Текст книги "Призрак Заратустры"

Но произошло неожиданное. Из кромешной тьмы, окружавшей разреженный пламенем пятачок возле палатки, вывалился старикан в ветхом рубище до колен, линялой тюбетейке и с котомкой за плечами. В руке он держал увесистый посох.

– Ассалам алейкум, – пропел он, поклонившись, и добавил еще что-то по-узбекски, Вадим не разобрал.

Лиходеи злобно закрякали на него, замахали оружием, прогоняя прочь. Старичок не стушевался, перевел свои внимательные глаза на связанного Вадима, вопросил все так же напевно:

– Бу киши ким?

Видимо, полюбопытствовал, кто это.

Нурали пружинисто вскочил и наставил на приставучего аксакала револьверный ствол. Старичок скривил губы, ловко двинул посохом, и подлый ренегат, выронив наган, опрокинулся в костер. Ночную тишь разорвал нечеловеческий вопль. Трое других хунхузов бросились на старика. Одного Вадим, лежавший на песке и извивавшийся, как червяк, сумел подсечь, подкатившись ему под ноги. Мог бы и не стараться, ибо пожилой оборванец явил чудеса боевого искусства. Посох в его руках вращался пропеллером, рассыпая удары направо и налево. Винтовки и наганы разлетелись в стороны, будто притянутые мощными магнитами. За ними последовали и кинжалы. Обезоружив противников, старичок отбросил посох, засучил рукава своего рубища и пошел выделывать такие трюки, что и цирковым артистам не снились. Он вскидывал бандитов над головой, вращал и с силой впечатывал в песок. Они поднимались, с ослиным упрямством снова лезли на него и опять оказывались поверженными. Захваченный невиданным представлением, Вадим позабыл обо всем.

Неизвестно сколько продолжалась бы потасовка, если б из палатки не показался Вранич. Он-таки освободился от пут и не забыл захватить из вещмешков два итальянских револьвера «Коломбо-Риччи». Ими он, по собственному признанию, запасся еще перед приездом в Россию, поскольку его застращали байками о том, что в советских городах на каждом углу будет подстерегать оголодавшее мужичье с кистенями и топорами.

Бах! бах! – револьверы одновременно изрыгнули огненные пучки, и оба двурушника-самаркандца повалились, как подкошенные. Их приспешники, не дожидаясь аналогичной участи, оставили старичка в покое и дунули во мглу, откуда слышалось лошадиное ржание. Научник выпалил им вослед, но промазал. Зазвякали уздечки, приглушенно затопали по песку копыта… потом все стихло, лишь пощелкивал саксаул в костре.

– Барлык. – Старичок скорбно скосился на убитых и провел ладонью по жидкой бороденке. – Упокой оларды алла.

– Вы е казах? – осведомился Вранич, засунув револьверы за пояс. – Имеете казахски говор.

Он опустился на колено и принялся распутывать веревки на руках Вадима.

– Казахские степи – моя родина, – ответствовал старичок. – Но половину жизни я странствую по пустыням. Так кто я – казах, туркмен, узбек, киргиз? Ешким билмейди. Аллах ведает.

Освобожденный Вадим с наслаждением помассировал затекшие конечности и, кое-как поднявшись, подбросил в вялый костер охапку сухих веток. Старичок, не дожидаясь приглашения, уселся у окрепшего огня, скрестил ноги. Его лицо озарилось всполохами, и Вадим отметил про себя, что не такой уж это и аксакал. Морщин на щеках и под нижними веками совсем немного. А как дрался! Всякий молодой позавидует.

– Сколько тебе лет? Пятьдесят?

– Может, и пятьдесят, – промурлыкал тот уклончиво. – Есимдэ жок. Не помню.

– А звать тебя как?

– Мать назвала Мансуром. Это значит: «под защитой». Вот уже тридцать лет я странствую, и Всевышний хранит меня.

– Ты дервиш?

– Точно так. Худди шундай, – отозвался бродяга, перейдя на узбекский.

Не исключено было, что он в равной мере владел всеми языками, что были в ходу у обитателей Средней Азии.

– Вы славно бились, – похвалил его Вранич, усаживаясь рядом. – Где то познали?

