Текст книги "Николай II. Расстрелянная корона. Книга 2"

– Но это же убийство!

Лицо Клевина приняло жестокое выражение. Глаза его смотрели на пилота с холодом.

– Это приказ партии. У нас появилась возможность избавить государство от Столыпина, и мы не имеем права не воспользоваться ею. Хочу сразу предупредить вас, Лев Макарович, отказ не принимается.

– Даже так? А если я все-таки откажусь?

Клевин перешел на зловещий шепот:

– Тогда организация вынесет вам смертный приговор. Он будет утвержден и приведен в исполнение еще быстрее, если вы решите передать наш разговор полиции или кому-то из своих знакомых.

– Вы считаете, что можете ставить мне жесткие условия?

– Так считает Владимир Семенович. Я по-дружески советовал бы вам не играть с огнем, а сделать то, что требуется.

– А если Столыпин откажется лететь со мной?

– Это уже другая ситуация. Но многое будет зависеть от вас. Будьте уверены, мы узнаем, предлагали ли вы Столыпину совместный полет или нет.

– Да уж, в стукачах организация дефицита не имеет.

– Не в стукачах, Лев Макарович, а в агентах, добровольных помощниках, которые видят свое будущее без гнета самодержавия.

Мациевич поднялся:

– Это все, о чем вы хотели поговорить?

– Да. – Выражение лица Клевина изменилось, стало добродушным, человеческим. – Теперь предлагаю отужинать вместе. Надежда приготовила отменную форель. Выпьем немного хорошего вина.

– Благодарю, я уже ужинал.

– Тогда позвольте проводить вас.

– Прихожую я найду и сам.

– Нет, так не положено, гостя принято встречать и провожать.

В этот же день император принял в Царском Селе старшего офицера по особым поручениям полковника князя Покровского. На этой встрече речь тоже шла о празднике воздухоплавания. Николай Второй, в общем-то, находился в хорошем расположении духа, но гостю было заметно, что что-то все-таки тревожит его.

Государь сам объяснил Покровскому, что является причиной этого беспокойства:

– Вам известно, Алексей Евгеньевич, что с 8 сентября у нас проводится праздник воздухоплавания. Завтра в нем примет участие Столыпин. Агенты охранного отделения доложили, что революционеры готовят покушение на Петра Аркадьевича именно во время праздника. Подробности заговора неизвестны…

– Извините, ваше величество, что перебиваю, но у меня возникли вопросы, ответы на которые хочется получить немедленно.

– Да, пожалуйста.

– Сам Петр Аркадьевич оповещен о готовящемся покушении?

– Конечно. Ему первому доложили об этом.

– И Столыпин не отказался от участия в празднике?

– Нет. Петр Аркадьевич считает, и я с ним согласен, что отмена его участия в празднике вызовет много ненужных разговоров, слухов, пересудов.

– Но это же мелочь по сравнению с угрозой.

– Да, мелочь. Однако следует исходить из того, что завтра Столыпин будет на празднике. Он возьмет с собой усиленную охрану. На трибунах среди зрителей будут размещены агенты. Кроме Столыпина, в празднике примут участие председатель Государственной думы, военный министр и члены императорского дома. Но цель террористов, повторяю, – Столыпин.

– Я понял, ваше величество. Что надо сделать мне и моим офицерам?

– Я хотел бы, чтобы вы с вашими верными людьми находились рядом с Петром Аркадьевичем и не подпускали к нему подозрительных посторонних лиц на расстояние выстрела или броска бомбы. В принципе, этим же самым будут заняты и жандармы, но вы должны, если можно так выразиться, организовать последний рубеж защиты.

– Мне все ясно. Ваше приказание будет выполнено. В случае необходимости офицеры группы прикроют Петра Аркадьевича собой. Но согласится ли Столыпин терпеть нас около себя? Мне хорошо известен его характер.

– На этот счет я отдельно поговорю с ним.

– Один вопрос, ваше величество.

– Да, князь.

– Группе сопровождать Столыпина от дворца или встретить у въезда на аэродром?

– Встретьте у въезда.

– Слушаюсь. Больше вопросов нет. Разрешите приступить к выполнению приказа?

23 сентября председатель правительства прибыл на аэродром.

Встретив Покровского, он улыбнулся:

– Здравствуйте, Алексей Евгеньевич! Рад видеть вас.

– Здравствуйте, Петр Аркадьевич!

