь получить.

По воле бессмертного царя в залу доставили пять вещиц. Невзрачных, простых на вид, но неизмеримо более дорогих, чем все сокровища, что привез Ибрагим. Купец понял это сразу, смекнул с первого взгляда – и его глаза зажглись жадностью.

Первой Кащей показал ему круглую шелковую шапочку с костяной пуговичкой. Была та ладно скроена, невесома, но главное, что в ней было ценно – чудесное свойство. По велению Кащея невольница Айгуль надела ее на прелестную головку и… исчезла.

Не до конца исчезла, конечно, не по-настоящему. Стала незримой, прозрачной как воздух. Изумленный Ибрагим даже протянул руки, пощупал – и наткнулся на мягкое, приятное.

– Диковина какая, диковина!.. – заахал он, бережно беря шапку-невидимку.

Да уж, за такое и сундука золота не пожалел бы купец. Только вот… маловата шапочка-то оказалась. На женскую головку явно шилась. И так Ибрагим мостил ее, и эдак – не налезала должным образом. Не срабатывало волшебство.

– Эхма… – вздохнул купец. – Нет, повелитель, не по мне эта шапка. Пусть ее другие носят.

– Как знаешь, – пожал плечами Кащей. – Возьми ее тогда ты, Яга.

Яга от шапчонки не отказалась. Примерила ее, покрасовалась перед зеркалом.

– Хорошо ли мне так, Кащеюшко? – донесся из пустоты кокетливый голос.

– Гораздо хорошо, – осклабился Калин. – Много лучше прежнего. Так и ходи, не снимай.

– Не тебя, огуряла, спросили, а коли б и спросили – так ответа б не ждали! – разозлилась старуха, снова становясь видимой.

Драгоценные шелка тоже достались Яге Ягишне. Старуха, которой перевалило уже за триста лет, закуталась в них и павлинисто закудахтала. Так уж ей понравилось.

А купцу Ибрагиму предложили другую умную вещь – гусли. Были они неказисты, потерты, рассохлись от времени – но свойством обладали чудесным. Взял их в руки Соловей-Разбойник, положил пальцы на струны – и пошел играть трепака!

И пока Соловей играл – всем так-то весело стало, так-то задорно. Ноги сами в пляс пускались, вензеля выводили. Каменные половицы аж затряслись – то принялись топать братья-велеты, три удалых великана.

Ибрагим и сам пошел играть плечами, запрыгал вокруг красавицы Айгуль. Яга-ханум взялась отплясывать с ханом Калином, карлик-колдун Джуда закрутил в воздухе собственную бороду, и даже Тугарин-ага слегка застучал об пол пяткой.

Не двинулся с места только царь Кащей. У этого ни единая морщинка на лице не дрогнула. Терпеливо дождавшись, пока Соловей закончит, он холодно спросил:

– Берешь самогуды, купец?

– Добрая вещь, дорогая, – отвел взгляд Ибрагим. – Да только мне-то она без надобности, я-то, горемыка, с медвежьим ухом хожу. Рад бы сыграть – да не дал Аллах талану. Так что я уж, с твоего, повелитель, дозволу, еще и другие вещи посмотрю.

– Дело твое, – кивнул Кащей. – Возьми тогда гусли ты, Соловей.

Старый разбойник поклонился и сунул умную вещь в заплечную суму. А Ибрагиму предложили третий подарочек – палицу о трех обручах. Медном, бронзовом и железном.

– Сие – палица-буявица, – произнес Кащей. – Своими руками отковал. Сама по воздуху летает, сама врага колотит.

– Дельная штука! – разгорелись глаза Ибрагима. – Не жаль отдавать такую, повелитель?

– Мой Аспид-Змей лучше, – пожал плечами царь нежити. Под его саваном что-то заскользило, забугрилось и высунулось из рукава черной головкой. Ибрагима аж передернуло от ужаса.

Он нерешительно коснулся палицы. Та была теплой и чуть заметно трепетала. Тоже как будто живая.

Ибрагиму хотелось испробовать ее в деле, но он не знал, на ком. Да и… робел слегка. Исходив всю ойкумену, купец не единожды сталкивался и со злыми людьми, и с опасными зверьми, но беды всякий раз избегал не саблей, но умом.

Хитер был Ибрагим, изворотлив. Когда надо – нанимал башибузуков, чтоб вместо него лбы разбивали. А то и без них обходился, на удачу положившись.

