Текст книги "Николай II. Расстрелянная корона. Книга 2"

Глава 2

Москва встретила Волкова нудным мелким дождем. От вокзала Федор на извозчике доехал до дома, в котором жил раньше с Адиной Глозман. Одна половинка ворот была открыта. Во дворе с замком своей каморки возился постаревший Евсей.

«Надо же, – подумал Федор, – прижился тут крепко мужик. А куда ему еще идти? Тут и крыша над головой, и работа, пусть копеечная, но постоянная. Подвыпившие и припозднившиеся жильцы ночью на водку монетку бросят».

Волков неслышно, как это он умел, подошел к дворнику и рявкнул ему в самое ухо:

– Сломался, что ли, замок, Евсей?

Тот вздрогнул, выронил перочинный нож, резко оглянулся и вжал голову в плечи, словно ожидал удара.

Волков усмехнулся:

– Так что у тебя за беда, Евсей?

Дворник открыл рот от удивления:

– Федор Алексеевич? Вы?

– А что? Сильно изменился?

– Узнать можно. Я слыхал, на каторгу вас осудили, да?

– Не здесь о том разговаривать. А ну-ка, что с замком?

– Да заклинил. Ключ вставишь, а он не поворачивается. Днем все нормально было, а вот сейчас!..

– Погоди, дай гляну. – Волков осмотрел замок, взял металлический прут, стоявший на лестнице в углу, сломал дужку. – Этот выброси, новый купи.

– Да на что же, Федор Алексеевич? В кармане ни копейки нет.

– Найдем тебе денег. Водка на хате есть?

Дворник вздохнул:

– Откуда? Третий день на сухую. Хозяин оштрафовал за то, что ночью пьяным был, не вышел дверь открыть жильцу из третьего подъезда. Не только водки, но и жратвы нормальной в каморке нет.

Волков достал из кармана пиджака три рубля:

– Держи! Водки возьми, закуски, папирос.

– Так это мы мигом, Федор Алексеевич. А вы в комнату заходите. Тесно там, но чисто. Я как раз прибрался и полы помыл. А я быстро, Федор Алексеевич!

– Давай, меньше говори, больше делай. Только белоголовку возьми. Две бутылки.

– Ага! – Дворник мигом собрал отмычки, зубило, другой инструмент, схватил холщовую сумку и трусцой убрался со двора.

Волков спустился в полуподвал, где обитал дворник. Маленькое помещение разделено на две части. В первой прихожая, кухонька, во второй – старый топчан, стол, табурет, стул, шкаф на стене, глухие шторы, лампочка на длинном проводе. Убого, но чисто. Трое суток трезвости не прошли даром. На столе лук, соленые огурцы, черствый хлеб. Рядом бумага и кисет с махоркой.

Вскоре объявился дворник. Он выставил на стол две бутылки белоголовки, выложил копченую рыбу, кусок колбасы, отварную курицу, свежий хлеб, пачку папирос и оставшуюся мелочь.

– Вот, Федор Алексеевич, что смог. В трактире пришлось брать, лавки-то закрыты.

– Ладно, – отмахнулся Волков. – Мелочь себе оставь.

– Спасибо, благодетель. Как вы пропали, скучно тут стало. Никто на полстакана не даст. Бросят три копейки, как собаке, и будь доволен.

– А что за хозяин тут появился? – спросил Волков. – Раньше тебе каждый квартирант платил, такая договоренность была.

– Так это раньше, а нынче за порядком отставной жандарм следит. Он после вас в соседнем доме квартиру купил и договорился с жильцами, что будет блюсти их покой, содержать в порядке дом да двор. Люди ему платят, а он где только может копейку сшибает. Ремонт фасада давеча затеял. Деньги собрал, рабочих нанял и с каждого жильца по пять рублей взял. А меня вообще гнобит. Ты, говорит, морда разбойничья, радуйся, что еще не выгнал. Штрафует за всякую мелочь. Уйду я отсель. Тут недалече мужик один из дворников в деревню обратно собирается. На его место пойду. А что делать, Федор Алексеевич? Хоть и привык тут, но сил терпеть жандарма этого больше нет.

– Понятно, – проговорил Волков. – Наливай, Евсей, выпьем за встречу. А заявится твой хозяин, разберемся с ним.

