Текст книги "Изменитель жизни"

4

Наутро позвонили, попросили назначить время, и я им назначил на четыре часа пополудни. Приехали те же люди, аккуратно и бесшумно разобрали и вынесли старую кровать, затем занесли и собрали новую и, вежливо распрощавшись, удалились. Аппарат я пристроил в дальнем углу другой комнаты и прикрыл покрывалом.

Через два часа явилась Варвара. Окинула кровать прищуренным взглядом, плюхнулась на нее задом, придирчиво покачалась и улыбнулась, довольная. После этого прошлась по квартире, подбирая разбросанные вещи и, увидев аппарат, спросила:

– А это что?

– Сосед попросил подержать день-другой, – неловко соврал я.

Перед тем как перевоплотиться в любовницу, Варвара пошла на кухню, превратилась в кухарку и приготовила легкий ужин. Собственно говоря, жена и есть совокупность этих двух функций – кухарки и любовницы. После ужина мы удалились в спальную. Обнажившись и расчеловечившись, мы творили древнейший и примитивнейший, в одном ряду с приемом пищи и опорожнением кишечника акт, что пережил века и достался нам в допотопном виде. В нем то же творческое однообразие, с которым наши дикие предки, присев на корточки, добывали огонь. То неизменное и обязательное, чем занималось, занимается и будет заниматься человечество. С неторопливым смаком орудуя бедрами, я укладывал пули в самое яблочко, затем поворачивал подругу набок, вставлял патрон в патронник и, придерживая за бедра, продолжал набивать патронташ. Притомившись, ложился на спину, а она, усевшись на меня, развальцовывала свое зудливое нутро. Рыба ищет, где лучше, а она – где глубже. Находила и, заведя руки, откидывалась с мечтательным постаныванием. Ненасытная, она прыгала на мне до скулящего восторга, до красной испарины на скулах, до потного потека меж грудей. Животная ипостась ироничной, вышколенной редакторши гламурного ресурса, который меня, неприкаянного, приютил. За этот искрометный, полнокровный, исчерпывающий, творимый с галльским бесстыдством секс я звал ее Варвара дочь варвара, притом что тесные, однообразные, задыхающиеся от избытка чувств соития с моей скромницей-женой были мне в тысячу раз милее и дороже. Лежа рядом с любовницей, я вспоминал как вслед хрупким, пугливым росткам первых удовольствий в жене распускалась махровым цветом ее чувственность, как на крепнущем стебле желания наливались соком экзотические листья неведомых ощущений, как радовали глаз и слух кипящие соцветия белоснежных оргазмов. Где любовь – там слезы, где любовь и слезы – там счастье. Я был с ней счастлив, я был безмерно счастлив! Это когда не знаешь, что сказать, но знаешь, что делать. Это исступленное молчание и неистовая жажда жизни, это объятия и поцелуи – одновременно яростные и нежные. И все это теперь в прошлом, путь куда мне заказан.

– Ну вот, теперь другое дело… – очнулась Варвара.

– Ты о чем?

– Об этом ужасном скрипе…

– И все-таки в нем было что-то возбуждающее…

– Возбуждающее ревность… Нет уж, новая кровать – новая жизнь…

С минуту помолчали.

– Скажи, чего бы ты в оставшейся жизни хотела? – спросил я притихшую Варвару.

– Выйти за тебя замуж, – не задумываясь, озвучила она то, что говорила уже не раз, но на чем, слава богу, не настаивала.

– А с чего ты решила, что я тебе подхожу?

– Просто знаю, и все.

– Моя бывшая тоже так считала…

Надо отдать ей должное: имея к этому времени лаконичный набросок моего прошлого, превратить его в полноценную картину она не стремилась. Младше меня на два года, битая жизнью, разведенная и бездетная, она была умна, образована, тактична, когда надо – язвительна. Ей хватало и опыта, и воображения, чтобы не попрекать меня былым и обходить молчанием грядущее.

– В отличие от нее я выведу тебя в люди, – пообещала она.

– Каким это образом? – подивился я совпадению ее интереса с намерениями владельцев аппарата.

