Текст книги "Сказание о Луноходе"

Редактор угрюмо молчал.

– Значит – спокойнeе! В Тулу, значит, в Тулу, на новое место работы, а не куда-нибудь! Не надо сор из избы выносить, а то мусором так страну загадите, что живого места не останется! Чтоб ни-ни! – пригрозил Вожатый.

Фадеев, поджав губы, с ненавистью смотрел перед собой:

– Я б его, собаку!

– Пусть живет под Тулой, сапожником по специальности работает! – обрывая Редактора, проговорил Вожатый и не спеша стал расхаживать по кабинету. – Что про нас простой народ скажет, если уже министры ополоумели! – с горечью закончил Он.

После этого случая товарищ Фадеев стал еще придирчивее к руководству и советовал Вожатому упразднить само название министр.

– Слово очень неподходящее, с гнильцой! – доказывал редактор. – Других слов не подберем, что ли, не обзовем, что ль, их по-другому?

Но Вожатый возразил:

– Для политики «министр» даже очень хорошее слово, достойное и уважительное. Оно так или иначе подразумевает, что министр – человек воспитанный, образованный, авторитетный, можно сказать, благородный. Все считают, что кого попало в министры не возьмут, поэтому министр на официальных приемах выглядит совсем убедительно, и получается, что ответственность в министре за поступки вроде бы должна быть тоже особая. С министром всегда дело иметь приятней и договариваться веселей, чем с каким-нибудь неизвестным уполномоченным или, как ты предлагаешь, полпредом. А название «главдруг», товарищ Фадеев, совсем говно! – резко заметил Вожатый. – А вот Секретаря Совета Безопасности у нас больше не будет, обойдемся без него. Сам как-нибудь справлюсь! Теперь я безопасность! – заключил Вожатый.

Как ни пытались скрыть скандал с Секретарем Совета Безопасности, но шила в мешке не утаишь, обслуга уже гудит! Быстрее всех шофера кремлевские в курсе – «Малый Совнарком» – так эту братию величают. Еще не успели наверху подумать, а они уже перешептываются, а за ними и горничные, и дворники-снегочисты, и врачи с машинистками наперегонки загалдели, а дальше – и не удержать! – поскакало-поехало. Ползут, ползут слухи, слухами обрастают, и иностранные газеты уже пописывают, рассусоливают, что, мол, никакой свободы личности у нас не наблюдается, что абсолютная диктатура кругом, полная изоляция от окружающего мира. Хорошо, в стране нашей хождение иностранных газет запрещено. Ни одну иностранную газету ни в киоске, ни в библиотеке не встретите. Хотите почитать, так езжайте за границу, а там хоть учитайтесь! Мы не возражаем. Даже в Министерстве иностранных дел и Комитете защиты мира иностранную подписку ликвидировали, а подшивки за прежние годы сожгли во дворе. Иностранные журналы мод из ведомственных ателье подчистую повыкидывали. Ни про животных, ни про рыб зарубежных научных трудов не сохранилось. Если хоть одно незнакомое слово в тексте попадалось, этот экземпляр сразу на помойку несли.

– Наши рыбы по-иностранному не понимают! – улыбался товарищ Фадеев. – По-нашему они чирикают!

И к иностранным языкам подход теперь стал особый – это ж не физика, в самом деле!

– Если хотите с нами разговаривать, учите, господа-товарищи, наш родной язык. Он ничем не хуже вашего. То-то!

С иностранными газетами проще, чем со слухами, бороться оказалось. Эти же слухи доносили, что под Тулу ни один чемодан опального Секретаря Совбеза не доехал, а Органы руками развели.

– У нас в описи только люди обозначены, рост их, значит, возраст, особые там приметы, а никаких чемоданов и котомок никогда и не значилось! Какой нам от них прок, что мы – почта?! – вспылили органавты.