– Нынче не явится. Хворь его свалила. С утра доктор к нему ходил, а потом в аптеку меня посылал, сказал, что простудился сильно жандарм наш. Вот только не пойму, где это он летом так умудрился.

– Ну и черт с ним. Наливай!

– Это мы мигом, Федор Алексеевич. – Дворник разлил водку по кружкам.

Они выпили. Волков руками разорвал курицу, стал впихивать в рот большие куски. За день он проголодался.

Не уступал ему и Евсей.

Собутыльники перекусили, выпили еще по одной, закурили. Комнатушка быстро заполнилась дымом. Евсей открыл форточку.

Волков, пуская дым кольцами, спросил:

– А что с моей квартирой и лавкой, Евсей? Так опечатанными и стоят?

Дворник не без удивления посмотрел на него и спросил:

– А разве вы имущество свое не продали?

– С чего ты взял, что я мог его продать?

– Ну, как же. Господин доктор говорил, что купил у вас квартиру и лавку. Внизу у него сейчас кабинет.

– Какой доктор? – Федор прищурил глаза, хотя уже догадался, кто мог быть этим самым покупателем.

Дворник затушил папиросу и сказал:

– Господин Рохер Герман Анатольевич.

– Рохер?! – проговорил Волков. – Сволочь, воспользовался-таки моментом.

– А что? Не продавали?..

– Евсей, тебя это не касается. Наливай еще. – Волков выпил, прошелся по комнате. – Но как, черт побери, ему это удалось?

– Чего, Федор Алексеевич?

Федор взглянул на дворника:

– Ничего, Евсей. Значит, господин Рохер теперь в моей квартире живет?

– Точно так, Федор Алексеевич. С женой, Маргаритой Андреевной. Красивая, но больно уж брезгливая женщина. На меня, как на клопа, смотрит. С ними дочь Людмила. Та на курсы какие-то ходит, ее все студент провожает до угла, мальчишка еще. В мать пошла, такая же стервоза. Жена в доме и хозяйничает, потому как она дочь известного банкира Волынского. Тот сюда раз приезжал, жандарм так и гнулся перед ним. Меня же до того заставил весь двор вылизать. Поговаривают, Волынский этот вхож и к градоначальнику, и к губернатору. Большой человек, богатый.

– Так чего он тогда для дочери своей лучших апартаментов не нашел? Сам-то, поди, в особняке живет?

Дворник нагнулся к Волкову и прошептал:

– Слышал я, Федор Алексеевич, гулящая дочь у Волынского. Еще до замужества с офицерами вовсю крутила. Вот папаша и пристроил ее за доктора. А дочь вроде и не Рохера. Хотя кто его знает.

– Ты мне интересную новость сообщил. Чего я не ожидал, так этого.

– Извиняйте, Федор Алексеевич, не со зла, а как есть.

– За что извиняешься? За правду? Да и не виноват ты предо мной ничем. Скажи, а сейчас семья Рохера дома?

– Только Герман Анатольевич. Супружница его с дочкой намедни на экипаже за город уехали.

– За город? К Волынскому?

– Нет, вроде на дачу к кому-то.

– Значит, Герман дома один. Это очень хорошо.

– Уж не думаете ли вы о грехе, Федор Алексеевич? – спросил дворник.

– А это, Евсей, смотря что за грех считать. – Волков недобро усмехнулся.

– Ну, посчитаться с доктором.

– Ты не волнуйся, я его не убью, просто поговорю. Если, конечно, Герман Анатольевич не выкинет какой-нибудь крендель. Тогда… но в любом случае для полиции меня здесь не было, ты никого постороннего не пускал. И со стола убери, чтобы все, как прежде, было.

– Сделаю, Федор Алексеевич.

– Послушай, а чего ты один-то живешь, до сих пор не приткнулся к какой-нибудь вдовушке?

– Кому я нужен, Федор Алексеевич. Да и года уж не те, чтобы бабу иметь.

– Понятно. Ты выйди, глянь, нет ли кого во дворе.

– Ага. – Дворник вышел на улицу, пробыл там недолго, вернулся и доложил: – Никого, Федор Алексеевич.

– Ну и хорошо. Пойду, встречусь со старым знакомым.

– Господи, спаси и сохрани! – Дворник перекрестился.