– Я вижу твои сильные и слабые стороны. Будешь меня слушать – пойдешь в гору. Уверена, она тебе по плечу.

– По ногам, ты хочешь сказать.

– Тогда уж по силам.

– То есть, брак по расчету в обмен на гору?

– Почему нет? Или ты спишь со мной из жалости?

– Еще чего! Я что, похож на благотворителя?

– Ты похож на самого себя. Ты умный, красивый, сильный и самостоятельный мужчина. А я? Что ты думаешь обо мне?

– Варюха, ты изящная, утонченная, чувственная, элегантная женщина, и я очень хорошо к тебе отношусь, но для брака этого мало, понимаешь?

– Мало? А ты пойди, поищи! И половины не найдешь!

– А знаешь, почему мы с женой разошлись?

– Почему?

– Я ей изменил. Уж на что я ее любил, а все равно изменил. Изменю и тебе.

– Измену я, конечно, не потерплю, только, надеюсь, до этого не дойдет, – хладнокровно заметила Варвара. – Это не в твоих интересах. Ты же не собираешься оставаться бобылем до конца жизни?

– Не хотелось бы.

– Тогда должен понять, что повторно наступать на одни и те же грабли непрактично. Серж, милый, в твоем возрасте пора браться за ум! Если тебе все равно кому изменять – не женись, а если не собираешься больше изменять – женись на мне!

– Значит, либо ни на ком, либо на тебе?

– Вот именно!

Каждого из нас можно представить в виде хвостатой кометы: пышущее жаром ядро – сиюминутное состояние наших чувств, наше настоящее, и раскаленный, теряющий яркость хвост – наши воспоминания, следы нашего пребывания в прошлом. Как объяснить ей, что вместо раскаленного ядра у меня давно уже холодный камень, за которым тянется яркий хвост непосильных воспоминаний и которого давно уже не интересуют квадратура и кубатура Космоса!

– Хорошо, я подумаю. А пока иди сюда… – потянул я ее к себе.

– Вот видишь, я тебе желанна! Я знаю, тебе со мной хорошо! – успела сказать она, перед тем как я опечатал ей рот.

5

Женщина в постели подобна банку, куда мужчина заводит и откуда выводит свои вложения, и комиссией ей за услуги – оргазмы и сперма. Мужчина для женщины – всегда клиент, она же для него – субъект сферы услуг. Так называемая любовь лишь переводит сексуальные услуги в разряд VIP-обслуживания. На данный момент Варвара была моим единственным банком, и я в нее не за процентами ходил, а отдавал ей всего себя. Я, можно сказать, извратил банковское дело, сделав ее клиенткой, а себя клерком. Только стоила ли она такого самоотверженного обхождения? Ведь если взглянуть на предмет непредвзято, то как женщину ни назови, в постели она лишь анатомический театр, где премьером звериное мужское начало. Совокупление в его классическом виде – это торжество мужского эгоизма. Начинаясь мужским вожделением и кончаясь его удовлетворением, оно держится на мужской оси и благодаря ей существует. Мужчина, а не женщина есть конечный бенефициар полового акта. Женщина при этом – всего лишь подпружиненный зазор, используемый мужчиной на потеху своей распялке.

Чтобы не превратить половой акт в занудное занятие женщина должна проявлять изобретательность. Варвара задирала ноги, забрасывала руки, закидывала голову, и ее спятившая вагина становилась командным пунктом, откуда безрассудные приказы разбегались по всему телу. Я сливался с ней едким потом, клейкой слюной, ядовитой пыльцой, я сплетался с ней руками и ногами, срастался липкими бедрами. Обхватив ее за шею и придушив, я другой рукой отвинчивал ей грудь, а она корчилась, заламывала руки и жалобно скулила. Нервная игра ее лица подтверждала, что тонкая связь между ним и лоном, которая у женщин со временем слабеет и грубеет, пока еще безукоризненно отзывчива. Я плющил ее до полного и взаимного изнеможения, пока не испытал похожий на извержение сливного бачка оргазм. Что ж, голод тела утолить не трудно, но как утолить голод сердца?

