Текст книги "Конклав ночи. Охотник"

– Назад, конечно. В подвал под тиром.

Я покрутил пальцем у виска.

– Кирилыч, ты, наверное, того. Рехнулся с перепою. Еще одного хождения туда я точно не переживу.

– Да ладно, брось трястись. Сам отнесу. Угостил ты меня на славу, почему бы взамен не сделать одолжение?

– А вот с этого места поподробней, – сказал я. – Если и без меня питаешься кровью местных доноров, что ж такая благость тебя обуяла? Неужели моя жидкость гуще, чем у остальных?

Игнатьев уставился на меня как на человека, сморозившего очевидную глупость.

– Да ты совсем темный, тезка! Конечно, гуще. Ты ж этот, как его, пассионарий. Натуральный герой. Пойми, это только для людей всякая кровь в принципе одинакова, а делится лишь на группы и резус-факторы. На самом деле все решительно не так. Вы, будто слепцы, переливаете кровь старика младенцу, а неудачника – счастливцу. Кровь старухи, одолеваемой климаксом, – роженице, а законсервированную кровь алкоголика – раненому солдату. Вам и в голову не приходит, что каждый донор делится не просто водичкой с эритроцитами да лейкоцитами, а жизненной силой и отчасти судьбой. Думаешь, почему я до сих пор благодарен тебе за того наркомана? Вовсе не потому, что досыта нажрался крови свежей убоины. Он при жизни был чертовски талантливым человеком, этот «торчок». Не то поэтом, не то музыкантом – некроз уже понемногу начинался, и на вкус я не разобрал. По справедливости говоря, за его убийство Мурку надо на медленном огне поджарить. В его крови даже после смерти бурлило столько энергии, что мне просто башню сорвало, как выражаются школьники. Именно от энергии высшего человека, а не от каких-то крох героина я тогда опьянел. Даже ты, прости уж, Родя, по сравнению с ним – всего лишь как свежеиспеченный «лейтенант» ночных по сравнению с патриархом уровня…

Игнатьев вдруг запнулся и умолк. Даже рот ладошкой прикрыл, будто ребенок, страшащийся выдать великую тайну.

– Уровня кого, Кирилыч? – спросил я вкрадчиво.

– Никого, – торопливо ответил он. – Кровь Христова, до чего же забористое твое пойло, тезка! Пошли, отнесем Книгу, пока меня не свалило.

– Пошли. Только учти, доставать – тоже тебе.

– Слово! – поклялся он.

Провести ночь в одной комнате с ним я категорически отказался. Он и не настаивал. Сказал, что все равно заснуть с полным брюхом не сможет. Да и жалко бездарно терять редкие часы полноценной как никогда жизни. Прямо так и выразился! Похоже, кровь того поэта-наркомана и впрямь здорово изменила Игнатьева.

Почему-то не мог заснуть и я. Поворочавшись минут двадцать, выбрался на свежий воздух. Игнатьев обнаружился на школьном дворе. Он стоял, широко раскинув руки, запрокинув лицо к небу, и что-то говорил. Я прислушался и едва не расхохотался. Старый упырь читал стихи.

«…И серп луны, – декламировал он, – Меркурий-плут и хвост кометы. Меня по-прежнему зовут в исходе лета. Туда, где нет пустых обид и слов натужных. В обитель трепетных харит – от вас, бездушных. Где талий облачный чертог, иначе – граций. Куда я лишь однажды смог тайком пробраться. Где жарким пламенем горит поэтов атом, а звезда с звездою говорит тихим матом».

Когда он окончил чтение, я зааплодировал. Игнатьев обернулся. Глаза сверкнули красным.

– Что надо? – почти прошипел он.

– Кирилыч, – сказал я, – ты меня потряс. Чьи стихи?

– Мои.

– Вурдалак-поэт – это ж надо!

Он поманил меня пальцем. А когда я подошел, сказал вполголоса:

– Запомни, Родя: высшие, даже такие инвалиды, как я, вовсе не вурдалаки. Те жалкие твари, те ходячие трупы, что боятся солнечного света и воняют мертвечиной, – они упыри. А мы – антиупыри. Антивампиры. Неизмеримо высшие существа по отношению к презренной, вечно голодной падали. И по отношению к людям тоже. Мы даже появляемся абсолютно иным способом, чем низшие. Они кусают, чтобы дать начало потомству. Мы же, напротив, вкушаем тело родителя, как вы вкушаете в церквях тело Христово. Низшие – мертвы. Мы живы. Мы горячи, мы полны чувств. Мы сотворили вашу историю, мы творим ваше настоящее, за нами – ваше будущее, Родя. И ты в этом еще убедишься.

