Текст книги "Жаркие горы"

Раф, стиснув руль обеими руками, не отвлекался от дороги. Он вжал ногой педаль газа до самого пола и не ослаблял давления на нее ни на мгновение. Машина летела напористо, яростно, сметая с дороги песчаную крошку.

– Сколько тут? – спросил Томпсон.

– Две мили.

У ворот зоны пришлось остановиться. Путь перегораживала тяжелая балка шлагбаума. Как бы укрепляя ее прочность, в бетонированном гнезде стоял пулемет на треноге. Только когда начальник караула подошел к машине и увидел в ней Каррингтона, он взмахнул рукой. Солдаты, оставив пулемет, пошли поднимать шлагбаум.

Томпсон, приоткрыв дверцу, огляделся. Между холмов за колючей проволокой виднелись очертания небольших домов – то ли жилых помещений, то ли складов – не разобрать. Справа от дороги белел огромный щит, изрисованный вязью арабских букв. Что написано на нем, Томпсон не спрашивал. Он раз и навсегда усвоил, что там должно быть написано, и знал: так оно и есть.

«СОБСТВЕННОСТЬ ВОЕННОГО ВЕДОМСТВА. ПРОХОД И ПРОЕЗД ВОСПРЕЩЕН. ОГОНЬ ОТКРЫВАЕТСЯ БЕЗ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ».

Знал Томпсон и то, что ребята, которым поручают охрану подобных объектов, не любят церемониться, не кричат: «Стой! Кто идет?» Для них главное – нажать на спуск автомата и наблюдать, как отчаянного смельчака – дурак он или просто неграмотный, все равно кто, – рвет на куски метко пущенная очередь.

Сплоховать и не попасть в нарушителя для таких служак означало поставить крест на своей карьере, и они всегда попадали.

Машина неторопливо подкатила к домику, затянутому маскировочной сетью. Томпсон из-за этого и не заметил его на фоне пегой возвышенности.

Въехали на стоянку под специальным навесом. Вышли из машины и с минуту стояли, давая глазам возможность привыкнуть к сумраку, царившему здесь. Томпсон повел носом. Тянуло сильным запахом дыма и жареного мяса.

– Здесь готовят азиатский пир?

– Традиция, – пожав плечами, ответил Каррингтон. – Перед уходом на операцию люди покупают барана и устраивают себе отдых.

– Откуда им известно об операции? – В голосе Томпсона звучало подозрение. – У вас об этом объявляют заранее?

– Успокойся, Фред. Никто ничего не знает. Но люди чувствуют такие вещи нутром.

– Нужно выяснить, у кого такое нежное нутро. Мне оно не очень-то нравится.

– Да не горячись, старина. Ровным счетом ничего криминального. До обеда я сообщил, что приеду. Как считаешь, прибытие шефа и подгонка обмундирования что-нибудь в этом мире значат?

– Хорошо, успокоил.

Они прошли в штабной домик. Раф открыл перед ними дверь и встал с автоматом у входа. Риф так и остался в машине, только приоткрыл дверцу, чтобы сделать полосу обзора для себя пошире.

– Сволочь у тебя дрессированная, – сказал Томпсон, наблюдавший за поведением охраны. – Пожалуй, их можно будет оставить себе.

Десять минут они провели в уединении, наслаждаясь кондиционированным раем. Наконец открылась дверь и в помещение вошел высокий худощавый полковник в пакистанской военной форме. Легко вскинул руку к фуражке с высокой тульей.

– Полковник Исмаил, – представил Каррингтон вошедшего. – Наш большой друг.

– Где ваши «медведи»? – спросил Томпсон, словно забыв о вежливости, какая полагалась при первой встрече.

– В загоне, мистер Каррингтон, – обращаясь к Бену, ответил Исмаил. Его бесцеремонность сильно задела Томпсона.

– Чем занимаются? – снова спросил он.

– Сейчас будем переодевать. Пусть обносят новую форму. Затемно их предстоит увезти на ту сторону.

– Мы хотим посмотреть на обряд переодевания, – сказал Томпсон. – Это, должно быть, интересное зрелище.

– Пожалуйста, – сказал полковник Исмаил. – Здесь недалеко.

