Текст книги "Черта"

3

Только не говорите, что я жесток! Лучше вспомните судьбу Ницше – примата, провозгласившего примат воли. Вы сами, желая совместить одиночество с привязанностью, ставите себя в положение не ведающего равновесия маятника. Меня так и подмывает помочь вам его обрести. Но только не в данном случае. Клянусь.

Что до земного бытия, то принято горевать из-за его бренности, в то время как горевать следует по поводу его бессмысленности. Мысль не новая и усердно гонимая прочь из ваших плоских умов, как какой-нибудь антисемитизм, гомосексуализм или деспотизм. А между тем это шокирующее на первый взгляд признание как никакое другое способно примирить вас с враждебной вечностью. Признать, что несовершенен не ты, а мир, и что явившись на свет по чужой воле, ты не оробел и не смирился, а сделал все возможное, чтобы утереть ему нос – в этом и вызов, и мужество. Просто и достойно: пришел, увидел, всех победил и уходишь, разочарованный. Но уходишь не потому что вынужден, а потому что не желаешь быть шариком шулерской рулетки самовольного, самодовольного, самодержавного бытия. И тут уместен вопрос, в чем природа случайного.

Сразу замечу: мне нет нужды переливать пустую необходимость в порожнюю случайность и обратно. Раз и навсегда: мировой порядок также замешан на дрожжах случайности, как человеческая история – на крови. Мир фатально закономерен и необходимо случаен. Таковы орел и решка плоской медали мироздания. Бог не играет в кости. Еще как играет! Случайность панибратствует и фамильярничает даже с законами небесной механики. К примеру, ни одна планета не обращается вокруг своей звезды с математической точностью: их текущие орбиты отличаются от предыдущих в пределах допустимых отклонений. И в этом смысле они подобны образцовому семьянину, что отправляясь по утрам на работу, а вечером возвращаясь с нее, добирается туда и обратно одним и тем же, но всегда приблизительным путем. Предугадать норов случайности не дано никому. Даже я, потянув за ниточку пространственно-временной канвы, не вполне представляю, что за этим последует.

Что есть бытие, как не совокупная последовательность событий? Мою точку зрения на их генезис я называю азардизмом (от фр. hazard, случай). В основе развития любого события – феномен стечения обстоятельств. Безусловно, за каждым из них стоит непреложный закон, но их взаимодействие часто приводит к неожиданному итогу, который вы называете случаем. Именно неожиданность – визитная карточка нежданного гостя по имени случай. Вопреки расхожему мнению разрушительности в нем не больше, чем домовитости и плодовитости. Обладая творческим потенциалом, он способен сделать возможным невозможное. Однако случай – не стрелочник: он не направляет события по одному из возможных путей, а делая тайное явным, легализует уже назревшую тенденцию. Ход истории прямолинеен и безжалостен, как топор лесоруба. А потому оставьте сослагательность в покое и не бередите ваше и чужое воображение пустоцветами альтернативы.

Случай соотносится с вашим существованием, как белый лист с замыслом, как банный лист с телом. Имея дело со случайностями, вы изначально несвободны выбирать их, а потому стремитесь к обстоятельствам, минимизирующим риски вашего существования. Если вас постигла неудача, вы вполне разумно полагаете, что следует покинуть то место, куда обстоятельства стекаются, и переместиться туда, откуда они стекают. Но достаточно ли этого? Если принять к сведению, что хаос – покровитель случая, то нет динамической системы хаотичнее, чем человек. К примеру, хаотично несутся по замкнутому руслу красные кровяные тельца, хаотично рождаются и умирают импульсы головного мозга, ваши цели и планы – кладезь хаоса, и ваше сокрушенное «если бы» – верное тому подтверждение. Известно, что при переходе от макро к микромиру состояние неопределенности населяющих его объектов растет. Не удивительно, что отдельный человек – эта элементарная и нерасщепляемая частица общества – обречен вести себя непредсказуемым, то есть, случайным образом (волнолюбивая частица – вольнолюбивый человек). Вы противопоставляете себя природе – она отвечает вам шрапнелью случайностей. Беспорядочно перемещаясь в пространстве, вы прямо-таки глумитесь над зыбким равновесием Хаоса. По сути, все ваши действия и поступки случайны – даже те, которыми вы поддерживаете свою жизнедеятельность. Несмотря на то, что вы встроены в нервную систему Вселенной и повязаны необходимостью по рукам и ногам, непредвиденное и непредсказуемое поджидает вас на каждом шагу. Их неуемная совокупность способна породить турбулентность, которую вы, смеясь над ней, называете комедией ошибок. Никогда мыслящему человеку не постичь мудрости Создателя, ограничившего самодержавный причинно-следственный произвол игристым своеволием дофина-случая!