Мансур без всяких околичностей поведал, что за годы скитаний освоил приемы тюркской борьбы, известной среди азиатских народов под названием «кураш» или «курес». А китайцы, с которыми он свел знакомство в Тибете, обучили его драться на шестах. Так что хранили его не только милость и добросердечие Всевышнего, но и приобретенные навыки.

Ноздри серба раздулись, как у хищника, почуявшего добычу. Намерения его были очевидны: лишившись в одночасье двух работников и не имея охраны, он жаждал заманить мускулистого и хорошо знавшего пустыню странника в свой более чем крохотный коллектив. Чтобы произвести впечатление, он с ходу предложил двадцать рублей подъемных и посулил еще сотню за участие в раскопках. А если работы растянутся на месяц и дольше, то плата, соответственно, будет увеличена.

Мансур воспринял царское предложение с флегматическим спокойствием стоика. Сказал, что деньги не имеют для него значения. Что на них купишь, когда на десятки и сотни километров вокруг нет ни рынков, ни магазинов? Пропитание себе он находил в кишлаках, где сердобольные крестьяне угощали его лепешками и вареным мясом, а он за это помогал им месить глину с соломой, обмазывать стены домов, вытряхивать ковры или попросту развлекал их сказками, песнями и фокусами.

Вранич сник.

– Ты не желаешь идти за нами?

Мансур вынул из котомки катламу – кругляш жареного слоеного теста, присыпанный сверху сахаром. Она уже изрядно зачерствела, но он крепкими, вовсе не старческими зубами отгрыз от нее кусочек, с аппетитом прожевал и пожал плечами.

– Почему не желаю? Мансур – вольный человек. Еркин. Как птица. Ты меня позвал, я захотел. Пойдем! Чем смогу, помогу. Но если мне надоест, я уйду.

Условия, поставленные им, выглядели, прямо скажем, размыто, но Вранич не стал спорить. Сейчас перед экспедицией стояла задача – попасть в Алтынкан. Мансур со своими талантами годился и в штурманы, и, случись новое нападение бандитов, в защитники. А что будет после – кто скажет? Будущее непредсказуемо.

* * *

Остаток пути до кишлака проделали благополучно. Никто из налетчиков больше не показывался, а Мансур вел поредевшую экспедицию удобными тропами, мимо мало кому известных колодцев и росших купно чинар, где можно было вдоволь напиться прохладной воды и отдохнуть в тенечке.

В Алтынкане их встретил командовавший кавалерийской полусотней товарищ Мокрый. Научник не без надменности вручил ему сопроводительное письмо с автографом первого секретаря Центрального Комитета Компартии Узбекистана.

– «Сим предписывается оказывать господину Враничу и его сопровождающим всемерное содействие в осуществлении археологических работ на указанном ими объекте…» – прочел Мокрый чуть ли не по слогам и присвистнул плохо вставленной фиксой: – Фить! Раскапывать, значит, будете… Одобряю. Но только, признаться вам по совести, не лучшее вы времечко выбрали для археологии.

– Почему? – вскинулся серб, не любивший, когда ставили под сомнение что-либо им задуманное.

– Ну, перво-наперво, нынче самая что ни на есть баня. Вам бы хоть в сентябре приехать, а то и попозже… фить!

– А другий узрок? То есть… вторая причина?

– Вторая?.. – Мокрый помедлил, крикнул в дверной проем: – Павлуха! Принеси-ка нам кумысу… И стол накрой. Люди с дороги, подкормить надобно.

Павлуха, ординарец Мокрого, управился в два счета, и через четверть часа новоприбывшие, включая Мансура, расположились на разложенных вокруг достархана стеганых тюфяках. Вадим отметил, что на расстеленной на полу скатерти не было ни плова, ни кебаба, ни других мясных яств, которые в изобилии подавались в чайханах Самарканда. Алтынкан, невзирая на свое «золотое» название, едва ли относился к зажиточным поселениям. Тем не менее, некоторое разнообразие блюд все же присутствовало: наполненные рисовым супом плошки соседствовали с лапшой-лагманом, здесь же лежали колобки из пресного теста, мучная халва и еще какие-то кушанья, которые Вадиму раньше не попадались.

