Текст книги "Нефтяная Венера (сборник)"

С трудом сохраняя спокойствие, я напомнил краснолицым, что прав на могилу не лишают из-за нескольких лет отсутствия наследников. Нарушены интересы несовершеннолетнего инвалида. Дело пахнет статьей. Расстались на том, что я принесу документы и жалоба будет рассмотрена.

* * *

После соскока заказа в Майами стали отпадать и другие. Не могу же я ездить на объекты с Ваней, так всех клиентов распугаешь. А доверить его сиделке тоже нельзя. В самом начале попробовал, но через несколько дней он стал каким-то вялым и сонным. Однажды я вернулся пораньше и застал сиделку с мужиком в моей кровати. Ваня спал как убитый. Дамочка поила его транквилизаторами, а сама развлекалась с хахалем.

Сомневаюсь в своем выборе каждый день, особенно когда вижу фотографии новых построек и интерьеров. Это одни сделали, это другие. Всех знаю, сам еще недавно с ними работал, а теперь… Иногда по старой памяти мне что-нибудь подкидывают на дом, но масштаб мельчает. Работа архитектора требует присутствия, а я прикован к Ване. Скоро буду сараи для садового инвентаря декорировать…

Бывает даже жаль, что некому прочитать мне мораль или дать совет. Раньше хоть мать звонила, а теперь никого. Чтобы не сдуреть в этом замкнутом, полном призраков пространстве, хожу с Ваней на выставки и в музеи. У Вани льготы. Время от времени случаются эксцессы. На вернисаже шоколадных изделий при старой кондитерской фабрике стоило мне отвлечься, как Ваня сожрал один из экспонатов. На глазах у вытаращившей глаза смотрительницы откусил сразу половину толстого бока шоколадной свиньи. Когда я подбежал, Ваня, весь перемазанный шоколадом, уже подбирался к хвостику. Несмотря на то что редкие его зубы рвали тело свинки на части, она улыбалась порочными губками и подмигивала синим глазурным глазком. Пришлось спешно ретироваться. С тех пор посещаем только несъедобные экспозиции.

Жизнь наша становится все скромнее. Вскоре после смерти родителей я угодил в сильную аварию. Отделался ушибами, но машину пришлось продать на запчасти. Быстро истратились родительские сбережения. За долгие годы мама с папой умудрились отложить из пенсий полторы тысячи долларов. Меняли, по старой привычке, рубли на доллары и складывали в конвертики. Я же, прилично зарабатывая, не скопил ни копейки. Все спускал на рестораны, путешествия, шмотки. Ваня получает пособие по инвалидности. О том, что будет дальше, стараюсь не думать.

* * *

Позвонил режиссер самодеятельного театра для подростков с умственными отклонениями. Ваню к ним пристроила мама. Последние два года он играл Меркуцио в «Ромео и Джульетте». Режиссер сообщил, что Ванину роль передают другому мальчику.

– А в чем причина?

– Ваня стал реже ходить на репетиции… путает реплики…

– Он не пропускает репетиций, я сам его привожу! Пропустил только раз, когда мы делали ЭКГ!

– Дело не только в этом… – режиссер принялась расплывчато разъяснять мне про деловую даму, сын которой, Кирюша, мечтает исполнять роль Меркуцио, а дама эта обещает подарить театру набор мебели для декорации.

– Мы возим наше кресло на каждый спектакль! Моя мама шила костюмы, а теперь вдруг какая-то бойкая тетка со своей мебелью… – перебил я.

– Вас неоднократно просили оставить кресло в театре!

– Кресло – одна из любимых Ваниных вещей в доме! Я же не могу его вот так отдать!

– А вот Кирюшина мама может!

Отстоять Меркуцио не удалось. Ване предложили прочесть эпилог плюс в качестве компенсации за моральный ущерб я выторговал для него роль пажа. Такого персонажа у Шекспира нет, я его придумал на ходу. Паж будет встречать гостей перед спектаклем и объявлять перерыв.

Ване я сказал, что актеру полезно исполнять разные роли. Мастерство только оттачивается. Но он все равно расстроился.

– Чума на оба ваших дома!.. – Ваня встал в патетическую позу.

До сих пор я ни разу не был на этом спектакле. Сложновато смотреть на подростков-даунов, разыгрывающих самую известную историю любви. Теперь обязательно пойду, тем более близится очередной показ.

