Текст книги "Облунение"

Облунение
Александр Ступников

© Александр Ступников, 2016

Художник Валентин Губарев

ISBN 978-5-4483-2162-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Мы выросли из городских дворов…»

 
Мы выросли из городских дворов.
И даже не успели удивиться,
Как быстро изменились наши лица.
И Родина. И Вера. И Любовь.
И то, что не случилось. Но творится.
 
 
Бессмысленно соженные мосты.
Ослепшие в прозрениях невежды.
И клочьями разбросанной одежды,
Возложенные к женщинам цветы,
Валяются на дальнем побережье.
 
 
И многие, как Спасы на крови,
Возвысились в построенных притонах,
Чтоб с бубнами толкаться под амвоном
Без Родины. Без Веры. Без Любви.
Зато с татуированной иконой.
 
 
И, ставшая бутылочной, вода
Повсюду освящает позолоту.
А наши дети, выйдя за ворота,
У отпрысков стареющих кидал
Уже стоят в надежде на работу.
 
 
Смешно и грустно видеть, как опять
Царями восхищаются плебеи.
И снова перед именем робеют
И тычутся, куда поцеловать
Хозяина карман и портупею.
 
 
Но мне плевать на выгодный расчет.
И злобную обиженность баранов.
Во мне всё так же, как это ни странно,
И Родина. И Вера. И еще
Любви благословенная осанна.
 
 
А время первобытное течет
С идиотизмом сломанного крана.
 

«Учителя учили нас тому…»

 
Учителя учили нас тому
Чему самих их, неучей, учили
Другие неучи.
Вот мы и получили
На каждого не столько по уму,
А сколько от ума недолечили.
 

«Один вагон. Один маршрут. Одна конечная…»

 
Один вагон. Один маршрут. Одна конечная.
А настоящим не живут.
Как-будто вечные.
 

«Закат похожий на рассвет…»

 
Закат похожий на рассвет.
Очарование Магриба.
За то, что не было и нет,
Чужая женщина, спасибо.
 
 
За обращенный силуэт
И безвопросие вопросов.
За горечь сладкой папиросы,
Которой не было и нет.
 
 
За одиночество пути
И многотичие за дверью.
За то, что я тебе не верю,
Чужая женщина, прости.
 
 
То запотевшее стекло
Произошло, но не случилось.
И ничего не получилось
И получится не могло.
 
 
Ночь, обращеннная вослед,
Проснется днем – какой бы ни был.
За то, что не было и нет,
Чужая женщина, спасибо,
 
 
Очарование Магриба.
Закат похожий на рассвет.
 

«Переболит… Переболеет…»

 
Переболит… Переболеет..
Счастливым некого винить:
Кому даровано любить,
Того Господь не пожалеет.
 
 
А пожалея, не простит.
И приревнует, чтоб размазать.
И хрупкость созданной им вазы
В слепых осколках заблестит.
 
 
Где обитала пустота,
Так и останутся пустоты.
Любовь же плещется, как ноты
По беломорию листа.
 
 
И возгараемой до тла,
Ей, разноликой, все подвластно:
Она и в женщине прекрасна.
И в одиночестве светла.
 
 
На каждый день есть свой порог.
Свое рождение и рея.
И вновь рассветами алеют
Бинты ниспосланных дорог.
 
 
Любви неведома корысть
Где плыть. Где быть. Где оставаться.
Она везде увидит высь,
И не ослепнет удивляться.
 
 
Счастливым некого винить.
Их берега не обмелеют.
Кому даровано любить,
Того Господь не пожалеет.
А, значит, так тому и быть…
 

«Глубины прячет море подо льдом…»

 
Глубины прячет море подо льдом.
Зато на лужах мусора навалом.
Всю спину исплевали.
Поделом.
Не прижимай к груди кого попало.
 
 
У тех, кто очернять других привык,
Чем мельче ум, тем пакостней язык.
 

«Куда-то. Перед кем-то…»

 
Куда-то. Перед кем-то.
С кем-то. Как-то.
Всё, что угодно – кроме тишины.
Как много, убоявшихся себя.
 