Прихлебывая кумыс, командир Мокрый завел обстоятельный монолог:

– Про Керим-бека слыхали? Фить! Ну, конечно, в Самарканде-то своих забот хватает… А тутошним от него спасу нет. Почитай второй год его кодла на кишлаки страх нагоняет. Я уж и подкрепление вызывал, чекисты приезжали, пустыню прочесывали, да толку! Все равно что океан ситом процеживать… У Керима не шайка, а свора оборотней…

– Это как? – Вадим подавился колобком, закашлялся, поскорее припал к пиале с кумысом.

– А так… фить! Рожи свои никому не кажут. Рядятся в белые балахоны, как эти… которые в Америке над неграми измываются…

– Ку-клукс-клан?

– Он самый. Такие ж колпаки на себя напяливают, ни единой хари не распознаешь. А балахоны для усрашения тиграми разрисованы. Наскакивают всегда вихрем, рубят шашками на скаку без разбора… Хватают, что под руку подвернется, и уматывают. Да так резво, что не догнать. Кони у них породистые, не чета нашим. Через это доподлинно неизвестно, где у них стоянка. Кочуют по пустыне, то там приткнутся, то сям… фить!

– Поставляю, что и те, кои на нас в ночи напали, тако ж из злочинцев Керим-бека? – огласил догадку Вранич.

– Не… – Мокрый пригладил усы и отправил в рот ложку с супом. – Повадка не та. Это вас залетные, из города, хотели в оборот взять. Тут какой только нечисти не водится… Поживете, сами насмотритесь.

Научник положил перед ним карту, из-за которой и была организована экспедиция. Командир хмыкнул.

– Знакомая штучка! Это ж мы с хлопцами ее раздобыли… фить!

– Далеко от кишлака е сия фортеция?

– Верст пятьдесят, а то поболе… фить! Не наездишься.

– Значит, придется жити тамо. Поставим шатер… Дадите вы нам стражаров?

– Охрану? – Мокрый замялся. – Нет, ребята, не дам. У меня и так бойцов – раз-два и обчелся. А если Керим со своими головорезами пожалует? В кишлаке полтораста человек, из них больше половины – бабы с детишками. Кто их защитит? Фить… Сопровождающего вам выделю, и баста.

– Одного? То мало!

– Ладно, двух. Больше не просите. Сказал же: не самое удачное времечко вы для археологии выбрали.

На ночлег экспедицию определили в крайний дом, к восьмидесятилетнему Алишеру, который две трети своей долгой жизни мотался по Туркестану с разными сомнительными компаниями, потрошил баев, но затем остепенился, перевел жизнь на мирные рельсы и занялся ковроткачеством. Этим вечером из окошек его халабуды открывался красочный вид на бесконечно многообразный песчаный ландшафт. Впечатлившись закатом, который, отражаясь от пустыни, отливал кровавым багрянцем, Вадим лег на матрас и приготовился ко сну.

С тех пор, как выехали из Самарканда, ему спалось худо. Мнилось, что все вокруг кишит змеями, и что они только и ждут минуты, чтобы ужалить. Сейчас было примерно то же самое – он ворочался с боку на бок, прислушивался к похрапыванию серба, крепко почивавшего на соседнем матрасе, и тщетно заставлял себя погрузиться в дрему.

Судя по робким рассветным проблескам, было около пяти часов утра, когда на улицах кишлака поднялся гвалт. Вадим услышал перебранку на узбекском, в которую вплетались выкрики по-русски: «Да вот вам честный большевистский крест, не совру! Цельный гурт нечистых…» Это был голос Павлухи – писклявый, с петушиными нотками.

Гомон был настолько громок, что в доме проснулись все. Научник начал ворчать, что, мол, никакого покоя, а Вадим уже оделся и выскочил во двор. На улочке, запруженной дехканами, действительно стоял Павлуха, побледневший, растерянный, а к нему сквозь толпу проталкивался командир Мокрый.

– Марш по домам… фить! Нечего тут митинги устраивать! – Подойдя к Павлухе, он взял тон еще более суровый:

– Что такое? По какому поводу сыр-бор?

– Товарищу командир, – залопотал Павлуха, оправдываясь, – нечисть мы в пустыне видели!

– Какую еще нечисть? – насупился Мокрый. – Ты что, браги перепил?