– Все дело во мне… – сказал Ваня неожиданно трагически.

– Уверен, ты нормально играешь Меркуцио.

– Я украл картину, это кара божья…

Ваня принимает театральные позы в зависимости от смысла фразы. Теперь сидит обхватив голову руками.

– Ты же сам на даче говорил, что художник нарисовал картину для тебя.

Ваня не обратил внимания на мое замечание и произнес серьезно:

– Надо идти к тете Ире…

– Ясновидящая эта, что ли? – иронично уточнил я.

– Она у Иисуса Христа была на приеме, – строго произнес Ваня, и я снова услышал знакомые поучительные интонации.

Шутки шутками, а выбор у нас невелик. Все равно делать нечего, развлечений никаких, можно и к ясновидящей смотаться. Тем более я эту особу никогда не видел.

Нашли в маминой записной книжке телефон. Я набрал номер.

– Слушаю вас, – раздался низкий женский голос в трубке.

* * *

Через несколько месяцев после рождения Вани я начал испытывать сильнейшую черную зависть к тем, у кого здоровые дети. Я смотрел на беременных и надеялся, что у них тоже родится инвалид. Даун, кретин или хотя бы олигофрен. Я не хотел оставаться один со своей долей. У всех, как назло, дела шли прекрасно. Детки рождались отборные. Они розовели и подрастали. Друзья только и делали, что показывали фотографии, хвастали, что их малыш начал ходить, уже снимается в рекламе, учится в английской спецшколе и пиликает гаммы на скрипке…

Я долго не мог заснуть, за окном завыла собака, прошла компания пьяных, выкрикивающих невнятные слова дурными голосами. Процокали одинокие каблуки, стихнув в арке.

Сколько мы ни пытаемся выползти из-под влияния родителей, ничего не выходит. Вот и я лежу в родительской кровати, выполняю взятые ими по отношению к Ване обязательства и собираюсь идти к маминой ясновидящей.

По потолку в белых отсветах фар пробежали прямоугольные тени оконных рам и причудливая паутина ветвей деревьев. Во двор заехала машина с гулко бьющей внутри электронной музыкой. Что за идиот, все же спят! Наверняка «Лада» с темными стеклами, синими неоновыми огоньками и поднятым на гоночный манер задом. Музыка становится заметно громче – открыли дверцу. Закутываю голову одеялом, не помогает. Вскакиваю, бросаюсь к окну, дергаю створки. Угадал, «Лада»! Стоит у подъезда с включенными фарами. Ну, я тебе сейчас… «Эй, ты! Сделай потише! – крик уже рвется из глотки. А не прибавить ли «козел»? – Эй, козел, сделай потише»! Пальцы дергают шпингалеты…

Из подъезда вышла девушка, села в «Ладу», хлопнула дверцей, музыка стала удаляться.

– Козлы! Гады! – ору, надрываясь, в пустоту двора.

Даже обматерить себя не дали…

Приехал мусороуборочный «КамАЗ». Железные баки с бутылочным грохотом опорожняются в оранжевый кузов. Прозвякал цепью-заземлителем тока, волочащейся по асфальту, первый троллейбус. Уже утро…

А Бог? Теперь, когда ответственность за сына целиком легла на меня, когда пришлось оставить карьеру, личную жизнь, я перестал предъявлять претензии Богу. Просто я больше на него не надеюсь. Бог для меня стал чем-то вроде персонажа историй о секретных обществах, магических книгах и тайных знаниях. Все эти мифы существуют только потому, что людям слишком страшно принять правду. Факт, что ничего после смерти нет. НИЧЕГО. Я засыпаю.

* * *

Проснулся с ощущением весны. На улице чирикают воробьи, царит особенный мартовский гам. Прошлепал босыми ногами к окну. Погода продолжает удивлять. Под мостом маются без дела снегоуборочные машины. На площадке детского сада щебечут малыши, выведенные воспитательницами на прогулку. Цветные комбинезоны-карапузы скачут по лесенкам, съезжают с горок, застревают между прутьями забора, колошматят друг друга игрушечными лопатками. Один в комбинезончике леопардовой расцветки поднял урну величиной с себя, силясь надеть ее на голову. Воспитательницы, две молоденькие девицы, курят на скамейке, не мешая детям играть.