При царящем у вас культе мер и весов не удивляюсь вашему мечтательному стремлению измерить дисгармонию хаоса. Вы создали теорию вероятностей и тщитесь приобщить ее к научной парадигме. Только какой научный и практический прок в утверждении, что некое событие может произойти с вероятностью столько-то десятых? Вам ведь единицу подавай! Как уверяет нас некий Себастьян Найт: единственное действительное число – единица, прочие суть простые повторы. Так вот знайте: случай – это феномен, перед которым разум и наука бессильны. Вам, однако, мало абстрактных методов, и вы прибегаете к хитросплетению слов, полагая его магическим. Взять хотя бы того же Себастьяна Найта, который пишет роман, нацеливая все волшебство и силу своего искусства на выяснение точного (!) способа, которым удалось заставить сойтись две линии жизни. Вернее говоря, которые он сам же, желая стать мудрее кофейной гущи, и свел. Не находя детерминизма во внешних обстоятельствах, он объявляет их ложными, причинной важности не имеющими. Его влечет исследование этиологической тайны случайных событий. Отпрянь, человек! Ты можешь диагностировать случай, но не его этиологическую тайну! Игра причинных связей так и останется игрой, какими бы уравнениями вы ее не описывали! Единственное здесь достижение – удачно примененное, но бессильное в этом случае слово «этиология».

Случай участвует в формировании того, что вы называете судьбой и обогащает ее. Осторожных он пугает, одержимым дает надежду. Если вы, вконец запутавшись в моей родословной, захотите для простоты картины наделить меня полномочиями казуса, я откажусь от такой чести и повторю еще раз: я – не случайность, я – необходимость, вооруженная случаем. Закон подобен гулящей женщине и в отличие от меня готов отдаться всякому, кто им овладеет. Вы можете выведать его у природы и поставить себе на службу, можете заставить моих коллег из родственных департаментов трудиться вам во благо, но вы всегда будете вынуждены терпеть мое надругательство. Это обо мне говорил ваш Заратустра: «Над всеми вещами стоит небо-случай, небо-невинность, небо-неожиданность, небо-задор». Вы догадываетесь обо мне, говоря: внезапно, вдруг, нечаянно, нежданно-негаданно, помимо воли, врасплох, как снег на голову, и так далее. Вы признаёте меня, когда говорите – я сделал это, сам не знаю почему. Вы вовсю пользуетесь мной (например, в Монте-Карло и Монако), но при этом утверждаете, что ваши браки заключаются на небесах. Помилуйте – случайнее, чем брак события не бывает, как и не бывает события случайнее, чем брак! То, что для отдельного человека есть случай, для мироздания – железная поступь необходимого.

Каждый из вас считает себя неповторимой личностью, а это и есть лучшее подтверждение вашей случайности, и когда жизнь командует: «А теперь разбились на пары и в кровать!», именно я соединяю капельницу случайного отца с мензуркой случайной матери. Но провизор не я. Я не составляю микстуру ДНК и не тасую хромосомы. И ваше бессознательное младенчество – не моя епархия. А вот когда ваша рука потянется к игрушке – с этого момента вы мой. Или вы думаете, что вас можно предоставить самим себе? Тогда внимайте:

 
Счастливый билет
 

– Это, Серега, тебе, – сообщил другу Березкин, вручая почтовый конверт.

– Что это? – не понял Белкин, нерешительно принимая помятого бумажного голубя.

– Прочитай – узнаешь.

– Что, прямо сейчас?

– Читай, читай, время есть, – велел Березкин, доставая сигарету.

Серега неловко отступил к бордюру и извлек из конверта сложенный лист.

– Что это? Кому это? – говорил он, разворачивая лист.

– Письмо. Тебе. Читай, – отвечал друг Березкин, с любопытством наблюдая за растерянным Серегой.

Серега уткнулся в письмо.

«Дорогой друг!» – вселенским манером обратился к нему лист, по белой одежде которого тесными рядами побежали узкие строчки, написанные аккуратным, безусловно женским почерком. Так душистым гиацинтовым утром спускаются к лазурной прохладе волн ступени лестницы из позаимствованных у моря ласковых окатышей.

