Текст книги "Я в степени n"

Александр Староверов
Я в степени n

© Староверов А., текст, 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

Часть 1. Темная ночь

Полу…

 
Я получеловек, а получто-то —
Полу-Икар, полуикота,
Полунектар и полурвота.
Бреду в бреду средь полусброда.
 
 
Во мне есть сердца половина:
Полусвятой, полускотина.
И вьётся жизнь средь серпантина:
Полувысот, полунизины.
 
 
Я полумуж и полупапа,
Я полутрус, что полудрапал.
Я дождь, который полукапал,
Полусмеялся, полуплакал.
 
 
Я взрослый полуотморозок,
Застывший в костной полупозе,
Писавший что-то в полупрозе
Пером, что Бог по полу возит.
 
 
А на полу, средь грязи пола
Пружинит комом моё горло,
И комья правды полуголой
Стучат в литавры полусоло:
 
 
О том, что в мире полужестком
Все полусложно, полупросто,
На каждый пост – два перепоста,
И крест стоит в нуле погоста.
 
 
И победителей не будет.
Но кто-то всех полуразбудит
И полусонных в плеть закрутит,
И имя оных – ПОЛУЛЮДИ
 
 
Модели «полуавтомат»:
Кто полугад, кто полубрат.
Им всем поставят полумат,
И всё сплетется в полуад.
 

Люди добрые, люди русские

– Вот здесь остановите, пожалуйста, я выйду.

– Может, во двор заехать?

– Не надо, я пройдусь.

– С вас пятьсот девяносто рублей. Поставьте мне оценку, если не трудно…

– Конечно, пятерку поставлю – не волнуйтесь.

– Спасибо, всего доброго.

– Удачи.

Я выхожу из «Яндекс-такси» на свежий ночной воздух. Все в этой фразе неправда. И воздух в районе Ходынки не свежий, и Яндекс – интернет-поисковик, а не такси. Живу во лжи, как и остальные пятнадцать миллионов москвичей, и не замечаю этого. Сейчас заметил, потому что в зюзю пьяный. Но мне все равно. Именно поэтому и все равно. Когда пьяный, я добрый. Так, по крайней мере, говорит моя жена. Мы с ней вместе уже двадцать лет. Последние пять она внесла корректировку в поставленный диагноз: «Только когда пьяный, только тогда и добрый». Подразумевается, что в остальное время – злыдень злыднем. Такой вот заколдованный алкоголем мальчик сорока четырех годков. Или расколдованный? Неважно. «Я в зюзю добрый сейчас». Красивая фраза. Это я сам придумал, только что. Если в зюзю пьяный, почему бы и не быть в зюзю добрым? Тем более мы все сегодня в зюзе. Вся страна, не один я. Вместе веселее…

Обычно я не ставлю отметок водителям из интернет-такси. Но сейчас – я добрый. Вечер удался на славу. Я был в гостях у друзей на даче.

Опять вру: не на даче, а в доме. Это у меня дача, в сорока километрах по Новой Риге, а у них дом прямо за МКАД. Живут они там весело, как в последний день Помпеи. Летом 2015 года все так живут. Толпы народа в ресторанах, а говорят еще – кризис. Кризис, говорят, и отжигают, отплясывают, отпивают из бокалов, отрываются и летят, летят… То есть думают, что летят. На самом деле падают. Падать – это весело, дух захватывает! Я вот тоже, когда из такси вышел, чуть не упал, но удержался. А мой друг падает. Он банкрот почти, устраивает вечеринку за вечеринкой, чтобы падать было веселее. Сегодня дегустировали виски вслепую, делали ставки: кто угадал – выигрывает. Я угадывал. Доугадывался так, что еле на ногах стою – добрый и пьяный. Я стою, я еще не совсем банкрот, и у меня дача, а мой друг – совсем, но у него дом. Впрочем, падаем мы с ним вместе, просто он чуть быстрее. Чтобы отогнать грустные мысли и поправить карму, я достаю из кармана телефон и пытаюсь поставить водителю оценку.

«А может, не надо? – тихо и жалобно спрашивает меня внутренний голос. – Кто ты такой, чтобы его судить? Ведь сказано же: не судите и не судимы будете».

«Пошел в зюзю, – отвечаю я голосу вслух, – в зюзю, где я добрый и пьяный. Там и встретимся. А сейчас заткнись. Я обещал».