Они прошли за один из бараков, в загон, отгороженный фанерными щитами. В небольшом закутке бродили трое раздетых до трусов мужчин. Двое высоких, ширококостых, один низенький, тощий, со спиной, покрытой бурыми прыщами.

Увидев вошедшее начальство, они встали в шеренгу. Заморыш занял место на правом фланге.

– Кто этот недоносок? – спросил Томпсон.

– Командир группы Машад Рахим, – доложил полковник Исмаил. – Двое других – боевики Муфта Мангал и Мирзахан.

Томпсон подошел к боевикам поближе. Брезгливо оглядел с ног до головы. Такое дерьмо ему давно не встречалось. Должно быть, там, за Хайбером, дела у муджахидов обстоят из рук вон погано. С такими боевиками…

Он подошел к высокому носатому парню, впервые оказавшемуся полуголым перед высоким начальством и оттого заметно стеснявшемуся. Пальцем, как паршивому коню, когда стараются сбить цену, провел по ребрам. Они выпирали из-под кожи, словно прутья из старой корзины.

Парень неловко пошевелился, словно хотел оборонить себя.

– И это «медведи»?! – спросил Томпсон брезгливо. – Пусть одеваются.

Через некоторое время все трое были в советской военной форме.

– Откуда такое? – спросил Томпсон, разминая в руке полу куртки Муфти Мангала.

– В Пешаваре есть мастерская, – пояснил полковник Исмаил. – Можем обшить целую дивизию.

– Оружие?

– Автоматы русского типа АК, – сказал Каррингтон. – Производство английское. Фирма «Интерармз».

– Все как у «медведей», – скривив губы в усмешке, произнес Томпсон. – А на каком языке будут говорить эти звери?

– В акции – по-русски.

– Интересно. Весьма интересно…

Томпсон подошел к мордолошадому Мирзахану. Спросил, четко выговаривая русские слова:

– Ты менья понимайш, скотина?

Мирзахан вытянулся и застыл. На тупой физиономии – выражение растерянности и испуга.

– Многого хочешь, Фред, – заметил Каррингтон.

– Свиньи, – сказал Томпсон и поморщился.

– Это слово, – произнес Каррингтон жестко, – здесь забудь! Ослы, бараны – еще куда ни шло. А свинья для мусульманина – животное греховное.

– Плевать! Я не привык менять выражения по религиозным причинам. Свиньи, и всё тут.

– Я тоже мусульманин, – произнес полковник Исмаил и зло посмотрел на Томпсона.

– Простите, сэр, – спокойно ответил Фред. – Речь шла не о верованиях, а об умственных способностях. Вы лучше продемонстрируйте мне, как они будут говорить по-русски во время акции.

Исмаил повернулся к троице. Сказал им несколько слов на пушту. В ответ заморыш изобразил на лице свирепость и разразился тирадой:

– Иван! Стирляй! Пирод! Дапай, дапай!

– Им с такими талантами хоть в Москву! – сказал Томпсон. – Впрочем, для одноразового употребления вполне сойдут. Можете отправлять, полковник Исмаил, Бог помощь!

Ночная сказка

Ночь в степи – это безбрежное море темени. Только небо мерцает призрачным светом. Звезды на юге крупные, льдистые. Млечный Путь, как караванная тропа в иные галактики, перехватывает бархат свода от горизонта до горизонта.

В неглубокой балке, среди продутой ветром степи, в уютном затишье горит костер. Маленький очаг живого огня, дарящий людям тепло и свет.

Пламя, перебегая по хворосту, то бледнеет, угасая, то ярко вспыхивает, взрывается, с треском рассыпает искры. Они взлетают и гаснут, немного не долетев до неба.

У костра, коротая ночь, сидят шпун Захир – сельский пастух, и четверо ребятишек – кишлачных сирот. В одиноком добром пастыре ребята встретили теплоту и участие и теперь ходят за ним и за овцами, почитая старика, как отца.

Сказка у костра, древнее предание, рассказанное в ночи, хранят в себе величайшую тайну живого слова. Того, которое заставляет юные сердца трепетать от любви и ненависти, учит различать добро и зло, славит благородство, осуждает черную подлость.

В бетонных домах больших городов сказка для ребенка – забава, вечерняя порция духовной пищи на сон грядущий.