– Никак нет… Вы ж знаете, у меня до горилки тяги нету. Пьяного дела, как грится, да тверезого ответы. Дозвольте по порядку обсказать.

– Обсказывай. Только не здесь. – Мокрый стрельнул глазами на селян, не желавших расходиться. – Айда в хату.

Вадим решил пойти за ними – надо же было вызнать, что за нечисть привиделась Павлухе. И вот что услышал. Ординарец вместе с земляком из Житомира – красноармейцем по фамилии Сивуха – отправились в ночной дозор. Таково было распоряжение Мокрого – в темное время суток патрулям полагалось объезжать кишлак, дабы исключить внезапное нападение басмачей.

– Едем мы, стало быть, балакаем, – рассказывал Павлуха в сильной ажитации, – глядь, народ в низинке! Человек десять, не то с дюжину, не успели сосчитать…

– Что за народ?

– То-то и оно, товарищу командир! Я таких допрежь не видывал… Все в саванах, будто из могил повылазили. В руках палицы загнутые, а на головах не то ведра, не то шлемы – как у этих… тевтонов, про каких в книжках пишут и лекторы рассказывают.

– Может, это Керим-бек со своим сбродом? – встрял Вадим, чтобы не быть совсем уж мебелью. – Они вроде тоже не по-людски одеваются.

Его теорию Павлуха отверг начисто:

– Не-ет! Тех-то я встречал, знаю… Это другие.

Мокрый внимал ему, барабаня пальцами по кобуре.

– И что же они делали, твои тевтоны?

– Не разобрал, товарищу командир… – Павлуха покаянно опустил голову. – Еще и не развиднелось как следует, а они вдалеке… Причудилось мне, будто они палицами песок ковыряют, шукают что-то… Мы с Сивухой из винтовок предупредительные в луну выпалили, и к ним! А они тикать! Мы подъехали, а в низинке уже и нет никого.

Мокрый досадливо кхекнул, присвистнул фиксой.

– Все-то ты врешь! Небось, в темноте да с перепугу людей с кустами попутали? Сам же говоришь: «причудилось»…

– А если не врет? – вступился за Павлуху Вадим. – Надо посмотреть. Я съезжу, проверю.

Мокрый всунулся в пропотелую, словно накрахмаленную гимнастерку, обмотался портупеей. Пробурчал:

– Вместе проверим. – И Павлухе:

– Седлай коней, покажешь.

Экскурсия в означенную низинку, как и следовало ожидать, результатов не принесла. Солнце уже затопило пустыню густой световой жижей, в ней тонули желтые насыпи и редкие рогульки саксаула. Из живности прошмыгнула пара сусликов да низко прошуршала дрофа, прозванная вихляем за способность летать зигзагами и резко менять направление. Людей не было и в помине, равно как и оставленных ими следов. Впрочем, какие могли быть следы на рыхлом песке после стольких часов?

Павлуха получил от руководства нагоняй. И хотя он божился, что нечистые в саванах не есть плод его воображения, Мокрый влепил ему позорный наряд, заставив чистить пригоревший казан, после чего объявил:

– Бери Сивуху и езжай вместе с городскими. Черепушкой своей за них отвечаешь, понял?

– Товарищу командир! – заныл ординарец. – А как же вы без меня?

– Не пропаду, мне нянька не нужна. Отдохну от тебя, олуха… Фить! Глядите там в оба. Коли за неделю не управитесь и Керим-бек вас не перебьет, приезжай за харчами, заодно обстановку доложишь. Выполняй!

Павлуха покорился. На следующий день экспедиция, усиленная двумя красноармейцами, направилась дальше в глубь пустыни. Вадим и Вранич пересели на лошадей, еще одна кобылка была выделена дервишу Мансуру, а на верблюдов навьючили вооружение, которое оторвал от сердца командир Мокрый: ящик гранат-лимонок, два французских пулемета «Гочкис» и патроны к ним. Еще взяли отбитые красноармейцами у басмачей английские винтовки и, разумеется, оставили при себе револьверы. Арсенал смотрелся внушительно, однако Вадим понимал, что если сведения о Керим-беке и его апашах соответствуют действительности, то хоть пушку с собой бери – силы все равно будут неравными. Передавят, как курят…

Но не идти же на попятный! Научник по мере приближения к цели все больше воодушевлялся, в нетерпении пришпоривал свою каурку и напевал под нос сербскую народную песенку «Русе косе, цуро имаш». Вадимом тоже завладел душевный подъем, опасения отступили на второй план. Мансур вовсе не выражал эмоций, трюхал себе позади каравана на низкорослой лошаденке, молчал и по сторонам не глядел. Беспокоились только Павлуха с напарником, Побывавшие в передрягах и познавшие коварство азиатского затишья, они не доверяли пустынной безмятежности, держали заряженные винтовки поперек седел и с тревогой озирали ширь от горизонта до горизонта.