 
***
Вздохнула проседью дождя
На солнце мокнущая осень.
Всё гуще серость за окном.
 

«О чем-то каркают вороны…»

 
О чем-то каркают вороны.
И поезд из железных стен
Скрипит колесами колен.
И окон свальные иконы
Плывут, глазея монотонно,
На нас за стеклами арен.
 
 
А я на паперти перрона
Стою, как одинокий член
В толпе отвязанных сирен
И вспоминаю, поименно,
Кому сдавался ночью в плен.
Кто подавал с утра патроны.
А после кофе и лимоны.
И полагал, что насовсем.
 
 
А насовсем есть только тлен.
Часы, карманники, вороны.
И уже фыркают вагоны
Вдыхая тягу перемен.
 

«Когда впотьмах ни охнуть, ни вздохнуть…»

 
Когда впотьмах ни охнуть, ни вздохнуть
И не нащупать верную дорогу,
Подвешенный,
Воистину от Бога,
Фонарь под глазом осветит твой путь.
 
 
Нет опыта и ярче, и мудрей,
Чем отсвет персональных фонарей.
 

«Из темной бренности веков…»

 
Из темной бренности веков
Иной дороги не дается:
Работа любит дураков.
А тот, кто любит – тот ведется
 
 
На увлеченность, на кураж,
На бескорыстие и смелость.
На гениальную умелость
И проб возвышенную блажь.
 
 
У умных нет других забот,
Как только пользовать работу.
Их дни – расписанные ноты
Где всё скрипично наперед.
 
 
И ежедневно, «от и до»,
В почасовой своей расплате
Они мечтают о зарплате
Или о выигрыше в лото.
 
 
Так повелось, но далеко
Не все на этом свете плохо:
Работа любит дураков
А я люблю её, дуреху.
 

«Никто не может знать наверняка…»

 
Никто не может знать наверняка,
Что прячут намалеванные лица.
Как Библию. В руках клеветника.
Или Коран. В кармане у убийцы.
Но кто-то же придумал облака?
 
 
Никто не может знать наверняка
Заоблачную роспись отражений
На силуэтах принятых решений,
Всплывающих из нас, издалека.
Но кто-то же придумал искушения?
 
 
Нам и не надо знать…
Наверняка
Есть только ты. И я.
И облака.
 

«Кто он такой, чтоб говорить мне о моём…»

 
Кто он такой, чтоб говорить мне о моём.
О долге и обязанностях.
Звезды
Наляпаны на плечи
Тускло днем.
Я их не вижу. У меня другие.
И небо, как живая ностальгия,
По времени, в котором не живем.
 
 
Кто вы такой, чтоб говорить мне обо мне.
Что делал, как молился.
Удивляюсь,
Чего вам надо?
Мне ли это знать.
Расплесканным рассветом умываюсь
И ночью снова им же укрываюсь.
Мне некого за это упрекать.
 
 
Проснусь с благодарением к судьбе:
Кто я такой, чтоб говорить не о себе.
 

«Владей, хоть половиной суши…»

 
Владей, хоть половиной суши.
Храни хоть в банке.
Хоть в носке.
Те, кто копаются в песке,
Все украдут.
А нет – разрушат.
Уже наточены ножи,
Как языки у скользкой лжи.
Не страшно.
Новый день разбудит.
С нас не убудет:
Будем – будет!
 

«Приму глаза твои…»

 
Приму глаза твои.
Коснусь губами век.
Единовремье…
Как отрешенное мгновенье
Горящих рек.
Проснусь
Один.
Согнувшись, словно на коленях.
И раб себе. И господин.
То засуха. То наводнение.
Ужели в этом откровение
Любви,
С которой даже гримм
Необратимых лет и зим
Не смоет соприкосновения.
Единовремье…
Век
Губами
Коснусь.
Глаза твои
Приму.
Как много слада между нами.
Как мало надо
Одному.
 