Волков вышел из дворницкой, прошмыгнул в подъезд, поднялся на второй этаж, крутанул кольцо. Внутри послышался звон, похожий на скрежет.

Вскоре раздался голос Рохера:

– Кто там?

– Полиция! Открывайте!

– Полиция? – удивился Рохер, открыл дверь и тут же застыл в ступоре, кое-как проговорив непослушным ртом: – Вы?

– Я! – Волков отодвинул Рохера от двери, захлопнул ее за собой. – Узнал, Герман Анатольевич?

– Господин Волков, – прошептал Рохер. – Федор Алексеевич… Но этого не может быть!

– Как видишь, доктор, может. Ну, давай, приглашай в гостиную, поговорим.

– А?! Да, конечно, проходите, я все объясню!

– Конечно, объяснишь, Герман Анатольевич. Ведь ты же не хочешь умереть?

– Что? Умереть?

– Ступай вперед! – приказал Волков.

Растерянный доктор в домашнем халате на непослушных ногах прошел в гостиную и сел на диван. Он сдвинул колени, положил на них руки и испуганно глядел на нежданного гостя.

Волков устроился в кресле, пододвинул пепельницу, прикурил папиросу.

– Почему ты так удивился, увидев меня, Герман? Ведь знал же, что осужден я на десять лет без конфискации имущества, значит, рано или поздно, но вернусь. Хотя это вопрос второстепенный. Прежде всего я хочу знать, что ты делаешь в моем доме! Помнится, мы разговор о продаже квартиры и лавки до конца так и не довели. Арест в Петербурге помешал. Другими словами, какого черта ты делаешь здесь? Кто дал тебе право занимать чужое жилище? Вот на это ты сперва мне ответь, Герман Анатольевич. А я послушаю. Прошу не дергаться и не поднимать шума, только себе хуже сделаешь. Давай, я весь во внимании.

– Да-да, я все объясню! О вашем аресте я узнал буквально на следующий день. Здесь проводился обыск, а потом квартиру и лавку опечатали. Тогда я подумал еще, как вам не повезло.

Волков усмехнулся:

– Пожалел?

– Но мы же были, можно сказать, товарищами.

– Даже компаньонами. Правда, несостоявшимися. Ну да ладно, пожалел ты меня, и что дальше?

– Потом узнал, что вас осудили на десять лет поселения. Удивился, почему так много за одно лишь участие в революционной организации. Вон депутаты, которые в Выборге против государя выступили, всего по два-три месяца получили. А тут целых десять лет.

– Ты давай ближе к теме, Герман. Кто, на сколько, за что – все это теперь не имеет никакого значения.

– Имеет, Федор Алексеевич. Моя супруга – дочь Андрея Георгиевича Волынского…

Волков вновь недобро усмехнулся:

– Я знаю, кто у тебя жена, что у вас есть дочь, слышал, будто не твоя она, но это без разницы. Однако мне плевать на все это. Ты отвечай на вопросы, а не виляй хвостом, чтобы мне не пришлось укоротить его.

Рохер нервно икнул.

– Я не виляю и не хочу выставлять напоказ влияние тестя. Просто это он сыграл решающую роль в том, что ваша квартира перешла ко мне.

– Да? И как это ему удалось?

– Точно не знаю, Федор Алексеевич. Он тогда подыскивал нам и жилье, и помещение под практику. Я всего лишь сказал, что ваш дом очень удобен. Вы готовы были продать его мне, но сделке помешал арест. Он тут же за это зацепился. Мол, квартира и лавка будут нашими. Потом через высокопоставленных друзей оформил от вашего имени доверенность или акт купли-продажи. Не знаю. Но вопрос решил. Я, слово мужчины, был против этого, но сделать ничего не мог. Честное благородное, пытался узнать, где вы отбывали наказание, однако мне таких данных не предоставили.

Волков посмотрел на бывшего домашнего врача и спросил:

– А зачем ты хотел найти меня? Неужели деньги заплатить?

– Хотя бы в известность вас поставить поначалу. А потом постепенно и деньги выплатить.

Федор встал, прошелся по гостиной, пнул ногой резной стул, который отлетел к окну.