Голос утихает. Я довольно тыкаю пальцем в экран смартфона, в район пятой звездочки. Палец соскальзывает и попадает в район второй. Вот так, поправил карму, называется: теперь водитель не получит новых заказов, и его очаровательные узкоглазые киргизские детки умрут с голоду. И смерть их будет на моей совести. Благими намерениями дорога вымощена… известно куда. Туда я и отправлюсь после своей смерти. Правда, казус с водилой будет стоять на девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девятом месте в списке моих грехов. Но тем не менее… Надо было слушать голос. «Девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять грехов, – печально думаю я и тут же радуюсь: остался один грех до миллиона – можно отпраздновать, нажраться…» В последнее время у меня столько поводов нажраться! Я их не ищу, они меня ищут. И находят. Жена говорит, что я медленно превращаюсь в алкоголика. Слава богу, что медленно, ей, наверное, хотелось бы ускорить процесс. Ведь только когда пьяный, я добрый. Тем не менее и моим пьянством она недовольна. Не поймешь ее… Раньше, когда я выступал в высшей лиге борцов за денежные знаки, я пил, конечно, реже, строго раз в неделю – по пятницам. Но пил так, что несколько суббот едва не стали последними в моей жизни. Один раз даже попал в реанимацию с алкогольным отравлением. И ее это особенно не волновало. Сейчас, когда я ушел на тренерскую, так сказать, работу, – появилось время. Естественно, я пью чаще. Но ведь и меньше же. Намного меньше! Во всяком случае, без последствий в виде реанимации. Вот тут и появился термин «алкоголик». А какого, собственно, черта? Я, Витя Соколовский, 1971 года рождения, прекрасно выгляжу и чувствую себя намного лучше, чем раньше. Многие даже отмечают, что я помолодел. Нет, пилит: алкоголик, спиваешься, деградируешь… Сегодня я попросил хозяина дома, где дегустировал виски, разъяснить эту загадку. Он умный мужик, женат, в отличие от меня, четвертым браком, имеет огромный опыт, теоретически должен помочь. И помог.

– Понимаешь, друг, – сказал он, – с точки зрения женщины, редкие, но сильные загулы не мешают жизни семьи. Допустимое отклонение. А регулярное употребление алкоголя, хоть и в небольших дозах, ставит под угрозу благополучие детенышей и гнезда. Миром правят самки и их великий вождь – Чарльз Дарвин. И правильно, что правят, иначе не было бы уже давно никакого мира.

Ситуация прояснилась. Я было обрадовался, что все оказалось так просто. Хорошо иметь таких опытных и башковитых друзей. Рано радовался… Сделав паузу в полминуты, друг похоронно улыбнулся и продолжил:

– А вообще, видимо, ты ее просто раздражаешь. Прошла любовь, завяли помидоры… Бывает, не расстраивайся.

Кстати, произнося эти слова, он уже был пьяный. Но не добрый, как я. Иначе бы промолчал…

* * *

Шатаясь, как грустная ива над реченькой, я перехожу дорогу, и юбилейный грех проносится мимо меня на скорости около ста километров в час. «Мерседес SL» купе чего-то там едва не задевает меня своей умопомрачительной красоты бочиной. «Вот сбил бы сейчас, – думаю я вяло, – и все, точка. Миллионный грех. Вместо пышных торжеств с громким загулом по случаю юбилея – пышные похороны на пороге сорокапятилетия. Я – в ад, водитель «мерса» – в тюрьму. И обиднее всего, что даже нажраться не успею… Черти в аду небось стол не накроют».

Странно, но мне не страшно: действует алкогольная анестезия, даже плюсы нахожу в неожиданной смерти. Зато быстро.

«Эй-эй, подожди! – возмущается внутренний голос. – Куда торопишься? А ничего, что ты на зебре стоишь и скорость здесь разрешенная – двадцать километров в час? Ты чужие грехи зачем на себя вешаешь?»

Я хочу по традиции послать голос, но не успеваю. «Мерседес» резко тормозит и сдает назад. Дверь открывается, и из машины выбегает человечек. Я так называю его – «человечек». Он очень маленький и очень молоденький. Лет двадцать, может быть, двадцать один. Человечек подбегает вплотную ко мне, задирает голову, едва достающую мне до подбородка, гневно смотрит на меня и шумно дышит. И он тоже сильно пьяный. Но злой. Бывают такие злые люди, которых алкоголь делает еще более злыми. А у него еще и гормоны бушуют. Ух, какой я сегодня хороший! Даже он меня не выводит из себя. Наоборот, я умиляюсь почему-то: в сыновья мне мальчишка годится – моей дочери двадцать.