«Я сижу и попиваю вино…»

 
Я сижу и попиваю вино.
Мне, признаться, под вино, всё равно:
Кто и с кем, и почему, и зачем.
Я сижу и пью вино. Я – ничей.
 
 
Я сижу и пью вино. Мне плевать
«Б» на роже у кого или «Ять».
«Эй» топорщит под спиной или «аз».
Я сижу и пью вино. Не про вас.
 
 
Я сижу и попиваю вино.
Мне, признаться, расхотелось давно
В шоколаде бултыхать, как в г-не.
Я сижу и пью своё «Каберне».
 
 
Я сижу и попиваю вино.
А вокруг меня смешное кино:
Закусь, трах, одна и та же байда.
Я сижу и пью вино. Не туда.
 
 
По-собачьи завывает сосед.
У соседа ни вина, ни конфет.
Но зато есть у соседа жена —
Тот же трах, и закусон, и война.
 
 
А соседка говорит о деньгах.
У соседки сто колец на руках.
И ей надо-то всего лишь одно.
А я пью и подливаю вино.
 
 
Мне твердят, что мир рехнулся.
И что?
Он всегда таким и был.
«Конь в пальто.»
И кому-то по размерам оно.
А я ржу. И попиваю вино…
 

«Зачем книги сжигать, площадям на потеху…»

 
Зачем книги сжигать, площадям на потеху,
Освещая невежество черным огнем,
Если можно не ночью, а солнечным днем
Их, без шума, изъять из библиотеки.
 

«Никто не хочет чахнуть и стареть…»

 
Никто не хочет чахнуть и стареть.
Но в этом нет ни страха, ни печали.
Какое это счастье – умереть:
Отца и мать я снова повстречаю,
Чтоб с ними эти двери запереть
И новые открыть. Уже вначале.
 
 
Всего лишь жизнь.
И вновь, всего лишь смерть.
 

***

 
Без посторонних можно обойтись.
Но слов не обойти —
От посторонних…
 

«Не поставишь офицера на пуанты…»

 
Не поставишь офицера на пуанты.
А медали не заменишь на монеты.
За отчизну поднимались лейтенанты.
Маркитанты опускались за фуршеты.
 
 
И никто из них своей не знает меры.
Лишь во времени иначе бронзовея,
Лейтенанты быть хотели среди первых.
Забывая, что последние – живее.
 
 
И для каждого заложены палаты.
Золоченые. Больничные. Иные.
Вспоминали о любимых лейтенанты.
Маркитанты уминали отбивные.
 
 
В этом мире многогранные таланты.
И законы на столетия отлиты:
Честь и слава доставались лейтенантам.
Память павшему. А падшему – корыто.
 
 
Но в природе сбой случается когда-то.
И пустые раздуваются кареты.
Маркитанты победили лейтенантов.
Чести нет. И славы нет.
Одни фуршеты.
 

«Я прежде никогда не жил «так просто…»

 
Я прежде никогда не жил «так просто».
А оказалось, это очень просто:
Живи – и всё.
И вся. И все. И всех.
Я думал, это бег.
А это остров.
Среди помостов,
Как среди погостов,
Где хочется заплакать,
Слыша смех.
И рассмеяться запросто.
И остро.
 
 
Но шепчет мне о праздности утех
Встревоженный тринадцатый апостол,
Откуда-то возникший.
Как на грех.
 

«О, стреноженные кони…»

 
О, стреноженные кони.
Если только вы – не пони.
Мы в законах, как в загонах.
То уздечка. То седло.
Дышло, чтоб не увело.
И хомут на перегонах.
И расшитые попоны,
Если с крупом повезло.
 
 
А вокруг толпа в погонах,
Что возносят на плечах:
И в большом, и в мелочах.
И в постели, и в вагонах.
В темноте и при свечах.
И цветочки моветона
Как венки на кирпичах.
 
 
О, стреноженные кони.
Как же вам не повезло.
Эх, залечь бы на балконе
С пулеметом наголО.
 