Обошлось. К вечеру отряд увидел перед собой высокий, наметенный из охристых песчинок бугор.

– Край пути, – провозгласил Вранич, сверившись с картой. – Стоп.

Вадим спешился и подошел к кургану. Когда б не знал, что под слоем мелких крупиц скрыта эллинская крепость, проехал бы мимо, не задерживаясь. Горка как горка, ничего выдающегося. Но нет! Если всмотреться, то можно угадать очертания крепостной стены и выстроенной в ее северной части башенки.

Вранич – на то и спец! – все это подметил сразу. Спрыгнув с лошади, забухтел:

– Цитадель об единой башне. Хм… Необычна форма, мала величина. На фортификационный узел не схоже. Скорее, то е пост для посматрачки… наблюдения… или для друге цели. Все то мы проверим. – Он обернулся к красноармейцам и Мансуру. – Разгружайтэ!

С верблюдов сняли пожитки, сложили кучей. Павлуха с приятелем взялись за установку палатки – шатра, как ее называл велеречивый серб. Мансур в работах участия не принимал, ходил с непроницаемым видом, изучал плацдарм. Заметив, что он бездельничает, Вранич отдал приказ насобирать хвороста на растопку, а сам вместе с Вадимом принялся осматривать подножие взгорка, который предстояло раскопать. Величина заветной цитадели, если сравнивать с укреплениями, где Вадиму выпадало бывать и даже сражаться, была и вправду «мала», но расчистить крепость впятером – задача непосильная. Придется убрать тонны песка, и это вручную, лопатами, в метеоусловиях, не очень-то располагающих к физическому труду… Да тут не то что на неделю – счет пойдет на годы!

– Заботитесь? – угадал его сомнения научник. – Не след. Карта нам допоможет. На ней отмечена восточная парцелла, она нам и потребна. Двадесять пять квадратных метров, але мало больше. Конечно, ако имам времена, мы выкопаем остаток твердыни, но то е после.

Переговариваясь, они обходили пологую возвышенность кругом, прикидывали, с какой стороны лучше всего врубиться в сыпучую массу. Внезапно Вадим указал научнику на черный вывал в склоне.

– Смотрите! Проход внутрь… Откуда бы ему взяться?

Предполагать, что за две с лишним тысячи лет песчаные бури оставили нетронутым какой-то участок крепости, было глупо – это сообразил бы даже полный невежда.

Вранич потемнел ликом.

– Нас опередили… Айдемо туда!

Он взял наизготовку свой «Коломбо-Риччи» и смело шагнул в дыру. Она оказалась небольшими воротами, за которыми начинался коридор. Он был освобожден от песка лишь частично, и чтобы ступить в него, пришлось нагнуться.

Научник постучал рукояткой револьвера по обнажившейся стенной кладке.

– Тако я и знал. Цигла.

– Что? – недопонял Вадим.

– Кирпич-сырец. Его потребляли в эллинистических постройках. Я датирую сию фортецию четвертым веком до нове эры. Само тогда крозь Среднюю Азию шли войска Александра Великого.

Вадим жадно шарил взглядом по стенам, он впервые находился внутри столь древнего сооружения. Но пока не попадалось ничего, достойного внимания. Разве что на одном из кирпичей нечетко прорезывался рисунок: круг с птичьими крыльями и хвостом. Научник тоже не пропустил мимо это изображение:

– Символ зороастризма але маздеизма, – небрежно прокомментировал Вранич и включил предусмотрительно взятый с собой электрический фонарик. – Культ обрел развитие в тех годинах…

Оранжевая бляшка заскользила по коридору, выхватывая то нагромождения песка, то потрескавшиеся стены. Вадим определил, что здесь не далее как вчера орудовали шанцевым инструментом. Углубились в завал на какие-нибудь три-четыре метра и едва ли добрались до ценностей, но суть не в этом. У экспедиции Вранича есть конкуренты! Вот о чем следовало подумать прежде всего.