Эх, дурашка, нажрался, разобьет ведь свою тупую башку в купленном богатым папой «Мерседесе», а с папой инфаркт потом случится…

Мальчишка не угадывает моих добрых к нему чувств, толкает меня твердым животиком. И орет:

– Тра-та-та-та-та-та, козел, я твои тра-та-та глаза на тра-та-та намотаю. Да таких, как ты, в тра-та-та убивать надо! Урод пьяный, быдло! Ходишь тут, тра-та-та-та!..

Матерные слова он выговаривает с явным наслаждением, но неумело. Как бывшие либеральные журналисты, переквалифицировавшиеся в хулителей американской военщины по телику. Как – этот, по второму каналу, – как его… И руками пацанчик машет похоже… Видно, что еще совсем недавно у учительницы в туалет пописать отпрашивался, а вот теперь – свобода. Только быдлом он меня зря назвал, тем более пьяным. От самого перегаром несет за километр. Но ему вроде как можно, он в красивой, дорогой машине. В такой машине все можно: и пьяным, и ссаным, и каким угодно. Машина как бы отгораживает пацанчика от общепринятой морали и норм поведения. Ему даже самому не смешно, что он, нетрезвый, выскочив из-за руля, орет пешеходу «пьяный урод». В принципе, за этим такие машины и покупаются. Люди в бога верят с трудом, а в вещи – еще как.

Я все понимаю – я в зюзю добрый и пьяный сегодня. Едет бухой пацанчик в защищающем от морали коконе, стоимостью в сотню тысяч евро, чувствует себя сверхчеловеком, а тут мужик какой-то в джинсиках и потертой худи. И сверхчеловек чуть не сбивает мужичка и пугается от этого не на шутку. Вся жизнь его могла поломаться, вся его сверхчеловечность. И поломалась, кстати. Страшно ему, маленьким он себя чувствует и испуганным, поэтому – злым и несчастным. Главное – из-за кого? Из-за ничтожества, у которого даже нет денег на приличную тачку, на одежду нормальную хотя бы… Я все понимаю, только быдлом он назвал меня зря… Есть, конечно, у меня кое-какие проблемы, но я не быдло. Я значение слова «экзистенциализм» знаю, читал много, разбираюсь в джазе и блюзе. В конце концов, я вроде как писатель – написал пару серьезных романов, несколько повестей. Вот вчера закончил повесть о любимых и ушедших уже бабушке и дедушке. Я в любовь, между прочим, верю… Или верил? Неважно. В общем, разбираюсь кое в чем. Два высших образования плюс МВА – тоже что-то значит… Хотя, с его точки зрения, мои аргументы не канают. Джаз, блюз, романы, любовь, образование, бабушка, дедушка – хрень собачья! Бесплодные рыдания нищебродов в попытке оправдать свою никчемную жизнь. Покажи мне деньги, или show me the money, как говорят наши заокеанские партнеры. И они правы по-своему. А пацанчик неправ. Потому что и деньги у меня есть – во всяком случае, пока. Их становится с каждым днем все меньше, но еще есть. И бизнес – хоть постепенно загибающийся – пока присутствует. Весь джентльменский набор: бизнес, недвижимость в солнечных и туманных странах, счет в твердой валюте на черный день, дочка в одном из лучших университетов мира… Я вообще умный, я рубли летом четырнадцатого года в доллары перевел по курсу 35, мне сегодня многие завидуют. А он говорит – «быдло»…

Хотя есть и у меня один врожденный порок. И не у меня одного. В России я живу, и поэтому все мои достижения на ниве борьбы за материальное благополучие эфемерны, как мираж посреди Сахары. Вот, казалось бы, оно достигнуто – построен оазис нормальной, человеческой, сытой и где-то богатой даже жизни. Отдыхай, наслаждайся, пиши книги, думай над вечными вопросами, развивай душу… Ан нет, суровый русский северный ветер сметает все фигуры с доски. Хаос пробирает до костей, и тает мираж в пустыне, и не желтый песок вокруг, а холодное белое безмолвие. И поди еще дотопай до далекого огонька на темнеющем горизонте. Километров тридцать до ближайшей деревни по морозцу. И совсем еще не очевидно, что в этой деревеньке горит: окошки домов уютным светом или сама деревенька синим пламенем. Бывало в русской истории, что и деревенька…