– Да какой ты мужчина, Герман? Слизняк, подкаблучник у жены, которая тебе на каждом шагу рога наставляет. Волынский сплавил тебе дочь-шлюху, а ты и рад. Считай, что мой дом пошел в ее приданое. Я никаких бумаг насчет квартиры и лавки не подписывал. А ведь продал бы недорого, если бы ты ко мне по-человечески. Нет, решил использовать момент и связи Волынского.

– Но я, Федор Алексеевич, здесь ни при чем!

– Не бреши, пес! Все ты знал и подсказал тестю, что можно задарма заполучить дом и лавку. Вы думали, я не вернусь, сдохну на поселении. А если выживу и начну требовать возврата имущества, так Волынский быстро решит этот вопрос. У него и в полиции наверняка дружки сидят. Так что организовать арест, ложное обвинение, договориться с защитником, судьей – пара пустяков. Значит, как приедет Федор Волков искать справедливость, так хлебнет ее вдоволь и отправится обратно в места не столь отдаленные, только теперь уже навсегда. Или, чтобы особо не тратиться, получит нож в сердце прямо на улице. И никаких проблем. Так, сволочь? – повысил голос Волков.

Рохер замахал руками:

– Нет-нет, что вы, Федор Алексеевич! У нас и в помине такой мысли не было. Я говорил Андрею Георгиевичу, что вы вернетесь и затребуете свое имущество обратно. Он только посмеялся, сказал, дескать, ты получил дом с кабинетом? Вот и работай, корми семью. А все остальное – моя забота. Что я мог ему ответить?

– Конечно, сам Волынский!.. Ладно, хватит пустых разговоров. Мы можем разойтись мирно. Тебя надо было бы наказать за паскудство, но обойдемся.

Рохер взглянул на Волкова:

– Как мирно, Федор Алексеевич?

– Очень просто. Здесь и сейчас ты платишь мне тридцать тысяч рублей за квартиру, десять – за лавку и пять – за моральный ущерб. Итого сорок пять тысяч. Можно золотом, драгоценностями. Со мной сидел на поселении проворовавшийся ювелир, научил оценивать и колечки, и камушки. Да и не станешь ты покупать бижутерию. Вернее, жена твоя. В общем, ты выкладываешь сорок пять тысяч, и я ухожу. Больше мы никогда, надеюсь, не увидимся, по крайней мере я искать такой встречи не буду. Уеду далеко, туда, где никому, в том числе и твоему тестюшке, меня не достать.

– Но в доме нет таких средств! – воскликнул Рохер.

– Значит, мирно не получится. Деньги и золотишко у тебя есть. Отдавать не хочется, а придется. Может, и не наберешь нужную сумму, но твои мучения и смерть вполне компенсируют этот недостаток.

– Что? Вы намерены убить меня?

– А что мне остается делать, Герман? – Волков притворно вздохнул. – Не сразу, конечно, сначала свяжу, засуну в пасть кляп. – Он достал из кармана нож. – А потом начну кромсать тебя на куски. Сначала отрежу уши. Хотя нет. – Волков рассмеялся. – Первым делом я спилю тебе рога, которые наставила супруга, потом возьмусь за уши, пальцы. Ты лишишься глаз, мужского достоинства. Сдохнешь – заберу, что найду. В любом случае, Герман, я пустым не уйду. Так что подумай. У тебя на это три минуты, как раз выкурить папиросу. Хорошо поразмысли. Ты меня знаешь, я не привык шутить. Сказал – сделаю. – Не сводя глаз с побледневшего Рохера, Волков достал папиросу.

Выкурив ее, он бросил мундштук в пепельницу и заявил:

– Время вышло, Герман. Что скажешь?

Рохер опустил голову:

– Деньги дома есть, но всего двадцать тысяч. Мы собирались дачу в Подмосковье купить.

– Хорошую же дачу ты себе хочешь. Добротный дом у самой Москвы, у реки, в живописном месте стоит не дороже пятисот рублей. А ты за двадцать тысяч. Это не дача выйдет, усадьба целая.

– Поверьте, Федор Алексеевич, это не моя прихоть. У меня работа круглый год, а Маргарите Андреевне летом в Москве душно.

– Конечно. В усадьбе и любовников проще принимать.

– Да что вы все о неверности Маргариты говорите?

– А разве я не прав?

– Правы или нет, но это вас не касается.