Вадим собирался высказать свои мысли вслух, но сзади ему в шею уперлось что-то металлическое, и звучный баритон прохрипел:

– Х-ха! Вот и попались, твари…

Глава II,
дополняющая повествование новыми колоритными персонажами

Вот и оплошал! Непростительно для уникума со сверхслухом. За версту шелест песка под лапками ящерицы уловить способен, а тут нате вам – упустил подкравшегося сзади и, судя по горловому диаконскому тембру, достаточно грузного человека.

Вадим уже и руку начал поднимать, чтобы хлопнуть себя, дурня стоеросового, по лбу, но доводить движение до конца поостерегся. Тем более что голосистый невидимка упредил:

– Стой, где стоишь, и не егози! И ты, носатый, тоже!

Последнее относилось к Враничу. Научник, отвлекшись от созерцания коридорного интерьера, смотрел через плечо Вадима, выпятив губы в недовольной гримасе.

– Кто вы есть? И по коему праву командуете?

– А ты что, меня не помнишь? – откликнулся хрипун. – Я тебя видел в Москве.

– Где то было?

– На конференции.

– Не памятую. Вы такоже научник?

– Приват-доцент Московского университета Хрущ-Ладожский собственной персоной.

Последнее было сказано с некоторой манерностью, выдававшей в обладателе надтреснутого баритона личность старорежимную, не до конца вписавшуюся в новые реалии. Об этом же свидетельствовало и употребление термина «приват-доцент». Звание было официально упразднено еще декретом восемнадцатого года, но его по инерции продолжали употреблять отдельные представители и любители прошлого.

– Да ну! – Вадим ожидал услышать все, что угодно, но только не это.

Презрев возможные последствия, он отшатнулся от стали, вдавившейся в ямку под левым ухом, и повернулся, чтобы глянуть на того, кто взял его на мушку, как желторотого салагу.

Неосмотрительное действие едва не стало последним в его жизни. Под низким потолком ахнул выстрел, пуля чиркнула по мочке уха и, срикошетив от стены, зарылась в песок. Вадим на миг увидел перед собой гориллоподобное существо с зажатым в руке – лапе? – короткоствольным пистолетом.

– Тварь! – проревело существо, и из пистолета вылетела вторая пуля.

Вадим успел сгруппироваться, сделал нырок и врезался макушкой в бочкообразный живот, перекрещенный подтяжками. Умения, приобретенные еще в дореволюционной контрразведке и отточенные уже в Спецотделе политического управления, не раз выручали его в схватках. Обычно от тычка головой под дых противник сгибался в три погибели или летел кубарем, как сбитая городошная чурка. Но сейчас не произошло ни того, ни другого. Человек-горилла устоял на ногах, лишь покачнулся. Вадим отскочил от него, как от батута.

Спасибо Враничу – не сдрейфил и запустил фонариком в ряху монстра, а когда тот инстинктивно прикрылся локтем, подскочил ближе и поддал ему коленом в пах. Это подействовало, и в следующую секунду два научника, сцепившись, покатились к выходу. Вадим поднялся, потер ушибленный тухес и подобрал пистолет, выбитый сербом у собрата по академической деятельности. То был самозарядный «Литтл Том» австро-венгерского производства, малость устаревший, но вполне себе действенный.

Борцы выкатились на свет, Вадим вышел за ними. Налаживался тюкнуть приват-доцента «Маленьким Томом» по маковке, но Вранич с похвальной ловкостью вывернулся из обезьяньих объятий и провел болевой прием, от которого Хрущ-Ладожский взревел, как раненый мамонт, и замолотил ладонями, подняв песчаный ураган.

– Все, все! Тварь… Отпусти!

Научник разжал локтевой сгиб, которым защемил лодыжку соперника, и проговорил так ровно и бесстрастно, будто стоял за кафедрой во время доклада:

– Слово «твар» е бранное. Попрошу ко мне его не относить. И извольте именовать меня на вы.