– Не дает государь вам покоя.

– Такая у нас служба.

– Ну что ж, исполняйте свои обязанности. Хотя признаюсь, считаю предосторожности императора излишними.

– Я по собственному опыту знаю, Петр Аркадьевич, что предосторожность никогда лишней не бывает. Я, с вашего позволения, буду находиться непосредственно рядом с вами.

– Запретить не могу, князь.

Столыпин начал обходить аэропланы и приветствовать пилотов. Офицеры Покровского рассредоточились так, что контролировали все подходы к площадке и в любой момент могли отразить нападение террористов либо прикрыть собой главу правительства.

Но тут произошло то, чего не ожидал никто.

Когда Столыпин поравнялся с Мациевичем, тот внезапно предложил главе правительства совершить полет.

Это было столь неожиданно, что Столыпину пришлось принимать решение немедленно. Он согласился, хотя мог бы сослаться на болезнь сердца.

Князь Покровский не знал, что делать. Силком препятствовать посадке Столыпина в «Фарман» он не имел права. Отговаривать Петра Аркадьевича было поздно.

Столыпин взглянул на Покровского:

– Не беспокойтесь, князь. Лев Макарович – офицер, а это значит, что он не способен на подлость.

К главе правительства подошел начальник департамента полиции, но Столыпин не стал слушать и его.

«Фарман» поднялся в воздух. За полетом следили тысячи глаз, в том числе и Клевина. Он ждал, когда Мациевич проведет воздушный маневр и сбросит ненавистного Столыпина на землю.

Но ничего подобного не случилось.

Аэроплан сделал круг и благополучно приземлился.

– Не желаете ли еще раз подняться в воздух? – поинтересовался Мациевич.

– Нет, благодарю, – ответил Столыпин. – Мне хватило впечатлений и от одного полета. У вас прекрасная профессия, Лев Макарович. Это что-то необыкновенное – видеть землю с высоты птичьего полета.

Капитан рассмеялся:

– Вы правы.

К пилоту и Столыпину подошел полковник Покровский:

– Извините, ваше высокопревосходительство, надеюсь, сегодня вы больше рисковать собой не будете?

– К чему официальность, Алексей Евгеньевич? Вы не ждали, что я поднимусь в воздух? Так и я не собирался этого делать. Не хмурьтесь. Ведь все обошлось. Я и вам советую полетать. Это незабываемые ощущения.

– Как-нибудь в другой раз. Сегодня мне приказано сопровождать вас. Я не выполнил приказ, значит, должен уйти в отставку.

– Да бросьте, Алексей Евгеньевич. При всем желании у вас не хватает полномочий менять мои решения. А посему приказ императора был заведомо невыполнимым.

К Столыпину подошел генерал Курков:

– Петр Аркадьевич, государь ждет вас в Царском Селе.

– Уже доложили о полете?

Генерал пожал плечами:

– Я к этому отношения не имею.

– Без вас добродетелей хватает. – Столыпин повернулся к Покровскому: – Вы со мной, князь?

– Если вы не против. Мне придется объяснять государю, почему я не смог выполнить приказ.

Покровский и Столыпин сели в автомобиль и отправились в Царское Село.

Николай сразу же принял их.

– Что это еще за мальчишество, Петр Аркадьевич? – заявил он.

Столыпин улыбнулся:

– Извините, ваше величество, но я свой поступок мальчишеством не считаю. Да, я мог отказаться от полета, но на трибунах были тысячи людей. Конечно же, тут же прошла бы молва, что председатель правительства испугался лететь на аэроплане, когда другие высокопоставленные чиновники сами просились. Хорошо бы я выглядел в глазах ваших подданных. Представляю заголовки в завтрашних газетах: «Столыпин – трус», «Столыпин испугался». И так далее. К тому же свою роль сыграл и тот факт, что я никак не ожидал, что капитан Мациевич предложит мне полет.

В разговор вступил полковник Покровский:

– Ваше величество, в произошедшем моя вина. Я должен был отговорить Петра Аркадьевича от необдуманного поступка, не выполнил ваш приказ. Посему прошу уволить меня.

– Вот так сразу и отставка? Нет, князь, вы еще послужите Отчизне. Прошу не подавать рапорта, он подписан не будет. – Император посмотрел на Столыпина. – А от вас впредь требую не рисковать попусту.