– Твое бы усердие, да в нужное русло… – опамятавшись, шевельнула набухшими губами Варвара.

– Что не так с моим усердием?

– Все так, все так…

– Нет, ты мне скажи…

– Если бы я была твоей работой, я была бы довольна-а-а, не знаю как…

– Ты сказала про мои слабые и сильные стороны. Какие?

– Я неточно выразилась… Слабые, сильные – это все относительно… Зависит от обстоятельств… Наш Петька Колунов, например, в офисе с его агрессией просто невыносим, зато на митинге ему цены нет. Так?

– Ну, так…

– Другой пример: вот у тебя есть твердая жизненная позиция, но это позиция хорошего человека. С плохими людьми тебе тяжело. Приходится ее отстаивать, а их это бесит. То ли дело я – приспосабливаюсь к любой компании!

– Нет, я так не смогу.

– А ты и не пытайся! В Америке был случай: девяностолетнего деда спросили, как он умудрился всю жизнь проездить без единого ДТП. Знаешь, что он сказал? Я, говорит, езжу так, как будто вокруг меня одни идиоты!

– Говорят, что я злой…

– Ты вспыльчивый, а не злой. А как не вспылить рядом с идиотами?

– Ну, хорошо. Тогда так: представь, что изобрели аппарат, который может менять наши свойства по желанию. Что бы ты хотела, чтобы я в себе изменил?

– Я бы хотела, чтобы ты меня полюбил.

– Варюха, любовь под заказ не делается. Любовь – это не свойство характера, любовь – это магия, гипнотическое состояние. Очаруй меня, я не против.

– Ты же видишь, я стараюсь… А что твоя бывшая? Как она теперь?

– Завела мужика и растит сына.

– И сколько мальчику лет?

– Девять.

– О, большой уже… И ты все еще ее любишь?

– Как я могу ее любить, если она спит с другим…

– Значит, у меня есть шанс?

– Шанс, Варюха, всегда есть. Даже если его нет.

– Тогда позволь остаться на ночь. А то я как проститутка прихожу, ухожу…

Мне вдруг впервые за полгода стало стыдно. Я обнял ее и сказал:

– Да, конечно, не вопрос!

– Спасибо… – уткнулась она лицом в мою грудь. И оттуда: – Первый раз меня обнял… Я об этом, можно сказать, мечтала…

Я погладил ее по голове:

– А так?

– А так даже не мечтала… – пробормотала она и припала к моей груди с нескончаемым поцелуем. Отстранившись, блеснула влажными глазами и спросила: – Ты мне найдешь что-нибудь вместо халата?

Конечно, найду. Вещи должны жить, а не стареть среди обвисших воспоминаний.

– Честно говоря, тебе и так хорошо. Это я уже антиквариат, а ты просто куколка!

– Посмотрим, что ты скажешь, когда утром меня увидишь… – зарделась Варвара.

– Утром я увижу прелестную, измученную ночными забавами женщину…

– Сержик, ты меня пугаешь, – смущенно взглянула она на меня. – То слова от тебя не добьешься, то сразу такое… Ты, случайно, не влюбился в меня?

– Когда я влюблюсь, ты от меня прятаться будешь! А пока пользуйся моим расположением и надейся на лучшее!

– Вот твоя отрицательная черта: ты нечуткий и бестактный, – освободившись от моих объятий, обидчиво откатилась она от меня.

– Ну, ну… Ну, не дуйся, я пошутил… Ну, иди ко мне… – с трудом вернул я ее в объятия, и когда она там притихла, сказал: – А ты обидчивая. Я нечуткий, а ты обидчивая. Вот будет коктейль…

И поцеловал ее в голову.

– Извини, – пробормотала она у меня с груди. – Просто я не хочу быть твоей подстилкой.

– Варюха, что ты такое несешь?! – возмутился я. – Какая же ты подстилка?! Ты мне, лузеру несчастному, можно сказать, честь оказываешь, одолжение делаешь, к жизни возвращаешь! А если я что-то не то брякнул – это от моей неисправимой гордыни! Нутром понимаю, что лузер, а гордыня ни в какую!