***

 
Мой муж решился сделать харакири.
Теперь свободны оба: он и я.
Как просто сделать женщину счастливой…
 

«Без парусов. Под парусами…»

 
Без парусов. Под парусами.
Спина слепа. Как поводырь
С потусторонними глазами.
Какая разница… Пустырь,
Москва, Нью-Йорк или Сибирь,
Когда и морем, и лесами
И на воде, и под водой
Одно и то же, Боже мой,
Слегка меняется местами.
Как наслаждение – бедой.
А убеждения – годами.
 
 
Но как прекрасны миражи!
Кто не был предан, тот не жил.
 

«Кто продажен и бездарен…»

 
Кто продажен и бездарен,
Без работы не сидит.
От чиновников рябит,
Как рябит на рожу Сталин.
 
 
Все равно, в какой стране,
Они варят нас в г..не.
Государство – враг народа.
В этом суть его природы.
 

«Мужчина тянет груз свой целый век…»

 
Мужчина тянет груз свой целый век:
На шее, на хребте, на пояснице.
Но каждому когда-нибудь да снится
Готовность перетрахать вся и всех.
Иначе и не стоило родиться.
 

***

 
Споткнулся и упал. Разбил колено.
И ничего. Ни слова, ни обид.
Так что же я так злюсь на пустоту
Ничтожества,
Тупого, как мурена,
Со злобой несмываемой во рту.
Которая хватает и шипит,
Но этим и живет одновременно.
 
 
Когда змея попалась на пути,
Не можешь пристрелить – тогда уйди.
 

«То просветление покоя…»

 
То просветление покоя.
То наступающая тьма.
Прекрасны лето и зима.
И дождь, нависший над рекою,
Как чудо явственного сна.
С его реальностью благою,
В смертельных заводях ума.
 
 
Жизнь, безусловно, хороша:
В ней есть и всё.
И ни шиша.
 

***

 
Заметались по поземке
Стаи ищущих людей.
Снег крошится на асфальт.
 

«От перемен житейских или мест…»

 
От перемен житейских или мест
Не человек меняется, а двери.
Еврей не может на себе поставить крест.
А, если сможет – кто ж ему поверит?
 

***

 
Мы сидели на опушке:
Я – с собой. И некто Пушкин.
– Почитай чего-нибудь, —
Молвил он бывало.
– Нет дружок, не обессудь,
Просто так «чего-нибудь» —
Это очень мало.
 
 
Ай, да Пушкин. Сукин сын.
Бакенбарды и трусы.
По такому случаю
Я читал. А он писал.
Торопил и наливал.
Звал меня «Петруччио.»
Так сидели мы гурьбой:
Он один.
И я – с собой.
 

«Я хотел состоятся. И стал…»

 
Я хотел состоятся. И стал.
А зачем?
Я хотел выделятся. И встал.
А зачем?
Я хотел удивляться. И вновь удивляюсь,
Почему собираюсь и снова пытаюсь
Чем-то стать. Кем-то быть.
Но в итоге – ничем.
Чтоб песком на ветру полететь,
Не стараясь.
Он ведь тоже не знает – куда и зачем?
Как слова, что нежданно упали,
Слетаясь.
 

***

 
Приятна пожеланий благодать.
Но все-таки придется признавать,
Заложенную властью и природой,
Галиматью очередного года.
 

«Смотрю открытыми глазами…»

 
Смотрю открытыми глазами,
Вдыхая утренний надой,
На благодать под небесами
И ноги в тазике с водой.
 
 
А где-то женщины басами
О распрекрасном шелестят.
И сами, вроде как с усами,
Поскольку бриться не хотят.
 
 
Повсюду божия роса
И даже ангелы в трусах.
А я вдыхаю благодать
– Еб-на мать…  Еб-на мать…
 

***

 
Самурай мозги не пудрит,
Как другие фраера.
Меч за пояс, в хвостик кудри
И по гейшам – до утра.
А наутро неспроста
Пудрит разные места.
 

«Подумаешь, какая-то печаль…»

 
Подумаешь, какая-то печаль.
Как будто троеточие вначале.
Подумаешь. И не было печали.
А только дождь, стекающий с плеча.
 