В теснинах гор и на степных просторах, в юртах кочевников и хижинах дехкан-базгаров сказка – это завет ушедших поколений тем, кто идет за ними в будущее по караванным путям пустынь и козьим тропам гор, среди пропастей и утесов.

Шпун Захир – хороший рассказчик.

– О Аллах, милосердный, всесильный, всевидящий и всеблагой!

Голос у Захира спокойный, ровный, слова его – не вдохновенная молитва или похвала Всевышнему, а лишь привычная и неизбежная формула, необходимая для начала хорошей сказки.

– В Книге Аллаха записаны судьбы всего живого – человека и зверя.

Все в мире совершается и течет по воле Всевышнего. Аллах вознес орла могучего над землею, дал ему крылья широкие, крепкие. Небо – безбрежная обитель птицы.

Только орлу подвластны неприступные скалы. Облака – его одеяло. Ветер – его товарищ. Гнездо орла – крепость воли и гордости.

Аллах дал земле шакала, но не одарил его смелостью волка и добротой собаки. Ростом ниже колена, шакал обречен бегать с опущенной головой, нюхая по пути запахи ослиной мочи и помет верблюдов.

Ненасытный и жадный, шакал в зависти поднимает голову, жалуется на судьбу, плачет и воет отчаянно.

Вот однажды, – о Аллах, по твоей ли воле? – подняв голову к небу и завыв во все горло, шакал увидел орла. Зависть сжала черное сердце.

Решил тогда вонючий: «Вот поднимусь я в горы, найду гнездо орла, схвачу его, растерзаю и сам стану править миром. Сидя на высоком троне, буду принимать подданных – все зверье, степное и горное, всех птиц перелетных. Со всех возьму дань, всех заставлю трепетать перед собой…»

Прижавшись друг к другу, затаив дыхание, сидят у костра дети и слушают шпуна Захира. Орел и шакал. Гордый полет к свету, к небу и завистливый вой в ночной темноте. Сколько раз слыхали его пробирающий до пяток плач и смех в пустынной степи! Орел и шакал. Что будет, когда они столкнутся? Что будет?..

Широко открытые глаза. Ожидание откровения…

– Сказал шакал свое слово и полез на утесы.

Он полз вверх тихо и осторожно. Не спешил. Перебирался с выступа на выступ, переползал с уступа на уступ. И чем выше забирался, тем больше дрожал.

Орел взлетает к солнцу, чтобы оттуда оглядеть свой владения. Чем выше он взлетит, тем больше видит, тем радостнее у него на сердце.

Шакал не испытывает радости от высоты. От нее ему тошно. Он забирался на скалы, дрожа от страха. Вниз смотреть боялся. Его мокрый след виднелся на камнях.

Воистину сказано: трусливая душа не должна подниматься высоко. Чем выше она взлетает, тем большему числу глаз будет виден ее мокрый, дрожащий зад.

Так, дрожа и повизгивая, шакал добрался до уступа, с которого ему оставалось только прыгнуть вниз, чтобы оказаться в орлином гнезде.

Лег шакал на краю обрыва, положил голову на лапы и стал ждать, когда вернется домой орел. Гнездо рядом – только прыгай.

Но, как записано в Книге, все в мире проистекает, течет и льется только по воле Аллаха.

Ветер ли дует, дождь ли идет, сжигает ли суховей плодородную пашню – все в руке Господней, все от него одного. Аллах акбар!

Уже возомнил шакал себя сидящим на троне шахи-шаха птиц, бейлербея пернатых, как разыгрался среди утесов ветер, закрутилась конским хвостом дурдурака[2]2
  Дурдурака – смерч (пушту).


[Закрыть], встала метлой над скалами. Увидел шакал, что несется на него свистящий бурбукей[3]3
  Бурбукей – ураган (пушту).


[Закрыть], завизжал с перепугу, к камням прижался, глаза закрыл.

Ветер ударил вонючего нахала, опрокинул на спину, подхватил его, подбросил, закрутил волчком, пнул под зад и швырнул с размаху в глубину ущелья.

В это время орел возвращался в свое гнездо с добычей. Налетела и на него метла дурдураки. Тогда гордая птица пошире распахнула крылья и легко, без лишних усилий, взмыла к самому поднебесью.

Орел летел вверх.