– Ты не лузер, ты успешней всех… – пробормотала Варвара.

– Это ты о моем пустом счете?

– Не в деньгах счастье…

– Да, да, знаю – в их количестве!

– Сержик, милый, прошу тебя, не отталкивай меня, и я тебе помогу!

– Вот смотри, как я тебя держу, – стиснул я объятия. – Видишь?

– Вижу… – прокряхтела Варвара.

– Тебя кто-нибудь так обнимал?

– Нет…

– А если бы любил, задушил бы! Хочешь быть Дездемоной?

– Хочу, чтобы ты меня любил…

– Тогда дай мне время, не торопи… – ослабил я объятия.

Полежали, и я спросил:

– А ты хотела бы что-то в себе поменять?

– Как-то даже не думала…

– А ты подумай.

– Даже не знаю… Ну, я трусиха…

– Все девчонки трусихи.

– Бываю рассеянной…

– Нерассеянных девчонок не бывает.

– Я чувствительная очень…

– Жалостливая, хочешь сказать?

– Да. И чувствительная.

– Жалость – дело хорошее, а чувствительность надо приберегать для постели.

– То-то и оно, что меня на всех хватает. Так бы и вытирала чужие слезы день и ночь…

– Ты довольна собой?

– Только самовлюбленный идиот может быть доволен собой.

– А амбиции, честолюбие, тщеславие?

– В меру.

– А хотела бы больше?

– Нет, нет и нет. Я привыкла уже к себе, мне лишнего не надо.

– Но ведь бывает, что ты смотришь на женщину и говоришь себе: ах, если бы я была такая же ловкая, умная, хитрая!

– Это все витрина. Никто не знает, чем она для этого пожертвовала. А то что пожертвовала многим, точно. Знаешь, мне бы тебя завоевать, и больше ничего не надо…

– Ну, так вот он я. Просто возьми меня…

6

Ночь действительно удалась. Впервые за три года я спал не один, и в какой-то момент нашего двуединства мне показалось, что со мной бывшая жена. Я даже глаза закрыл. Всего-то и надо закрыть глаза, чтобы поменять систему координат. Но тут Варвара тоненько взвизгнула, и чары рассеялись. Утро встретило меня жилым духом кофе, тостов и яичницы, заставив опуститься в самые верхние слои памяти, населенные трепещущими, изломанными бликами былого счастья. Перед расставанием Варвара спросила:

– Ну что, до вечера?

– Прости, вечером я буду занят. Встреча с одним типом по поводу экзистенциальных аспектов самоопределения. Давно назначено, и для меня это важно.

– Психотерапевт, что ли?

– Он самый.

– И зачем он тебе? Поплачься мне, уж я тебя наставлю на путь истинный.

– Нет, Варежка, это сугубо мужской и нелегкий разговор.

– Тебя жена как звала?

– А причем тут это? – удивился я.

– Хочу придумать тебе что-нибудь ласкательное, да боюсь нарваться на ваши нежности.

– Не думаю, что нарвешься. У нее, знаешь ли, свои причуды.

– Ну ладно, тогда будешь у меня налимчиком.

– Почему налимчиком?

– Потому что все время норовишь выскользнуть из рук.

– Как скажешь, – улыбнулся я.

– Ну, а завтра?

– Прости, Варенька, завтра у меня еще более важная встреча. От нее будет зависеть наше с тобой будущее.

– Заинтриговал, – задержала на мне испытующий взгляд Варвара. – Расскажешь потом?

– Непременно!

– Тогда что, послезавтра?

– Посмотрим.

– А говоришь, не подстилка, – подобрала губы Варвара.