– Аллилуйя, – проговорил я и добавил: – Знаешь, Кирилыч, этот твой вампирский пафос такое унылое говно, что аж зубы сводит. Давай-ка без него. Прочитай лучше что-нибудь забавное.

Он нахмурился, пожевал губами, а потом бесшабашно мотнул головой:

– Наверное, ты прав. В том смысле, что рассыпать жемчуга перед кабаном – нелепая затея. Ну слушай. – Он снова развел руки, обратил лицо к небесам и заговорил: – «…Знаю, знаю, сколько б ни осталось – не лететь, хотя бы проползти, – темная, нездешняя усталость ждет, зараза, на конце пути. Знаю больше: разве сядут пчелки на цветок, где кончилась пыльца? Вот и не придут ко мне девчонки на конце пути – Пути Конца…»[1]1
  Юджин Крейн.


[Закрыть]

* * *

Было пасмурно, с неба сыпалась водяная пыль. И – ни ветерка, чтобы развеять ненавистную для всякого охотника на упырей хмарь. Погоду хуже просто трудно вообразить. Я туго затянул пояс и под горло застегнул свой кожаный, порыжевший от старости плащ, но все равно зяб. Видимо, организм чувствовал, что с плащом придется расстаться, – плащ только сковывал движения. Портупея с оружием и ранец с Книгой были у меня надеты под ним.

Полянка, определенная для рандеву с Рыковым, представляла собой неправильный четырехугольник двадцать на сорок метров. С трех сторон ее охватывали густые заросли осокорей и ольхи, с третьей, наименьшей, открывалась настоящая топь. Там громоздились разномастные кочки, возвышались гнилые стволы березок, а чуть дальше – поблескивали торфяной водицей «окна». Дна у них не было.

Отыскав в кустарнике неподалеку сухое и довольно толстое поваленное дерево, я велел Ирине сесть на него и ждать. Думать о том, что подполковник сумеет почуять ее запах, я себе запретил. Перед делом – никаких сомнений. К тому же болотные испарения, полные сероводорода, – достаточно вонючая штука, чтобы перебить запах женского тела. А парфюмерией по моему распоряжению она сегодня не воспользовалась.

– Мне кажется, здесь есть комары, – проговорила Ирина, когда я уходил. – Может быть, разрешишь использовать хотя бы «Комарэкс»?

– Сейчас конец августа, красавица, – сказал я. – Насекомых нет. Да и не странно ли жене настоящего кровососа бояться комаров?

Она захихикала.

Мне пришлось погрозить ей пальчиком.

Рыков пришел ровно в двенадцать, хоть часы проверяй.

– Для чего ты взял сюда саблю, Родя? – спросил подполковник, приближаясь и протягивая для пожатия руку. – Камыши рубить? Или опасаешься нашествия ночных?

– Ага, – сказал я. – Вроде того.

– Так ведь сейчас день.

– И впрямь, – сказал я. Затем крепко сжал ладонь Рыкова в правом кулаке, а левым, с надетым кастетом, ударил подполковника в висок.

Он охнул и повалился ничком. Я снял кастет, спрятал в карман штанов, вытянул из ножен шашку. Примерился по лежащему телу – и с маху рубанул. Потом еще раз. Шашка, на исходе движения воткнувшаяся в топкую почву, чавкнула. Потом я стянул с себя плащ и набросил на тело. Обернулся к кустам, где скрывалась Ирина:

– Выходи, красавица. Подполковника Синей Бороды больше нету.

Она вышла. Бледная, ссутулившаяся, но губы решительно сжаты и руки-ноги не трясутся.

– Уже все? Он мертв? Совсем?

– Ну, основная работа сделана. И, смею утверждать, сделана хорошо. Для того чтобы докончить дельце, надо вырезать ему кое-какие внутренние органы, отхватить кое-какие наружные и выбить зубы. Тогда – точно крышка. Инструменты нужны?

– Какие инструменты?

– Кусачки, скальпель. Молоток. – Я посмотрел на Ирину в упор. – Ты ведь не просто так хотела присутствовать во время кончины муженька. Собиралась стать высшей. Разве нет?

– Да, – сказала Ирина с вызовом.