Так что палицу он хоть и отметил для себя, но решил вначале посмотреть оставшиеся две диковины. А вдруг те еще лучше окажутся?

Так он Кащею и сказал.

Бессмертный царь кивнул и велел присмотреть за палицей Тугарину. Огромный людоящер смерил купца презрительным взглядом и сунул волшебную вещь за пояс.

А перед Ибрагимом развернули пестрый хорасанский ковер. С тяжелыми кистями, выцветший, ужасно запылившийся. Купец сразу понял, что за диво сейчас перед ним, и глаза его разгорелись пуще прежнего.

– Ковер-самолет, – благоговейно произнес он, поглаживая ворс.

– Он самый, – кивнул Кащей. – Старинное изделие. В былые времена он принадлежал шахиншаху Шапуру, а от него перешел к царевичу Бахраму. Тысячу лет назад его создали маги Зороастра. В те времена они еще сохраняли какие-то крохи древнего Искусства.

– И ты вот так запросто отдаешь его мне? – вопросил Ибрагим.

– Это всего лишь летающий кусок ткани. Я предпочитаю моих змиев. Берешь ковер?

Ибрагим снова погладил ворс. Его сердце трепетало от восторга. Чудесная вещь дышала историей и волшебством. Купцу послышалась поступь армий Сасанидов и рокот священного огня Заратуштры.

– Посмотрю еще, коли позволишь, вначале и пятую вещь, – молвил Ибрагим. – Если не окажется она еще лучше – возьму ковер.

– Ну посмотри, – дозволил Кащей. – Ковер приберите пока, но не далеко. Пусть наш гость еще пораздумывает. Только не слишком долго.

И вот перед Ибрагимом поставили последнюю Кащееву диковинку. Пару сапог. Сафьяновые, дорогие, но тоже не новые, стоптанные. Купец наклонился и, не веря себе, спросил:

– Это что же, повелитель… неужто… те самые… скороходы?!

– Да, – подтвердил Кащей. – Семиверстные сапоги. Одна нога здесь – другая там.

Ибрагим ахнул. Хорош ковер-самолет, волшебен, кто спорит, но летать и птицы умеют. И мыши летучие. И даже презренные мухи, что были созданы Аллахом в минуту недовольства людьми. Самолет унесет хозяина в небеса, верно, но не слишком-то и быстро.

А эти сапоги… Семь верст одним шагом… Русская верста – это двадцать шесть с половиной танабов. Сто восемьдесят пять танабов одним шагом! Несколько шагов – и ты уж в другом городе! Сотня шагов – и добежал туда, куда караван и за седмицу не дойдет!

Ибрагим аж затрясся от вожделения. Хотелось ему ковер-самолет, да и палицу-буявицу хотелось, но сапоги-скороходы захотелось всего сильней. К тому же те, в отличие от шапки-невидимки, еще и по ноге как раз оказались. Словно на Ибрагима и шили.

– Беру! – воскликнул он. – Беру сапоги, повелитель!

Надел купец сапоги-скороходы, топнул ногой легонечко, сделал шажок робкий, неуверенный… да и разом на семь верст!

Одной ногой.

А другая в Костяном Дворце осталась.

И половина купца при ней.

Пару мгновений она еще стояла, точно гигантский окровавленный оплетай. Потом медленно повалилась на пол. Айгуль зашлась в дикого ужаса вопле, баба-яга мелко захихикала. Кащеевы чудища утробно захмыкали, загомонили, с насмешкою глядя на останки купца.

– Пошли своих, пусть разыщут второй сапог, – велел Кащей Репреву, вожаку псоглавцев. – Он должен быть ровно в семи верстах где-то в том направлении. При нем будет половина трупа – не ошибутся.

– Дурак, как есть дурак, – осклабился Калин, стаскивая обувку с ноги Ибрагима. – Знать же надо, как вещью пользоваться. Или спросить вначале тех, кто знает. Правой-то ногой шаг делай, а левую-то тоже сразу уже заноси, от земли отрывай. А не вот так, неповоротнем. Сапоги-скороходы – они ж неумех-то не терпят.

– Он тебя уже не слышит, – напомнил Кащей, вперив взгляд в застывшую от страха Айгуль. – Хек. Хек. Хек.

