Текст книги "Вторжение. Судьба генерала Павлова"

54

Дмитрий Григорьевич Павлов, бывший командующий, человек, отрешенный от любых гражданских прав, лежал в тяжелом забытьи, но быстро поднялся, когда в камеру вошли трое. В том страшном, запредельном для человеческого существа состоянии он сразу подумал об избавлении, о чудесном восстановлении справедливости – вот, мол, Сталину доложили, Сталин прочитал и понял, что надо выручить своего командующего, вернуть ему все награды, и «Золотую Звезду», и звание. Потому что этот самый Павлов верно числится среди самых преданных и честных людей. Подумалось даже о возможной встрече с семьей. И подступившее к горлу рыдание от самой такой мечты и возможности смешалось со словами:

– Я так надеялся…

Страшный удар оторвал его от земли. Крепкая шея и крепкая голова выдержали, он не потерял сознания. Даже мысли о семье еще не сразу ушли, только потускнели. И облик Сталина, спасителя, вершителя, опять возник перед глазами. И когда удары посыпались на него со всех сторон, после каждой вспышки боли он думал: Сталин… Сталин…

Через несколько минут он лежал на мокром полу, захлебываясь кровью, и уже не сознание сохранялось в нем, а крохи жизненных искр.

Не человеческое – крокодилье рыло с немигающими глазами склонилось над ним.

– Будешь признаваться, гадина? Сам помрешь, дочь твою притащим. Небось, помнит, кто приходил к тебе, кому звонили. Имена! Даты!! А забудет, у нас есть средства. Тут и до расстрела недалеко. Ей уже двенадцать лет. И она будет отвечать по всей строгости закона. Знаешь новый закон! Потом притащим еще жену. И сына. Всех поставим перед твои глазоньки, пока они не заплыли.

Лязгнула железная дверь. Стряхивая кровь, трое вышли из камеры. Но Павлов уже не слышал наступившей тишины.

На другой день его, как был, неумытого, окровавленного поволокли на допрос. И хотя он держался и старался не шататься, это был уже другой человек, ничего не имевший общего с тем, который давил немецкие танки в Испании и потом в июньские дни метался по штабу, мчался в Барановичи, пытаясь задержать наваливающийся на него неостановимый стальной вал.

Теперь это был как бы человек без кожи, с вывороченными мозгами, который боялся любого прикосновения и со страхом глядел на приближающегося следователя.

* * *

Мехлис читал документы.

Протокол допроса

от 9 июля 1941 г.

Допрос начат в 12.00

Павлов: Анализируя свою прошлую и настоящую деятельность, я счел необходимым рассказать следствию о своих предательских действиях по отношению к партии и советскому правительству.

…..

Допрос окончен в 15 час. 10 мин.

Протокол допроса

от 11 июля 1941 г.

Допрос начат в 13 час. 30 мин.,

окончен в 19 час. 10 мин.

О Мерецкове, Уборевиче, Тухачевском.

«Старые имена, – подумал устало Мехлис. – И большинство мертвецов. Новых имен нету».

Он обратил внимание, как изменился характер подписи на допросах.

На первом стояло твердое: Д. Павлов.

Потом (на втором) – росчерк, в котором фамилия едва угадывалась.

А после третьего допроса – лишь слабая закорючка и след крови.

Постановление

(о предъявлении обвинения)

Павлов Д.Г. изобличается в том, что, будучи участником антисоветского заговора и командуя войсками Западного фронта, предал интересы Родины, открыв фронт фашистам.

Странно, что после исчерпывающих признаний он опять начал ершиться. Его больше недели не вызывали на допрос, и он, видимо, смог восстановиться. Допрос от 20 июля оставлял странное впечатление – смесь признания и упорства.

Признал участие в заговоре, но вражеская работа выразилась якобы только в том, что проявлял бездеятельность в вопросах боевой подготовки войск Западного округа. Никаких заданий от кого-либо открыть фронт фашистам не получал. Показания Белова, Рогожина, Арман отрицает. Вражеские связи ограничиваются якобы Мерецковым и Халепским.