Шакал падал вниз.

Орел уселся на трон и оглядел мир с гордой высоты.

Шакал трахнулся о камни, завизжал, но не убился – на то была воля аАллаха. От боли и стыда залез он в камни, стал зализывать ушибы. А когда поднял голову и увидел летящего орла, завыл злобно, дико.

С той поры весь мир под луной знает: не дано шакалу власти править в животном царстве, сидеть на троне. Не дано ему глядеть на землю с высоты.

Не сидеть рыжехвостой твари в каменной крепости хана птиц. Даже если туда и заберется вонючий нахал, ветер справедливости, завившись косой в дурдураку, вздыбившись бурбукеем, выметет нечисть вон…

Потом до слуха сидевших у костра донеслись два глухих удара.

– Что это, отец? – спросил один из мальцов.

– Это стреляли из старой крепости, – ответил шпун Захир. – Солдаты со звездами на шапках. Шурави.

– Отец, – снова задал вопрос мальчик, – в крепости Дэгурвэти дзалэй солдаты шурави. Разве Аллах не вышвырнет их? Не сбросит на землю? Не растопчет?

Шпун Захир торжественным жестом молящегося правоверного огладил черную густую бороду, опустил руки ладонями вниз на колени.

– Гулям, – сказал он многозначительно, – ты, наверное, плохо слушал меня. И потому не понял сказку. Я сказал: Аллах никогда не позволит шакалу сравняться с орлом. Дэгурвэти дзалэй – крепость орлов. И они сейчас там. А шакалы скрываются в расселинах гор. И воют по ночам. И рвут стаей честных дехкан, отбирая у них скот, сжигая дома. Это самая правда из всех известных мне правд. И пусть меня накажет Аллах, если я хоть немного кривлю душой. Аминь!

Гнездо орлов

Афганистан. Крепость Дэгурвэти дзалэй.

Гарнизон советских войск

Эта старая крепость насчитывает многие века. Никто точно не знает, когда был положен первый камень в основание ее бастионов, кто первым проверил тараном прочность ее богатырских стен. Никто.

Ушли из жизни участники давних кровавых битв, забыты их имена.

И снова дни неслись над крепостью, как тысячи стрел, гремели годы грохотом стенобитных орудий, звенели века ударами ядер и чугунных бомб.

Битвы испещрили грудь бастионов шрамами и опалили огнем. Но камни хранят память обо всем происшедшем безмолвно.

Нет в живых свидетелей битв. И кто помнит об их смелости и мужестве?

Только слава никогда не меркнет, если она настоящая.

О сражениях, сотрясавших стены, своим детям рассказали очевидцы мужества осажденных. Передаваемое из уст в уста, до наших дней из глубины незапамятных лет дошло имя крепости: Дэгурбэти дзалэй – Орлиное гнездо.

Обратившись к Советскому Союзу за военной поддержкой, афганское правительство указало крепость Дэгурбэти дзалэй как одно из мест дислокации дружественных войск.

Войдя в Орлиное гнездо, советские солдаты привели в порядок старые казармы, завезли в узкие дворики бастионов плодородную землю, посадили кусты и деревья. На стене крепостного здания солдатский художник нарисовал березки. Две сестрицы по двум сторонам сводчатого входа. Та, что слева, стоит выпрямившись, как дева-краса, на юру, на ветру. Тугие струи воздуха бьют в ее зеленую грудь, и длинные ветви развеваются вольно, как косы. Гордая и радостная в борьбе с ветром, она не сдается, противостоит ему.

Вторая, та, что справа, выглядит мирной красавицей. Как добрая мать над колыбелью, распушив ветви-волосы, встречает она сыновей, возвращающихся после трудных дел, ласкает, обдувает дыханием родной стороны.

Кто-то из офицеров, до того служивших в Группе советских войск в Германии, окрестил это место «Унтер ден березкен», по ассоциации с берлинской улицей Унтер ден Линден – Под липами. Название привилось.

Строители крепости меньше всего беспокоились об удобствах. Их в основном заботила прочность сооружений. Стены казармы достигали двухметровой толщины. Окна в них выкладывали маленькие, неудобные, похожие на бойницы. Пришлось советскому гарнизону многое совершенствовать, переделывать на привычный лад. Стены внутри казармы обшили досками. Настелили новые полы. Побелили потолки. Поставили хорошие теплые печи. И сразу задышали древние камни запахами смолистого бора.