Вот о такой ерунде я думаю, пока пацанчик запальчиво и уныло стрекочет свое нескончаемое тра-та-та-та-та. Я теперь постояно об этом думаю. Думаю, говорю, молчу об этом… Даже когда в зюзю добрый и пьяный. И все вокруг думают, говорят и молчат об этом же. Меня достали уже эти мысли. Я пью, чтобы не думать, и все равно думаю, только более заковыристо и поэтично, чем обычно. Сахара, морозец, деревенька… Тьфу, пошлость… Проще все и жестче. Ни одно поколение русских людей со времен Ивана Грозного не умирало, пожав плоды трудов своих, и я не вижу причин, чтобы мое поколение стало первым исключением из правил.

Ладно… Пора заканчивать весь этот балаган. От грустных мыслей я стремительно трезвею. Ничего никому не докажешь и не изменишь. Драться с мальчонкой глупо, сейчас аккуратно похлопаю его по плечу, пробормочу извинения и пойду своей дорогой в дом, где меня никто не ждет. Точнее, ждет, очень ждет, но только для того, чтобы сказать, как не ждет. Фигня, не первый год женат, к парадоксам семейной жизни я уже давно привык.

Парнишка выдохся, замолчал, даже дышать стал намного спокойнее – самое время сгладить ситуацию и удалиться. Я и собираюсь это сделать: медленно, не делая резких движений поднимаю руку, чтобы похлопать его по плечу, но вдруг на пацанчика накатывает вторая волна.

– На колени, падла, – шипит он, раздувая ноздри, – на колени и проси прощения, а то убью. На колени, быдло, быстро.

«Дожил, – пытаюсь мысленно иронизировать я, – уже сопляк, ровесник моей дочери, меня на колени ставит. Мало мне всего этого гребаного мира, так еще и он…». Ирония помогает слабо. Малолетний дурак меня наконец достал. Даже не столько он, а весь этот дурацкий, юный, задорный и нелогичный мир, который меня окружает. «Не стоит прогибаться под изменчивый мир…» – вспоминаю я известную песню. Ой не стоит, подтверждаю я сам себе правильность мудрых слов. Пусть лучше он прогнется под нас. Сейчас прогнется…

Я еще раз смотрю на рожу пьяного и злого мальчика ниже своего подбородка. Рожа противна, на роже крупными буквами написано слово: «Хам». По роже очень хочется врезать. Аж ладони чешутся! Неправильно это – я точно знаю, что неправильно. Маленьких бить нельзя, особенно маленьких дураков, особенно когда они ни в чем не виноваты, а виноват маленький дурацкий мир, в котором ты живешь.

Я опускаю поднятую для похлопывания руку, хочу сказать примирительные слова, но в последний момент снова концентрируюсь на маленьком человечке, раздувающем свои маленькие ноздри. «А почему бы и нет?» – обреченно думаю я и с наслаждением, точно зная, что поступаю неправильно, но тем не менее с огромным наслаждением бью пацанчика кулаком в его злое лицо.

Какого черта он не падает? Я вообще-то боксер, кандидат в мастера спорта, чемпион Москвы среди юношей восемьдесят лохматого года. У меня удар поставленный, от него все падают, даже телеграфные столбы, – я сам проверял лет пятнадцать назад. Да, не занимаюсь уже боксом четверть века, но мастерство-то не пропьешь. Или пропьешь?

От удивления я развожу руки в стороны и пропускаю удар в ухо по касательной. Хороший удар, это повезло еще, что по касательной. Ладно, спишем все на случайность. Я встаю в стойку и осыпаю наглого пацанчика серией ударов. Сейчас точно завалится! Он, в конце концов, в два раза легче меня и ниже. Не падает, гад, я попадаю, а он не падает. Что со мной? Быть такого не может, дела у меня, конечно, не очень в последнее время, но чтобы до такой степени? Чтобы сопляка ростом метр с кепкой, половинку, можно сказать, от моих нажитых ста двадцати килограммов не уложить? Это как так вышло? Последняя ведь радость оставалась – ходить по родному городу с высоко поднятой головой, где угодно, когда угодно, не боясь ни русопятой гопоты, ни чернявых абреков – никого. Даже драться не нужно было. Эти зверьки все чувствуют на расстоянии. А теперь как? Может, он каратист какой или виски я напробовался слишком?