Мехлис просмотрел несколько страниц дела, задержал внимание:

Выписка

из показаний Мерецкова Кирилла Афанасьевича

от 12 июля 1941 г.

…По вражеской работе со мной были связаны: командующий Западным военным округом генерал армии Павлов Дмитрий Григорьевич… Павлов по приезде в Испанию был назначен генералом танковых войск республиканской армии. Павлов в Испании, как известно, проявил себя боевым командиром и с руководством танковой бригады справлялся неплохо.

Следователь: По какому поводу у вас с Павловым произошел откровенный разговор?

Мерецков: Во время Гвадалахарского сражения, когда сложилась особо острая обстановка. Был передан приказ работавшего в Испании главным советником при командовании республиканской армии Штерна (о его причастности к заговору я подробно показывал на допросе 2 июля) – прекратить сражение и начать отход, или, иными словами, отдать фашистам Мадрид. Мы с Павловым стали обсуждать, как быть дальше. Павлов заявил: «Директива об отходе (противоречащая установкам Москвы) не является случайной. Однако, при всей влиятельности Уборевича, вряд ли нам удастся укрыться за его спиной в случае провала операции на Гвадалахаре».

Отсюда Павлов сделал вывод, что надо драться до конца и разбить противника.

…Павлов в беседах со мной высказывал резкое недовольство карательной политикой Советской власти, говорил о происходящем якобы в Красной Армии «избиении» командных кадров и даже открыто на официальных заседаниях выступал в защиту репрессированных из числа военных.

…Между тем Павлов, в момент работы комиссии, возглавлял автобронетанковое управление Красной Армии (АБТУ) и не мог недооценивать действий мотомехсоединений в современном бою. Самому Павлову в первый же день войны с Германией пришлось испытать на себе в качестве командующего Западным фронтом последствия произведенной с его участием вредительской ликвидации танковых батальонов в стрелковых дивизиях.

Донос

Бирюкова, члена ВКП(б) с 1924 г.,

бывш. слуш. Академии имени Ленина.

Адрес: Хабаровск. Полковой комиссар

Народному комиссару внутренних дел Союза ССР

В феврале 1938 года я сообщал устно тов. Горбачеву, уполномоченному ОО по Академии им. Ленина, некоторые сведения о начальнике АБТУ РККА комкора Павлова, которые сильно компрометируют его.

1. Павлов прибыл в 4 мехбригаду в гор. Бобруйск в конце 1933-го или начале 1934 года. Я был там комиссаром учебного батальона.

Ходили упорные слухи, что Павлов является любимцем Уборевича, его выдвиженцем. Никто тогда не знал, что Уборевич является врагом народа.

2. Павлов при всяком подходящем случае старался подчеркнуть, что он является «хозяином» в бригаде и что политотдел пусть не вмешивается в его дела.

3. В 36-м году в учебном батальоне произошла авария танка. Павлов сказал, что это не авария, а поломка и потребовал от Петрова (комбата), чтобы он написал другой рапорт.

4. Будучи в командировке, бесконтрольно расходовал денежные средства. Покупался сотнями метров шелк и др. дорогие ткани, золотые часы, ковры, дорогая посуда, пианино, др. дорогие вещи. И все это отправлялось ему домой.

Безо всяких оснований представил к ордену Красного Знамени инженера бригады Полину (фамилию ее не знаю, она учится в мотомех. Академии). Она никогда не была в бою, орден она получила. Такое отношение Павлова определялось тем, что Павлов жил с Полиной, как со своей женой, и даже не стеснялся показывать свою связь другим. Жил с ней в одной комнате.

8 июля 1938 г.

Выписка

из протокола допроса Армана Поля Матисовича

от 5 мая 1938 г.

…На центральной базе (в Испании) Павлов всячески игнорировал и дискредитировал французских бойцов Народного фронта. Этих бойцов он часто называл трусами и обзывал «сволочами», тогда как немцев постоянно хвалил.

…давал, как правило, распоряжения по телефону, без шифра, хотя знал, что разговоры прослушиваются фашистами.