– Что и требовалось доказать. Приступай. – Я снял с плеч ранец, пошарил в кармашке, выудил кривые садовые ножницы, складной нож – и протянул ей.

– А ты, Родион… Ты не можешь сделать это для меня?

Покачав головой, я бросил инструменты поверх плаща и сделал шаг назад.

– Потроши сама, красавица. Если б ты собиралась въехать на моем горбу в рай, я может, и не возражал бы. Но в ад – уволь.

– А что у тебя еще в сумке?.. – спросила она с фальшивым интересом.

Ирина явно тянула время, дожидаясь чего-то. Или, скорей всего, дожидаясь кого-то. Но играла сегодня стократ паршивее, чем во время нашей первой встречи. Все-таки зрелище казни супруга – не самое лучшее успокоительное средство. Даже для такой крепкой особы.

– В сумке у меня то, за чем пришел Рыков, – сказал я нарочно погромче. Пусть тот, кого мы ждем, услышит наверняка. – Книга Рафли.

– Да не может быть! – раздался мужской голос.

«Дождались», – подумал я почти с облегчением. Все-таки присутствовали у меня некоторые опасения, что супруга подполковника Рыкова действует исключительно по собственной инициативе.

Кусты, скрывавшие до недавнего времени Ирину, расступились. На полянку пружинисто вышагнул человек в ярком спортивном костюме и пижонских серебристых сапогах. Голова у него была забинтована, глаза скрыты за синими противосолнечными очками. На щеках играл полупрозрачный юношеский румянец.

Старший лейтенант Чичко, герой борьбы с дикими животными собственной персоной.

– Книга Рафли! – повторил он благоговейно. – Кровь Господня, а ведь я догадывался, что старый нетопырь ни на что другое не клюнет.

– Наконец-то все в сборе, – вздохнул я, отступая к самому краю твердой почвы. Ранец перекочевал обратно за плечи. Зато в руке у меня возникла граната.

– Можно начинать сеанс черной магии с ее последующим разоблачением, – объявил я. – Сознавайся, Ирина, ты с самого начала была в сговоре с этим младым кровососом? Он ведь и подговорил тебя пожаловаться на Рыкова мне?

Ирина, насупившись, безмолвствовала.

– Ну не молчи, красавица, – подбадривал я. – Неужели ты, такая сообразительная, не понимала, что ему просто нужно спихнуть подполковника чужими руками? Думаешь, ты ему интересна? Не обольщайся. Патриархи и матриархи предпочитают живых, человеческих партнеров. Если б он даже позволил тебе стать высшей, то лишь затем, чтобы потом прикончить. Знаешь, эти нетопыри – забавные существа. Вроде американских индейцев, коллекционировавших скальпы. Только собирают не волосы, а клыки сородичей. Чем богаче коллекция, тем влиятельней обладатель. Но не думаю, что лейтенант дал бы тебе шанс присвоить зубы подполковника Рыкова. Слишком лакомый кусочек. Скальп вождя, понимаешь?

– Кончай тянуть время, ты, человечек, – презрительно сказал Чичко. – Брось заговаривать зубы. Давай сюда Книгу – и останешься жив.

– Минуту терпения, ты, клоп-переросток, – сказал я с вызовом, поправил лямки ранца и подбросил на руке гранату. – Отдам. В обмен на информацию.

– Наглый какой, – обратился Чичко к Ирине, как бы призывая ее разделить неудовольствие моей наглостью. Ирина только хмыкнула. Чичко кивнул: – Ну бог с тобой, спрашивай.

– Зачем ты убил Хохорева, офицер? – последнее слово я проговорил четко, почти проскандировал.

– Весь город знает, что его загрызли бродячие псы. Да ведь именно ты, Раскольник, мне об этом все уши прожужжал позапрошлой ночью.

– Так мы никакой каши не сварим, товарищ лейтенант. – Я покачал головой. – Похоже, тебе все-таки придется нырять за Кодексом в самую трясину. – Я снова подбросил гранату. – Интересно, взрыв в болоте так же страшен для подводных обитателей, как, например, в озере или пруду?

– Это была месть, – прошипел взбешенный Чичко. – Святая расплата. Восстановление справедливости. Лет семь назад Хохорев был редактором в издательстве, которым сейчас руководит… Руководил. Я – человечком. Я принес ему рукопись романа. Отличного романа, безоговорочно гениального. Я вложил в труд всю душу. А этот негодяй сначала тянул время, скрывался от меня за своими секретаршами, не отвечал на телефонные звонки и письма, а потом – отказал. Меня даже на порог не пустили, когда я хотел выяснить причины отказа. Да их попросту не было, человечек!

