Текст книги "Не понравилась прежняя жизнь"

Через некоторое время ей из Москвы пришло письмо. Адрес на письме был написан каллиграфическим почерком тушью. Для нас это было невероятное событие! В письме за подписью М. И. Калинина предлагалось ей поехать в г. Кенигсберг (Калининград), так как городу требуется для восстановления много рабочих различных профессий. Ей предлагали подъёмные для переезда, и она поехала. Так нас осталось четверо детей, где старшей стала Лиза. Ей тогда было четырнадцать лет. И мы все были под её присмотром.

Лиза и Виктор тоже стали подрабатывать. Город был полностью разрушен. Иногда мы с ребятами катались на трамвае. Кольцо трамвая № 3 находилось рядом с нашим домом. Ездили без билетов от кольца до конца. Если выгоняли из вагона как зайца, то мы пересаживались на «колбасу» – сцепку позади вагона. Трамвай ехал по холмистому Будёновскому проспекту, и мы видели, что целые кварталы домов друг за другом слева и справа были разрушены. Часть их была разрушена, а часть полностью сожжена. Поэтому на восстановление города привлекали всех свободных жителей, в том числе и молодёжь.

Я подрос и стал помогать матери. В то время она стала продавать стеклянные банки. Она их где-то собирала и приносила домой. Мы их вместе мыли, а потом ехали с ней в ночь под воскресенье на базар в большую станицу под Ростовом. На этот базар приезжали селяне из соседних деревень продавать всякие товары. Мы приезжали туда ночью. Ехали «товарняком», на маленькой площадке между цистернами. На ней мы с матерью и мешком банок едва удерживались от качания, под грохот колёс борясь с сильным желанием уснуть.

Едва начинало светать, размещали свой товар на земле. Стелили кусок какой-то материи и раскладывали на нём свои банки донышком вверх, чтобы не запылились. Наш товар расходился очень быстро. И мы таким же товарняком возвращались обратно домой. Часть денег шла на заготовку банок, а часть – на наше пропитание.

Но и эта «малина» длилась недолго, так как нас стали «гонять». Трудно стало пробраться к поезду, а с рынка тоже нас стала прогонять милиция.

В мою память врезалась одна ночь. Меня разбудили Лиза и Виктор. Виктор держал в руках целую буханку ещё тёплого хлеба. Столько по карточкам нам не давали. Рядом с ним стояла сестра с бумажным кульком чего-то белого. Они наклонились ко мне со словами: «Бери, ломай хлеб и окунай его в кулёк с сахаром». Я смотрел на всё это и не мог понять – в чём дело?

– Да не бойся, ломай, ешь, КАРТОЧКИ ОТМЕНИЛИ!

Вскоре старший брат закончил седьмой класс и пошёл учиться в ремесленное училище. Вечером он возвращался домой, и его тоже надо было чем-то накормить. Не знаю почему, но жить стало чуть-чуть легче.

Потом я пошёл учиться в школу. Учился я плохо. Мне всё время хотелось есть. Тетрадей не хватало. Азбуку, потрёпанную, мне достали. Но учиться не хотелось. Хотелось есть. Утром в школе дежурный перед входом в класс проверял на чистоту руки и уши. Если они были грязные, то отправляли мыть руки в туалет. Со мной это происходило так часто, что меня прозвали «Родной брат поросёнка».

Тогда я стал опаздывать на урок и просил учителя пустить меня в класс. Иногда за опоздание на урок меня ставили в угол. Тогда я стал частенько пропускать уроки. Однажды я сел у какого-то дома недалеко от школы и стал ждать, когда окончатся уроки. Я сидел с кислым лицом, думая о том, что за прогул могут вызвать в школу мать, и тогда мне может ещё достаться дома.

Через некоторое время прохожие стали бросать мне монетки. Тут я совсем перепугался, так как баба Пуля говорила нам, побираться – это большой грех! Она водила нас в церковь и учила некоторым заповедям: не ври, не укради, не плюй в открытое окно и т. д. Я пошёл домой, так как время подходило к концу уроков. И тут мне навстречу идёт дядя Миша. Какой-то родственник бабушки Пули.