«Вы, наверное, удивитесь моему письму, но какого бы сорта ни было ваше удивление, надеюсь оно не помешает дочитать его до конца, ибо речь в нем идет о вещах таких же для Вас таинственных и значительных, как и для меня. Особенно, если Вы свободный, молодой, романтичный мужчина. Если же хотя бы одно из этих качеств у Вас отсутствует, можете смело уничтожить мое письмо любым удобным для Вас способом: Вы мне не интересны.

Меня зовут Настя, и я вполне современная девушка, несмотря на выбранный мною способ связи. В самом деле, кто же нынче из молодых будет тратить время на эпистолярный жанр в его рукописном варианте. Однако мне этот способ кажется наиболее подходящим для цели, которую я выбрала.

Дело в том, что меня давно волнует непостижимая тайна вершения человеческих судеб. Уверена, Вы согласитесь со мною, что в жизни нет ничего важнее, чем правильно ею распорядиться. Но кто и почему не дает нам этого делать? Кто и зачем сводит нас со случайными людьми, которые чаще мешают, чем помогают нам вершить желаемое? Как воспользоваться разрушительными наклонностями хаоса вместо того, чтобы покорно ему следовать? Согласитесь, что именно на пороге жизни следует отнестись к этим вопросам со всей серьезностью. И вот что я решила.

Я задумала отыскать человека, который подойдет к моей душе, как ключ к замку. Ведь на самом деле в большинстве случаев либо мы взламываем, либо нас взламывают. Лично меня такой вариант не устраивает. Я знаю, что путь к тому единственному ключу, который мне нужен (но ведь и самому ключу это необходимо!), лежит через непредсказуемую толщу случайностей, которую невозможно ни предвидеть, ни предугадать. Представьте себе ларец на черном дне океана, где хранится моя судьба, и Вы поймете, что я ищу. Вообразите, что шальной солнечный луч заставит дождевую каплю упасть с листа на землю, и та, упав на край травинки, заставит ее спружинить и зашвырнет сидящую на ней божью коровку прямо под ногу садовнику, где невинное насекомое найдет свой конец – и Вы оцените неодолимую силу случайности.

Так вот – я задумала перехитрить Хаос его же методом. Разложив на столе карту Питера, я закрыла глаза, поводила над ней рукой и ткнула концом карандаша куда придется. В результате при увеличении оказалось, что я попала в ваш дом, что само по себе уже удача – могла попасть в Неву или в Мариинский театр, например. Ну, скажите, кого мне искать в Неве или в Мариинском театре? Тогда конец эксперименту, так как повторять попытку – значит, нарушить договор с Хаосом: Хаос никогда ничего не делает дважды. Иными словами, я могу выбирать, но только раз. Затем я сосредоточилась, и мне на ум загадочным образом пришел номер вашей квартиры. И вот Вам набор случайностей, которые выбрали Вас. А теперь представьте, что где-то за тысячи километров от меня проживает свободный, молодой, романтичный мужчина, адрес которого мне указали неведомые силы и в душе которого мое письмо, возможно, найдет отклик. Как Вы думаете, является ли такой факт сам по себе из ряда вон выходящий и можно ли придавать ему сакральное значение? Иными словами, может ли определенная масса случайностей породить совершенное чудо – свести двух людей, предназначенных друг для друга? Правда, вот натяжка: из всех городов я выбрала почему-то Питер. Наверное, только в этом бледнолицем, как маска Пьеро городе и может свершиться настоящее чудо. В конце концов, я могла бы ткнуть и в глобус, но дайте мне хоть раз опереться на интуицию – это допускается.

Итак, я бросаю мое послание в почтовый ящик людских судеб, и теперь от Вас, неизвестный друг, зависит, станет ли мое письмо счастливым билетом для нас обоих. Но ведь мы имеем право на счастливый билет, не так ли? Одно меня беспокоит – не станет ли наша случайная встреча случайностью еще более высокого порядка и от этого еще более коварной и разрушительной?

PS: Прошу кого бы то ни было не рассматривать мое послание, как повод к пошлому знакомству. Для последнего существует Интернет.

Анастасия Васильевна Полонская, Новосибирск, Главпочтамт, До востребования»

Серега Белкин оторвался от письма и возвел очки на друга Березкина.