– Да и пес бы с ним, собакой сарацинской, – примерил сапог-скороход Калин. – А мне по ноге, смотри-ка.

– Тогда забирай их себе, – разрешил Кащей. – Я-то ими пользоваться не могу, но пылиться в амбарах умным вещам незачем. Пускай пользу приносят.

– Вот за это наш тебе поклон, царь-батюшка, – взялся за шапку Калин.

Снимать не стал – вспомнил вовремя о сраме на бритом темени.

Только ковер-самолет Кащей не стал никому дарить. Баба-яга летает в ступе, колдун Джуда – на собственной бороде, а остальным это незачем, им конно привычней.

Не отдавать же такую диковину кому-то из простой татарвы.

– Слуг купца скормить Горынычу, – распорядился Кащей. – Его злато – в мою казну. Остатки товаров разбирайте, кому что глянется. А эту девку… хм…

Царь нежити раздумчиво глянул на Айгуль. Хороша невольница, спору нет. Красы неописуемой девица. В прошлом годе Кащей не погнушался бы сделать ее наложницей, пусть она и незнатного происхождения.

Но гарем свой он своими же руками опустошил. Создавать его теперь надо сызнова, с самого начала. А к женскому-то полу Кащей хладен, равнодушен – как и ко всему остальному. Пятьдесят наложниц держал не ради сладострастия, а только как заложниц. Дочери, сестры и племянницы земных владык существовали в серале Костяного Дворца, чтобы их отцы, братья и дядья лишний раз подумали, прежде чем затевать что против Кащея.

Но теперь нужды в них больше нет. И хотя Кащей все еще сожалел, что избавился от гарема прежде времени, одурманенный чарами Симтарин-травы, нового он заводить не собирался. Когда Кащей выйдет из своего царства великим походом, никакие заложницы не заставят шахов и королей склонить выю. Одни станут биться до последнего, другие падут к его ногам – но жены Кащея в этом роли уже не сыграют.

– А отдай-ка эту девку мне, батоно Кащей! – подлетел ближе Джуда. – Хороша персиянка, по нраву мне! Себе ее возьму. буду перси ее ласкать, в бутоны-губы целовать! Ай, хорошо будет!

– Забирай, – разрешил Кащей. – И пошли со мной, помощь твоя нужна в одном деле.

– А я? – подала голос Яга Ягишна.

– И ты, старуха, тоже ступай с нами. Пригодится и твоя помощь.

Глава 2

В капище Кумарби было сыро и ветрено. Ветер всегда поддувал в этом глубочайшем из подземелий Костяного Дворца. Поднимался из самой Нави. Пробирал до самых костей.

Джуда и Яга остались ждать Кащея наверху. Сюда с ним никто не спускался. Даже старухи-ведьмы, охранительницы грани между живым и мертвым, в это самое мертвое совались редко и ненадолго.

Шагая по оледеневшим ступеням, Кащей размышлял о своем каменном яйце. Если бы он мог испытывать беспокойство – испытывал бы его. Впервые за тысячи лет, с самого дня ритуала, он не знал, где его игла. И эта утрата его… нет, не тревожила. Просто он понимал умом, что сейчас его существование подвержено опасности, и это нужно исправить.

Иногда полное отсутствие чувств мешало. Кащей не умел бояться, не умел волноваться. Ему, в общем-то, были безразличны даже собственные жизнь и смерть. Возможно, кто-то иной на его месте защитил бы самую важную для себя вещь куда надежнее. Приставил бы еще больше кустодии, наложил еще больше заклятий, замуровал сундук в каменной толще.

Но Кащей не ведал страха. И потому не стремился прилагать усилий сверх нужного. Давным-давно еще он рассчитал, что птица Гамаюн, четыре гигантских дивия, мертвящее проклятье и несколько свернутых колдовством чудовищ уничтожат любого случайного путника.

Если же кто-то явится не случайно, если будет точно знать, что ищет, то уж верно и подготовится как следует. Придет во всеоружии. А от всего не убережешься, накручивать запоры и ловушки до бесконечности не выйдет.

И той защиты, что была, допрежь всегда хватало с лихвой. Четыре тысячи лет висел сундук на дубу. Четыре тысячи лет никто не сумел пройти даже через Косарей.

Случился на Буяне великий богатырь – одолел одного. И погиб.

Случились на Буяне хитрые корабельщики – одолели второго. И погибли.