…Павлов запретил мне говорить о Друтти.

…1 декабря 1936 года Павлов, вернувшись после доклада Берзину, отдал всем командирам-танкистам приказ – не выполнять распоряжений комкора Кулика и военного атташе Горева. Все должны слушаться только его. Из-за этого получались задержки с вступлением танков в бой.

Так в Хараме было потеряно 17 танков. Виноват был Павлов. Он задержал темп атаки и позволил немцам сгруппировать орудия.

В Испании троцкист Глазев, не будучи ни разу ранен, был представлен к ордену Красного Знамени.

Собственноручные показания

Берзина Яна Карловича

от 21 июля 1938 г.

(Подробно об Испании)

…были пущены в атаку танки и «запороты» (направление на Семенжерию), застряли на одной из террас… настроения советских экипажей были весьма плохие: «смены нет», «все погибнем», «каждый день приносит кому-нибудь смерть».

И вот – решающий документ.

Протокол допроса

арестованного Павлова Дмитрия Григорьевича

от 21 июля 1941 года

Допрос начат в (не указано)

Следователь: Со дня своего ареста вы упорно скрываете от следствия свою предательскую деятельность и вражеские связи. Следствие требует, чтобы вы прекратили запирательство и начали давать правдивые и исчерпывающие показания о своем участии в заговоре.

Павлов: Я не намерен дальше скрывать свою вражескую деятельность и заговорщицкие связи. Я буду говорить правду.

Следователь: Когда вы стали на путь антисоветской предательской деятельности?

Павлов: Это относится к периоду с 1932 по 1936 годы, когда я работал под руководством бывшего командующего Белорусским округом Уборевича.

…..

Впервые о целях и задачах заговора я узнал еще будучи в Испании в 1937 году от Мерецкова. Мы оба являлись людьми Уборевича. Мерецков говорил, что в случае победы германской армии «хуже нам от этого не будет». Маршал Кулик при составлении одного документа прямо заявил: «Лучше служить в германской армии, чем в таких условиях, как у нас».

…со слов Мерецкова мне известно, что участником заговора являлся Шерн.

Моя личная предательская работа: я сознательно не руководил организацией связи в армии, в результате чего на третий день войны связь с самыми дальними армиями у меня была потеряна. Я сознательно не ставил резко вопроса о приведении в боеготовность укрепленных районов. В результате УРы были небоеспособными, а УРовские войска даже по плану мая месяца не были развернуты.

…Организацию авиации я передоверил командованию ВВС.

Не давая прямых заданий о предательстве, я использовал преступную бездеятельность начальника штаба фронта Климовских, поощрял ее.

Я поощрял бездействие своего заместителя Болдина, восхвалял его как работника.

Саперные батальоны стрелковых дивизий по директиве Генштаба были направлены на строительство укрепрайонов и оставались там до начала военных действий. Они первыми приняли бой, в то время как дивизии остались без саперных батальонов.

Я виновен в том, что, зная остроту момента, не снял эти батальоны с передовых позиций и не присоединил их обратно к дивизиям.

Следователь: Эти предательские акты вы осуществляли сознательно?

Павлов: Да, я их осуществлял сознательно, как заговорщик.

…..

Следователь: Значит, по существу, вы осуществили изменнические намерения Тухачевского, Уборевича и других заговорщиков?

Павлов: Да, так. Я частично успел сделать то, что в свое время не удалось Тухачевскому и Уборевичу, то есть открыть фронт немцам.

Допрос окончен в 9 час. 15 мин.

Стенограмма записана с моих слов правильно и мною прочитана.

Допросили:

зам. нач. след. части

упр. ОО НКВД СССР

ст. батальонный комиссар (Павловский)

ст. следователь с/у упр. ОО НКВД (Лихачев)

55

Через несколько дней принесли последнюю пачку документов по делу осужденных. И хотя уже был взят Смоленск, трагедия продолжала нарастать, Мехлис не забывал о сталинском задании. В принесенных бумагах выхватывал главное, листал бегло, как если бы знал результаты наперед.