– Успокойся, милый, – подала голос Ирина.

– В ярости я сжег роман, – продолжал говорить Чичко, не обращая на нее внимания. – О чем до сих пор чудовищно жалею. Увидев Хохорева здесь, понял, что заклание этого жирного кролика может стать по-настоящему полезным для служебного роста старшего лейтенанта Чичко. И это – помимо мести. Я перервал ему глотку с упоением. Жаль, насладиться зрелищем агонии помешала росомаха. Она у тебя настоящая бестия, Раскольник. Я бы хотел попробовать ее крови, очень хотел! Теперь давай мне Кодекс.

– Нет, Чичко. Знаешь, я передумал. Ты недостоин его. Ты же обыкновенный нытик, интеллигентишка. Роман! Гениальность! Месть! Тьфу. Патриарх, владеющий Книгой Рафли, должен быть хладнокровен, целеустремлен и бесстрастен. Ирина, иди сюда. Я отдам ее тебе. И даже помогу распотрошить Рыкова.

Ирина растерянно оглянулась на Чичко.

– Иди-иди, – подбодрил он. Наверное, думал, что отнять Кодекс у женщины будет проще. Неужели считал меня абсолютным идиотом?

Когда Ирина приблизилась, я заставил ее надеть ранец. Оттолкнул. Чичко дернулся к ней, но тут же замер. Глубокое, как самая глубокая здешняя топь, дуло «Моссберга» смотрело ему в грудь.

– Свинец, – сказал я. – Серебро. И ртуть. Адская смесь, лейтенант, просто адская. Пять пуль по сорок граммов каждая. Итого – полфунта самого губительного на свете и во тьме вещества. Сделай один шаг, упырь, и я превращу тебя в пар. Кстати, очаровательные сапожки. Когда сдохнешь, подарю их одному знакомому педерасту. Он наверняка будет счастлив. Дьявол, да я мечтаю, чтоб ты пошевелился.

Тем временем Ирина крошечными шажками двигалась к лежащему поодаль продолговатому предмету, укрытому моим старым кожаным плащом. Казалось, кто-то осторожно тянет женщину за невидимую веревочку, и она чувствует это, но сопротивляться не в силах. С лица ее так и не сошло выражение растерянности. Но не только. Добавилось и что-то вроде детского ужаса.

Из-под плаща выставлялась рука. Указательный палец плавно двигался – подзывая, приманивая. Ирина сделала последний шаг, почти наступив на этот палец. И тогда плащ взвился в воздух, отброшенный стремительным движением, а возле женщины встал подполковник Рыков. Широкий, улыбающийся. Невредимый.

– Ты молодец, Родя, – сказал Рыков и крепко обнял (а по совести говоря, болезненно стиснул) плечи жены. – Не подвел меня. А теперь убей сопляка!

Вот так мне посчастливилось услышать первый в жизни приказ высшего упыря. Да не какого-нибудь свежеиспеченного нетопыря, имеющего пару маломальских клыков в загашнике да пару во рту, а самого настоящего патриарха. Сопротивляться ему – невозможно. Я еще дослушать не успел эту команду, а руки уже начали стрелять. Промахнуться на таком расстоянии казалось нереальным.

Я промахнулся четырежды.

Пятая, последняя пуля сшибла Чичко с ног.

Он шлепнулся на живот, но тут же поднялся на четвереньки и вдруг – словно вывернулся наизнанку. Одежда и повязка с головы разлетелись в стороны сотней грязных лоскутов. Вместо Чичко возникло кошмарное существо. Мертвенно-бледная кожа, сильные конечности с цепкими пальцами-когтями, лиловый кожистый гребень вдоль хребта, гигантские половые органы и толстая, складчатая как у игуаны шея. Головы – не было. Действительно не было. Шея оканчивалась пастью. ПАСТЬЮ. В эту жуткую дыру без труда вошел бы футбольный мяч. Два ряда треугольных зубов двигались в противофазе, будто зубцы газонокосилки. В ярко-алой с желтыми разводами глотке что-то пульсировало. Не то клубок змей, не то десяток языков. Рана от пули – на груди – быстро затягивалась.