А перед этим еще и остров испакостили. Костры разводили, шашлыки жарили.

Но и всего-то. Только два Косаря за сорок веков. Пожалуй, коли и третьего бы победили, так Кащей бы все-таки выставил им замену, еще кого на стражу привлек.

А так… хватало же всегда, с лихвой хватало.

Но теперь все изменилось. Сам Буян ушел под воду, целиком. И ушел так глубоко, что Кащей так и не нашел на дне ни яйца, ни сундука, ни даже дуба. Слишком уж перековеркалось все от удара на острове.

А искал-то Кащей долго. Не один день провел на морском дне, бродил по нему неугомонно. Но в конце концов вернулся несолоно хлебавши, и уже дома убедился, что Ивашка с Яромиркой живы и здоровы. Не сгинули в пучине, не погибли с Буяном-островом.

Только вот откуда они все-таки дознались, что там Кащеева смерть хоронилась? Кто рассказал? Кто тайну сокровенную раскрыл?

Впрочем, кто и откуда – это дела минувших дней. Гораздо важнее – где яйцо сейчас. У них, у татей-хитников? Или все-таки на морском дне лежит, в ил зарывшись?

Надо узнать доподлинно. Убедиться. Только вот как? Блюдо-то волшебное яйца не видит. И чарами никакими его не обнаружить. Кащей сам же о том и позаботился, чтобы ни один волхв, ни один кудесник о смерти его не проведал.

Так что только живым поиском искать.

Но поручать такое дело никому нельзя. Никому на этом свете Кащей не доверяет настолько, чтобы смерть свою вручить. Не тварей же посылать неразумных – этих до Ивашки с Яромиркой уж немало отправлялось, да все кости сложили.

Эти двое все-таки не лыком шиты. Один – богатырь с мечом-кладенцом. Другой – волк-оборотень, сын самого Волха Всеславича. Они бабу-ягу в печь посадили, кота Баюна дважды в полон взяли, Очокочи смертью убили, Врыколака одолеть умудрились, со всеми чудищами на Буяне справились, а сам Буян на дно морское отправили, Алатырь-камень сковырнув.

Это последнее, правда, вообще непонятно за каким бесом. Следы заметали, скорее всего.

Надо Кащею, выходит, самому по их головы идти. Надо… только нельзя. Если каменное яйцо в самом деле у них, приближаться к ним Кащею заповедано. Конечно, вряд ли им известно о его последней тайне, но что если они все-таки и о ней прознали?

К тому же сейчас эти двое в русских землях. Туда Кащею тоже пока что путь заказан. Пока зима не закончилась, старик Мороз его не впустит, а коли и впустит – так не помилует.

Ничего. Последняя это его зима на Руси. Пусть лютует напоследок. О следующем годе русской зимой уже Карачун будет вершить.

А там и с хитниками Кащей разберется. Залучит Ивашку или Яромирку в свои руки, да и вытрясет из них все. Либо само яйцо отымет, либо сказать заставит, куда они его дели. Если все-таки оставили на затонувшем Буяне… ну что ж, снова придется спускаться, искать.

Ничего, времени у Кащея много.

А потом, по возвращении заветной иглы, надо будет снова его скрыть в некоем Дивном Месте. Там она куда лучше действует, куда больше силы хозяину ниспосылает.

Только вот в каком именно? Их в мире ж почти и не осталось. Остров Буян одним из последних был. Все остальные тоже либо сгинули давно, либо дивность утратили, либо стерегутся теми, с кем Кащею не договориться. Как тот же Холгол-остров, вотчина деда Мороза.

Впрочем, не все еще люди заполонили. Сохранились еще места, помнящие старое волшебство. На закате Авалон-остров есть, где лежит последний король бриттов и коротают свой век последние феи. На восходе – Хорадзима, где живет царь-змей и стоят ворота на прародину карликов-валюдов. На полудне – святой холм Мандара, что был когда-то вершиной горы-великана. Не настолько они хороши, как Буян, подложка отца камней Алатыря, но тоже сгодятся.

За этими раздумьями Кащей толком не заметил, как дошел до черного зева, трещины в коре извечного дуба. Было тут холодно, как в могиле, но царь нежити ничего не ощущал. Воздев костлявую длань, он произнес обычные слова призыва, и в капище задул ледяной ветер. Из дупла поднялась громадная железная кровать без перин и подушек.