На следующий день, 24 сентября, на празднике воздухоплавания произошла катастрофа. Ровно в шесть часов вечера выстрел сигнальной пушки известил о завершении летного дня.

«Фарман» Мациевича находился в воздухе. Зрители не расходились, ожидая посадки, и вдруг услышали треск. Аэроплан качнулся. Пилоту удалось выровнять его, однако «Фарман» тут же разломился на части.

Так погиб один из первых российских пилотов, капитан корпуса корабельных инженеров Лев Макарович Мациевич.

Тут же возникли разные версии. Сплетники поговаривали, будто летчик покончил жизнь самоубийством из-за сложных семейных отношений. Другие утверждали, что его гибель явилась наказанием террористов за то, что капитан не убил Столыпина, имея полную возможность это сделать.

Специальная комиссия пришла к выводу, что причина трагедии состояла в том, что аэроплан потерял жесткость из-за разрыва растяжки. Один кусок проволоки попал на винт, который тут же разрушился, другой угодил в мотор.

Когда председателю Совета министров доложили о трагедии, он перекрестился и проговорил:

– Очень жаль. Россия потеряла отличного пилота.

Петр Аркадьевич не верил в то, что Мациевич участвовал в заговоре против него, несмотря на доклады агентов охранки.

Глава 3

В середине августа 1910 года государь с семьей выехал в Германию и провел там два с половиной месяца. Они остановились в Гессене, на родине Александры Федоровны. Это было самое длительное пребывание августейших персон за границей.

Пребывание царской семьи в Германии затягивалось в связи с тем, что Николай желал встретиться с кайзером Вильгельмом для откровенного разговора. Прусский посланник при гессенском дворе барон Иениш отмечал намерения российского императора восстановить прежние дружественные отношения между Германией и Россией. Вильгельм же относился к этому достаточно скептически из-за внешней политики, проводимой Николаем в последние годы.

Немецкие газеты публиковали высокомерные статьи в отношении России, наши отвечали им тем же.

22 октября Николай Второй выехал в Потсдам, где встретился с Вильгельмом. Два дня императоры вели долгие беседы. Они основывались на совпадении монархических интересов и на том, что между Россией и Германией не было прямых противоречий.

Главным достижением переговоров, в которых участвовали и главы внешнеполитических ведомств Сазонов и Бетман-Гольвег, стало устное обязательство монархов придерживаться той политики, которая не направлена друг против друга. Вильгельм, используя ситуацию, попытался внести раскол в Антанту – военный блок Англии, Франции и России, оформившийся еще в 1904–1907 годах. Вильгельм обещал не поощрять агрессии Австрии на Балканах, Николай – не поддерживать политику Англии против Германии на Ближнем Востоке. Это означало поддержание статус-кво, то есть текущего положения дел. В общем, императоры договорились о взаимной сдержанности в случае возникновения англо-германского и русско-австрийского конфликтов.

Следом за беседами монархов переговоры продолжились между главами внешнеполитических ведомств. Но уже на этапе обмена мнениями они зашли в тупик. В результате Россия отказалась от заключения письменного договора с Германией.

Данные переговоры стали последней попыткой Берлина вывести Россию из Антанты. Это оказало свое влияние на правящие круги Великобритании, которые окончательно поддержали курс на войну с Германией.

Николай и Вильгельм публично оценили встречу как удовлетворительную. Российский император ставил обещания кайзера выше письменных обязательств, полагался на слово своего родственника.

В российской печати появились весьма холодные отзывы о Потсдамском соглашении. Некоторые политические деятели проявляли недовольство, говорили, что российские союзнические соглашения потеряли наступательные функции, стали чисто оборонительными. На самом же деле франко-русский блок являлся именно таковым еще со времен правления Александра Третьего. Министр иностранных дел Франции Пишон, отвечая на запросы парламента, заверял, что решения, принятые в Потсдаме, не противоречат союзу России и Франции.

С Лондоном у Петербурга формальных соглашений не было, но Англия, естественно, проявила явное недовольство. Новому послу сэру Джорджу Бьюкенену, прибывшему в Санкт-Петербург в октябре, была поставлена конкретная задача свести к минимуму все последствия встречи в Потсдаме. Сергей Дмитриевич Сазонов призывал политические круги и русскую печать к сдержанности по отношению к Германии.