К тому времени, о котором идет речь, в крепости располагались мотострелковый батальон, которым командовал капитан Александр Макарович Бурлак, саперная рота и артиллерийская батарея старшего лейтенанта Федора Анискина.

Все подразделения Орлиного гнезда подчинялись капитану Бурлаку, доставляя ему массу тревог и беспокойства. Вот и в тот день капитан Бурлак с утра был в напряжении. Минувшая ночь выдалась для него беспокойной, нервной.

Сразу с наступлением темноты было получено предупреждение от разведки, что в «зеленке» – в зоне садов, занимавших долину, – мобильная группа душманов развертывает пусковые реактивные установки. Были указаны и координаты. Куда собирались бросить свои снаряды бандиты – на крепость или на ближайшие кишлаки, – разведка не сообщала. Но разве что-то зависело от того, куда метят душманы?

Расчет прожекторной установки взял цель «с выстрела», то есть не потратив на ее поиски ни секунды. Огневики первого взвода батареи Анискина дали два выстрела. Они заранее пристреляли в своем секторе каждый бугорок и потому били без промаха. Оба снаряда попали в цель. В стереотрубу было видно, как оранжевое пламя разрывов взметнуло и разнесло по сторонам какие-то черные предметы. В панике метались и падали душманы.

Выехавший перед рассветом в поиск дозор привез подтверждение о том, что обе пусковые установки уничтожены. Брошенные душманами остатки боеприпасов разведчики подорвали на месте.

Людские потери бандгруппы подсчитать не удалось. Останки погибших душманы унесли с собой.

Лег капитан Бурлак в три ночи, встал в пять утра. Выслушал доклад дежурного по гарнизону и прошел в учебный класс батальона. Там трое топографов заканчивали работу над рельефным макетом района предстоящего рейда. Бурлак сделал несколько замечаний и засел в штабе.

Штаб батальона помещался в довольно светлой, наново отделанной комнате. Батальонные умельцы обшили ее стены сосновыми плашками, нарезанными из старых ящиков, покрыли их бесцветным лаком. Здесь стоял видавший виды стол, но его хорошо обстрогали, и потому он выглядел как новый. У стены стоял потертый железный ящик, в котором хранились документы. На стене на рейках висела политическая карта Афганистана, купленная кем-то из офицеров в книжном магазине в Москве.

Командиры чаще всего вступают в бой раньше своих солдат. Батальон после завтрака ушел на плац заниматься строевой подготовкой, а капитан Бурлак вызвал врача – капитана Морякина.

Тот ждать себя не заставил. Стукнув для приличия в дверь костяшками пальцев, не ожидая ответа, сразу открыл ее. Задержался на пороге:

– Разрешите?

– Входи.

Бурлак протянул Морякину руку, энергично пожал ее и тут же отпустил, будто отбросил. Отрывистые, редкие движения, неожиданные повороты были частью его натуры, бурной, пульсирующей. Предложил: «Садись». Сам прошел к двери, притворил ее поплотнее. Вернулся к столу. Не спеша сел. Положил перед собой руки и замкнул пальцы в замок.

– Слушай, Иван Иванович, хорошо выглядишь. Мало я, наверное, тебя гоняю. Мои вон все черные, как галки.

– Достается и мне, – коротко ответил Морякин.

Бурлак посмотрел на него внимательно. Ему нравился этот немногословный офицер. Благополучно устроенный московский хирург, как говорили специалисты – врач с божьим даром и хорошими перспективами, сын потомственных медиков, он добился призыва и приехал сюда, на передний край, что лежит далеко впереди пограничных застав.

– Невеселый у нас разговор будет, – сказал Бурлак. – Не люблю я эту тему.

– А куда денешься?

Морякин догадывался, о чем пойдет речь.

– Вас, Александр Макарович, оттого тема задевает, что вы в больнице не работали. Я интернатуру проходил в институте Склифосовского. Там каждый день кровь и стоны. А ведь в Москве войной и не пахнет.

– Что ты этим хочешь сказать? – спросил Бурлак и пристально посмотрел на врача.