 
Подумаешь… Какая-то беда.
Но если переспать её с рассветом,
Взглянув в окно, под кофе с сигаретой,
Окажется, что это – ерунда.
 
 
Подумаешь… Какой-то там бином.
Разорванные страсти и порывы.
Подумаешь.
Пока родные живы,
Не стоит даже думать об ином.
 

«Природы бесконечная игра…»

 
Природы бесконечная игра:
Бревно мечтает превратиться в кошку.
Ее хозяйка – в яркую обложку.
Его хозяин – в жизнь позавчера.
А кошка – в утешение двора.
Чтобы бревном проспаться понемножку
И загудеть до самого утра.
 
 
Так и живут, друг с другом.
Понарошку.
 

«Пот надоело вытирать со лба…»

 
Пот надоело вытирать со лба.
И злоба за спиною надоела.
Мне дела нет до тех, кому есть дело
Что, забирая, дарит нам судьба.
 
 
У них на все раскатана губа.
Но алчнее – терзающие тело.
Их черные усилия на белом.
И гербовых бумажек ворожба.
 
 
Раб власти низменней безвластного раба…
 

«Она считала благородным…»

 
Она считала благородным,
Когда муж правильный и модный.
Не пьет, не курит, гладко брит
И по – японски говорит.
– А почему не по английски?, —
Спросил я, наливая виски.
– И почему без бороды? —
Добавил содовой воды.
Она ответила, белея,
– Я об их женах сожалею.
Мой муж не будет с бородой
Ходить. Как я, с моей п…
 
 
С тех пор я сожалею тоже,
Глядя на глаженные рожи.
Хотя не знаешь никогда
Кого скрывает борода.
 

«Кому-то перепачканность судьбой…»

 
Кому-то перепачканность судьбой.
Кому-то лотереечная слава.
У каждого есть право быть собой.
Но право: это влево. Или вправо.
 
 
Есть выбора двоякая стезя,
Где жизнь – то эпизод. А то эпоха.
Да будет непротоптанной дорога.
И грязной. Но от хлебного дождя.
 
 
Господь, свои пути нисповеди.
Воздай на всех и праведность, и благо.
И в скользкой опрометчивости шага
Пусть будет то, что будет впереди.
 
 
Кому-то  перепачканность судьбой.
Кому-то лотереечная слава.
У каждого есть право быть собой.
Но право: это влево. Или вправо.
 

«Смешно наверное, но мне так интересно…»

 
Смешно наверное, но мне так интересно
Узнать, что Там. Живое или нет.
И почему. И что это такое,
Из ничего. А, если не просвет,
То что тогда. Свободно или тесно
За тишиной уснувшего покоя
В расщелинах забытых тысяч лет.
Или одна дождинка над рекою.
 
 
И кто вокруг? И подо мной. И выше?
А кошку кот приходует на крыше.
 

«Будь ты слугой или царем…»

 
Будь ты слугой или царем.
Летай иль ползай под ногами.
Плыви один, но с синяками.
Или, бесцветно, косяком.
 
 
Живи, чтоб ненависти ком
Копился деньгами в кармане.
И пузырился зеркалами,
Не сожалея ни о ком.
 
 
Или люби. А что почем,
Оставь слепым, с поводырями.
 
 
Как много выбора кругом.
И ничего – что за кругами.
 
 
Жизнь не закончится добром.
И возвратится не за нами.
Живу. Живут.
Живи… Живем…
 

«Всё приходит – всё проходит…»

 
«Всё приходит – всё проходит».
Только зачем вы мне говорите об этом,
Если я видел,
Как плачут люди…
 

***

 
Когда бы был я тем, кто есть.
Весь.
Тогда бы стал я тем, кем был.
Слыл.
Но как всё это совместить
С тем,
Другим. Каким я должен быть —
Всем.
 

«Когда был Ленин маленький…»

 
Когда был Ленин маленький,
Он школу пропускал
И, втихаря от маменьки,
Котов домой таскал.
 