– Что это? Кому это?

– Мне, – просто сказал друг Березкин. – Не веришь? Посмотри на адрес.

Серега взглянул на конверт.

– Да, адрес твой. Но почему тебе?

– Потому что из всех там проживающих один я свободный и молодой.

– Да, действительно… Ну, так и бери его себе, зачем же давать мне его читать, ведь это очень личное…

– Не вижу ничего личного. Подумаешь, какая-то дурочка мистикой мается! Причем тут я? И главное, друг мой Белкин…

Березкин затянулся, щелчком расправился с бычком, выпустил ему вслед тугую струю и закончил:

– Я не романтик, а стало быть, в адресаты не гожусь. А вот ты – другое дело. Короче, бери его себе и решай, что с ним делать.

Серега приготовился что-то сказать, но передумал, а Березкин вдруг замялся, будто жалея свою щедрость:

– Нет, ну, конечно, здесь есть что-то необычное, приятное даже. Из всех, кто в Питере живет – мне! Как лотерейный билет на пять миллионов. Только номер-то совпал, а серия – нет. Я, конечно, мог бы прикинуться романтиком, но боюсь ненадолго. А тут видишь как все серьезно. Зачем же девушке голову морочить… Короче, не мой билет! И к тому же умные девушки – не мой профиль.

– Но и не мой тоже, – вложил письмо в конверт Белкин и протянул другу.

– Ну, не скажи! – решительно отгородился ладонью Березкин. – Вот тут ты не прав! Смотри, что получается…

И он принялся втолковывать Сереге, что философия девицы вовсе не исключает, так сказать, рикошета. Ведь такое письмо вроде шальной пули: прилетело ниоткуда, потыкалось, потыкалось, и только потом попало в кого надо. А вот если бы оно с ходу попало в десятку, было бы очень просто, несолидно даже. А тут, считай, оно срикошетило от него, Березкина, и угодило в него, Серегу. Других кандидатов он не видит. Из всех его друзей только Серега пишет стихи. А это уже серьезная цель!

– И потом, ты же позавчера у меня ночевал, находился, можно сказать, по адресу! Чуешь, какое совпадение? Можно даже сказать удивительное совпадение! Считай, письмо летело к тебе, но не застало!

Словом, приняв самое живое участие в судьбе отправительницы и проявив подлинно цыганскую убедительность, Березкин, в конце концов, приобщил друга к игре таинственных сил и сплавил ему навязчивого голубя. И то сказать, выбросить такое счастье – это все равно, что ребенка обидеть. А бывший морпех Березкин ребенка не обидит. Серега пристроил письмо в карман и отправился с другом к ранее намеченным целям, состоящим в поисках неповторимых впечатлений молодости и свободы.

Попав поздно вечером домой, он замкнулся в кирпичном пенале своей комнаты, осветил ее лампой и окружил себя тишиной. Достав конверт, извлек бисерный почерк, положил его перед собой и задумался.

Что за разумная и самобытная девушка, однако, стояла за ним! Он попробовал представить себе ее внешний и внутренний облик. Облик размывался, переливался, дрожал, вырождался в фоторобот и становился похожим на Аньку Непрухину, с которой у него год назад случилась несчастная любовь. Событие это носило умеренно-катастрофический характер, ударной волной отразилось в стихах и бродячей колючкой застряло в памяти. Днем оно его уже не беспокоило, ночью же разгуливало по сонному воображению, проникая сквозь затворы беспамятства и покалывая ущемленное самолюбие. И если гематома, образованная ущемлением, к этому времени вполне рассосалась и на повадках его никак не отражалась – подрагивал все еще некий злопамятный душевный мускул, не простивший Аньке ее рыскающей похотливой близорукости. Хотя стихи его после их расставания лишились здоровых питательных соков и шипучего энтузиазма, он с удивлением обнаружил, что скулящая сердечная боль для него милее тотального расположения Аньки Непрухиной. Поначалу жалостливая муза думала также, но постепенно мнение поменяла, стала гулять на стороне и, наконец, пропала, растворившись в антологии нытья.

Одержимый творческой похотью, он гонялся за ее выдохшимся запахом, искал ее следы в подвалах подсознания, караулил ночами звуки ее шагов – словом, делал все, чтобы принудить ее к прежнему сожительству. Муза ловко уклонялась и через смешливое любопытство незнакомых особ настоятельно советовала облечь ее в новую плоть. Он же, будучи вовсе не против новых отношений, страшился наперед их непременной, как он полагал, эволюции в сторону пошлости.