– Пока ты не расплатишься, все, что касается тебя, важно и для меня. Признаюсь, Герман, мне доставляет удовольствие то, что жена наставляет тебе рога, а ты сопишь в платочек, мучаешься, однако ничего сделать не можешь. И это только начало, дальше хуже будет. Дойдет до того, что уважаемая Маргарита Андреевна прямо сюда мужиков начнет приводить, а тебя провожать в кабинет. Мне известны такие шалавы.

– Прошу вас, перестаньте, – чуть ли не взмолился Рохер.

– Ладно, мы действительно ушли от темы. Значит, в доме есть двадцать тысяч рублей?

– Да.

– Голову даю на отсечение, Герман, что, когда начну резать тебе уши, ты найдешь еще тысяч десять.

– Больше наличности в доме нет.

– Проверим!

Рохер испуганно отполз на край дивана:

– Что вы хотите делать?

– То, что и обещал. Буду потихоньку, аккуратно резать тебя. Так, кляп из твоих носков получится неплохой, а вот как быть с веревкой? Шнуры разноцветные на портьере! Они вполне подойдут.

– Я буду кричать!

– И сразу же получишь в морду. Я разобью твою физиономию, вышибу зубы, чтобы ты мог только шамкать. Я, Герман, в отличие от тебя занимался этим не один раз. Для меня убить человека – все одно что клопа придавить. Начнем проверку правдивости твоих слов?

– Не надо! У меня есть еще пять тысяч. Но это, Федор Алексеевич, клянусь, все.

– Ты знаешь, Герман, я как-то привык сомневаться в людях, а вот тебе сейчас верю. Двадцать пять тысяч нашли. Это хорошо, но мало.

– Но в доме больше нет ни копейки, я не обманываю.

– Верю, Герман. Денег в доме, кроме указанной суммы, нет, но есть драгоценности жены, разные безделушки.

Рохер прижал руки к груди:

– Федор Алексеевич, только не украшения жены! Маргарита за них меня со свету сживет.

– Не сживет, если будешь делать все по уму.

– Как это?

– Тебе же и за ассигнации достанется, так?

– Скажу, дал в долг. Мол, коллеге срочно понадобились деньги, через две-три недели вернет. Конечно, Маргарита устроит скандал, но не более. Я же потом перезайму, кое-что есть и на счете, о котором жена не догадывается. С деньгами вопрос решу, но с драгоценностями Маргариты я бессилен. Она просто пинками выгонит меня на улицу.

Волков усмехнулся:

– Ну и жизнь у вас! Послушать, так лучше повеситься. Ты можешь организовать вызов от клиента?

– В смысле?..

– В прямом! Но клиента надежного, который подтвердил бы, что ему действительно стало плохо и он посылал за тобой?

– В принципе могу. С одним таким мы часто втайне от семьи играем в покер. Он болен…

– Не важно, чем болен твой клиент. Значит, вызов ты организовать можешь.

– Да, но я не понимаю, что он даст.

– То, что тебя пару часов не будет дома.

– Но зачем?

– Затем, чтобы в дом забрались грабители.

– Грабители?

Волков укоризненно покачал головой.

– Вот что значит быть слизняком. Неужто до сих пор не допер, что самый лучший выход для тебя – ограбление квартиры?

– Ограбление, – тихо проговорил Рохер и ненадолго задумался. – Это выход, но откуда возьмутся грабители?

– Жизни ты не знаешь, доктор. Ступай в ночлежку. Там всяких темных личностей пропасть. Они разделают эту хату под орех – не узнаешь. Правда, пока будут работать, придется тебе посидеть у них.

– Зачем?

– Для страховки. Если твое предложение окажется подставой и кого-то из грабителей загребет полиция, то тебя зарежут в отместку. Посидишь у лихих людей, наведаешься к клиенту, а потом вернешься домой. Увидишь, что квартира вскрыта, вызовешь полицию, позвонишь тестюшке, можешь и жену обрадовать. И все! Полиция задержит дворника, но ничего не накопает против него и отпустит. Грабителей не найдут, потому как они еще до твоего заявления уберутся из Москвы. На тебя никто и не подумает. Зачем красть у самого себя? Конечно, разбойники кроме денег, которые ты заплатишь им за грабеж, прихватят из квартиры еще что-нибудь, мебель дорогую поломают, но ничего. Новую купишь. С дачкой подсобит тестюшка. Живи дальше по-прежнему.