– Ну что, Шурка, учишься? Учись, учись! А то будешь таким как я! – И он пошёл куда-то дальше. Я остался стоять, потрясённый встречей с ним и его словами. Его замечание произвело на меня большое впечатление. Потом я часто вспоминал его слова и задумывался над их смыслом. Они оказали большое влияние на моё поведение в будущей жизни.

С дядей Мишей я познакомился два года назад. Дядя Миша был племянником Бабы Пули.

Они компанией пришли вечером к бабушке Пуле с просьбой пожить у неё пару дней. Мы переселились полностью на кухню, а большая комната досталась им. Их было четверо: дядя Миша и ещё трое шумных ребят. Они закрывали дверь и галдели там как здоровые молодые мужики. Выпивали, кричали, слегка переругиваясь. Денег и продуктов у них было достаточно, но с нами они не делились. Вместо трёх дней они прожили у нас около недели.

Однажды они пришли к нам вечером с каким-то чемоданом и закрылись. Через некоторое время выбросили его нам и попросили мать разломать его и сжечь. Она как раз растапливала печь. Начав ломать чемодан, она обнаружила второе дно, заполненное пачками денег. От такого количества денег мы онемели, а мама пошла к ним и показала. Там тоже поначалу был шок, а потом, забрав у матери деньги, они куда-то ушли.

Пришли только на следующий день вечером. Мы не осуждали мать за такой поступок. Видимо, нищета нашего существования не предполагала каких-то незаслуженных благ. Поэтому весь этот случай прошёл для нас незамеченным эпизодом.

Как-то дядя Миша позвал меня с собой: «Пойдём с нами, прогуляемся». Я согласился, так как делать было совсем нечего. Мы жили недалеко от вокзала. Пришли в зал, народу много: толкотня, лежат, спят, бегают дети, много военных. Все с чемоданами, мешками, узлами, кричат, и вообще слышен постоянный гул толпы, мечущейся в ограниченном пространстве.

Лишь в центре зала небольшая свободная площадка, посреди которой стоит военный, а рядом с ним на полу стоит чемодан. Он засовывает в нагрудный карман какую-то бумажку, возможно, билет.

Дядя Миша, обращаясь ко мне, попросил:

– Иди, спроси у этого военного, который час?

Я, ничего не подозревая, подбегаю к нему и спрашиваю:

– Дядя, скажите, сколько сейчас время?

Вид у меня был ещё тот! Он сначала разглядывал меня, потом вытянул руку с красивыми часами и долго рассматривал их. Наконец он ответил мне. Я вернулся к дяде Мише, который быстрым шагом шёл на выход. А за моей спиной поднялся шум. Я повернулся и вижу, как мой военный крутится на месте и кричит:

– Где мой чемодан?!

Оказывается, пока я спрашивал у военного время, один из сотоварищей дяди Миши утащил его чемодан непростым способом. Он подошёл сзади и надел на его чемодан свой чехол в форме чемодана. Чехол имел вид большого чемодана, у которого не было дна, той стенки, которая напротив ручки. Но на краях были защёлки, которые позволяли надеть этот чехол на чужой, чуть поменьше чемодан и удерживать его в чехле.

Так это с военным и произошло, пока я спрашивал у него, сколько время. Один из приятелей дяди Миши надел чехол на чемодан военного и спокойно ушёл.

Это мне потом кто-то всё объяснил. А я догнал дядю Мишу и сказал, что там кто-то утащил у военного чемодан.

– Ладно, Шурка, иди домой! Скажи бабушке, что мы больше не придём! Иди! Иди! Дорогу найдёшь?

Я ответил «хорошо» и побежал домой.

Со временем мы забыли об этой компании, поэтому встреча с ним у школы была для меня потрясением.

Меня с трудом переводили из класса в класс, так что я еле дотянул до четвёртого класса. При этом некоторые предметы мне нравились, и я стал уже что-то соображать. Почему-то мне понравилось учить немецкий язык.