В ванной слышен плеск. По средам, а сегодня среда, Ваня купается.

– Привет! – заглядываю в приоткрытую дверь.

– Доброе утро! – радостно кричит Ваня, сидящий в бирюзовой воде.

Кто-то однажды сказал маме, что медный купорос в небольших дозах убивает микробов не только на растениях, но и на человеке. Мама микробов ненавидела. Однажды после Нового года она, пожалев оставшийся в рюмках и бокалах алкоголь, вылила его в цветы. Водка и вино содержат углеводы, они питательны, а значит, полезны растениям, рассудила мама. Но главное, алкоголь убивает микробов.

Цветы завяли еще до Рождества. Мама свою вину не признала, сославшись на плохую энергетику гостей и какие-то ошибки в пропорциях, допущенные из-за того, что папа говорил под руку. Рискованные эксперименты ставились регулярно, в основном не на цветах, а на нас с отцом, а потом и на Ване. Впрочем, мы от этого не умирали, а становились только крепче. Купорос был, пожалуй, самой безобидной из маминых выдумок. Больное горло она лечила керосином, мигрень – пассами рук.

Когда я был ребенком, мама сажала меня в ванну, высыпав в воду горсть кристаллов медного купороса. Гранулы шли на дно, оставляя ярко-синие следы. Казалось, в воде курятся магические благовония, выпускающие бирюзовый дым. Я обожал этот бассейный цвет юга и долгое время полагал, что ярко-синие ванны – норма жизни каждого ребенка.

Время шло, список маминых методов борьбы за здоровье обновлялся, но кое-какие истины оказались незыблемы. В том числе и меднокупоросные ванны. Кроме уничтожения микробов этот полезный элемент еще и восполнял недостаток меди в организме. Я вырос, мама взялась за Ваню. Запасы купороса оказались весьма обширными.

Мама нуждалась в последователях. Отец всегда отлынивал от ее диет, обрядов, язвил по поводу ясновидящей. Я тоже не шел с ней в ногу. В итоге идеальным учеником оказался Ваня. Мама получила, что хотела. Ваня доверял ей во всем: читал те молитвы, которые она указывала, делал специальную зарядку, развивающую связь с космосом. Теперь его белое тельце торчит из синей воды, он играет с обкусанным пластмассовым утенком. Синяя вода – второе после индийского ковра яркое пятно в окружающем мире.

– Когда новый медный купорос будет? – задал Ваня неожиданный вопрос. Я поднял некогда тяжелый пакет, осмотрел его и понял: грядет купоросный кризис. Запасы, казавшиеся неиссякаемыми, конечны, как и их хозяйка.

– Когда… скоро. Я знаю, где его взять, – на самом деле ничего я не знаю. Мать добывала купорос, пользуясь статусом сотрудницы химинститута. – Будет тебе медный купорос, достанем.

Под низким небом город выглядит серым и безрадостным.

– Папа, когда будет солнце?

– Сегодня у ясновидящей спросишь.

* * *

В одном вагоне с нами ехали глухонемые школьники. Целый класс. Они активно общались друг с другом языком жестов. Человек двадцать болтали наперебой, не произнося ни звука. Только легкий шорох пальцев носился в воздухе. Странное ощущение: люди перед тобой шутят, рассказывают о первых поцелуях, хвастают новыми мобильниками, и все это без единого слова.

– А почему они так делают? – спросил Ваня.

– Они так разговаривают, – раздраженным шепотом ответил я. Мне показалось, что Ваня слишком громко говорит и чересчур откровенно таращится на глухонемых.

– Они не умеют говорить, как нормальные люди? – Ваня прибавил громкости голосу, решив, что я его плохо слышу.

Женщина с копной крашеных завитков на голове окинула нас строгим взглядом.

– Тише, Вань! Неприлично обсуждать других в их присутствии.

– Они не умеют говорить! Ха-ха-ха! – разошелся Ваня.

Некоторые глухонемые оказались только немыми, но вовсе не глухими. Они обернулись. На нас стали коситься и другие, «нормальные» пассажиры.

– Выходим… – вытолкал Ваню из вагона на ближайшей станции. – Как не стыдно смеяться над больными! Это тупо и отвратительно!