Спасибо, Тульский Наставник распорядился самое необходимое из детского дома выделить и опальному отвезти, а от себя лично отрез шерсти положил и банку сметаны отправил, злых языков не побоялся.

– Отец за сына не отвечает! – сказал, передавая сукно и сметану, Тульский Наставник, но Вожатый ему это на Кремлевском приеме припомнил, пожурил. Тот на коленях три часа у кресла Вожатого голым простоял, только тогда простили. Но все мы Тульского за тот поступок еще больше зауважали. Один Фадеев шипел:

– Развели панибратство! Скоро от Партии ничего не останется! Я бы этого Тульского под лед!

Все в руководстве боялись и ненавидели желчного, мстительного Фадеева, с железными, накачанными, как у культуриста, мускулами, хитро прищуренными глазками и очень больными почками, отчего его желтое вытянутое лицо выглядело болезненным и еще более неприятным. Когда Редактор произносил тосты, прославляя Вожатого, когда подобострастно тряс начинающей лысеть головой с всклокоченными остатками черных волос, в выражении его бегающих свинячьих глазок сквозила неприкрытая ненависть ко всему, и, может быть, – страшно подумать – даже к Нему! Для чего Он подпустил Фадеева так близко? Отчего доверился?!

– Это вы тут, лирики мечтательные, а Фадеев сказал и – сделал, и неважно, чтo я ему приказал. Неважно, понравилось ему мое задание или нет. Я поручаю – он исполняет, это главное. Фадеев не будет, как вы, рассусоливать, сопли жевать! Что обо мне скажут? Что подумают?! Он приказ получил и уже выполняет, порядок поддерживает и меня от пустых дел освобождает. Кто о стране думать должен и меры принимать? Я. Обо всех людях без исключения заботится – кто? Я! Какая на мне за все за это ответственность лежит, знаете?! Что не так – на меня спишут, а вы, как были ни при чем, так ни при чем и останетесь! О вас даже никто не вспомнит! Хари разъели и смотрят! Добренькие. Один я плохой! – все больше раздражался Вожатый.

– Ненавижу этого Фадеева! – скрипел зубами Сергей Тимофеевич. – Все больше у него власти, все больше безнаказанности!

С тяжелыми думами Министр поднялся из-за стола и, тяжело ступая, пошел на второй этаж, в спальню. Задержавшись на лестничном марше, Министр взглянул в окно и увидел, как охрана закрывает ворота, выкрашенные в цвета государственного флага, за которыми только-только скрылись огни серебристого «Хорьха» дочери.

– Уехала к себе, вертихвостка! – Сергей Тимофеевич устало отвернулся.

На другой стороне реки, освещая территорию Юсуповского дворца, вспыхнули сотни уличных фонарей. Министр еще раз вздохнул и, преодолев последний марш, через холл прошел в просторную спальню. В уютной спальне ему всегда становилось легче. Сергей Тимофеевич выпил брусничного морса, заботливо оставленного женой в хрустальном стакане на тумбочке, и начал переодеваться ко сну.

13

В Юсуповском дворце по-прежнему жили военные. Сразу после Победы в этот дворец, с многочисленными вспомогательными зданиями, церковью, колоннадой, оранжереями и театром, заехал Командующий Армией и поселился в тех же апартаментах, что и прежние хозяева.

– Не будем ничего трогать! – устало проговорил он и закрыл за собой дверь.

На главном фасаде дворца появилась бронзовая табличка, где четкими буквами значилось: «Ставка Командующего». Положено. Любое строение в государстве имело информационную табличку, которая сообщала, что в этом здании находится, чтобы никто по незнанию ничего не перепутал. На всех зданиях такие таблички имелись, и на жилых домах обязательно, на них так и писали – «жилой», ставили порядковый номер и буквы, обозначавшие регион и принадлежность.