Вот теперь у Вадима появилась возможность обозреть приват-доцента во всем его великолепии, пусть и немного подпорченном вследствие драки. Представитель Московского университета мало походил на своих соратников. Широченные плечи, длинные мохнатые ручищи, короткие кривые ноги, голова, напоминавшая котел, грива с рыжеватым отливом и курчавая борода, доходившая до середины груди. Пожалуй, больше всего ему соответствовал типаж профессора Челленджера из произведений Конан Дойла. Наряд его состоял из парусиновых брюк, английской рубашки-поло с коротким рукавом и двумя пуговицами у ворота и соломенной шляпы, которая слетела в пылу битвы и валялась у входа в крепость.

– Быть по сему… – прохрипел Хрущ-Ладожский. – Вы меня уделали. Признавайтесь: вы спортсмен?

Вранич отряхнул свою куртку, поправил съехавший набок пробковый шлем и дал лаконичный ответ:

– Я имел участие в балканских войнах. Тамо обучился владению пиштолем и борению.

Подбежали красноармейцы с винтовками, за ними маячил Мансур.

– Улитки хреновы! – буркнул на них Вадим и пощупал оцарапанное пулей ухо. – Нас уже двадцать р-раз укокошить могли…

– Та мы же не знали! – заблеял Павлуха и вытаращился на приват-доцента. – А это кто такой?

– Кто он такой, мы уже выяснили. Понять бы еще, каким самумом его сюда занесло. – Вадим, поигрывая «Литтл Томом», обратился к Хрущу:

– Вас как по имени-отчеству?

– Аркадий Христофорович. – Волосатая десница подняла шляпу, нахлобучила на рыжую копну. – Отдайте пистолет. Это мне в Египте подарили, когда я вместе с Картером фараоновы гробницы откупоривал.

Вадим не мог избавиться от ощущения, что где-то уже видел этого примата. Перебрал в памяти московских и ленинградских знакомых – как нынешних, так и дореволюционных, – но не припомнил среди них такого. Оттолкнувшись от только что произнесенных слов, стал прощупывать почву.

– Вы имеете отношение к археологии?

– Х-ха! Непосредственное! Состоял в Императорском археологическом обществе, а перед тем учился у Анучина. Знаете такого?

– Кто не знае Димитрия Николаевича! – откликнулся серб, и Вадим впервые уловил в его обычно высокомерном тоне намек на почтительность. – Велик е географ и антрополог.

– Вот и мотайте на ус… твари…

– Вы опять?! – Вранич с горячностью схватился за «Коломбо».

– Это я так, в пространство… Возмущение фонтанирует.

– Насчет чего вы возмущаетесь? – поскорее влез Вадим, пока перепалка между учеными мужами снова не переросла в мордобой.

– Х-ха! А то не понимаете? – Хрущ-Ладожский потыкал заскорузлым мизинцем в крепость. – Речь идет о мировой сенсации, возможно, о миллионах… а на раскопки отправляют чужеземца! Где это видано? – Он опалил серба испепеляющим взором. – Позор России!

– С чего вы взяли, что р-речь идет о миллионах? И откуда вообще узнали о карте и р-раскопках?

Приват-доцент стушевался, но всего на долю секунды.

– Арциховский… который вам с арабского переводил – мой закадыка. С гимназической скамьи дружим. Он мне все рассказал, показал карту, я с нее фотокопию сделал, ноги в руки – и сюда. Надо было вас опередить, пока национальное достояние не растащили.

– Кто тащил? Я? – взвился научник. – То е поклеп!

– Тихо, тихо! – Вадим придержал его, рвавшегося в бой, и продолжил активный допрос Хруща: – Так вы, стало быть, патриот? Защитник интересов Р-родины?

– А что, не похоже? – Приват-доцент вдруг прервался и рявкнул: – А вы, сударь, кто таков, чтобы из меня жилы тянуть?

Вадим пришел в некоторое замешательство. В азарте он и позабыл, что играет роль мелкой газетной сошки, поэтому ухватка агента ОГПУ вовсе неуместна и вызовет подозрения не только у господина-товарища с ярко выраженной дворянской фамилией и зверообразной внешностью, но, того и гляди, у своих же компаньонов. Прикусил язык, смолк, предоставив отдуваться начальнику экспедиции.