– Ничего. Просто советую: относитесь спокойнее. Я ведь замечаю, как вы всякий раз переживаете.

– Слушай, Иван, ты что, в самом деле циник? Или у вас, медиков, это профессиональное?

– Что именно?

– Да все то же.

– Насколько я понимаю, речь пойдет о медицинском обеспечении выхода. Так? Я и советую вам относиться к делу спокойнее. В чем же цинизм? Да, будут раненые. Кого-то и убить могут. Но это обычное военное дело. И я отношусь к нему философски.

Бурлак неожиданно взорвался.

– Ты меня с собой на одну доску не ставь! – резко оборвал он Морякина. Чтобы остыть, поднялся из-за стола и прошел к окну.

– Да где уж мне, – обиженно сказал ему в спину Морякин. – Вы комбат, а я так…

Бурлак резко повернулся:

– Ну-ну, мадам Фи-Фи! Ишь, обиделся! Ты сперва подумай, что я имел в виду. Твое дело по кругу гуманное. Хоть после автокатастрофы, хоть после боя, ты людей в порядок приводишь, на ноги ставишь. А я в этом деле как милиционер, на глазах которого столкнулись машины. Он вроде и мог что-то сделать, жертвы предотвратить, а не сделал. Не смог. Хоть это ты понимаешь? Доходчиво я обстановку объясняю?

– Доходчиво, – мрачно ответил Морякин. – Прошу прощения. Я действительно не о том подумал.

– Ладно, – сказал Бурлак примирительно. – Другой раз думай.

– И все же вы, Александр Макарович, неверно рассуждаете. Вы на дороге не милиционером стоите. Вы сами в той машине, которая должна столкнуться с другой. И в равной степени рискуете со всеми вместе. Кто может ручаться, что вас самого…

– Кончили об этом, – перебил его Бурлак. – Времени мало. Пофилософствуем опосля. Идет? Сейчас о деле.

– Слушаю, – сказал Морякин и почему-то встал.

– Постарайся сделать так, чтобы в группу медусиления госпиталь дал хороших ребят. У тебя там все знакомые. Подговори тех, кто посильнее. Хорошо поработают – за нами не заржавеет.

– Понял.

– Группа крови у всех проверена?

– Должна быть.

– Вот видишь, Иван Иванович, должна. А я требую от тебя лично в этом удостовериться. Сколько случалось: все быть должно, а ничего и в помине. Прибыли новенькие. Их особо проверь. Заранее продумай, как предупредить неожиданности. Ты историю с мартышкиным фактором помнишь?

– Нет. Меня, должно быть, здесь тогда еще не было.

– Мог бы и выяснить, – сказал Бурлак. – Ни черта никого опыт не волнует. А тем более из-за этого панчар был медицинский.

– Не понял – что?

– Панчар? По-афгански – прокол шины. Так вот он лег на совесть медиков. Было так. Прочесывали «зеленку», и ранило там лейтенанта Брускова. Рана несерьезная, но сам он оказался кровистый. Потребовалось срочное переливание. Тут и забегали спасители. Не оказалось у них нужной группы крови.

– При чем тут мартышка?

– Был здесь такой, капитан Пилькин. Он до того, как лечить, считал необходимым каждому лекцию прочитать. И тогда, вместо того чтобы нужную кровь искать, стал мне объяснять, что резус-фактор на мартышках определен. Потом этот Пилькин далеко меня стороной обходил.

– Резус тоже проверю.

– Санинструкторов погоняй. Десять дней не работали. Сержант Князев у тебя ходит вразвалку, как столичный полковник. Предупреди: я его с ефрейтором Кулматовым пошлю. Там он вспомнит, как люди бегают.

– Понял, займусь.

– Для начала все. Да, вот еще. Задачу офицерам я поставлю через час. Не раньше. Тебе стало известно о выходе первому. Потому не роняй информации. Занимайся делом – и всё. Пусть люди сегодня спокойно отдыхают.

Дверь в комнату распахнулась, и в нее заглянул дежурный. Заполошно доложил с порога:

– Товарищ капитан! Прибыл генерал Санин.

– Соберите в класс офицеров, – приказал Бурлак дежурному. – Всех. И быстро! – Повернулся к Морякину: – Всё, Иван Иванович. Давай иди, разводи пирамидон.