Учительница была старенькая и худенькая, с большой копной белых седых волос. Её в классе никто не слушал, все бегали по комнате, кричали и передразнивали её. Даже когда она что-то писала на доске, то кто-то тут же стирал написанное. Она же не обращала на всё это никакого внимания и продолжала урок. То есть кто хотел, тот её слушал. Мне она почему-то очень понравилась, и я старательно учил: «Дас Дах – крыша», «Ди Маппе – портфель», «Дас Хаус – дом»…

Но моя учёба в четвёртом классе оборвалась. Заболела мать, слегла и больше не встала. Это было в сорок восьмом году.

Дорога на о. Сахалин

Люся, я, Виктор и Лиза были в растерянности. Мы просто не знали, что делать. Я перестал ходить в школу.

Наши бабули, Куля и Пуля, и ещё какие-то соседи стали обсуждать сложившуюся ситуацию. Что делать с детьми? Выяснилось, что наш отец после войны завербовался на три года по контракту и уехал на о. Сахалин. Ему дали телеграмму. Он отозвался. Выслал деньги на дорогу и попросил, чтобы нам помогли собраться и отправили нас к нему, на о. Сахалин, в г. Невельск.

Все обрадовались, но заохали. Так далеко! Как же дети поедут одни? Что делать? Чего и сколько нужно им в дорогу?

Купили четыре билета на поезд от Ростова-на-Дону до Владивостока. Подумали насчёт еды.

– По дороге ничего не купишь, – вещали бабушки. – Поэтому надо всё купить сейчас, но так, чтобы ничего не испортилось.

Поэтому набор продуктов был такой: шесть килограммов полукопчёной колбасы, четыре килограмма сахара, пара буханок хлеба и кусок сала. Из вещей – то, что было на нас, поэтому получился небольшой узелок с какими-то тряпками. А вот продуктовый мешок был тяжёлый. Баба Пуля принесла старый кошелёк, туда мы сложили свои документы и билеты.

Потом кто-то вспомнил, что нам нужно будет ещё плыть на пароходе и может всех укачать. Надо купить что-то кисленькое. Решили купить два больших граната. Всё. Деньги закончились. Сели «посидеть молча на дорожку». В общем, совет закончился тем, что повезла нас к отцу Лиза, ей было шестнадцать лет. Брату на тот момент было тринадцать лет, но вёл он себя как настоящий мужик и всё время помогал Лизе.

Нас посадили на поезд, попросили проводницу присмотреть за нами. Было это 31 октября 1948 года. У нас было четыре места в вагоне, но досталось только два. Лиза с Люсей, Виктор и я – обе пары на верхних полках. Почему? Для этого надо знать то время, тем более в Ростове! В вагон забирались все: и с билетами, и без билетов. Кто обещал проводнице заплатить в вагоне. Кто лез в вагон нахрапом так, что она боялась даже его остановить. Поэтому вагон был заполнен в полтора-два раза больше номинала. Все третьи полки были заняты безбилетниками, так что некуда было поместить вещи. Но мы были маленькие, тощие и легко помещались на верхних полках.

А самое главное – надо было держать, не выпуская из рук, свои вещи. Это отдельная тема. Когда нас провожали, то рассказывали, что в поездах воруют. Если окно в вагоне открыто, то могут крюком вытащить из вагона на ходу поезда чемодан или мешок. И другие страсти. Поэтому мы сидели (точнее, лежали) как мышки и держали свои узелки. В вагоне было жарко и душно, но нам было всё интересно. Едем впервые в пассажирском вагоне, неизвестно куда. Наверное, очень долго будем ехать.