Серб не подкачал. Доходчиво объяснил самозваному исследователю, что тот не имеет права без разрешения изучать данный объект культурного наследия и тем паче изымать его содержимое, ежели таковое имеет место быть. Соответствующая санкция выписана только отряду Вранича. Более того, в случае самоуправства кого-либо из посторонних, вне зависимости от его чина и общественного статуса, дозволяется применять силу, вплоть до вооруженного отпора. Произнеся это, научник красноречиво указал на красноармейцев с винтовками.

Их вид, а также очевидное численное превосходство, сбили форс с Аркадия Христофоровича. Он поджал плечи, ворохнул бородищей.

– Х-ха… – Это прозвучало уже без гонора, квело. – Что же вы меня, поганой метлой погоните? Как мазурика какого-то?

Павлуха с Сивухой взяли винтовки наперевес, готовые вытурить чужака штыками в три шеи. Но решение следовало принимать не им, а Враничу. Он, прежде чем дать отмашку, заглянул в дыру, прокопанную в холме.

– Колико дён вы здесь знаходиесь?

– С позавчера.

– И уже столько грунта извлечь успели? Дивно!

Вадим следил за ходом мыслей серба. Хрущ-Ладожский со своей мускулатурой один стоил двух землекопов. Если привлечь его к работе, она пойдет куда быстрее. Да и как знать, что предпримет этот вспыльчивый верзила, когда получит от ворот поворот? Ему известно местонахождение крепости, он может нанять ораву нищебродов, привести ее сюда и, что называется, задавить экспедицию массой. С него станется! Вон сколько злобы перекипает под нависшими бровями… Нет, безопаснее и рациональнее держать его при себе.

К этому же выводу пришел и серб. Подвел черту под раздумьями:

– Соглашаю вам зостаться с нами. Але должны будете исполнять мои указы яко началника раскопания.

Вадим думал, что заносчивый приват-доцент распетушится, начнет качать права и заявлять, что ничьим указам он подчиняться не намерен. Однако тот при всей своей кичливости был неглупым и уразумел, что предъявлением претензий ничего не добьешься. В знак примирения он протянул Враничу косматую лапищу.

– Лады. Но учтите: я – личность вольная, холопом к вам не нанимался. Будет что не по душе – уйду.

* * *

Неведомо, пожалел ли сербский научник о своем вердикте, но отношения между ним и приват-доцентом так и не потеплели. Хрущ-Ладожский вел себя независимо и при любой попытке командовать им цедил свое излюбленное: «Х-ха, твари…» Это выводило из себя всех, за исключением, может быть, вечно невозмутимого Мансура. Хорошо еще, что Аркадий Христофорович отселился от экспедиции в отдельную палатку, которую привез с собой. Там он и просиживал, как филин в дупле, свободные от работ часы. Чем занимался – Бог весть.

Раскопки повелись одновременно с трех сторон: через воротца, уже отрытые Хрущом, и через два пролома в крепостной стене, обнаруженные неподалеку от входа. Сухой песок поддавался легко, но обладал противным свойством – текучестью. Не успевали вынуть кубометр, как освобожденное пространство тут же заливали сыпучие струи, наползавшие из соседних слоев. Морока, да и только!

Прошло два дня, похвастаться было нечем. Удалось продавить рыхлую субстанцию на восемь-девять метров и достичь круглого, судя по обводу стен, помещения. Это было что-то вроде зала, чьи размеры пока не представлялось возможным установить, ибо он, как и все остальное в крепости, являл собой гигантское вместилище песка. Возникли разногласия и относительно его предназначения. Вранич безапелляционно заявил, что в этом зале совершались обряды, о чем свидетельствовали остатки кострищ и черепки посудины, которую, по его утверждению, использовали огнепоклонники для своих ритуалов, наливая в нее смесь воды, молока и сока эфедры – небольшого травянистого кустарника, напоминавшего хвощ. Хрущ-Ладожский поднял его на смех и сказал, что крепость по своим слабо угадывавшимся контурам не похожа на храм. Это защитное сооружение, в котором, правда, могли проводиться и культовые действа. Археологи собачились по данному поводу часа полтора, а потом возвращались к прерванной полемике еще трижды или четырежды, что никак не способствовало ускорению проходки.