Генерал выскочил из машины легко, пружинисто. Снял кепи, пригладил светлые волнистые волосы, поправил пистолет и только после этого надел головной убор. Шагнул навстречу комбату.

Выслушав обязательный доклад, поинтересовался ночным происшествием. Лишь затем поздоровался, подав руку Бурлаку и его заместителю по политчасти майору Полудолину.

– Позавтракаете? – тоном радушного хозяина предложил комбат.

– Нет. Пора начинать. Люди собраны?

Они прошли по гулкому пустому коридору. Возле дверей батальонного класса остановились.

– Готов? – спросил генерал комбата с интонацией, которая не допускала иного ответа, кроме утвердительного.

Уловив эту обязательность, Бурлак помимо воли сразу ей воспротивился. Всколыхнулось природное упрямство. Сказал озабоченно:

– Вчерне, товарищ генерал-майор.

Генерал Санин, не ожидавший такого ответа, поднял брови. Майор Полудолин, уловивший в словах комбата открытый вызов, ожидал, что генерал вспыхнет. Но тот с виду остался спокойным, только глаза чуть сузились, стали пристально-внимательными.

– Прибедняешься? Ну-ну, – сказал он насмешливо.

Они вошли в класс. Прозвучала команда: «Товарищи офицеры!» Дружно грохнули о пол два десятка крепких ног.

– Товарищи офицеры! – сказал генерал деловито.

И снова обвально стукнули ноги, громыхнули сдвигаемые скамейки.

Генерал огляделся. Этот класс всегда нравился ему своей капитальностью. Все здесь выглядело надежным, сработанным на совесть.

Прочные столы. Тяжелые, устойчивые скамейки. На полках вдоль глухой стены образцы вооружения, используемого бандгруппами. Особенно широко представлено минно-взрывное оружие. Уж чем-чем, а этим добром радетели из НАТО снабжают душманов с несказанной щедростью.

На видном месте лежит крышка от патронной упаковка. На ней гитлеровские орлы и свастика. Какие-то доброхоты доставили подопечным душманам боеприпасы, оставшиеся на складах после крушения фашистского рейхсвера.

На стенах аккуратно вычерченные схемы типичных тактических приемов бандгрупп. Несколько плакатов, изображающих приемы разминирования и действий войск в горной местности.

Центральное место в помещении занимал ящик с песком. На нем топографы с большим тщанием воспроизвели рельеф района, в котором предстояло действовать батальону.

– Готов, комбат? – спросил генерал, но тут же, видимо, вспомнив его недавний ответ, добавил: – Докладывай вчерне.

Генерал прошел к преподавательскому столу. Вынул из кармана записную книжку и сел. Поднял голову на Бурлака, который стоял рядом.

– Не жди. Начинай.

– Приготовьте карты, товарищи офицеры, – приказал комбат.

Сидевшие зашелестели листами.

Бурлак подошел к черной ученической доске и взял указку. Встал возле ящика с песком, держа указку, как карабин, к ноге.

Шелест стих.

– Готовы? – спросил Бурлак. – Найдите Дарбар.

Головы склонились к планшетам. Пальцы скользнули по бумаге, двигались и останавливались у нижнего среза листов.

– Есть Дарбар?

– Есть.

– Обратите внимание: населенный пункт разделен рекой Сафи на две части. Южная – это кишлак. Северная, горная часть – крепость. Здесь группа бандитских формирований зажала и блокировала афганский полк. Почему так произошло, выяснять не нам. Главное – полк активно действовать не может. Лимитированы боеприпасы. Не хватает продовольствия. Усложняет положение то, что в крепости укрылась часть мирного населения. Женщины. Дети. Там же активисты народной власти уезда. По всем данным, душманы готовят атаку на крепость. Афганское правительство просит оказать Дарбару срочную помощь. Нам приказано деблокировать крепость и провести туда колонну машин с продуктами и боеприпасами. Вопросы есть? Вопросов нет. Пойдем дальше. Прошу следить по картам.

Снова зашуршали листы.