 
Их души беспросветные
Любил он изучать.
И так, из неприметного,
Дорос до Ильича.
 
 
Зато все дети поняли:
Когда в руках коты,
То будет жизнь заполнена.
А надо – и наполнена
Реальностью мечты
 

«Те же суки на суку…»

 
Те же суки на суку.
Только сучья разные.
Ходят, в собственном соку,
Праздно-безобразные.
 
 
Я бы пострелял слегка.
Только сыт еще пока.
 

«Жизнь не диктуют. Каждый пишет сам…»

 
Жизнь не диктуют. Каждый пишет сам.
И буквы черные струятся по глазам.
Как судьбы, чьи отчетливые лица
Словами оседают на ресницах.
Но оттеняют строчек благодать.
Кто видит цвет, способен и читать.
 
 
Иной гордится,
Что остался белым,
Всю жизнь свою истратив на пробелы.
 

«Твоя рука в моих штанах…»

 
Твоя рука в моих штанах
Всё о возвышенном гадает.
И, неподвижностью взлетая,
Я, как мороженое, таю
В своих приспущенных летАх.
 
 
Пусть преждевременный монах
По мне апокрифы читает.
А я смотрю, уже светает.
И день, как будто запятая
На полусогнутых ногах.
 
 
Кто не живет, тот обитает.
А я – в бесчисленных мирах,
Где ох! И эх! И ух! И ах!
Срок бесконечности мотаю.
Как та рука – в моих штанах.
 

«Уже струится к ужину обедня…»

 
Уже струится к ужину обедня,
А ты все разливаешь «по одной».
Мой давний друг, не ты тому виной,
Что честь и совесть превратились в бредни.
А мир, то черно-серый, то цветной
От искр из глаз не кажется победней.
 
 
Когда ругня – и есть смертельный бой.
А склоки: и сегодня, и намедни.
Оставь другим толкаться на убой.
Не первый ты. Но, к счастью, не последний.
 
 
Не плачь над миром —
Он смеется над тобой…
 

«Товарищ, верь, взойдет она —…»

 
Товарищ, верь, взойдет она —
Звезда предсказанных пристрастий.
И возвратится Самовластье.
И ложка, полная г-на,
Опять надолго угораздит
Любить былые времена.
 
 
Не удивляйся, это счастье.
Но, слава Богу, не война.
 

«Говорят, что моря обмелели…»

 
Говорят, что моря обмелели.
В этом мире всегда все не так.
Что-то яйца давно не звенели
Колокольцами диких атак.
 
 
Я одену себя наизнанку.
То ли ватник поверх. То ли фрак.
За манишку возьму вышиванку.
Если что – пригодиться, как флаг.
 
 
По дорогам, порой непутевым,
Запылю, как не раз, впопыхах.
Чтоб подалее от полотеров,
С их малиновым звоном в штанах.
 
 
И плевать, что моря обмелели.
Я мотню накручу на кулак.
Только б яйца победно звенели
Колокольцами диких атак.
 

«Не пересчитать тебе, Овидий…»

 
Не пересчитать тебе, Овидий,
Стаи пролетающую стать.
Осенью им надо улетать.
Но зачем обратно возвращаться?
И родной землею восхищаться,
Чтоб опять,
Спасаясь, покидать.
А во сне, заснеженную, видеть.
 
 
Теплые края им не понять.
И места, и норы, и берлоги.
Небо воздается для дороги.
А земля, чтоб было где лежать.
 

«Человек готов всегда…»

 
Человек готов всегда
Ждать до Страшного суда,
Но вокруг него повсюду
Ходят судьи и Иуды.
 
 
Неподсудных не бывает,
Кто бы что ни говорил.
Даже если хата с краю
Или лица вместо рыл.
 
 
В мире вечно подсудимых
Не отыщешь невредимых,
Несъедобных, неделимых
И неУдобоваримых.
Но, пока еще есть ты,
Нюхай травку и цветы.
 