– Вечный, – бесстрастно произнес Кащей. – Всепорождающий. Всепоглощающий. Всепобеждающий. С ложа восстань, о Отец Богов.

– Восстал, восстал уже, – тяжелым, гулким голосом произнес Вий. – Снова тревожишь… Не даешь поспать… Я устал, сын. У меня спина болит.

– Я не тревожил тебя много лет, – молвил Кащей. – И я оставлю тебя в покое, когда в тебе отпадет потребность. Но пока ты мне нужен, и я рассчитываю на тебя, отец.

– Хорошо, хорошо… – спустил ноги на пол Старый Старик. – С каждым разом выход наверх дается мне все труднее… но пока еще в этом теле есть силы… остались какие-то крупицы… которые ты тратишь…

Вий Быстрозоркий, хозяин подземелий и владыка кошмаров, был воистину чудовищен. Одетый в черную землю вместо платья, он задевал пол длиннющими когтями. Рот его закрывала железная личина, прибитая гвоздями прямо к коже, а веки свисали аж до подбородка. Грязные седые волосы ниспадали еще ниже – Вий в самом деле отличался небывалой древностью и давно лишился большей части могущества.

Впрочем, прежде это могущество было таково, что ни в сказке сказать, ни пером описать. И даже сохранившихся крупиц хватит, чтоб содрогнулась земля и вострепетали люди. Даже сейчас власть Вия над мертвыми безмерна, а взгляд – уничтожителен.

И Кащей, последний из его смертных сынов, собирался этим воспользоваться.

Наверх Вий шагал тяжко, неуклюже. На его плечи словно давил груз прожитых веков. Жутко выглядел Кащей Бессмертный, мало отличался от ожившего трупа, но батюшка его вовсе на человека не походил. Со стороны глянешь – то ли медведь-шатун из могилы вылез, то ли обезьяна какая заморская.

Никто бы не поверил, что некогда это страховидло сияло среди звезд.

– Я никогда не спрашивал, – вдруг произнес Кащей. – Кем ты был до божественности, отец?

– Почему тебе стало интересно это именно сейчас? – с шумом вздохнул Вий. – Я… я плохо помню. То было так давно… и я был совсем иным… весь мир был совсем иным… Потоп еще не положил ему конец… волшебство было повсюду… чудеса… иные создания… нелюди… великаны… тогда их было очень много…

– Но ты сам был человеком? Ответь.

– Человеком… Потому и ты человек… Родился таковым, по крайней мере… Может, сейчас уж не всякий тебя таковым сочтет… но ты человек, сын…

Тем временем наверху, в подклете Костяного Дворца, дожидали своего царя-батюшку Яга Ягишна и старый Джуда. Ведьма и колдун. Бородатый карлик нетерпеливо сновал по пустым палатам, точил ногти острыми зубками, в сомнениях поглядывал на зияющий сыростью лаз. Кащея не было уже долгонько, и Джуду это начинало угнетать.

А вот середульняя из сестер-ведьм нимало не беспокоилась. Кутаясь в ягу из собачьих шкур, она вертелась перед зеркалом, любовалась сморщенным личиком.

– Ах, ах, хороша-то как, хороша! – довольно шамкала старуха. – Любо, премило!.. Век бы глядеть на этакую прелесть, да дела не позволяют!

– Какие там у тебя дела? – сухо спросил появившийся на лестнице Кащей. – С Волховичами на пустом месте свориться, да детворой крестьянской харчеваться? Завязывала бы с глупостями, злыдня старая. Один раз я тебя спас – вдругорядь могу рядом не оказаться.

– Да я што, я ништо… – стушевалась Ягишна. – Ты уж не серчай, Кащеюшка, я ж то так, в шутку больше. А если кто про меня што сболтнул, так то из зависти, из злобы сердешной. Ты меня знаешь – я в жизни никому дурного не делала.

Баба-яга и в самом деле так считала. Искренне не понимала, отчего слывет злодейкой. Что в ней плохого-то, прости-помилуй?! Она добрая, приветливая и очень красивая женщина третьей молодости. Пусть грязные языки чешут, что им вздумается.

А что некоторых детишек в печке изжарила, да косточки обглодала, так это им самим себя виноватить. Не шалили бы, не обижали бабушку, так ничего бы и не было им.

К тому же они ведь еще и жирные были. Откормленные. Так и соблазняли своим видом, негодники.