– Но как я найду нужных людей? Приду в ночлежку и крикну: эй, мол, кто желает подзаработать деньги на грабеже моей квартиры?

– Говорю же, не знаешь ты жизни. Только объявись в ночлежке, тебя лихие люди сами в оборот возьмут.

– Да?

– Да! Только не психуй, веди себя спокойно и говори с мужиками строго. Помни, ты хозяин положения, а они всего лишь исполнители заказа. Если разбойники почуют слабость, то худо тебе придется. Могут и хату взять, и тебя кончить! Но это вряд ли. В общем, я идею тебе подал, поступай как знаешь, а сейчас давай-ка рассчитаемся!

Рохер отдал Волкову двадцать пять тысяч и шкатулку с драгоценностями жены, которые тянули примерно тысяч на пять. Это удовлетворило Волкова.

Рохер попросил:

– Федор Алексеевич, может, грабителями займетесь вы? Вам все-таки привычней иметь дело с подобной публикой.

– Может, мне самому и ограбить квартиру? Нет уж, Герман, я свое почти получил, остальное делай сам. У меня нет никакого желания тебя отмазывать. А насчет привычки – так все когда-то приходится делать впервые. Сейчас провернешь дело с ограблением, потом, глядишь, надоест терпеть гулянки жены. Будешь знать, как с ней вопрос решить. Набирайся опыта жизни, доктор.

– Боюсь я!

– О жене подумай. Как она сорвется, узнав, что ты забрал не только деньги, но и ее драгоценности.

– Об этом думать еще страшнее. Но вы сказали, что свое почти получили. Почему «почти»?

Федор посмотрел на Рохера и спросил:

– В гостиной ремонт делали, как вселились в квартиру?

– Небольшой. Супруга что-то по мелочам изменила.

– Я вижу, что здесь все другое, спрашиваю о серьезном ремонте. В частности, камин трогали?

– Нет, не трогали, зачем? Он в прекрасном состоянии.

Волков изобразил улыбку, больше похожую на звериный оскал.

– Очень хорошо. – Он подошел к камину, кочергой подцепил плитку, оторвал ее, вытащил еще две, затем достал из образовавшейся ниши небольшую сумку, заглянул в нее и проговорил: – Кажется, все в порядке. Вот и славно. Что, Герман, удивлен?

– Так у вас в камине был тайник?

– Как видишь. Сумка теперь маловата. Саквояж есть?

– Конечно.

– Я не о том спрашиваю, в котором ты свои лекарства и прочую медицинскую ерунду таскаешь. Другой свободный саквояж есть?

– Есть. Позавчера только купил на смену старому.

– Где он?

– В кабинете.

– Пошли!

– Я и сам могу принести.

– Пошли, говорю. Пока я не уйду, ты будешь сопровождать меня.

– Ну хорошо, пойдемте.

Волков забрал саквояж, в который были уложены экспроприированные деньги и ценности, а также собственные сбережения, и прошел в прихожую. Рохер послушно следовал за ним.

У выхода бывший ссыльный взглянул на доктора и заявил:

– Я ухожу. Ты, Герман, сидишь дома ровно двадцать минут, а потом начинаешь действовать. Понял?

– Понял, – поникшим голосом ответил Рохер.

– Двадцать минут, доктор. В ночлежке веди себя так, как я сказал. Все.

Волков аккуратно закрыл за собой дверь, выбрался во двор, зашел в дворницкую.

Евсей ждал его.

– Ну и как, Федор Алексеевич, поговорили с доктором?

– Конечно, поговорил.

– И что он? Живой или как?

– Живой. Ты вот что, Евсей, скоро Рохер должен уйти, а позже сюда наведаются чужие люди. Не надо, чтобы ты их видел.

– Как же такое возможно? Не пускать во двор чужаков – моя обязанность.

– У тебя баба знакомая есть?

– Говорил же, Федор Алексеевич, без надобности она мне. Хотя есть землячка, Лизуха, недалече комнату снимает.

– Так вот, ты вечером закроешь ворота и ступай к ней.

– Зачем?

– Чтобы чужих людей не видеть. Как хочешь, но задержись у нее подольше. Или прогонит?

– Нет, не прогонит.