– Мне можно, я тупой, у меня синдром Дауна!

– Нашел оправдание! Надо уважать других! У всех есть недостатки! Ты не только себя позоришь, но и меня!

– Я больше не буду. Прости меня… – Ваня надулся, вот-вот заревет.

– Синдром Дауна у него, видите ли! Благодарен мне должен быть, что я с тобой цацкаюсь, а он характер показывает. Научись вести себя как нормальный человек!

– Я нормальный! Я нормальный! – взвизгнул Ваня, слезы и сопли хлынули из него рекой.

Найдя платок, я принялся утирать ему физиономию. Грубо, причиняя боль. Почти бью его рукой с платком. Чего он все время ревет! Очень быстро мне становится жаль его и стыдно за себя. На нас оглядываются все идущие мимо без исключения. Плевать! Пусть хоть кресла поставят и усядутся в ряд.

– Извини, Вань, слышишь? Извини, ты здоровый, это я так сказал, по глупости… – оправдываюсь я. – Ты мой хороший, я тебя люблю…

* * *

На гранитном полу конечной станции валялась зеленая крышечка от газировки. Ваня ударил по ней ногой, крышечка отлетела ко мне. Я сделал обманное движение, настоящий Зидан перед бразильскими воротами, и пробил Ване. Он пропустил, урча и смеясь от удовольствия, побежал за крышечкой. Она покатилась навстречу милиционеру с усами. Тот строго посмотрел на нас и сделал точный пас Ване.

Много людей на лестнице. Спины в простеньких тканях. Тяжелые сумки в руках. Плачущие дети. Деревенские жители. Южане. Огромная страна двинулась в путь.

Углубляемся во дворы серых панельных домов. От мусорных баков в подвал юркнула крыса.

– Смотри! Крыса! – радостно вскинув руку, веду пальцем следом за зверьком.

– Где, где?!

– Вон!.. убежала…

– Я не увидел, – сокрушается Ваня, словно явление крысы было Вторым Пришествием.

– Не парься, еще увидишь!

– А где крысы живут?

– В подвале. Стены такие тонкие, как вафли. Крысы прогрызают и селятся.

Стены пятиэтажек на самом деле напоминают старые, замызганные вафли. Бетонные панели облицованы кафелем. Швы между панелями выделяются темной замазкой, похожей на заплесневевшую вафельную начинку. Малюсенькие балконы кренятся под весом хлама. Старые автопокрышки, лыжи, вышедшие из строя холодильники. Снаружи к балконным ограждениям приторочены тазы и санки. На одном на бельевой веревке висит шкура зебры. Уж не водятся ли поблизости кроме крыс еще и зебры?

Некоторые балконы украшены попытками хозяев их застеклить. Кособокие рассохшиеся рамы, не подходящие по размеру друг к другу, высотой в половину окна, часто без стекол. За окнами кухонь свисают авоськи с продуктами. Вороны норовят стащить эти припасы, и тогда неопрятные толстухи или мужики в несвежих нижних майках распахивают окна и шугают птиц.

У подъезда спят несколько автомобилей. Один-два на ходу, остальные – вросшие колесами в грязь и накрытые, будто саваном, истлевшим брезентом.

– Пап, а правда, Москва самый красивый город на земле?

Я оглядываю мир вокруг себя.

– Ну… – вопрос меня огорошил. – Может быть, не самый, но один из самых точно…

Молча идем дальше. Ваня никогда не видел других городов. Я видел. Я понимаю, что окружающая грязь и нищета никак не вяжутся с красотой, но что-то во всем этом есть. Что-то противоречивое, парадоксально красивое, как нефтяная Венера. Только это не совсем красота, это любовь. Не к городу, не к стране. Просто любовь, любовь вообще.

Я иду с Ваней рядом, и внутри меня разливается это чувство. Любовь к брошенным «Жигулям», чей хозяин давно умер, к заплесневелым швам между вафельными панелями, к авоськам за окнами. Впервые на меня нахлынула любовь к миру. Без оговорок. Просто любовь.

* * *

Найдя нужный дом и подъезд, я поручил Ване нажать одновременно три замызганные кнопки кодового замка. Когда ему удалось с этим справиться и язычок щелкнул, я потянул коричневую железную дверь. В подъезде пахло протухшей водой, а может, мертвыми крысами, разлагающимися в подвале.

