Книга: Рассказы (сборник) - Александр Солженицын

"...Как же мало надо для тела, Чтоб от недуга к жизни взняться! Кто же мне душу такую сделал, Что опять я могу смеяться?" ( из стихотворения "Ванька-Встанька" 1947г.)

"Матрёнин двор" ....Это почти до слёз. У Матрёны не было проблемы выбора в советской действительности между жизнью как все и ... Праведностью! Ни пяди своей души она не уступила власти, обстоятельствам. "Не гналась за обзаводом..." А как известно : святость в других раздражает. Упрёк в адрес православных слышится у автора ни в одном рассказе.

"Случай на станции Кочетовка" тоже интересен. Логика человека на вечной развилке судьбы в военное время : недобдишь - можешь сам голову потерять, Родину подведёшь; перебдишь - палачом станешь, возможно невинного человека погубишь. Самый загадочный рассказ из сборника.

"Архипелаг ГУЛАГ" пока не читала. Сужу по одной книге, но мне кажется, что в деле воспитания патриотизма и любви к Родине у подрастающего поколения наследие Александра Исаевича нам вряд ли поможет. А для старшего поколения расставание с иллюзиями очень болезненно. Но пока существует мир с его постоянной борьбой между свободой и насилием, Солженицын нужен. Главным героем своих литературных произведений он хочет сделать Правду. Но мы же знаем, что Правда у каждого может быть своя...Поэтому и отношение к автору разное.

И ещё. Знаю, многие не жалуют рассказы, я сама отношусь настороженно к малой форме прозы. Зато когда рассказы написаны мастером, история сразу становится цельной и глубокой, всего хватает. Вот Солженицын - мастер.

Начав, собственно, и постепенно и с самого начала.

"Один день Ивана Денисовича" (1959/1962)

Первая опубликованная повесть Солженицына, задуманная им в лагере и реализованная спустя 9 лет на воле. Повесть, конечно, мощная. Чрезвычайно мощная - в своей смелости, в своем посыле, языке, методе. Живая чуть более, чем полностью. Может быть от того, читать ее не так просто - кажется "ну вот тут то зачем так, таким языком, всеми этими словечками из Даля?" - думаешь "подправить бы ее, причесать, конфетка бы вышла". А дочитываешь, закрываешь и понимаешь - это же бомба. Не зря Твардовский кричал, что вот она - самая настоящая русская литература, не убитая, вечная. При том без морализаторства, без правды-матки - путем простого быто-описания одного хорошего(!) дня. И вот читая про хороший день - ты чувствуешь, как на тебя всё сильнее и сильнее начинает давить пережитый страной груз лагерных лет. Выдюжил ли бы ты сам - это вопрос. Но собирательный образ русского человека, в виде главного героя - ...не то чтобы выживает - проживает - один день. И проживает так, что обнадеживает тебя и заставляет верить в то, что у него (не одного) получится.

"Матренин двор" (1959/1963)

Еще один знаковый, даже поворотный для русской литературы, рассказ - ознаменовавший собою зарождение (и сразу расцвет) "деревенской прозы". Произведение, действительно, чудесно в своей классической литературной простоте, откровенности, свете. Причем в таких исконно русских традициях. Сродни стихотворениям Пушкина и посылу Толстого.

Об остальных рассказах, в том числе и о "Случае на станции Кочетовка" отдельно говорить не хочется. Именно "Случай..." выделяю отдельно за его проблему выбора и не озвученную правду, но остальное (для меня) теряется.

На основании данной подборки произведений Солженицын представляется мне сильным, идейным, но не однородным писателем. Т.е. есть авторы, которые ни за что не выпустят то, что хуже предыдущего. Солженицын же - легко, но, видимо, не от того, что ему плевать, а скорее потому что считает всё потоково верным. Тут особое значение имеют его "крохотки" представленные двумя циклами. Если первые - по большей части, хокку. То вторые - православное научение. И вот в этом научении, в этом указании теряется, по-моему, литературная правда. Человеческая (а вернее "солженицынская"), конечно, остается (раз уж она заложена), а вот та красота, ради которой мы открываем большинство книг - испаряется. При этом, конечно, автор "Ивана Денисовича" и "Матрены" остается отличным писателем с пробегающими вспышками, но... концентрации - концентрации хочется больше, а произведений - меньше.

Как-то так. И не могу отделаться от впечатления, что Солженицын хотел бы быть Толстым. Но так говорить, наверное, не прилично.

И в чём тут держится душа? Не весит нисколько, глазки чёрные – как бусинки, ножки – воробьиные, чуть-чуть его сжать – и нет. А между тем – тёпленький. И клювик его бледно-розовый, как наманикюренный, уже разлапист. И лапки уже перепончатые, и жёлт в свою масть, и крыльца пушистые уже выпирают. И вот даже от братьев отличился характером.

А мы – мы на Венеру скоро полетим. Мы теперь, если все дружно возьмёмся, – за двадцать минут целый мир перепашем.

Но никогда! – никогда, со всем нашим атомным могуществом, мы не составим в колбе, и даже если перья и косточки нам дать, – не смонтируем вот этого невесомого жалкенького жёлтенького утёнка…

Второй шок читателя ожидает, когда вместо Ивана Денисовича его встречает некто Шухов, обезличенный номером пятьсот восемьдесят четыре. И детальная, прописанная в мелочах лагерная бытность, раскрашенная фразочками вроде «народу поменело» или «медленно, внимчиво» поражает, пока постепенно не превращается в фон. Монотонно, практически без восклицательных знаков или других каких интонационных пауз. В такой обстановке часто молчат, описывают то, что происходит вокруг, но не говорят, а если говорят, то мало и тихо. Но вот минуты становятся «короткие, разморчивые», а мороз вдруг жмет, охватывает Шухова и начинает с ним бороться. Становится понятно, что винтики закручиваются и скоро накопленная сила закрутит того самого тихого, непривыкшего к чистоте санчасти Шухова, которому как любому русскому человеку работу дай – его и ломать перестанет, и понесет за пределы реального мира.

В голове постоянно тукает вопрос: «Мы с вами уже встречались, сударь?» Все встает на свои места после появления надсмотрщика с кнутом и фразы: «Вот Бог шельму метит, фамильицу дал! - иначе, как волк, Волковой не смотрит. Темный, да длинный, да насупленный - и носится быстро» Вот и весь прорыв в героику. Ничто не ново под луной и Мария Семенова Волкодава не выдумала, а просто перенесла Шухова в Самоцветные горы. Хотя, если вдуматься, то и это журналистская польза – знаешь теперь откуда ноги растут.

Но и о журналистских способностях и приемах самого Ивана Денисовича умолчать нельзя: он с профессиональным любопытством «лезет глазами куда не следует» и работу воспринимает по-журналистски: «Работа – она как палка, конца в ней два: для людей делаешь - качество дай, для начальника делаешь - дай показуху». Иначе говоря, умей совместить то, что хочешь сказать, то что читатель хочет прочитать и то, что попросил написать главред. Еще было бы неплохо украсить все это оживающей природой, полувыдуманными словами, способными передавать звуки и ощущения, и уметь держать читателя в напряжении поиска Ивана Денисовича, который на бумаге Шухов, а если приглядеться, то Волкодав. Проставишь в такой повести точное время событий и получится портретная статья.