А внутри вагона кипела бурная жизнь, напоминавшая мне наш рынок. Кричали, толкались, занимали чужие места, пересаживались с одного места на другое, всё время передавали какие-то сумки, мешки, чемоданы. Пытались забросить тяжёлые вещи на третью полку, которая была уже занята безбилетником. Кто-то пытался поесть, разложив на коленях свою снедь. Его кто-то толкал, еда падала вниз, он с руганью её подбирал. Сдувал или обтирал рукавом и продолжал есть…

Это всё длилось двое с половиной суток. Всё – Москва. Здесь нам надо пересесть на поезд, который идёт во Владивосток. Оказывается, что это не на том вокзале, куда мы приехали, а на каком-то другом. Пока это выяснили, пока перешли на другой вокзал, устали и захотели есть. Виктор и Лиза пошли смотреть расписание, когда отходит поезд на Владивосток. Мы с Люсей остались сторожить свои мешки. На вокзале все места на скамейках и на полу были заняты пассажирами и их вещами.

Нашли свободную площадку, сложили всё на пол и сели на свои «кутули». Тревожно посматривали по сторонам, чтобы никто их не утащил. Пришли Лиза с Виктором и сказали, что поезд наш будет по расписанию только завтра. Надо где-то устроиться, чтобы поесть. Наконец удалось занять часть освободившейся скамейки. Достали мешки с едой, и тут выяснилось, что почти вся колбаса покрылась плесенью. Пришлось большую её часть выбросить. Поели. К вечеру удалось занять ещё полскамейки, так что мы могли с Люсей сидя поспать.

На следующий день вышли на перрон, нашли наш поезд. Подошли к вагону на посадку, номер вагона такой же, как и в Ростове. Но проводница нас не пустила, сказала, что нужно компостировать билеты в кассе, и тогда укажут вагон. Побежали в кассу – там толпа, но самое главное – чтобы закомпостировать билеты, надо было доплатить по десять руб лей за каждый билет. А у нас денег ни копейки. Даже не было денег на телеграмму отцу, чтобы он прислал нам деньги на компостирование билетов.

Мы снова переместились на вокзал. После долгого совещания Лиза и Виктор решили продать наши гранаты и на эти деньги послать отцу телеграмму. Короче, наши мучения закончились только через три-четыре дня. Деньги пришли на главпочтамт, до востребования. Билеты были закомпостированы, и мы снова оказались в поезде. Здесь нам уже досталось три места: одно внизу и два наверху.

В памяти возникает вид из вагона поезда, отправляющегося из Москвы во Владивосток. Вдали горят огни «Да здравствует 7 ноября!»

Всё, мы едем. Пока вагон тоже немного переполнен, но не так, как тогда, когда мы выезжали из Ростова. Первое время все настороженно переглядывались и осторожно здоровались друг с другом. Постепенно все успокаиваются, начинают знакомиться, спрашивать, кто куда едет, до какого города? От этого тоже зависели взаимоотношения. Постепенно все перезнакомились и знали друг про друга всё, как в коммуналке.

Главное по дороге – это достать кипятку за короткое время стоянки поезда на какой-нибудь станции. Поезд останавливался на несколько минут. Поэтому нужно было успеть набрать кипяток в чайник или в другую посуду. Кран с кипятком находился на открытой площадке прямо у станции недалеко от вокзала. Выстраивалась очередь, надо было успеть до отхода поезда набрать кипятку.

Поезд ехал медленно, особенно тогда, когда двигался на подъём, тогда он вообще еле полз. В этих случаях молодые ребята и мужики соскакивали с подножки вагона и бежали в поле собирать цветы. Потом успевали догнать поезд. Мы старались никуда не ходить. И любовались видами из окна вагона. Ехать нужно было долго, а выходить нам Лиза никуда не разрешала, поэтому было немного скучно.

Но на больших станциях, когда меняли паровоз, поезд стоял долго. В этом случае мы выходили «на свежий воздух» – подышать. Платформ на многих станциях не было, и мы с трудом выпрыгивали на землю, а потом кто-то помогал нам подниматься на ступеньки вагона. Через пару дней все окончательно познакомились. За обедом угощали друг друга, а потом вообще стали объединяться вместе, и все ели за одним столом. Вагон был спальный, поэтому пассажиры часто собирались с разных купе.