«Ох, уж эти женщины!» – эти слова суждено сказать хотя бы раз в жизни каждому мужчине. Произносят их по-разному – с одобрительным снисхождением и без надежды на исправление, с сочувственным пониманием и глухим раздражением, беспомощно разводя руками или с льстивой улыбкой, а также с целью втереться в доверие или отмежеваться от их жестокости. Вы кошку в дом впускали? Сначала она не решается зайти, а зайдя, забивается в ближний угол и следит оттуда за домочадцами. Не найдя в них угрозы, проходит на кухню, где для нее уже приготовлено угощение. Поев, находит место, откуда ее лучше всего видно и растягивается в ленивой позе тигрицы. Затем выбирает место, которое отныне и впредь принадлежит ей (чаще всего это кресло). Ну, а ночью вы обнаруживаете ее на вашей кровати у себя в ногах и если не протестуете, она укладывается вам под бок. Та же история с женщинами.

Я усадил Варвару в машину, и она, предупреждая мой вопрос, сухо велела: «Вези меня домой». За всю дорогу не проронила ни слова. Остановившись у ее дома, я сказал: «Увидимся в офисе!» и потянулся к ней с поцелуем, но она торопливо выбралась и хлопнула дверцей. «Ох, уж эти женщины…» – подумал я ей вслед.

На вечер я зазвал к себе Сеньку Лифшица, чтобы проверить на нем кое-какие соображения. Свободомыслящий, бестактный, не обремененный пиететом и не чуждый виртуозного цинизма, Сенька подвизался в самиздате средней руки, делающем деньги на тщеславии доморощенных авторов, которых в наше время развелось на мелководье литературы, что мальков в теплом затоне. Отвергнутые издательствами (одни поделом, другие за покушение на монополию, третьи за компанию), они несли плоды своего кустарного творчества Сеньке Лифшицу, уповая на него, как на последнюю надежду. Поймав их в свою мелкоячеистую сеть, Сенька раззадоривал их честолюбие псевдолестными отзывами, премиальными перспективами и обещаниями сбыта и продвижения. Охмуренные авторы выкладывали деньги и отправлялись сочинять дальше, а их книги за отсутствием спроса пылились на складе издательства до тех пор, пока автор не забирал их себе или не махал на них рукой. В последнем случае тираж попадал на свалку, а сам автор выходил в тираж. Собственно говоря, ничего потешного в этом нет – в былые времена многие маститые в будущем писатели издавали свои первые книги за собственный счет, а из иных мальков вырастали весьма породистые особи. Как известно, специалист подобен флюсу, и это про Сеньку. Он был злым флюсом. Высмеивая других, сам он все время, что я его знаю, мечтал о собственной книге и, думаю, будет мечтать еще долго. Парадокс однако в том, что если он ее напишет, то издаст на собственные деньги. По иронии неведомых нам цивилизационных процессов к литературе стали относиться как к досужему занятию, отчего первые ряды ее заняли дутые подмастерья, которых раньше не пустили бы не то что на порог – на задворки русской литературы, не говоря уже о советской! Вот тут и надо разобраться, отчего мы, два идеалиста, два выпускника МГУ, оказались в стороне от мейнстрима жизни – то ли по причине деградации эстетических сфер, то ли из-за нашей психологической неполноценности.

– Ну, наливай! – плотоядно оглядев заставленный покупными салатами стол, распорядился Сенька. – Давненько мы с тобой в разлуке!

Первая рюмка – как первый шаг навстречу.

– Ну, рассказывай, чего у тебя там хорошего, – предоставил я Сеньке слово, потому как чтобы от него чего-то добиться ему сначала надо дать высказаться.

– Не у меня, Серега, у нас, – важно начал Сенька. – И не хорошего, а плохого. Безнадежно плохого. Чем дальше, тем больше убеждаюсь, что впереди человечество ждет полная таких же идиотов как мы задница. Что-то не так в устройстве разума, что-то где-то недоглядели, и мы постоянно дублируем ошибку создателей. На дворе две тыщи восемнадцатый, а мозги у нас так и остались в каменном веке!

– С размахом мыслишь, – улыбнулся я. – Ты бы записывал свои изречения. Глядишь, пригодится.

– У меня все это тут уже давно записано, – постучал себя Сенька по лбу.

– Ну, хорошо, задница у нас, надеюсь, не завтра. А хорошие новости есть? Что там у тебя на работе?