Поднимаюсь, перешагивая через ступеньки, Ваня повторяет мои движения. Вот и третий этаж, дверь, простеганная ромбами черного дерматина. Звонок музыкальный.

– Федор? – женский голос через дверь.

– Федор и Ваня! – крикнул я.

Замки повернулись, на пороге стояла полная брюнетка в расписном халате.

– Как добрались?

– Нормально.

– У нас тут разлом в энергетической коре проходит. Сильное поле по ногам бьет. Чай, кофе?

– Спасибо, перед выходом попили, – отказался я.

– Тогда пройдемте, – Ирина пригласила в комнату.

Жарко, запах вчерашнего супа. Окна заклеены, форточек нет. Ирина не проветривает. Темная «стенка» с телевизором, десяток потрепанных женских романов на полке, ваза с павлиньим пером, раскрашенная фотография семейной четы с застывшими лицами, софа.

На софе лежал человек, накрытый тюлевой занавеской.

По спине пробежали мурашки. Не оборачиваясь, Ирина дала привычное пояснение:

– Муж… два года назад заснул. Смещение энергетического двойника плюс кармические грехи… кое-какие обязательства у него из прошлой жизни.

– А… – протянул я и посмотрел на Ваню. Мог бы предупредить, он же здесь бывал. У Вани серьезное лицо, будто на церковной службе.

– Итак, какие ко мне вопросы? – перешла к делу Ирина.

– У нас оказалась чужая вещь… случайно… мы бы хотели ее вернуть… и не знаем, что делать… у нас неприятности начались, думаем, из-за этого… – немного запинаясь, разъяснил я.

– Вещь с собой?

– Э… да… как вы просили… Вань, доставай. – Ваня извлек из пакета сложенный холст, гордо развернул и встряхнул, как встряхивают скатерть, расстилая на столе. На лице Ирины ничего не отразилось.

– Сейчас я проведу сеанс. Прошу слушать меня беспрекословно и не задавать вопросов.

– Конечно… – Я кивнул несколько раз.

Ирина усадила нас на стулья, зажгла свечи, положила перед собой картину, взяла в руку пирамидку на веревочке, закрыла глаза и спросила:

– Маятник, можно к тебе обратиться? Если да, качайся по часовой стрелке.

Маятник завертелся, сначала медленно, потом быстрее. Рука Ирины не двигалась, сквозняка никакого, маятник крутился против часовой стрелки.

– Что такое? Не хочешь, устал? – ласково спросила Ирина маятник. – Ну, ничего, отдохни. – Она подержала пирамидку в кулаке, подула на нее.

– Придется по-другому. Сейчас я разденусь, не пугайтесь, мне будут нужны ваши руки, – не успела она договорить, как халат оказался на полу. Ваня замычал неопределенно, видимо, таких номеров ясновидящая раньше не выкидывала. Я постарался сохранить выдержку, хотя это не просто, когда перед тобой стоит крупная, абсолютно голая тетя позднебальзаковского возраста.

– Руки, – скомандовала Ирина.

– Мою? Пожалуйста… Моей достаточно? А то Ваня э… для него это… необычно.

– Мне нужна рука того, кто совершил кражу, – отрезала Ирина.

Не знаю, какая она ясновидящая, но в людях разбирается. Ваня не шевельнулся.

– Давай свою тоже. Он один боится.

Стыдясь холодной ладони, которая вдобавок вспотела, я покорился. Ваня последовал моему примеру. Ирина крепко прижала наши руки к свои грудям. Мы неловко вытянулись на стульях, оказавшись лицами неприятно близко к густо заросшему месту между толстых Ирининых ног. Я подумал, что при спящем не первый год муже для нее это неплохой официальный способ контактировать с мужчинами. Под пальцами ощущался мясистый сосок. Я скосил глаз на Ваню, дышит очень быстро. Как бы инфаркт не хватил, все-таки врожденный порок сердца. Впрочем, хоть бабу перед смертью полапает.

Сначала Ирина подвывала напевно, я даже чуть не задремал, а потом вдруг заговорила неразборчиво:

– …Дорога… спешит… мужчина спешит… подарок… он везет подарок… опаздывает… поворот… – она стала всхлипывать, из-под закрытых глаз потекли черные, пополам с тушью, слезы. – Смерть!.. Я вижу смерть! – воскликнув это, Ирина раскрыла глаза. В них колотился ужас.