– Отлично. Посидишь у нее подольше и возвращайся. Если ворота будут сломаны, сразу полицию не вызывай, дождись, пока это сделает Рохер.

Дворник махнул рукой:

– Ничего не понимаю.

– Нынче квартиру Рохера ограбят. По крайней мере должны. Тебе проблемы с полицией нужны?

– Ух ты! Ограбят. Мне проблемы не нужны, но от них никуда не деться.

– Ерунда. Тебе смогут предъявить только то, что ты ушел со двора. Это не преступление.

– А квартира как же?

– Рохер знает все. Он и должен организовать ограбление.

– Совсем голова идет кругом. Нельзя мне оставлять двор. А вдруг запоздалый постоялец объявится?

– А калитка для чего? Ее оставь открытой. Можешь же ты, в конце концов, женщину навестить?

– В том-то и дело, что не могу.

– Тогда грабители убьют тебя.

– Ну уж нет! Теперь я предупрежден. Как только кто из чужаков объявится, сразу сообщу Быкову, а тот вызовет полицию.

– Хороший ты мужик, Евсей, но дурак.

– И не уговаривай, Федор Алексеевич, пост свой не оставлю. Так нельзя.

– Говорю же, дурак. Ладно, Евсей, дело твое. Но насчет меня крепко помни: не видел.

– За это не беспокойтесь, Федор Алексеевич.

– Держи, выпьешь утром, когда все закончится. – Волков передал дворнику еще три рубля. – Прощай, Евсей.

– Прощевайте, Федор Алексеевич. Спасибо вам.

– Все же я на твоем месте ушел бы.

– Не могу.

Волков вышел со двора. Он шел по темной улице к дому, который стоял в квартале от его бывшего жилища. Федор знал, что там он безо всяких разговоров и ненужных вопросов снимет до утра комнату и даже бабу в придачу, но сегодня ему было не до них. Переночевать – и вон из Москвы.

Он понимал, что упрямство дворника не закончится ничем хорошим. Рохер найдет людей, которые пойдут на грабеж, но жизнь не спасет, если этих орлов возьмет полиция. А она их повяжет, если Евсей предупредит жандарма. Тогда Рохеру не жить. Его зарежут, как свинью, перед этим обобрав до нитки.

Федор не хотел об этом думать. Свое дело он сделал и был доволен.

Волков снял комнату, как и рассчитывал, без каких-либо проблем, а рано утром выехал из Москвы. Судьбы Рохера и Евсея его больше не интересовали. Были они в его жизни, сейчас нет. А на нет и суда нет!

Федор благополучно добрался до Екатеринбурга, где сразу же снял отдельную квартиру недалеко от Якубовского. Уже через неделю он возглавил боевую группу революционной организации, предварительно обговорив с Куриловым все условия.

20 августа 1906 года император пригласил в Царское Село председателя Совета министров. Прошла неделя с момента покушения на Столыпина на Аптекарском острове. Петр Аркадьевич уже на следующий день вернулся к повседневной работе. Зная об этом, Николай и пригласил Столыпина в Александровский дворец.

– Как ваши близкие после покушения? – осведомился император.

– Благодарю за участие, государь. Состояние дочери Натальи и сына Аркадия стабильное.

– Мне докладывали, что ваша дочь получила тяжелые ранения ног.

– Да. Поначалу врачи делали неутешительный прогноз, не исключали кардинальных мер, то есть ампутацию. Сейчас милостью Божьей этот вопрос снят. Хирургам удалось буквально по частям собрать ноги девочки.

– Да, террор – явление страшное. Не могу я понять этих самоубийц! Ведь они идут на убийства, в большинстве случаев жертвуя собой. Если не погибают на месте, то принимают приговор суда спокойно. А ведь это смертная казнь! Что движет этими людьми, готовыми пожертвовать собой ради достижения целей, поставленных перед ними главарями всевозможных террористических банд?

– Идея, государь! Точно так же идут на смерть солдаты и офицеры, верные присяге. Они умирают за идею, – ответил Столыпин.

– Вы, Петр Аркадьевич, сравнили героев с преступниками.