Постановление

г. Москва, июля «21 дня», я, старший следователь Управления особых отделов НКВД СССР, лейтенант госбезопасности Морозов, рассмотрев дела по обвинению Павлова Дмитрия Григорьевича, Климовских Владимира Ефимовича, Григорьева Андрея Терентьевича, Коробкова Андрея Александровича,

Нашел:

Обвиняемые Павлов, Климовских, Григорьев, Коробков арестованы за проведение предательской деятельности на фронте.

Постановил:

Объединить их дела в одно.

Подпись (Морозов)

Согласен (Павловский)

……

Обвинительное заключение составлено 21 июля…

Дальше… что? Вот! Расписки четверки о получении обвинительного заключения получены в тот же день.

Протокол

об окончании следствия

1941 года, июля «24» дня

(подпись самого Павлова: С материалами дела в 4-х томах ознакомился полностью. Добавить к показаниям ничего не могу).

Протокол

закрытого судебного заседания

Военной коллегии Верховного суда

Союза ССР

22 июля 1941 года г. Москва

Председательствующий – армвоенюрист В.В. Ульрих

Диввоенюрист – А.М. Орлов

члены: Диввоенюрист – Д.Я. Кандыбин

секретарь: военный юрист – А.С. Мазур

В 0 часов 20 минут председательствующий открыл судебное заседание.

Что тут?..

Подсудимый Коробков: Приказ народного комиссара обороны мы получили в 4.00, когда противник начал нас бомбить… Признаю себя виноватым в том, что не смог определить точно начала военных действий… События развернулись молниеносно. Наши части подверглись непрерывным атакам крупных авиационных и танковых соединений…

Так…

Показания Павлова категорически отрицаю. Как может он утверждать, если в течение десяти дней не был у меня на командном пункте. У меня связь была со всеми частями, за исключением 46-й стрелковой дивизии, которая подчинялась мехкорпусу.

Меня обвинили в трусости. Это неверно. Я день и ночь был на своем посту. Наоборот, меня обвиняли, что штаб очень близок к фронту.

Приказ о выводе частей из Бреста никем не отдавался. Я лично такого приказа не видел.

Павлов: Я посылал Попова (комкор).

Коробков: Значит, Попова надо привлечь к уголовной ответственности.

Последнее слово…

Павлов: Коробков удара трех механизированных дивизий противника выдержать не мог, так как ему было нечем бороться с ними.

Коробков: Четвертая армия, по сути, не являлась армией, так как состояла из четырех дивизий и вновь сформированного корпуса. Они были растянуты на 150 километров. Части не могли двигаться из-за авиации. Буквально каждая машина расстреливалась с воздуха.

Суд удалился на совещание.

В 3 часа 20 минут оглашен приговор:

всем четверым высшая мера наказания.

22 июля 1941 года

Осужденным объяснили их право ходатайствовать перед Президиумом ВС СССР о помиловании.

(И в то же время: приговор окончательный, обжалованию не подлежит).

Приговор приведен в исполнение 22 июля 1941 года.

Мл. лейтенант безопасности

Сашенков

В океане людского горя казнь горстки отщепенцев, предателей казалась мало заметной песчинкой. Но Мехлис знал: дело это, без сомнения, послужит уроком другим военачальникам. Поэтому, хоть приговор приведен в исполнение, он еще долго не будет забыт.

Когда Мехлис читал последние строки приговора, бывший командующий Западным фронтом был еще жив. Его вывели и повели коридорами в подземелье.

Глядя в затылки ведущим оперативникам, Павлов думал: «Нелюди! Нелюди! Как же их раньше не замечал? Они же ходили мимо, рядом. Здоровались. Входили в кабинет. Улыбались. Мы им дифирамбы поем: “Чистые руки, горячие сердца”. А они – нелюди! Они бы и Сталину стали рвать рот и выдавливать глаза, если бы он дал команду».

«Руки назад!» – было сказано хриплым голосом, хотя он и так привык держать руки назад. Было сказано: «Подпись надо поставить». Но бывший командующий уже знал, куда его ведут.