На третьи или четвёртые сутки ехали мимо поля, засеянного маком. Он уже расцвёл, поэтому красное поле колыхалось под ветерком как покрывало. Оно было бесконечное и уходило до горизонта. Такого я никогда не видел. Оно выглядело как рисунок в какой-то сказке. Я стоял в тамбуре, дверь была открыта. У двери курил мужчина, а я выглядывал из-за него.

Через четыре или пять дней езды мы остановились в крупном городе Омск. Поезд остановился на четыре часа. Нас всех выгнали в город, в баню, а вагон проводница закрыла на ключ. Были мы в бане или нет, я не помню. Вещей для смены у нас не было. Поэтому подробности про баню не помню. Нам надо было купить поесть что-нибудь в дорогу. Денег было немного, и Лиза их экономила. Многие из вагона покупали еду на остановках у местных жителей, которые подходили со своим товаром прямо к вагону. Больше всего соблазняли горячая картошка и солёные огурцы или грибы.

Поехали дальше. Пассажиров в вагоне стало меньше. Одни сошли ранее, другие в Омске. Проехали ещё больше суток. Перегоны становились длиннее, посёлки встречались реже. Стали говорить, что скоро будет Новосибирск. Вид из окна поезда был очень красивый и разнообразный, и я с удовольствием наблюдал гористые места, покрытые лесом. Постоянные подъёмы и спуски делали движение поезда неравномерным.

Я остался на полке один, так как Виктор ушёл в купе к Лизе с Люсей. Теперь можно было свободно «крутиться», переваливаясь то на один, то на другой бок, наклоняться вниз и наблюдать, что происходит внизу, на нижних полках.

Однажды на нижних полках собралась компания мужиков, очень похожих на компанию дяди Миши. Вскоре они начали играть в карты на деньги. Вокруг них собрались ещё мужики из нашего вагона. Сначала играли в «подкидного», потом в карты на деньги. Четыре человека: два на одной скамейке вагона, два на другой. На коленях лежал чемодан в качестве игрального стола. Играли долго, сначала на мелочь, а потом пошли бумажные деньги. Вскоре стопка денег стала большой, больше стало шума, крика и брани в игре. Поскольку всё шло к тому, что может начаться драка, люди, наблюдавшие эту игру, разошлись.

Я остался лежать на верхней полке как наблюдатель. Свесившись с полки вниз, с любопытством смотрел в общем азарте на эту суету. В это время поезд сделал резкий рывок, трогаясь с места. Моё равновесие нарушилось, и я полетел вниз на чемодан играющих, на котором была кучка бумажных денег, мелочь и карты. Всё это разлетелось в разные стороны: я, чемодан, деньги. Я от испуга закричал, так что играющие онемели, и, пока они приходили в себя, Лиза и Виктор забрали меня к себе в смежное купе. Я забрался на третью полку и забился в угол.

А за стенкой ещё долго был шум, ругань и что-то ещё. Через некоторое время всё успокоилось. Потом поезд остановился – какая-то станция. Народ стал выходить на станцию, ушли и игроки. Поезд снова поехал, я вернулся на свою полку, слава богу – больше никто не играл.

На следующие сутки в вагоне стали говорить о том, что скоро днём будет темно, так как пойдут тоннели. Я стал ждать их с нетерпением, так как мы уже несколько раз проезжали небольшие тоннели. В вагоне стало больше появляться рыбы, которую продавали на остановках. Мы стали меньше покупать продуктов, так как денег оставалось очень мало. Однажды я увидел, как кто-то принёс кусок рыбы, и она была вся красная! Причём он её ел! Как так можно есть сырую кровяную рыбу? Я побежал к старшим выяснить, что это такое?

Оказывается, это была красная рыба, которую я никогда не видел. Ведь в Ростове была только речная, белая рыба: сом, судак, щука, лещ, который там мы называли чебак. Вся речная рыба с белым мясом. А чтобы мясо у рыбы было красное – это невероятно! Я долго не мог успокоиться и вспоминал, как мы в Ростове ели в основном кильку, хамсу. Поскольку её приносили немного, то каждому доставалась лишь небольшая кучка. Мы её съедали мгновенно, поедая сначала туловища, отрывая головы и хвосты, а потом, немного погодя, и остальное – хвосты и головы.