Вурдалак обратил пасть к небу, издал пронзительный вой и прыгнул. На меня.

Я встретил его взмахом шашки. Он увернулся. От первого удара, но не от второго. Кончик клинка чиркнул по исполинским гениталиям. Упырь завизжал, сделал быстрый, очень длинный скачок в сторону. Еще один. Повалился, перевернулся на спину и начал с остервенением не то грызть, не то лизать поврежденные органы. Не успел я приблизиться, чтоб довершить дельце, как он вновь оказался на четырех лапах. Прижался брюхом к земле. Омерзительно виляя задом, словно течная кошка, и так же противно мяукая, попятился.

А потом втянул свою шею-пасть в костистые плечи. Чтобы через мгновение, выбросив ее резко вперед, плюнуть.

Клубком не то змей, не то языков.

Когда харкотина врезалась мне в лицо, оказалось, что это – пиявки. Огромные и очень, очень проворные пиявки. Они тут же впились в щеки, в лоб, в губы, а одна – в левое веко. Было больно, было чудовищно больно, точно в лицо мне плеснули кипятком или кислотой. Я сразу потерял ориентацию в пространстве. Выронив шашку, принялся с диким ревом сдирать ногтями твердые извивающиеся тельца паразитов. Казалось, они отрываются вместе с кусками кожи и мяса. Какой-то частицей сознания, чудом сохранившим трезвость мысли, я понимал, что являюсь сейчас легкой добычей для Чичко. Поэтому отступал назад, брыкаясь вслепую ногами.

Упырь все не нападал.

Выцарапав последнюю пиявку, я приоткрыл один глаз.

Чудовище тонуло. Из взбаламученного, покрытого лопающимися пузырями болотного газа «окна» выставлялась только мучительно вытянутая, исполосованная когтями шея с разинутой пастью да судорожно скрюченная кисть.

«Оом-мо-хыыыы», – вырывался из пасти почти человеческий стон.

Рядом, на кочке сидела Мурка и внимательно наблюдала за гибнущим вурдалаком.

– Ты едва не опоздала, девочка, – пробормотал я окровавленным ртом и облегченно улыбнулся.

Мурка неодобрительно скосила на меня глаз.

– Отличная работа! – победоносно заорал Рыков. – Иди сюда, я обниму тебя, Родька!

– С гребаными упырями обниматься… – пробормотал я.

Он услышал и захохотал. Потом резко оборвал смех и повторил, заботливо и душевно, как добрый доктор Айболит, выговаривая слова:

– Подойди, Раскольник. Ты же кровью истечешь. А я запросто остановлю кровотечение. Подойди ко мне.

И вновь тело перестало слушаться разума; ноги сами собой понесли меня к проклятому нетопырю. Глаза залило кровью из ран на лбу, я не видел, куда ступаю, спотыкался, скверно ругался во всю глотку, но шел. Наконец, приблизился. Он сказал: «Замри, мальчик» – и принялся вылизывать мое лицо горячим, мокрым толстым язычищем. Начал со рта и бороды.

– Меня сейчас вырвет, – предупредил я, когда Рыков оставил в покое мои губы и взялся за глаз.

– Перетерпишь, – приказным тоном сказал он, ненадолго прервавшись. – Иначе заставлю сожрать все, что попадет на меня.

Пришлось терпеть. Зато, когда он закончил эти омерзительные процедуры, рожа моя стала как новенькая. То есть, возможно, на ней и остались язвочки от челюстей пиявок, но боль прошла совершенно. И кровь больше не сочилась.

– Круто, – сказал я, ощупав лицо. – А геморрой не лечите?

– Лечу. Горячей кочергой, – сообщил Рыков, с любовью поглядывая то на меня, то на Ирину. Но чаще всего на рюкзачок. – Осталось решить вопрос с докучливым лейтенантиком. Почему-то он все еще не утонул. Может, упихнуть его палкой? Или пальнуть в глотку из ружья? Чем у тебя заряжены патроны, Родя? «Нарциссами»?

– Как выяснилось, вы вообще живучие твари, – сказал я. – Поэтому у меня есть предложение получше.

– Граната! – весело воскликнул Рыков. Настроение у него было замечательное. – Но где же она?

Я мотнул головой:

– Сунул в рюкзак, когда его Ирине передавал. Надо было освободить руки для ружья. Повернись-ка, красавица.