Во дворце все было под руками – и удобство, и величие, и простор. У Командующего получалось здесь и жить, и работать. Однажды Командующий велел переоборудовать чайный домик, оранжерею и флигель в помещения для приезжающих на доклад военкомов и адмиралов. Причем переоборудовали эти помещения на совесть. Замечательно получилось! Вот, как говорится, круг замкнулся – и Командующему хорошо – в Генштаб не ехать, бензин народный не палить, и военкомам удобно – можно дух после доклада перевести, досыта покушать и как следует выспаться.

Когда Командующий выехал из Юсуповского на новое место жительства, военные так и не собрались покинуть дворец. К хорошему быстро привыкаешь, вот и они, не торопясь, заложив руки в карманы, прогуливались по парку, вдыхая пьянящую свежесть подмосковного воздуха, любовались неспешной Москвой-рекой. Зимой раскрасневшиеся приходили с лыж; летом по цветущим аллеям их уносил велосипед. Велопрогулки начались с двух стареньких, еще княжеских «Соlnaсо». Потом харьковчане сделали с десяток их точных копий, и военкомы с адмиралами ездили по парку гурьбой, неторопливо переваливаясь из стороны в сторону, нажимая на податливые педали. Еще при Командующем сытные завтрак, обед и ужин организовали строго по расписанию, а фрукты и выпечку в положенные часы адъютанты получали на пищеблоке и подобострастно разносили по апартаментам. Березовый сок был по сезону, а свежевыжатый свекольный, натертую со сметанкой морковку, замоченный чернослив с курагой, «Ессентуки», «Моршинскую» и шиповник без труда можно было разыскать в холодильнике. Атласные шелковые простыни и тучные махровые полотенца меняли два раза на день и обязательно выкладывали в спальне аккуратной стопочкой. После плескания в горячей, пахнувшей целебными травами ванной у отдыхающего наступало полное умиротворение. Так и получился отличный военный санаторий на дворцовой основе! Врачей для контроля над здоровьем пациентов пригласили знающих, преимущественно гражданских, а медсестричек и горничных старались выбирать посимпатичней и помоложе, чтобы утомленный глаз командования радовали, потом, как принято, весь персонал, без исключения, аттестовали. Не положено в военном учреждении штатским разгуливать. А вокруг – тишина, чистота, порядок, все улыбаются – что еще служивому человеку для полноценного отдыха и лечения недостает? Само все завертелось, пошло-поехало. Одни генералы уезжали, другие приезжали, процедурные кабинеты теснили никчемные залы с диванами, аляповатые гостиные, бессмысленную музыкальную и бывшую библиотеку. После перепланировки на их месте получились отличные медкабинеты, и все бы ничего, да только княжеские вещи стали исчезать безвозвратно. Как выяснилось, их отдыхающие на память разбирали, на сувениры, как говорится. Кто в Ульяновск память о лечении повез, кто в Алма-Ату вазу с изображением лошади прихватил, кто в Праге над софою юсуповскую безделицу повесил. Нехорошо получалось. Спасибо, главный военврач спохватился, все добро, что еще оставалось, в кучу сгреб, подробнейшую опись составил, на каждую вещицу металлическую бирочку с номерком гвоздиками пришпандорил и – порядок! С такой бирочкой далеко не убежишь! Электронные детекторы враз поймают, и тогда – поминай, товарищ, как звали! За расхищение народного достояния не посмотрят на рубиновые звезды, трибунал к чинам не приглядывается, рубит под корень трибунал наш, как топор! Однажды ветеринара из штата Вожатого с хрустальным лебедем застукали, из Кремля выносил. Он начал было объяснять, что хотел того лебедя в рабочий кабинет в виде эмблемы приспособить, что лебедь имеет прямое отношение к зверям, но когда зубы ветеринару выбили, сразу сознался – что скрал! В Подземку его, бедолагу, отправили, а из Подземки, как известно, ни живой, ни мертвый не возвращается.