«Все не то, – отвечает мне ехидно внутренний голос. – Просто прав пацанчик: ты старый пьяный козел с раздувшимся самомнением. Старый, старый, старый и алкоголик почти…»

– Да я… – не соглашаясь, ору я вслух. Доорать не успеваю – в лоб прилетает кулачок маленького человечка. Маленький-то маленький, а бьет больно. Давно меня так не били… Держать удар я еще, слава богу, не разучился. Очухался, быстро вытянул длинную руку, схватил пацанчика за горло и держу его на расстоянии. Он прыгает, а дотянуться не может, но по руке колотит – больно, завтра синяки будут. Я разозлился. Хорошо, не супермен я больше, «отговорила роща золотая березовым веселым языком…». Но сто двадцать килограммов живого веса во мне все-таки есть? Есть! Сейчас навалюсь на него, уроню на землю, не собью ударом, так придушу хоть слегка, для науки. Будет знать. Да тело ослабло и изнежилось, легкие прокурены… Вот уже и задыхаюсь через минуту. Но дух – дух крепок, мой дух никому не сломить! Ни гребаному маленькому человечку, ни такому же маленькому и подленькому миру.

Я уже совсем собираюсь изобразить нечто вроде сумоистского прыжка из угла ринга, как слышу позади себя знакомый голос с характерным гэканьем:

– Да шо ж ты, хад, дэлаешь? Я щас мылицыю позову!!!

Наша консьержка Тая, бабка лет 55 с Украины, отважно бросается мне на помощь. Буквально бросается, пытаясь повиснуть на пацанчике, а тот четко и акцентированно бьет ее в живот. Тая оседает на асфальт. И тут в голове моей, что называется, помутилось. Три вопроса возникают одновременно, постепенно смешиваясь друг с другом. Первый: «Тая всего на десять лет старше меня, и она бабка, а я суперменом был минуту назад. Почему?» Второй: «Что же он за сволочь такая – женщину старую кулаком?» Третий: «А не убить ли мне его?»

От шока и удивления я разжимаю горло пацанчика. Вопросы в голове окончательно перемешиваются и звучат теперь так: «Почему я был суперменом? Что же я за гад? И зачем кулаки у Таи, если она не умеет ими пользоваться? И вообще, где мои семнадцать лет? На Большом Каретном? Тогда везите меня туда, срочно, я не хочу здесь оставаться ни секунды!»

Мне грустно, мне очень грустно, чмо я и ничтожество, если даже женщину старую защитить не могу. Какой, к черту, дух?! Яду мне, и побольше…

Вот вроде опытный я человек – жизнь прожил и боксом занимался в юности, а ошибку совершил детскую. Тут ведь одно из двух: либо драться, либо рефлексировать. Это мне мой тренер в двенадцать лет сказал, когда я только заниматься пришел. «Поэтому, – сказал, – вас, интеллигентов недорезанных, и бьют всегда, что думаете много. А ты не думай – ты дерись. Дерись, и все».

…В губу мне прилетело так, что она лопнула, и из нее фонтанчиком брызнула кровь. Красиво так прилетело, живописно, как в голливудских фильмах. Размахивая руками, я попытался удержать равновесие, и каким-то чудом в последний момент не только удержал, но и умудрился залепить пацанчику хорошего крюка снизу. Вполне вероятно, что сломал ему нос или челюсть. По крайней мере, он упал наконец-то, и рожа у него была вся в крови. Но и я упал, вложившись в удар по полной. Не то чтобы упал, а как бы устало опустился на четвереньки.

Смешно: пацанчик тоже стоял на карачках в нескольких метрах от меня. Когда только подняться успел, гад? Все, шутки кончились! Два четвероногих зверя готовились убить друг друга. Молодой и матерый. Морды у зверей сочились кровью, каждый пытался доказать свое право на существование. Причина конфликта уже забылась – я ее точно не помнил. А какая еще нужна причина, чтобы перегрызть ближнему горло? Он ближний и уже поэтому мешает.

– Урод пьяный, сука, быдло, сдохни! – пробулькал молодой.