– Во что вы меня впутываете?! – заорала она, отталкивая нас. – Я со смертями не работаю!

Ваня совсем перестал дышать. Я весь трясся. Не знаю, что напугало больше; внезапный крик и черные слезы или то, что она достоверно описала ситуацию, в которой картина нам досталась.

– Мы… м-мы никого н-н-не уб-б-бивали, это был несчастный с-случай! – выговорил я, заикаясь. – Ваня случайно взял картину, просто она ему понравилась. Мы хотим ее вернуть.

– Он не хочет! – кивнула Ирина на Ваню, накидывая халат.

– Ему нравится картина, но он готов вернуть ее, помогите нам… у нас после этого неприятности начались… – взмолился я. – Мама столько хорошего о вас рассказывала!

– Хорошо, руки… – Она снова вошла в транс. – Дорога… подарок… вижу прошлое… у вас у всех общее прошлое… и… будущее… черное, липкое… брызжет в лицо… солнце… – Ирина сжала мою ладонь.

– А-а-а-ааааааа!!! – это уже был Ваня. «Все, бля, инфаркт», – мелькнуло в голове. Я повернулся. Волосы встали дыбом.

Вместо корчащегося в сердечном припадке Вани я увидел, как на кровати медленно поднимается человек, накрытый тюлем. Муж. Не опираясь на руки, а просто так взял и сел. А тюль как был на нем, так и остался.

– Ай! Ой! Мама! – не своим голосом взвизгнул я, вскакивая и отдергивая руку. Ирина, увидев мужа, застыла. Муж, не снимая с головы тюля, спросил:

– Ира, у нас гости?

Мы с Ваней кинулись в прихожую, отталкивая друг друга в попытках протиснуться в дверь. Ничего ужасного не произошло, просто спавшему летаргическим сном мужу приспичило проснуться именно во время сеанса по выявлению хозяев нефтяной Венеры. Но мы бежали как от огня, мало ли что придет в голову человеку, проспавшему два года, а проснувшись, увидевшему, как двое парней тискают сисяры его жены.

Картину забыли…

Помешкав секунду, я кинулся обратно в комнату, схватил холст и зачем-то сказал Ирине «извините». Она же застыла, обернувшись к мужу.

Схватив с вешалки куртки, запихивая на ходу ноги в ботинки, мы толкали дверь. Не подается… засовы, защелки… Толкаю, не подается… Оборачиваюсь… вижу голову мужа под тюлевой фатой, повернутую в нашу сторону. Кричу:

– Деньги на зеркале!

Ответа не последовало. Зря я про деньги, муж подумает, Ирина проституцией занялась… Тут я едва не упал – Ваня наконец справился с дверью, дернув ее на себя. Ну конечно, не толкать надо, а дергать. Он дернул слишком сильно. Дверь распахнулась, и он повалился на меня. Хватаясь за одежду на вешалке, обрывая крючки, я чуть не упал с охапкой старых плащей. Отбросив их, я толкнул Ваню вперед, в открывшийся выход.

* * *

Позвонила риелторша. Вот уже два месяца безуспешно пытаюсь сдать бабушкину квартиру в Черемушках. Деньги нужны позарез. С клиентами не везет: одним не нравится старая сантехника, другие выглядят подозрительно и предлагают слишком мало. После расставания с Леной я в этой квартире долго не прожил. Только появились заработки, сразу снял жилье. Не хотел зависеть от родителей. Они квартиру время от времени сдавали, но ремонт так и не сделали.

– Девушка хочет снять. Культурная, обеспеченная. Торгует живописью. Ищет однушку под склад.

Везет мне на живопись в последнее время, подумал я.

На следующий день, оставив Ваню на соседку-пенсионерку Клавдию Васильевну, я приехал в квартиру заранее. Открыл форточку проветрить, протер пыль. Полы и окна мы с Ваней помыли еще в сентябре.

Звонок. Открываю дверь. На пороге риелторша в кожаном плаще и… шатенка с кладбища.

– Здравствуйте, Федор, это Софья Георгиевна, – риелторша профессионально улыбнулась, пропуская шатенку вперед. Мне тут же захотелось захлопнуть дверь.