Потом главный военврач из толковых мужиков и бывшей учительницы организовал в санатории музейное отделение, чтобы за хламом этим бесценным приглядывали, за картинами в золоченых рамах, статуями увесистыми, коврами, тонким шелком тканными, люстрами, хрусталем сверкающими, и за мебелью пузатой, несуразной, на вывернутых ногах. На одну такую «мебель» пограничный полковник долго пялился – и с той стороны посмотрит и с этой подойдет, смех разбирает, какая уродина! То ли стул, то ли полка, то ли хер знает что! Подставка под цветок оказалась, с Франции, с хаты Людовика XIV! Долго над ней с ребятами хохотали.

– Глупыши! – ласково зевал главный военврач. – Ничегошеньки вы не рубите! Здесь место историческое, особое, не последние люди жили, хоть и князья недобитые. В искусствах очень понимали. Что ценного – себе! И – та, и – эта! Сюды! Сюды! Разбирались, хитрые морды! Вот вам, ребята-музейщики, их добро для народа и сберегать! – подытожил главный военврач.

Музейщиками он стал величать сотрудников вновь созданного при санатории музейного отделения. Музейщики взялись за развешивание по этажам живописных полотен. В столовую, понятно, с едой несколько гигантских шедевров приволокли. Зайцы, там, застреленные, фазаны, дробью сраженные, рядом с медными кастрюлями и кухонными ножами бездыханно лежат – это первая картина; на другой – раки ярко-красные, сваренные, вперемежку с разнообразной выловленной рыбой и желтыми лимонами на обеденном столе художественным воображеньем разбросаны, здоровенная ракушка посередине красуется, а вдалеке – море синее перекатывается, романтика! Третья картина, во всю стену, – сплошь фрукты. Арбузы, дыни, виноград, до лучезарности спелый, из блюда сочными гроздями вываливается, персики аппетитные – прямо изобилие вкусноты! Как глянешь – литр желудочного сока выделяется! А для пациента желудочный сок означает правильное пищеварение и глубокий послеобеденный сон, то есть полную релаксацию, которая военному человеку на отдыхе, как воздух пернатым, необходима. Остальные картины развешивали куда придется, главное, чтобы крепко на стене держались, чтобы гвоздь под тяжестью с куском штукатурки не выскочил, обои расписные не попортил. Вот только с голыми бабами главврач, от греха подальше, живописные произведения в подвале на ключ запер:

– Чего мужиков дразнить?!

Правда, одну картину, уж больно хорошенькую, сразу сердцем приметил. Там молoдушка-красавица перед озерцом на траве-мураве голышом разлеглась и на солнышке ласковом греется, неизвестно только, до или после купания, автор никакого намека на это не оставил, а она, ладушка, неглиже лежит, светлым личиком улыбается, титьки вверх! Чудо небесное! Главный военврач только взглянул на нее – обомлел, без лишних слов картину к себе в кабинет отнес и в платяном шкафу схоронил. Безо всякой металлической бирочки это произведение в конце концов оказалось, и из списка-описи картинку ту чья-то ответственная рука самолично вычеркнула, все равно никакой пользы от такой живописи пациенту не получится. Вот так!

Еще музейщики следили за сохранностью многочисленных беломраморных скульптур, расставленных в ухоженном парке поместья. В зиму на каждую уличную фигуру надевали добротный футляр, сколоченный из сосновых досок, чтобы карарский мрамор ото льда, снега и надругательства студеного ветра защитить, а к весне этот деревянный ящик аккуратно снимали и бережно бархатистой тряпочкой статуи протирали, чтобы отдыхающие возвышенным искусством вволю любоваться могли.

– Нате вам красоту, обследуйте!

Непростое дело – ухаживать за сокровищами! Разумеется, на музейщиков легло и украшение Новогодней елки, и, само собой, – самодеятельность, ведь пациентов требовалось не только скрупулезно лечить и калорийно потчевать, но и как следует развлекать, потому как от настроения комсостава боеспособность Армии в целом зависела. Отсюда, из военного санатория, берет начало знаменитый на всю страну Театр мимов.