– От быдла слышу, щенок слюнявый, – ответил матерый я.

Мы скалили окровавленные зубы, мы рычали, мы готовились к древней и самой понятной на свете битве за жизнь. Я было подумал о том, как же все-таки подозрительно быстро с меня, любителя литературы и новоорлеанской школы джаза, сполз человек. Но тут же задушил эту мысль. Нельзя думать. Сдохну. Еще секунда бы, и началось…

Но тут где-то наверху, над нами, раздался очень громкий и, как ни странно, тоже пьяный голос:

– Люди русские, твою мать, вы чего? Совсем охренели?! Дороги вам мало? Да я вам сейчас сам таких навешаю – за тупость вашу! В Москве хачей полно, а тут русские люди дорогу не поделили!

Голос звучал настолько неуместно в сложившейся мизансцене, что мы с пацанчиком, не сговариваясь, подняли головы вверх. Не знаю, что ожидал увидеть пацанчик, а я думал, что пришел по мою душу былинный Дед Мороз из сказки «Морозко». Пьяненький немного, но от того еще более былинный, растягивающий на богатырский манер слова, размахивающий грозно сеющим холод посохом.

Я поднял голову, но Деда Мороза не увидел. Надо мною стояло, сжимая в руке банку дешевого пива, укутанное шарфом с надписью «ЦСКА», обыкновенное московское быдло. Ну вот, то самое, классическое, которое я отважно игнорировал, гуляя по улицам родного города. Парень лет тридцати, с опухшим, стертым лицом, выглядящий на все сорок, – явно футбольный фанат. Словно Ленин кепкой, он размахивал банкой пива «Балтика № 7» и был абсолютно уверен в своем праве судить меня с пацанчиком – казнить или миловать. «Господи, ну за что же мне все это? – мысленно завопил я. – Что я им всем плохого сделал? Почему они думают, что могут учить меня и улучшать? Я просто решил не заворачивать во двор на такси. Просто прогуляться хотел, проветриться после пьянки… И вот – пожалуйста! Сначала злой мальчишка на «Мерседесе», а потом, когда я почти включился в восхитительную, не на жизнь, а на смерть, драку, появился этот судья из Центрального спортивного клуба армии. Даже подраться спокойно не дают… За что?»

Бог молчал, он вообще всегда молчит. В этот раз, в наступившей внутри тишине, мне почудилось молчаливое осуждение. Я разозлился – непонятно на кого – и дал выход раздражению в направлении былинного фаната ЦСКА.

– Иди в задницу, – сказал я ему. – В пьяную и добрую задницу, где ты живешь постоянно, а я бываю иногда. Иди, не мешайся под ногами.

И тогда мужик произнес фразу, которая меня убила, потом воскресила и снова убила. И так несколько раз. С ног на голову все перевернула эта фраза или наоборот. Не часто мне рвали шаблоны – я сам кому угодно могу их порвать. Шаблон порву, моргалы выколю, а вы даже и не заметите. Но в этот раз у простого как три копейки футбольного фаната получилось намного лучше. Грустно икнув и огорченно махнув банкой пива, он изрек пылающие, взорвавшие мой мозг слова:

– Ну и быдло же ты, мужик, а еще глаза добрые…

Я сначала не понял, а после, когда до меня дошло, сел на мокрый асфальт и, не обращая внимания на скалящего зубы пацанчика, обхватил голову руками и завыл от рвущего меня на части прозрения. Я осознал божий замысел. Сегодняшний вечер был посвящен усмирению моей гордыни и выяснению вопроса, кто на свете всех быдлее. Оказалось, я. Смешно. Очень смешно. Обалденное у Господа чувство юмора! Да-а-а… это вам не «Камеди Клаб». Монти Пайтон с Вуди Алленом нервно курят в сторонке…

Несколько секунд я выл и раскачивался, сидя на асфальте, а потом, осознав всю абсурдность ситуации, засмеялся. И даже не засмеялся, а заржал, истерично всхлипывая и вытирая слезы.

Гопник с мажором обалдели. Злой мальчишка от удивления, как и я, сел на асфальт, испачкав свои дорогостоящие штаны.

– Ты чо? – недоуменно произнес, выпучив на меня глаза, футбольный фанат.

– Ты это зачем? – как-то по-детски поинтересовался у меня ставший вдруг незлым уже теперь пацанчик.