«Пусть знает враг – Мы встанем на плетень…»

 
Пусть знает враг – Мы встанем на плетень.
Без всяких благ. И прочей хренотени.
Мы вежливо и молча, словно тени,
На вас свою положим хренотень.
Поскольку наша правда – без изъяна.
А в Африке тоскуют обезьяны.
 

***

 
Если есть и мех, и шкура,
Причиндалы и штаны,
Берегитесь, пацаны.
Не топчитесь там, где куры.
Они только с виду дуры.
А внутри – страшней войны.
 
 
Не случайно бабы-ёжки
Строят дом на курьих ножках.
 

«Давно протоптана дорога…»

 
Давно протоптана дорога.
Но чуть расслабился. И тут
Уже за поворотом ждут,
Чтоб сразу вспомнил мать и Бога.
Кто расслабляться призывает,
Тебя не ждет. А поджидает.
 

«Империи – как воры на доверии…»

 
Империи – как воры на доверии,
Обречены на взлеты и падения.
А я стою, держа в руках Аврелия,
И у меня свои местоимения.
К нему, и к ним, и к прочим поимениям:
Когда ничто взлетает к небесам
Невольно станешь верить чудесам.
 

«Что бы мне ни говорили…»

 
Что бы мне ни говорили
О врачах и палачах,
Я давно покоюсь в мире,
С головой не на плечах:
Государство – это клизма
Для мозгов и организма.
 

«Я с женщиной живу который год…»

 
Я с женщиной живу который год.
Всё потому, что маму не послушал.
Объелся груш, хотя я их не кушал.
И сплю ночами – задом наперед,
Зажав в ладонях свернутые уши.
 
 
У женщины тяжелая рука.
Зато она воздушна у подружки,
Что с радостью намнет тебе подушку.
Но дальше, после свадьбы, и бока.
За все, что ты навешивал на ушко.
 
 
Сынуля, ты жениться не спеши.
Протри глаза. И приготовь лапши…
 

«Гордится тем стоячая вода…»

 
Гордится тем стоячая вода,
Что в луже отражается звезда.
Вода цветет. Ей баговонье мнится.
Но не взойдет ни цветом, ни звездой.
И даже кони к ней на водопой
Не подойдут. И ею не омыться.
И не напиться, как живой водой.
 
 
Она себя боялась растерять.
И выдохлась. И застоялась
В грязь.
 

«Налипла грязь на башмаки…»

 
Налипла грязь на башмаки.
И бесполезны кулаки,
Когда отчаяние всевластно.
И я, смертельно не опасный,
Стою над пропастью строки.
И смысла нет.
И жизнь прекрасна…
 

«В кабинетных аллеях…»

 
В кабинетных аллеях
То в делах, то у дел,
Всюду бродят ливреи
С унитазами тел.
 
 
Каждый день веселею.
Но почти онемел.
Я уже не ху..ю.
Я уже ох..ел.
 
 
Сковородку нагрею,
Чтоб удобнее сесть.
Я уже не ху..ю.
Сколько можно х..еть?
 
 
Но живу, не болею.
Я свое отболел:
Кто еще не х..еет,
Тот уже отх..ел.
 

«Мой друг развелся на Подоле…»

 
Мой друг развелся на Подоле,
Пять лет промучившись в неволе.
Ревел, вздымаясь, Днепр широкий.
Богданэ палку зажимал.
И только парус одинокий
Болтался в небе – «чмоки-чмоки»
И капитану угрожал,
Что тот не заплатил налоги
И всех любил.
Но не рожал.
 
 
Ночь украинская тиха.
А кто из нас не без греха?
 

«Дети, криками у дома…»

 
Дети, криками у дома,
Навевают тайный смысл
Тем, кому заняться нечем.
Остальные бисер мечут
И лепечут про каприз,
Чтоб попрыгать вверх и вниз.
И опять застыть в истоме,
Пересчитывая рис,
На подстеленной соломе.
 
 
В скороварке анатомий
Тесно, как ни повернись.
Но безумие не лечит
Здравомыслие у крыс.