Не знаю, как складывалась жизнь этой Софьи Георгиевны до встречи со мной, но, увидев меня, она изменилась в лице. Видимо, такого количества странных совпадений за столь краткий срок ей, как и мне, переживать не приходилось. А ведь она еще про картину не знает. А значит, на мою долю выпало больше. Я ощутил мгновенное удовольствие от этого преимущества.

– А ты что здесь делаешь?! – вместо приветствия спросила шатенка. Губа у нее все еще распухшая. Припудренная.

– Это моя квартира.

– Вы знакомы? – заволновалась риелторша и даже забыла предложить Софье Георгиевне надеть на сапожки бахилы, чтобы не пачкать пол. Как часто люди задают вопросы, касающиеся очевидных, уже свершившихся событий. Ясно ведь, что мы знакомы.

– Заходите, – пригласил я. Мог бы выгнать их вон, но вспомнились слова Вани «она красивая». Да и деньги нужны.

Шатенка напряженно переступила порог, осматривается.

– Окна куда выходят?

– Во двор.

– Вижу, что не на Елисейские Поля. Сторона света какая?

– Восточная. Солнце по утрам.

– Что-то его не видно.

– Сейчас полпервого.

Шатенка явно не может сосредоточиться на достоинствах и недостатках квартиры. Взвешивает, стоит ли со мной связываться. Какую пользу она из этого извлечет. Аж слышно, как микросхемы в ее голове скрипят.

– Так и будете сдавать, без мебели? – на «вы» перешла.

– Да.

– Ремонт?

– Если хотите, можете сами делать.

Какая ей разница, солнечно здесь или нет? Зачем мебель? Она же под склад квартиру ищет. Не буду иметь с ней дела. Мы еще с правами на могилу не разобрались. Могила могилой, а деньги сейчас нужны. До этой такие рожи приходили, абсолютно неподходящие. Если ей подойдет – соглашусь.

– Ну, как вам, нравится? – волнуется риелторша.

– Надо подумать… – рассеянно ответила шатенка.

– Я вам позвоню, – бросила на прощанье риелторша.

Надоело ей со мной возиться. Выждав несколько минут, тоже выхожу за дверь.

Во дворе иду по бордюру тротуара. Всегда любил это. Кажется, что идешь по краю пропасти. Боишься упасть. Оступишься – и конец. А когда все-таки теряешь равновесие, оказывается, что нет никакой пропасти.

За спиной затормозила машина. У меня рефлекс, если рядом, чуть позади, останавливается тачка, значит, менты. Что именно делает меня привлекательным для этой категории граждан, не ясно. Одет я как обыкновенный горожанин, на приезжего не похож. Может, им мое выражение лица не нравится? Я проверял эту теорию: если идешь быстрым шагом с лицом напряженным и озабоченным, тебя не трогают. А если вид у тебя праздный, ты таращишься по сторонам, заглядываешь в урны, то могут проверить документы. Или я латентный террорист? А менты это чувствуют… Мысли прервал знакомый голос:

– Подвезти?

Оборачиваюсь. Из черного запыленного джипа высовывается шатенка.

В груди екнуло. Испугался, как школьник. Что ей надо? Решила наладить со мной отношения?.. Хитрюга. Хочет квартирку без агентства снять, чтобы комиссионные не платить… Мелочевка какая-то в голову лезет! Про могилу решила разведать. По-тихому, с глазу на глаз. Типа, какие у меня планы по выселению их папаши из нашей фамильной ямы. Если сяду к ней, придется как-то общаться, она меня раскусит, поймет, что я голозадый отец-одиночка, которого можно безнаказанно поиметь. Нельзя садиться, нельзя… А, черт с ним!.. Я уже на мягком сиденье, блокирующие кнопки на дверях защелкнулись.

– Куда ехать? И давай на «ты»… Я Соня…

– Я Федя…

Пожали руки, назвал адрес.

– Ой, какая холодная! – рассмеялась Соня.

* * *

Водит Соня нервно, постоянно перестраивается из ряда в ряд.

– Я думал, менты, – нарушаю молчание.

– Какие менты?

– Ну, когда ты подъехала… А я у ментов пользуюсь особым респектом. Они ради меня на все готовы, однажды даже троллейбус тормознули.

– Ух ты!