Ирина, все еще безмолвная и заторможенная, будто сомнамбула, медленно повернулась. Когда подполковник понял, что я собираюсь сделать, было уже поздно. Упершись левой рукой между лопаток Ирины, правой я с силой дернул рюкзачок на себя. «Липучки» на лямках расстегнулись. Я отпрыгнул назад.

– Стой! – жутко закричал Рыков.

– Мурка, – скомандовал я.

Росомаха, давно уже подкравшаяся сзади, сшибла подполковника на землю. Затем коротким, точным ударом лапы хлопнула его по затылку.

– Это предупреждение, – сказал я. – Не вздумай проверять ее реакцию, подполковник. Переломать упырю шейные позвонки для нее легче, чем для тебя – вылизать мой глаз. Поверь, знаю, что говорю.

И все-таки отходил я с опаской. По пути подобрал шашку, обтер о штаны, сунул в ножны. Затем, прыгая с кочки на кочку, подобрался к никак не желающему окончательно утонуть Чичко. Осторожно подсунул под когтистые пальцы рюкзачок с Книгой Рафли. Пальцы судорожно сжались, дернулись – и вурдалак, будто только того и дожидался, ухнул в трясину целиком. Лишь на месте широко разинутой пасти закрутилась воронка жидкой грязи.

В эту воронку я и метнул гранату. Изо всех сил рванулся обратно, прыгнул, закрывая голову руками, вжался в мокрую траву и почувствовал, как вздрогнула земля. На спину и затылок упало несколько ошметков грязи.

Рыков зарыдал в голос, словно единственного ребенка потерял.

Я встал, развернулся. На взбаламученную поверхность болота поднимались пузыри.

– Вот теперь действительно все, – тихо проговорил я и крикнул: – Мурка, девочка, отпусти подполковника. Его время еще не наступило. А ты, Рыков, не забывай наш договор.

– Какой договор, гаденыш? – всхлипывая, провыл тот. – Книгу-то ты уничтожил.

– Зато жизнь тебе сохранил, ночной. Если это можно назвать жизнью. И жену. Если это можно назвать женой. Пошли, Мурка.

На земле валялись противосолнечные очки с синими стеклами. Одна дужка была погнута. Сначала я хотел наступить на них, но потом раздумал и перешагнул.

Уже заведя машину, вспомнил, что мой боевой плащ так и остался валяться на болоте. Возвращаться за ним жутко не хотелось.

Я и не стал.

* * *

Возле коллективного сада № 16 меня поджидали.

– Здравствуй, Родион, – сказала «разведенка» Лилия, закрывая зонт. Должно быть, она находилась тут долго, потому что дрожала буквально как цуцик. – Я за шампанским. Мой выигрыш, помнишь?

– Садись, – пригласил я ее в машину.

– Зачем? Сто метров и пешком пройду. – Она направилась открывать ворота. – А тебя тут какой-то старичок спрашивал. Горбатый, с железными зубами. Ласковый такой. Просил передать, чтобы ты не волновался по поводу потери какой-то книжки. Она, мол, там и лежит, куда вчера прибрали. А тебе он хорошо сделанную фальшивку подсунул.

От такого известия меня сначала взяла оторопь, потом нахлынул гнев… а потом я расхохотался. Ну, Игнатьев, ну и ловкая же сволочь! Вот уж кто и рыбку съел, и на колючее деревце взгромоздился без потерь.

Пока я ржал над собой и двумя высшими, которых без труда обманул старенький беззубый инвалид, ворота распахнулись.

Лилия держалась за створку и ждала, когда я въеду.

– Слушай, Лилька, – сказал я минутой позже, ведя «УАЗ» рядом с нею. – А что, если часть шампани мы с тобой сейчас выдуем? У меня ананас имеется и шоколад.

– Ты же не любишь шампанское, – удивилась она. – Бабский напиток. Лимонад.

– Приоритеты меняются, – сказал я. – Хочется мне, Лилька, в Париж съездить. Пока садово-огородный сезон не закончился, сторож тут не особо нужен. В крайнем случае Мурочка постережет. А во Франции ведь ничего, кроме шампузо, не наливают.

Лилия усмехнулась.

– И знаешь что… – Я заглушил машину и посмотрел ей прямо в глаза. – Поехали вместе, а?

– Разыгрываешь, – проговорила она глухим от обиды голосом.

– Да нисколько, – сказал я, привлек ее к себе и поцеловал.

Мурка ткнула меня башкой в бок и одобрительно рыкнула.