– Быдло… – простонал я сквозь смех, по очереди тыкая в них пальцем. – Ты мне… быдло… я тебе, а он… он… нам… Мы все… все… по кругу… быдло… По кругу… Ой, не могу… по кругу… как в порнушке… Не могу… как в порнушке… немецкой…

Я повалился на асфальт, провел по нему разбитым лицом, оставляя кровавый след, и завыл, скребя ногтями мокрую землю. Уж не знаю, поняли ли они меня, или мой безудержный смех их заразил, но сначала хмыкнул присевший на корточки рядом гопник, а после к нему присоединился мальчишка из «Мерседеса». И понеслось, минут десять успокоиться не могли. Как только утихали, кто-то произносил слово «быдло», и приступ веселья начинался по новой. Даже в молодости, по большой укурке я так не смеялся. И все добрыми такими стали, хорошими. У мальчишки вдруг просветлело лицо – совсем детским оно оказалось, капризным немного, но хорошим и чистым, как у моего семилетнего сына, когда он расшалится. А гопник действительно превратился в Дедушку Мороза из сказочного фильма, не в грозного деда, морозящего плохих персонажей хрустальным посохом, а в доброго старичка, утешающего бедную сиротку Настеньку. И нос такой же картошкой у него вдруг вылез, и усы как будто пробиваться начали. Ох, какими близкими мы вдруг стали, родными почти: три мужика посреди ночной, предосенней Москвы – гопник, мажор и я – непонятно кто – то ли бизнесмен, то ли писатель.

Когда кончился смех, сама того не желая, нашу близость укрепила украинская бабушка Тая. Во время всеобщего веселья она стояла в сторонке и пыталась понять, что происходит. Я вроде приличный, меня она знает, здороваюсь каждый день. Гопник – ну, с ним все понятно, мальчик из «Мерседеса» – по определению враг. Потому что мальчик и потому что из «Мерседеса». Наверняка сын коррупционера. И что этих троих могло объединить, и почему они смеются? Драться ведь хотели еще десять минут назад… Мир у Таи разрушился! И лишь когда мы успокоились, она, уцепившись за дымящиеся руины и предусмотрительно отойдя на десяток метров, прокричала:

– Алхохолики, наркоманы! Я зараз вот пиду, милыцию вызову!

Вот после этих слов мы окончательно и породнились. Да, алкоголики, да, наркоманы, быдло – короче, люди русские, обыкновенные русские люди, невзирая на различия в возрасте и социальном статусе.

– Перед бабушкой извинись, – сказал я мальчишке. – Ты же все-таки ее ударил.

Пацанчик вопросительно посмотрел на меня, а потом перевел взгляд на гопника.

– Конечно, извинись, – подтвердил футбольный фанат. – Баб бить – последнее дело, особенно тех, которые тебе в матери годятся.

Мальчик со сломанным носом вскочил и, разбрызгивая капли крови, побежал догонять Таю. Я чуть не расплакался от умиления. Мы стали семьей. Мы стали братьями, пацанчик был младшим. И как в любой нормальной семье, решили вопрос большинством голосов – объяснили младшему, в чем он был неправ. И младший понял. Я видел, как он стоял на коленях перед офигевшей от его напора консьержкой, говорил ей что-то и протягивал красную купюру – по-моему, пять тысяч рублей. Тая взяла, и младший, счастливый, побежал обратно к нам. Хорошо, что он не рассмотрел, как Тая, быстро покрутив пальцем у виска, развернулась и радостно пошла в наш подъезд. Мы с гопником это видели, но ему не сказали.

Мальчишка добежал и остановился, тяжело дыша. Что делать дальше – было непонятно: драться немыслимо, расходиться после внезапно установившегося между нами родства – тоже не хотелось.

Чтобы не дать погаснуть вспыхнувшему огоньку любви, я задал младшему вопрос:

– Ты чего взбеленился-то? Я же на «зебре» стоял, никого не трогал…

– Да понимаете, – от волнения мальчишка перешел на вы, – девушка меня послала… Мы с ней четыре года вместе, с восьмого класса. Нашла себе… От нее еду. Не выдержал, завернул в магазин, купил и прямо в машине… из горла… А тут вы… Простите меня, не в себе…

– Да ладно, – сказал я. – Понимаю, бывает… Думаешь, молодым не был, что ли?

– А чего она тебя послала? – удивился гопник. – Ты вроде богатый – вон тачка какая, чего ей еще нужно?