– Все одно и то же: мне несут, я хвалю, они мне деньги – я им надежду. Слушай, это уже не ярмарка, это какой-то девятый вал тщеславия! Это не художественная литература, это художественная макулатура! И ладно бы у меня, но ведь макулатура и там, выше! А почему? Да потому что у людей ни идей, ни идеалов, а без них высокой литературы не сварганишь!

– Это точно! – подхватил я графин с водкой и, налив по второй, потянулся к нему рюмкой: – Ну, будем!

– Обязательно будем, – опрокинул в себя Сенька содержимое рюмки.

Описывать Сеньку – только время терять. Все равно читатель вылепит его по образу и подобию своему. Помню, шел я как-то по Малой Калужской в сторону моего дома и увидел впереди двух стоявших у перехода девиц, по всем кондициям старшеклассниц, одна из которых как только я с ними поравнялся, возмущенно довела до сведения другой: «Представляешь, у меня выходила твердая четверка! Твердая четверка, б…дь!» Я замер на месте, потом повернулся и, глядя в возбужденно блестящие глаза на смазливом личике, спросил: «Девушка, а вы что-нибудь про Наташу Ростову слышали?» «Слышали! Была такая дура! И че?» – тут же ответила девица. «Нет, ничего, просто мимо проходил…» – смотрел я на нее с жалостью. «Ну, вот и ходи дальше!» Так что главное в персонаже – особые приметы. У Сеньки особых примет не было. Если только густая черная шевелюра, ну так это первое, что вы представили, услышав его фамилию.

– Как твоя книга поживает? – подтолкнул я Сеньку к самому для него заветному.

– Да поживает потихоньку, – задумчиво откликнулся Сенька, пережевывая казенный салат. – Знаешь, хорошая книга как яйцо Фаберже – ненастоящая, разукрашенная и несущая на себе отсвет жизни. Такую книгу написать очень трудно, очень. Писать – значит, чему-то удивляться. Нет удивления – нет текста. Вот почему люди с возрастом перестают писать. Нас же учили не как писать, а как писали и пишут другие. А для того чтобы писать, нужно иметь внутреннее чутье. Что-то вроде личной палаты мер и весов… Тут важно глядя на землю, видеть небеса, а нынешняя литература – это пределы скотного двора. Надо смотреть за горизонт, а они дальше околицы не видят, подножным кормом пробавляются. В настоящей книги важен не сюжет, а его отсутствие. И знаешь, что тут главное? Отречься от мысли, что ты несешь человечеству небывалое откровение! Все, нет больше откровений, кончились, дай бог с языком управиться! А они мне – он у тебя заковыристый! А я им: в литературе не бывает заковыристого языка, бывают незаковыристые читатели! В общем, слабоумие возраста не имеет, и если все время доказывать что ты не рыжий, можно однажды им и проснуться…

– Ну, тебе это не грозит… – улыбнулся я.

– Знаешь, что я тут для себя недавно открыл?

– Что? – отложил я вилку. – Да ты закусывай, закусывай! Ты же, наверное, прямо с работы? Раису-то предупредил?

– Естественно! Когда я у тебя, она спокойна. Они ведь с твоей Анькой так и перезваниваются!

– Анька про меня спрашивает?

– А чего про тебя спрашивать? Про тебя и так все известно: это же надо быть круглым дураком, чтобы потерять такую женщину!

– А про Варвару знает?

– Ну, ты же не запрещал про нее говорить! Не Райка, так кто-то другой шепнул бы!

– Да, верно. А что про ее мужика известно?

– Райке она ничего не говорит, а вот Вовка Кудряшев видел ее с одним типом в Останкино на каком-то сборище. Не знаю, тот или другой. Сказал, крупный такой, вальяжный, на спонсора тянет…

– Понятно.

Я встал, достал из буфета отцовский граненый стакан, наполнил наполовину, плеснул в рюмку удивленному Сеньке, чокнулся, выпил, вытер тылом ладони губы и спросил:

– Так что ты там для себя открыл?