– Выход на Дарбар возможен по трем параллельным ущельям. Восточное – Шинкутал и западное – Торатанги для тяжелой техники и машин практически непроходимы. По среднему ущелью – Ширгарм – проходит автомобильная дорога…

Офицеры сосредоточенно разглядывали карты. Каждый старался запечатлеть в памяти очертания незнакомой местности, запомнить названия кишлаков, урочищ, перевалов, горных проходов, уяснить хитросплетение троп и дорог.

– Именно здесь, – указка Бурлака опустилась в одну из складок ящика с песком, – в Ширгарме, душманы готовят бой. Основа их обороны – сплошное минирование. Подготовлено две линии. Они оборудованы огневыми точками. Пристреляны рубежи. Попытка прямого прорыва грозит тяжелыми потерями. Ясно я излагаю обстановку?

Офицеры слушали молча. Каждый прекрасно понимал, что означало прорвать оборонительный рубеж в узком ущелье, прикрытом с флангов непроходимыми горными кряжами. Узкая дорога, вившаяся над бурным потоком, не позволяла развернуть подразделения в боевой порядок, не давала возможности нанести удар танковой техникой.

Майор Полудолин сидел задумавшись. Еще утром он осмотрел рельеф района действий. Правда, когда он подошел к ящику с песком в первый раз, макет на него не произвел особого впечатления. Но ефрейтор, лепивший горы и долины, помог ему быстро соотнести масштабы изображения с действительностью. В складке, которую легко было перекрыть ладонью, солдат указкой шевельнул деревянный прямоугольник, размером со скорлупу семечка подсолнечника. «Это, – пояснил он, – боевая машина пехоты». И сразу песчаные грядки обрели для Полудолина присущие горным хребтам величественность и могущество.

Сейчас, следя за движениями указки комбата, майор думал о том, что даже на макете видно, что в операции им будет противостоять не только огневая сила душманов, но и дикая, совершенно дикая природа.

Та предварительная подготовка, которую майор получил в Среднеазиатском военном округе, позволяла ему понять главное: в бою в горах побеждает тот, у кого остается запас сил, после того как им побеждены сами горы…

– Товарищи офицеры, – сказал Бурлак, – поскольку район действий новый, действующие лица на нем нам незнакомы. Послушайте характеристики на некоторых главарей банд.

– Как тут у вас говорят по поводу таких характеристик? – спросил генерал Санин. – Ху есть кто?

– У нас в батальоне, товарищ генерал-майор, – ответил Бурлак серьезно, – в таких случаях говорят: «Кто есть ху».

Офицеры довольно хмыкнули.

– Хорошо, комбат, – сказал генерал. – Давай, кто есть ху.

Бурлак разобрал бумажки, разложил их в удобном порядке. Когда стихли шорохи, начал:

– Командует группировкой банд в районе некий Хайруллохан. Родился в 1930 году в кишлаке Уханлах. Отец землевладелец. Перед Второй мировой войной разорился, влез в долги. Сын получил начальное образование. После смерти отца вел разгульную жизнь. Еще больше отяготил семью долгами. Вступление в банду открыло возможность вернуть привилегии и прижать кредиторов…

Бурлак сделал паузу. Оглядел командиров, которые что-то сосредоточенно помечали в записных книжках.

– Теперь главное. Возьмите на особую заметку. Хайруллохан патологически жесток. В его банде повиновение поддерживается репрессиями. Труслив и крайне осторожен. Не доверяет до конца даже приближенным. В нарушение догм религии в момент намаза не оставляет оружия. Объясняет это тем, что так повелел сам пророк, который явился ему во сне. Принимая во внимание эти качества, считаю, что ожидать встречи с самим Хайруллоханом на главном направлении – в ущелье Ширгарм – не приходится. Он возьмет для себя участок второстепенный и более сложный по рельефу.

– Чтобы уйти из-под огня или как? – спросил командир роты капитан Щурков.

– Или как, – за Бурлака ответил Санин. – Хайрулло всегда заранее думает об отходе. Его банду не раз зажимали, но сам он всегда уходил. Бросал всех и бежал. По имеющимся сведениям, он оставляет район боев сразу, едва запахнет керосином.

– Понял, товарищ генерал-майор, – сказал Щурков. – Разъяснение очень убедительное.

– Ну и нахалы у тебя, Бурлак, – притворно сердясь, сказал Санин. – Да что бы я ни сказал, все должно быть для вас убедительным. А меня еще и хвалят. Ну-ну!