– Богатый – не богатый… Какая разница? – печально ответил мальчишка. – Тут не в этом дело. Тут – любовь. Первая она у меня… Тяжело…

– Да плюнь! – из самых лучших побуждений утешил его футбольный фанат. – Подумаешь, дырка с ушами. Знаешь, сколько у тебя еще их будет?

Пацанчик непроизвольно сжал кулаки, и я, чтобы не доводить дело до очередного, миллион первого греха, быстро обратился к гопнику:

– А ты чего здесь шляешься ночью, бухой? Живешь-то сам где?

– Да опять, – сразу погрустнел фанат, – опять наши на выезде проиграли… Кони и есть кони, на них бы пахать – толку больше было бы… Нам на стадионе ЦСКА руководство клуба просмотры матчей устраивает с бесплатным пивасиком. Ну, когда выигрываем – пива хватает, а когда сливаем – тут без водяры не обойдешься. Я и побежал, возвращаюсь, а народ разошелся. Ну, я и принял с горя в скверу, на скамеечке. Это же надо – четвертую игру подряд!.. А живу я в Бибирево, вот к метро шел… Заблудился… А вас увидел – и так обидно мне за все стало: и за ЦСКА, и за вас, и за всю нашу Рассеюшку, что, ей-богу, вам обоим навалял бы. Хорошо, что вы нормальными мужиками оказались.

– А у вас что случилось? – спросил меня пацанчик после небольшой паузы. Он почему-то был абсолютно уверен, что у меня тоже что-то случилось. Ну конечно, между братьями всегда существует мистическая связь. Чувствовали мы друг друга – прав он. Случилось… Только как рассказать, что случилось, я не знал. Слишком большие и неопределенные проблемы. Я и сам до конца не разобрался.

– У меня вообще все плохо… – сказал, махнув рукой, – и по всем фронтам. Долго рассказывать…

– А вы торопитесь? Не хочется сейчас одному оставаться. Грустно…

Младший замолчал. Но, как будто вспомнив что-то, быстро продолжил:

– У меня в машине еще две бутылки виски, полных. Я три купил. Давайте выпьем, а? Дерьмово же все так, выпьем, поговорим…

– Другое дело! – обрадовался гопник.

– А давайте, – сказал я.

* * *

Мы сидели в крутом «Мерседесе» пацанчика и зверски бухали. Стаканчиков в машине не нашлось, поэтому пили «Блэк Лэйбл» из горла, по очереди. Когда я пил, кровь из губы капала прямо в бутылку, а у мальчишки капала кровь из носа. Можно сказать, кровно побратались. У гопника кровь не капала, его вклад в переходящую бутылку ограничивался пьяными слезами, но нам хватило и этого.

– Понимаете, братаны, – роняя слезы в виски, всхлипывал фанат ЦСКА, – жизнь – дерьмо! Живу в двухкомнатной квартире с родителями жены и ее сестрой, и ребеночек у нас маленький. На десяти метрах живем втроем. Но это бы еще ничего – в войну хуже жили. Если бы не Машка… Пилит она меня постоянно: деньги, деньги, давай деньги – на то, на это. А мне что, разорваться?! Я и так полторы смены на заводе токарем пашу, и все равно больше полтинника не выходит. А для всякого шахер-махера вашего я не приспособлен. Да и Машку можно пережить, люблю я ее, дуру, но теща… Это вообще – Сталин в юбке, придушил бы ее, гадину! Если бы не Машка… А тут еще кони четвертую игру подряд сливают… Дерьмо, все дерьмо кругом. Поубивал бы…

– Вообще не поймешь этих баб, – поддержал фаната окосевший вконец мальчишка. – Моя вот к дизайнеру ушла… А у него ни гроша в кармане. Так – идеи только безумные. «Зато он настоящий», – говорит. Это она мне говорит. Настоящий он… Хорошо, а я что – искусственный? У меня что, сердца нет? Есть, и болит, между прочим. Люблю я ее, суку зажравшуюся. Чего я ей только не покупал… А она мне: «Не буду брать, это на ворованные деньги твоего папашки куплено!» Прозрела, тварь, четыре года не прозревала, а как дизайнера встретила – доперло. Ворует мой папашка-чиновник, видите ли. А ведь все воруют, мог бы ее дизайнер, тырил не меньше остальных.