Переговоры шли, а реорганизация оборонительной системы, основанная на опыте Русско-японской войны, между тем деятельно продолжалась. Еще летом 1910 года был издан высочайший манифест об упразднении нескольких крепостей в Польше и о пересмотре мобилизационного плана. Главные районы сосредоточения войск переносились на восток от границы.

Сейчас некоторые историки, военные деятели, известные публицисты называют подобные меры ошибочными. Мол, напротив, необходимо было оставить армию на тех же рубежах обороны, которые были оборудованы еще при императоре Николае Первом.

Что это за рубежи? Первая линия крепостей шла по западной границе Польши. Вторая, с меньшими боевыми возможностями, тянулась от Динамюнде через Ковно и Осовец до Брест-Литовска. Третий рубеж проходил в направлении Киев – Бобруйск – Динабург.

Русские войска должны были бы быть размещены на так называемом Польском выступе. При быстром скоординированном наступлении австрийских и германских войск по нескольким направлениям это привело бы к блокированию русских сил на выступе. При данном развитии событий наша армия в первые же дни войны скорее всего попала бы в ловушку, которую сама себе и приготовила.

Поэтому Николай Второй и проводил реорганизацию оборонительных рубежей. Он считал, что русская армия должна была рассредоточиться вне прямой досягаемости для врага и с подготовленных рубежей, без риска охвата или обхода, вести оборонительные либо наступательные действия. Германская разведка в то время постоянно сообщала в Берлин о том, что русские осуществляют реорганизационные мероприятия, основываясь не на оперативно-тактических, а на чисто стратегических соображениях.

Во внешней политике мировых держав тоже происходили изменения.

Несмотря на недавнюю победу, Япония всеми силами старалась наладить сотрудничество с Россией, дабы не допустить возобновления войны, которая в новых условиях обернулась бы для Токио полным и несомненным поражением. Тогда Страна восходящего солнца утратила бы все, что приобрела в 1904–1905 годах.

Соединенные Штаты Америки заняли позицию, резко враждебную по отношению к политике Токио в Китае. Уже в то время Америка пыталась протянуть свои щупальца куда только можно. Казалось бы, какое Штатам дело до Дальнего Востока? Ан нет. У Вашингтона повсюду свои национальные интересы.

Англия в быстро меняющейся обстановке прилагала все возможные усилия, дабы сохранить союз с Россией. В Лондоне понимали, что единство Петербурга и Берлина будет иметь весьма плачевные последствия для британского льва.

Россия совместно с Японией была заинтересована в недопущении новых конкурентов в Маньчжурию. Когда из США поступило предложение продать маньчжурские железные дороги международной компании, обе державы ответили решительным отказом.

Думская оппозиция выступала против какого-либо сотрудничества с Японией. Однако государь и правительство Столыпина вели иную политику. Летом 1910 года между Россией и Японией было подписано соглашение о сотрудничестве. По сути, это был договор о совместном противодействии другим державам в Китае, основанный на негласном разделении сфер влияния в регионе.

Япония устанавливала контроль над Кореей и Южной Маньчжурией, Россия – над Северной Маньчжурией, Внешней Монголией и даже китайской частью Туркестана, но это уже, как говорится, по возможности.

7 ноября 1910 года скончался Лев Николаевич Толстой. Ему было восемьдесят два года. Произошло это на станции Астапово Рязанской губернии.

Писатель с мировым именем, гордость русской литературы, покинул Ясную Поляну, свою родовую усадьбу. Слишком сильны стали противоречия между учением и личной жизнью гения.

Лев Николаевич не участвовал в политической борьбе, не занимал чью-либо сторону, не стал своим ни для государства, ни для оппозиции. Толстой был отлучен от церкви за богохульство.

Перед властью встала непростая задача: как отнестись к чествованию памяти Толстого? Клерикалы и правые идеологи считали, что православное государство не может воздавать посмертные почести человеку, отлученному от церкви. В то же время смерть такой личности стала тяжелой утратой не только для русского народа.

Государь разрешил эту сложную ситуацию, заявив о том, что он душевно сожалеет о кончине великого писателя, воплотившего в своих творениях образы славных годов русской жизни.

Государственная власть не приняла участия в гражданских похоронах писателя, но и не препятствовала им, хотя это противоречило русским обычаям. Лев Николаевич Толстой был погребен на холме около Ясной Поляны при стечении нескольких тысяч человек, большую часть которых составляла молодежь.

Государственная дума в знак траура, несмотря на протесты правых, прервала заседания.