Луга и поля перед Юсуповским, тянувшиеся в пойме Москвы-реки, приспособили под сельское хозяйство. По ведомости они и числились как «подсобные», в помощь, так сказать, санаторию. Располосовав плугом землю, солдатушки стали выращивать картошечку, сажать морковку, капустку, лучок. Полк солдат работал в санатории на домедицинских работах, но, чтобы со стороны не просматривалось связи с вооруженными силами, всех солдатиков предусмотрительно переодели в белые халаты, аккуратные медицинские шапочки и стали уважительно называть медбратьями. Эти братья подметали пешеходные дорожки, убирали территорию, протапливали баню, пели на воскресных службах в церкви и возделывали подсобные поля.

– Какая ни есть, а польза! Ведь без фосфатов и другой дряни садим! – доедая картофельное пюре, объяснял проверяющим главный военврач. – Когда чистый продукт ешь, рот сам улыбается! – хитро подмигивал он.

14

Огромное пространство за городом Загорском целые четыре месяца обносили высоченным забором под колючей проволокой. На однотипные бетонные секции крепили громоздкие ослепительные фонари, чтобы и ночью все выглядело как на ладони, каждая былинка проглядывала. По распоряжению Министра за этим забором будет развернуто главное производство. Отсюда Луноход домчит до Луны! Ну, это образно, на секретном объекте машину как следует обкатают, проверят, а потом, на совесть смазав агрегаты и законопатив щели, оттранспортируют на космодром, загрузят в ракету и – ту-ту! Как говорится – в небо, к звездам! Вывеску на повороте с Ярославского шоссе поставили с неброским названием «Молокозавод». Не очень-то это огороженное и подсвеченное со всех сторон, тянувшееся сколько хватит глаз пространство соответствовало гражданскому названию «Молокозавод», но так требовала конспирация, этика секретности, так сказать. Внутри огороженной по периметру территории оказались и лес, и поле, и озеро. В самой непролазной чаще под корень вырубали деревья и кустарники, заливали надежные фундаменты и возводили гигантское сооружение, в стенах которого должно произойти таинство технического рождения. На площади в восемнадцать квадратных километров разместился секретный комплекс, где в рост семиэтажного дома строился павильон-полигон. В нем будут полностью воссозданы суровые лунные условия. Руководство комплексом поручили прославленному космонавту Игоревскому. Он двенадцать раз на бреющем пролетал над Луной и мог до мельчайших подробностей разглядеть ее сложный, не тронутый цивилизацией рельеф. Космонавт сделал один миллион пятьсот тысяч двести тридцать два лунных снимка, сам просмотрел их и разложил по ящикам. По соседству с «Молокозаводом» разместили «Хлебозавод». На «Хлебозаводе» будут варить смесь, которая при остывании имитировала бы лунную поверхность. Для правдоподобия в некоторых местах ее придется присыпать углем или речным песком. При изготовлении смеси химики учитывали каждую мелочь, каждый незнакомый элемент. Сразу за «Хлебозаводом» сколачивали вытянутые друг за другом «Коровники». В герметичных «Коровниках» планировали производить сжиженный азот. Холодно ночами на Луне, ух, холодно!

Температура опускалась ниже минус двухсот семидесяти градусов по Цельсию. Вечная мерзлота по сравнению с космическим морозом – юмор. Жидкий азот использовался как раз для поддержания на испытательном полигоне лютой зимы. Итак, сначала павильон должны были охладить до минус двухсот семидесяти трех, брызгая на стены и крышу леденющий азот, причем охладить требовалось равномерно во всем объеме – и сверху, и снизу, и изнутри. Над тем, как это осуществить, ученые долго головы ломали, но наутро придумали. Заморозят, значит, все кругом, а потом начинают потихоньку отогревать, будто солнце восходит, но через определенное время опять приступают к охлаждению. Все точь-в-точь, как на Луне, где холодная лунная ночь сменяет жаркий лунный день. В этом гигантском ангаре, по лунной мерзлоте и лунному теплу, и будет передвигаться рабочая модель Лунохода, Луноход-близнец, так сказать.