Серега взял письмо и перечитал.

«А девушка-то, оказывается, поумнее меня будет!» – ощутил он легкую зависть вроде той, что испытывал, когда читал достойные стихи из современных.

Отойдя от стола, он растянулся на диване и вернулся мыслями к письму. Да, предпосылка хороша, он и сам уже об этом думал – мир случаен, запутан и сложен, но все взаимосвязано, и если потянуть за ниточку здесь, то дрогнет кактус на другом конце света. Вот эту связь и надо искать, ибо на самом деле на другом конце находится не просто кактус, а малая часть большой истины. Выходит, то, что он писал до сих пор – не стихи, а посильное воспроизведение очевидных причинно-следственных связей. Получается, что слова, рожденные живым объемом чувств, падали на бумагу, как перезревшие яблоки на землю, образуя плоскую, наполненную лишь статистическим смыслом окружность.

Ох, уж это «потому что»! Оно лжет нам поминутно, пряча от нас суть вещей, ибо на самом деле перед нами нечто туманное и загадочное, где прямой вопрос оборачивается неверным отзвуком невнятного ответа, где очевидное рождает сомнение, а обыденное уходит из-под ног, где гром впереди молнии, а мудрость заканчивается вместе с детством. Где мироздание – существо, созвездия – его скелет, звезды – родимые пятна, их свет – нервы, связанные с нами, как орган с болью.

Серегино сознание качнулось и, не удержавшись, провалилось в мягкую дремучую яму. Звуки плывут к нему издалека. Теряя силы достигают слуха, оседают в голове, тихо радуются удаче. Родились, чтобы стремительно преодолев посильное расстояние, исполнить предназначенное – сообщить о своем творце. Звуки, как звуки – то ли земля потирает руки, то ли зевает уставший ветер, то ли в ночном небе ласкаются украдкой облака.

«Где я? Снаружи? Внутри? Здесь? Там? Нет, я ни здесь и ни там, но я и здесь, и там. Я ветер, змеей шуршащий в тесных улицах покинутого города, земное покрывало, с треском рвущееся под напором небесных камней, кривляка гром, сорвавшийся с насупленных небес, крыша, стонущая под парными струями дождя…

Я – сознание ребенка, слитое с миром, что постепенно отделяется от мира, пока не отделится полностью, когда я буду взрослым. И тогда мой дух возвысится над миром, и луна зальет неслышным светом серебристую тишину, а уколы звезд обезболят будущий страх смерти…

Ветер памяти гонит по аллеям души сухие листья грядущих воспоминаний. Над ними скользят живые тени облаков, полируя до посинения зеркало небес. Вдали два пятна – голубое и желтое. Голубое – это море, желтое – песок. Главные их признаки, если не знать о них ничего другого. Но художнику больше ничего и не надо. Для него краски то же самое, что для меня слова – составные части художественной истины…

Не затихает небесный биг-бэнд. Серебряной ложкой звенит поэтический аппетит. Пришли зрители, расселись, развесили уши, подставили души. Да, да, именно так – нужно заниматься акупунктурой Вселенной, а не рыться в складках жизни…»

Серега дернулся и обнаружил, что спал. Он живо встал, вернулся к столу, достал чистый лист бумаги и положил перед собой.

«Дорогая Анастасия, у Вас чудное имя!» – вывел он.

Одно его смущает: как она поведет себя, когда узнает, что он не настоящий?

…Солнце ласкает земную кожу, ликуют нижние слои атмосферы, лето сине-зеленой пастилой простирается от Питера до Новосибирска и далее везде. Соблазнительная девушка, отбиваясь от мечтательных мужских взглядов, заходит на Главпочтамт, где ей вручают прилетевшего на ее зов бумажного голубя. Вместо того чтобы тут же вскрыть и прочесть послание, она сует его в сумочку и отправляется дальше. Попав через час к себе домой, она со словами «Бабуля, это опять тебе!» освобождает голубя из душистого плена. Бабуля перехватывает из ее рук письмо и удаляется с ним на кухню. Через минуту оттуда слышится:

– Настюха, наконец-то я нашла тебе жениха! Одного не пойму – чего тебе дался этот Питер? Все равно его однажды затопит!