– И ты, Кащеюшка, вот зря меня злыдней-то кличешь, – чуть обиженно сказала Яга, ковыляя на костяной ноге. – Сам-то чем лушше-то, а? С меня-то какой спрос – я бабуся темная, живу в лесу, молюсь колесу. Оборотному коловрату. Меня не трожь – и я не трону. А ты вот на себя посмотри, подивись. Весь род людской истребить задумал, под корень извести! Это вот как, не злыдни?

– Это просто самый разумный ход действий, – ответил Кащей. – Рано или поздно люди подомнут мое царство и прекратят мое существование. Я действую на опережение. Сам подомну их царства и прекращу их существование. Хек. Хек. Хек.

– Да ладно, уж так и подомнут, – пихнула его в бок Яга Ягишна. – Никто тебя не тронет, Кащеюшка. Кому ты нужен-то, хрыч старый? Живи себе спокойно, как всегда жил. А хошь – вместе жить будем, в лесу, в избушке моей. Чать потеснюсь, ради милого дружка-то.

Кащей ничего не сказал. Даже взглядом бабу-ягу не удостоил. Зато шествующий следом Вий уставился на нее слепой харей и прогудел:

– Совсем ты очумела, старуха.

– Я, дедушко Вий, промежду прочим, на тьму веков тебя моложе, – с достоинством ответила Ягишна. – Не тебе меня старухой-то величать.

К отцу Кащея баба-яга относилась с почтительностью, душевным трепетом, но без подобострастия. Они, сестры-ведьмы, хоть и не божественны, но лыком тоже не шиты. Их миссия в этом мире тоже важна. У них у каждой правая нога в Яви, а левая-то – в Нави. Правая рука Сварогу протянута, а левая-то – Чернобогу.

Меньшая из сестер, правда, больше направо кренится. А середульняя – налево. Аккурат посередке только большуха стоит. Она и посильней всех будет, поумелей.

Но Яга Ягишна тоже ведьма зело сильная. Оттого Кащей ее в помощь себе и взял. Ее, колдуна Джуду и даже самого Вия. Решил он свершить такой ритуал, для которого чем больше кудесников – тем лучше.

Выбирать, конечно, ему особо не приходилось. Не из кого выбирать-то, давно уже не из кого.

А ведь Кащей еще помнил времена, когда чародеи не были редкостью. Помнил Кавказ, населенный каджи и дэвами. Помнил искусников древнего Та-Кемет. Помнил башню чародейной гильдии, что вздымалась на полудне, в стране Шумер.

Но вот чародейных школ он не помнил. После Потопа их не было нигде и никогда. Повсюду чародеи передавали знания только из уст в уста, от учителя к ученику. А многие не брали учеников вовсе, тряслись над своим волшебством, как Кащей – над златом. Не хотели множить себе подобных, дорожили своей уникальностью.

И в результате знания умирали вместе с чародеями. С каждым веком их оставалось все меньше. С каждым веком они все меньше знали и умели. Слабели их заклинания, все реже встречались умные вещи. Волшебство из необоримой силы превращалось в бормотание полоумных знахарей, пустое сотрясание воздуха.

Во времена молодости Кащея подлинных, сильных чародеев были многие сотни. Во времена зрелости – уже только десятки.

Сейчас их можно пересчитать по пальцам.

И среди тех немногих, что все еще ходят по земле, самый могучий – как раз Кащей Бессмертный и есть. Он ходил среди самых могучих даже в те далекие времена, когда кудесников было порядочно.

А уж сейчас-то ему подавно равных нет.

Иногда подумывал Кащей о том, чтобы самому учеников завести. Воротить в мир искусство чернокнижия. Набрать побольше отроков, устроить школу, да и передать им знания свои, умения.

Но дальше размышлений не шло. Знания и умения – это тоже сокровище. Их самих Кащей не жалел, конечно, – ими если делиться, то у других прибудет, но у него не убудет. Однако если в мире появятся новые кудесники, если обучит их Кащей своим премудростям – всегда есть возможность, что кто-то из них его превзойдет.

А если такой сыщется – то может и место его захотеть занять.

Это обычным смертным в радость, когда сын сильнее отца, когда ученик превосходит учителя. Их жизни коротки, им все едино сходить в могилу. А Кащей – бессмертный. И собственной рукой создавать возможных соперников – недальновидно.