Автохозяйств при спецпредприятии утвердили четыре. Первое непосредственно для обеспечения строительства: грузовики, краны, миксеры, экскаваторы – числа им нет! Шныряют по дорогам, везут кирпичи, гвозди, доски, асфальт, железо. Би-би! Би-би! Принимайте! Второе – автобусное хозяйство, для развоза многих тысяч квалифицированных строителей. Куда без рабочих рук денешься, кто заменит? Рабочие руки и тут и там необходимы. Третье автохозяйство осуществляло опасные перевозки. Сотни новеньких цистерн для сжиженного азота, выкрашенных в броский оранжевый, весь двор заставили. Таким цистернам повсюду зеленый свет включали – холод надо бесперебойно подавать на объект, и чтобы без опоздания! Заморозил – отогрел, заморозил – отогрел, заморозил – отогрел! Так здесь работать положено, не иначе. Последнее, четвертое автохозяйство, обеспечивало остальное. Всеми автохозяйствами управляла единая диспетчерская, расположенная на верхотуре многоярусного подземного гаража. Транспортную службу решили не засекречивать, так и стали называть – автобаза.

– Чего засекречивать-то, все равно дурак догадается, что тут автохозяйство, кругом одни машины! – сказало начальство.

Загорск бурно развивался, жилые кварталы лепили друг к другу, как лепят дети куличи в песочнице, всем прикомандированным без проволочек предоставляли жилье.

– Только стройте, только не срывайте сроки! – умоляли прорабы.

– У нас не Куба какая-нибудь, где под каждым листом тебе готов и стол и дом! – шутил Вожатый. – И не картонные коробки вместо спальни, как в Индонезии! У нас каждому – по квартире благоустроенной! Каждому, даже непутевому, квартира полагается, потому что и непутевый является равноправным членом общества. Закон!

Из отдаленных районов на стройку свозили молодых женщин и мужчин. Приехавшие быстро образовывали семьи, рожали детей и, что называется, – в добрый путь, товарищи! Мужчины и женщины, не состоящие в браке, носили на запястьях разноцветные игривые ниточки, а замужние и женатые – строгие проволочные браслеты. Для контроля и поддержания порядка в городе Загорске была создана спецкомендатура, а для контроля за спецкомендатурой – особый отряд органавтов. Если на проезжающей мимо машине увидите номер с буквами ООО, знайте – это они, органавты. Органы были представлены в любом учреждении: и в аптеке, и на заводе, и на катке, и на космодроме, и в ветлечебнице, на фабрике, в школе, в булочной и просто на улице – везде и всюду! Некоторые предлагали ввести представителя органов в семьи, где насчитывалось больше пяти детей. Но Вожатый не позволил.

– Семью не тронь! Семья – ячейка общества! Читайте классиков! – возмущался Он.

Одним словом, весь этот огромный организм под Загорском должен был поставить к назначенному сроку спецпродукцию, а именно – Луноход. Утвержденный руководителем спецпредприятия космонавт Игоревский постоянно перебирал секретные фотографии и требовал воспроизводить лунную поверхность как можно точнее.

– Машина-то по Луне должна ехать, не по полю! – нервничал космонавт.

Чувствовалось, что Игоревский слишком сильно переживает за дело, даже сверхсильно. Поэтому он часто срывался и уходил в штопор. Работы в Загорске не прекращались ни днем, ни ночью, ни в выходные. Срок был поставлен четкий, и к установленному дню Луноход должен был под торжественный Гимн проехаться в стенах так называемого Молокозавода по созданной учеными «Новой Луне», а потом его на ракету и – в космос, на ту самую далекую Луну! Принимайте!