– Сижу себе, смотрю в окошко. А мимо шестерка ментовская едет. И так их много там набилось, как будто одна большая ментовская семья в город приехала погулять. Видят меня – и давай водителю троллейбуса в мегафон орать «стой, стой»!

– Просто так?! Тебя увидели и троллейбус остановили? – усомнилась Соня.

– Ну… не совсем просто так… я им язык показал. Очень они смешные были в этой шестерке. Вытащили меня из троллейбуса и такой шмон устроили!

Соня расхохоталась.

– А чем занимаешься?

– Архитектура-дизайн… – перед глазом маячит пятнышко. Двумя пальцами оттягиваю ресницы, что-то на них налипло.

– Красивые ресницы, – отметила Соня, войдя в опасный поворот, не снизив скорости. Пришлось схватиться за поручень, чтобы не завалиться на нее.

Черт, зря я про свою профессию брякнул. Надо было таинственность сохранять. Может, я из ФСБ. Может, у меня в руках рычаги всякие властные, могущественные друзья в черных масках.

Впереди плетется просевший от груза старый грязный «Москвич» с номером тридцать третьего региона. Водитель москвича, провинциальный бедолага, не знает, куда податься в адском автомобильном потоке. Соня пытается его обогнать, тыкается и так и сяк, мигает фарами, бесполезно. Наконец мы объезжаем «Москвич». За рулем сидит мужик с вытаращенными от столичного движения глазами. Соня опускает стекло, перегибается через меня, кричит:

– Регион номер тридцать три, Москва приветствует тебя!

Мужик ошалело посмотрел на нас. Соня гоготнула, я улыбнулся, на меня произвела впечатление ее грудь, которой она прижалась ко мне.

– Тебя не оскорбляет мой шовинизм? – вот уж не ожидал, что ее интересует мое мнение по такому вопросу. – Все сейчас такие культурные стали.

– Твое дело, – лично я не замечаю, что все вокруг стали особо культурными.

– Политкорректность не по мне… Ну, а пацан слабоумный, он тебе кто?

– Слушай, не называй его слабоумным!

Я уже успел заразиться вирусом родителей умственно отсталых. Начинаю верить, что дауны не слабоумные, а дети Бога. В глубине души я считаю это бредом, но, когда речь заходит о Ване, превращаюсь в его рьяного защитника. Я, как все мои соотечественники, могу ругать родину дома, но за границей становлюсь ортодоксальным патриотом. Родители недоразвитых, и я в том числе, похожи на провинциалов, которые с пеной у рта доказывают жителям столиц, что воздух в деревне чище, шума меньше, а еда вкуснее. Столичные молча кивают, терпеливо улыбаются, но городов не покидают. Провинциалы же, вопреки собственным речам, зачастую мечтают перебраться поближе к цивилизации.

– Только учить меня не надо, – осаживает Соня.

Ее обучение не входит в мои планы.

– Знаешь… тормозни-ка здесь, приехали, – говорю я.

Визг колес, едва не влетаю в лобовое. Выхожу. Хватит с меня этих своенравных московских сук, привыкших помыкать подчиненными и домработницами. Иду прочь. Налетаю на кого-то, извиняюсь. У нас имущественные разногласия, а она со мной говорит, будто женаты десять лет. Все-таки не надо было в машину садиться…

– Эй, Фе-едя, извини! – кричит вдогонку Соня. Догоняет. Фары мигают аварийными огнями.

– Не напрягайся, я больше так говорить не буду. Только бить меня не надо! – с комичным испугом произносит она, заслоняясь от воображаемого удара. – Кто он тебе?

– Он…

Тут я, стоя посередине тротуара, рассказал ей свою жизнь. Про родителей, про Ваню. Так бывает, друзьям о себе не рассказываешь, а потом бац – и все вдруг выложишь случайно подвернувшемуся человеку. Соня выслушала, не перебивая, а в конце спросила:

– Познакомишь нас? Теперь уже интересно…

* * *

Наш подъезд считается красивым. Дамы, любящие цветы, уставили этажи кактусами, геранями и ползучими лианами. Любительницы прекрасного развесили позапрошлогодние календари с фотографиями березовых рощ и пушистых котят. А одна престарелая вдова, ставшая в последние годы набожной, обклеила стенки лестничных маршей бумажными иконами.