– Нет, я никого не сравниваю, просто отвечаю на ваш вопрос. Руководителям революционных организаций удается так замутить мозги молодым людям, психика которых еще не окрепла, что те считают высшей доблестью умереть за идею, какой бы бредовой она ни была. Потому-то и трудно бороться с терроризмом. Хотя слабое звено в нем есть. Сами руководители особо не стремятся расстаться с жизнью. В отличие, если вернуться к началу диалога, от генералов и офицеров армии и флота. Посему залог успеха в борьбе с террористами заключен в обезглавливании преступных организаций. Этим сейчас активно занимается Министерство внутренних дел.

– Что ж, вы правы. Как говорится, рыба гниет с головы. Теперь давайте обсудим другие насущные проблемы. Нам необходимо провести выборы во Вторую Государственную думу. Каково ваше мнение на этот счет? Следует ли их проводить по старой системе, или сначала надо издать закон о новом порядке выборов, который при вашем активном участии может быть подготовлен достаточно быстро?

– Если честно, ваше величество, то я вообще не проводил бы выборов и отказался от парламентаризма. Но, увы, сейчас это уже невозможно, так как даст в руки революционеров мощное средство противодействия самодержавию. Не исключено, что именно такого решения и ждут самые радикальные партии и организации. Нам же просто жизненно необходимо до конца погасить революцию, которая не дает управлять страной. Я считаю, что Вторую Государственную думу надо избирать по старой системе. Почему? Она дает возможность участия в выборах практически всем партиям, движениям, организациям. Правым, левым, умеренным, национальным, крестьянским. Мы уже имеем опыт работы с такой Думой, раздираемой внутренними противоречиями, но объединенной целью борьбы с правительством. При этом за вами, государь, остается право решающего голоса и роспуска Думы. Новые выборы при старой системе, уверен, приведут к тому, что мы получим еще более радикальную Думу. Да, в выборах не смогут участвовать так называемые фигуранты Выборгского дела. Но если левые партии проигнорировали первые выборы, то сейчас они непременно пойдут на них и создадут серьезную конкуренцию кадетам и трудовикам.

– Но зачем нам повторение прежних ошибок? – спросил государь.

– Противоречия между партиями и организациями и противодействие правительству, которое только усилится, сыграют нам на руку. Они дискредитируют себя. Мы поможем им в этом. Идея парламентаризма не будет такой популярной, она утратит часть своих сторонников. Правительство найдет повод для роспуска и Второй Государственной думы. Более того, мы попытаемся извлечь из этого максимальную выгоду для государства. Тогда и наступит время нового избирательного закона, который позволит нам наконец-то получить тот законодательный орган, который будет работать на благо страны, а не на чьи-то политические интересы.

Николай Второй улыбнулся и заявил:

– Ваши рассуждения и предложения смахивают на провокацию.

– Самым эффективным методом борьбы с терроризмом и революционной чумой является использование их же оружия. Но я предлагаю не провокацию, а вполне обоснованную, вынужденную и необходимую для государства программу действий.

– Значит, по-вашему, закон о выборах принимать преждевременно?

– Преждевременно, ваше величество. Его надо издать в тот же день, когда будет распущена Вторая Государственная дума.

– Вы говорите так, словно видите, что будущая Дума непременно станет противодействовать правительству.

– И не только правительству, но и самодержавию в целом. Это обуславливается, как я уже говорил, участием в выборах социалистических партий. Они могут серьезно пододвинуть кадетов и трудовиков. Их главная цель нам известна: это свержение самодержавия.

– Открыто об этом они не объявляют.

– Еще бы! Это будет сделано, когда придет их время, если мы такое допустим. К сожалению, эти партии имеют довольно весомый уровень поддержки у избирателей. Прикрыть их одним махом, спокойно, без угрозы новых мощных революционных вспышек, не удастся. А вот выдавить из большой политики законным путем вполне реально. К тому же, опять возвращаясь к началу разговора, правительству не нужны потрясения именно сейчас, в процессе подготовки и проведения выборов. А это несомненно произойдет, если мы выпустим новый закон о выборах.

Император взял со стола коробку папирос, прикурил.

– Пожалуйста, яснее, Петр Аркадьевич.

– Подготовка и сами выборы займут не менее шести месяцев. В это время правительство сможет работать относительно спокойно. У него есть право принимать неотложные решения без утверждения законодательным собранием в перерыве между роспуском одной Думы и созывом другой, а также во время каникул депутатов. Я уверен, за полгода мы сможем сделать многое.