Он простил Мерецкова, простил всех. Теперь он знал, как выбивают показания. Потом в раскаленном мозгу осталась всего одна мысль: значит, семью не привезли и дочь оставили в покое. Не будет ее мучений. Хоть в этом он победил. А цена – позор и смерть! Потом узнают… может быть, дочь доживет до этого. Все равно больше жизни человек ничем не может заплатить.

И еще одна счастливая мысль его осенила на последних шагах: «они» ничего не узнали про Надежду. Ранее какой-то особист начал копать под нее. Но, видимо, был не слишком высокий чин. Скорее всего, самоучка, стукач, мелочь, одним словом. Иначе бы «они» нашли и привезли ее сейчас. А не хотелось, чтобы она видела его в таком состоянии. В памяти любимой хотелось бы остаться достойным человеком. Потом, конечно, ей станет известно. Но не сразу. И она поймет. Со временем. Когда и другие узнают. Пусть ей суждены будут жизнь и свобода! С тех пор, как они расстались, вышло – навсегда, она жила в его сознании. И улыбалась, и поддерживала его. Но последнее время с такой горечью во взоре, что у него перехватывало дыхание. В том, какое чудо выпало ему по судьбе, он уверился только сейчас. И замер. В последний миг образ ее опять засветился с необычайной яркостью, взметнулся в неведомую высь и там сиял, не угасая, когда пуля уже раздробила голову.

56

Немногие счастливцы, среди которых были остатки щепиновского полка, смогли вырваться из окружения после разгрома двух армий на Белостокском выступе.

В то время как спасенные добирались до своих, еще не веря в свершившееся чудо, по другую сторону фронта на лугах и болотах, под дулами немецких автоматов сбиралось разбитое воинство, брошенное без патронов, без оружия, без помощи. Были тут недавние отцы и сыновья, а за ними незримо следовали неласканные девы и нерожденные дети. Так погибала Россия.

Обалделые немецкие команды вели счет не на десятки тысяч, даже не на сотни, а на миллионы. Только врожденная четкость и точность помогли немцам справиться с хлынувшим людским потоком, то есть обеспечить организованное уничтожение «низшей расы», которая занимала пространство, необходимое «высшим», то есть арийцам. Пленные, как никто, могли поведать о масштабах катастрофы. Но мертвых не спрашивают. Большинству пленных, если не сказать, почти всем, не суждено было вернуться.

* * *

Колючая проволока уходила за горизонт. И всюду на открытом поле, куда хватал глаз, лежали вповалку тяжко пахнувшие тела. Глаза выражали мало человеческого. Рустам помнил, что бараны на бойне проявляли больше чувств и волнений, чем захваченные в плен солдаты.

Рустам давно отбился от своих однополчан и корчился в одиночестве, подгребая под себя мятые лопухи. Взгляд соседа у проволоки был пуст, точно жизнь ушла, покинула его вместе с остальными переживаниями. Хотя крепкая русая бородка и багряные скулы свидетельствовали о немалом запасе сил.

Так и вышло впоследствии. Русый оказался капитаном. По странной случайности его никто не выдал. А может, напротив, немцы знали и следили за ним через подставных. Во всяком случае, возле него часто крутился длинный сутулый парень со шрамом на щеке. Капитан, казалось, ничего не замечал вокруг. Правда, неделю назад во время марша двое с такими ничего не выражавшими лицами сиганули под обрыв. Одного разорвали в клочья из пулеметов. А другой ушел. Потом стали говорить, что сбежавших было пятеро. Но Рустам видел только двоих и теперь мучился оттого, что не последовал за ними. Пусть бы убили.

Конечно, грезилось, что и он бы ушел, как тот, второй. Но случай был упущен. Подходящего обрыва больше не попадалось.

Язва, которая началась у него после развода с первой женой, открылась вновь. Теперь он большую часть времени лежал скрючившись. Капитан откуда-то добыл и постелил ему тряпки, чтобы Рустам не лежал на земле.