Но вскоре начались новые приключения – это тоннели. Днём вдруг становилось темно, в вагоне даже стали зажигать свет. Я стал считать, сколько тоннелей мы проедем за весь день. Но их было так много, что я сбился со счёта. Так как они встречались нам по пути не только днём, но и ночью.

Но больше всего у меня остались необычные впечатления от озера Байкал. Нам повезло – это был день. Поезд ехал совсем рядом с озером, так близко, что казалось, если бы нога была чуть длиннее, то можно было бы окунуть её в Байкал. Ветра не было. Вода была такой прозрачной и спокойной, как зеркало. Дно было видно на глубине и далеко от берега – камешек к камушку, большие и маленькие, разноцветные. Они были такие чистые и такие красивые, что захотелось остановить поезд. Но мы опять вошли в тоннель, и все вернулись на свои места.

Вскоре проехали г. Читу, и в вагоне стали говорить, что осталось ехать недолго: Хабаровск, потом Уссурийск и Владивосток. Пассажиров в вагоне осталось немного. Все заговорили о конце длинного пути. Шёл десятый день пути. Все уже устали от постоянного стука колёс, от этого раскачивающегося вагона, от неожиданных остановок, лязга металла при трогании поезда с места. Поэтому все с нетерпением ждали окончания поездки.

Наконец на одиннадцатые сутки мы приехали во Владивосток. Опять началась суета. Где пристань, какой пароход идёт на остров Сахалин, где? Что? Как? Сколько?

В итоге выяснилось, что надо ехать в порт, там можно узнать, когда отправляется пароход, сколько стоит билет.

Когда всё это выяснилось, то оказалось, что денег на билеты на пароход у нас нет. Из оставшихся денег Виктор с Лизой послали отцу телеграмму с просьбой прислать деньги на билеты.

Ночевать на вокзале нам не разрешили, и нас перевезли за город, в палаточный городок. Он назывался «Для перемещённых» – это для «вербованных» и случайных людей, вроде нас.

Помню серые, голые сопки вокруг лагеря, сильный и пыльный ветер, было довольно прохладно. Короче, здесь мы тоже «кантовались» около четырёх-пяти дней. Наконец мы узнали, что теплоход ходит из Владивостока только в порт Холмск, а потом надо ещё ехать на поезде до г. Невельска.

Посадку на теплоход Анива – Холмск помню плохо. Так как всё время шёл с открытым ртом, рассматривая всё вокруг: порт, корабли, толпу. Долго поднимались-опускались по каким-то шатким металлическим ступенькам. И вот мы на корабле. Мы оказались в громадном замкнутом пространстве, где на полу с тюками, мешками, чемоданами и другим скарбом расположился народ, едущий на остров. Много лет спустя я услышал песню, в которой были такие слова: «…где шли мы по трапу на борт, в холодные мрачные трюмы…», – это та картина, которая полностью отображала наше состояние на корабле.

Плыть мы должны были два дня. Пугала замкнутость этого пространства. Народу много, и вскоре стало душно, постоянный гул машин, потом стало качать. Я попросился выйти на палубу, Виктор меня проводил. Но там качало ещё больше. Тем более на море был небольшой шторм – четыре балла, поэтому на палубе сам видишь, как волна поднимает корабль на высоту, а потом бросает вниз. Меня постоянно подташнивало, поэтому я стоял на палубе, глубоко дыша и стараясь привыкнуть к качке, но в трюме было ещё хуже. Короче, это плавание я запомнил надолго.

Наконец вдали показалась земля, и, хотя плыть нужно было ещё долго, чувство того, что вот уже приехали, заслонило все неприятности. Причалили. На палубе перед трапом на выход собралась огромная толпа, просто масса людей, толкающих друг друга и пытающихся первыми выйти на землю.