Когда боль отпускала, Рустам смотрел на небо. И думал, что в степи облака всегда плывут высоко. Не то что в горах: летит невесомое облако в поднебесье, кажется, не достать. А подлетает к горе – и даже до половинки недобирает. Думается, рукой можно достать и задержать. А оно прилепилось, замешкалось, зацепилось за колючий кустарник. Потом освободилось, вырвалось и опять поплыло в поднебесье – рядом со звездами.

«Загнешься ты, парень, от этого режима, – сказал однажды капитан. – Бежать тебе надо».

«Как?» – одними губами спросил Рустам.

Но капитан понял.

«Есть ребята, которые думают», – негромко произнес он.

Потом прошел слух, что пленных погонят дальше, в Германию, а больных пристрелят. Как бы в подтверждение слухов их неожиданно подняли под дулами автоматов и выстроили нескончаемой шеренгой. Рустам вместе с капитаном оказались в середке, напротив лагерного начальства. Незнакомое офицерье с незнакомыми знаками различия и глазами, пустыми, как у иссык-кульских рыб. Неожиданно русская речь привлекла внимание Рустама. Говорил переводчик.

– Ваша армия разбита!

Ответом было жуткое, зловещее молчание побежденных.

«Раз агитируют, значит, не разбита», – вполголоса проговорил капитан. И Рустам оглянулся, боясь за него. Парень со шрамом стоял сзади, переминаясь с ноги на ногу.

– Сейчас! – продолжал переводчик, надсаживаясь. – С вами будет говорить господин агитатор, который добровольно перешел на сторону великой Германии. И оказывает ей большую помощь в борьбе с большевиками. Фюрер и Германия ценят таких людей и доверяют им. Все, кто верно будет служить великой Германии, могут рассчитывать на помощь и снисхождение.

Господин агитатор выступил вперед. На нем была немецкая форма, но без погон. Несмотря на жару, тяжелый военный френч, брюки и сапоги. На голове – фуражка фашистской армии. Обмундирование выглядело довольно приличным. Внешний вид его говорил о том, что ему живется неплохо.

– Красная Армия разбита! – снова закричал он. – Доблестными германскими войсками Москва взята! Остатки русских войск катятся за Урал. Большевизм, терзавший народы, перестал существовать.

Рустам отключился, слушая вполуха. Агитатор говорил, что в России всегда все держалось на насилии и теперь, когда появилась возможность, честные люди стали переходить к немцам на сторону фюрера. До Рустама дошло, что германскому командованию дорого обходятся военнопленные. Поэтому они должны отработать свое содержание.

При этих словах, как ни страшен был каждый час плена, многие заулыбались. Даже Рустам улыбнулся, несмотря на боль. Как содержали, чем кормили, знали по себе.

Агитатор начал уговаривать пленных вступать в немецкие рабочие команды, добросовестно выполнять все распоряжения. Обещал, что наиболее старательных пошлют в различные школы. А тем, кто желает воевать вместе с немецкими войсками против комиссаров, могут выдать оружие.

Рустаму показалось знакомым широкое лицо с мокрыми губами, которые агитатор беспрерывно вытирал.

– Это ведь Жабыч! – ахнул кто-то. – Вот гад! С нас шкуру драл от имени большевиков. Теперь же первый немцам служит.

Парень со шрамом переминался с ноги на ногу.

Агитатор начал угрожать. Сказал, что тех, кто не будет помогать немцам, ждет суровая кара. Велел обращаться с заявлениями к господину коменданту.

После этого агитатора быстро убрали, пленных развели.

Утром утаскивали умерших. Одно лицо показалось Рустаму знакомым. Он бы не узнал, если бы не вымазанный землей шрам.

«Когда?» – шепотом спросил он у капитана, чувствуя, что боль опоясывает его с новой силой. Капитан взглянул буднично, будто речь шла о самом обыкновенном деле. Ответил, как обронил: «Завтра!»

«У меня на Иссык-Куле дом и жена, – сказал Рустам неожиданно. – Двое детей. Дочка и сын».