Смерть Толстого вызвала волнения среди студентов. Впервые с 1905 года в Санкт-Петербурге в течение трех дней проходили уличные демонстрации. Молодежь поддержали рабочие. Революционеры гадали, не начало ли это новых потрясений?

Накануне Рождества волнения пошли на убыль и прекратились сами собой. На провинцию данные события практически не распространились.

В 1910 году возник конфликт между Петербургом и Финляндией по поводу общеимперского законодательства. Столыпину пришлось вернуться на путь 1905 года и провести законопроект об отношениях между конфликтующими сторонами в обход финского сейма. Это вызвало недовольство в Финляндии.

Не оставалась в стороне и Польша. Еще осенью 1909 года П. А. Столыпин поднимал вопросы, касающиеся работы земства в западных губерниях. Эти проблемы встали с новой силой в начале 1911 года. Суть их, если коротко, сводилась к тому, что премьер хотел максимально ослабить польское влияние в этом регионе и увеличить русское.

1 февраля к обсуждению предложений Столыпина приступил Государственный совет. Голосование там прошло 4 марта. Неожиданно для председателя Совета министров решающие моменты были отвергнуты. За такое решение активно агитировали П. Н. Дурново и В. Ф. Трепов.

Сразу же после голосования Столыпин покинул заседание Государственного совета.

Следующим утром премьер прибыл к императору.

– Что привело вас ко мне? – осведомился государь. – Насколько я помню, на сегодня у нас встреча не была запланирована.

– Я приехал, ваше величество, чтобы сообщить вам о своем решении подать в отставку!

Император изумленно посмотрел на Столыпина:

– Что случилось, Петр Аркадьевич?

– Я вчера был на заседании Государственного совета, который обсуждал вопросы западного земства. Несмотря на ваше ходатайство, решающая статья была отклонена. Инициаторами голосования явились господа Дурново и Трепов. Насколько мне известно, один из главных противников проекта перед этим был принят вами. Следовательно, Трепов получил от вас согласие на подобные действия.

– Вы в чем-то обвиняете меня, Петр Аркадьевич?

– Как можно, ваше величество? Я просто выстраиваю логическую цепь поступков противников проекта.

– Это вам не удается. Да, я встречался с Владимиром Федоровичем. Он изложил мне свои соображения по поводу обсуждаемого вопроса и спросил, следует ли понимать мое пожелание как прямой приказ? Что я мог ответить? Естественно, сказал, что члены Государственного совета могут голосовать по совести.

Столыпин покачал головой:

– Правые так и поступили.

– Не думаю, что в данном случае ведется какая-то интрига против правительства или вас лично, – сказал государь. – Скорее члены Совета голосовали так, как было выгодно им в политическом плане. Одни из них, и это известно, противостоят национальным движениям, исходя из общеимперских соображений, другие не желают распространения земства на новые губернии.

– Это так, но Трепов использовал аудиенцию с вами. Он сослался на высочайшую волю для отклонения проекта.

– Но это же частный пример. Я понимаю, что решение Государственного совета задело ваше личное самолюбие, но вам, Столыпину, так реагировать на столь незначительное происшествие, право, не к лицу.

– Да, ваше величество, это частный пример, но он показывает, как Государственный совет может встать между правительством и Государственной думой, сделаться тормозом для реформ. Вчера Совет отклонил один вопрос, завтра зарежет другой, послезавтра третий. Что в итоге? Не берем личности. Во-первых, это удар по престижу председателя Совета министров, всего правительства. Во-вторых, подобная практика может внести такой раздор между ветвями власти, что мы окажемся вновь в ситуации, когда управление государством сильно осложнится из-за чьих-то капризов и гордыни. Вспомните, каково нам приходилось работать с думами первого и второго созывов.

Император улыбнулся:

– Но ведь справились! А сейчас куда проще. Но заявлять об уходе по такому незначительному поводу? Нет, я не могу лишиться Столыпина. И потом, Петр Аркадьевич, чем станет правительство, зависящее от меня, если из-за конфликта с Думой или с Советом будут меняться министры, а главы правительств подавать прошения об отставке? Нет, ничего подобного, Петр Аркадьевич. Успокойтесь, сосредоточьтесь, отбросьте самолюбие и продолжайте работу. Моя поддержка вам обеспечена. Так было всегда.

– Но тогда необходимо пойти на непопулярные меры. Я бы сказал, авантюрные.

Николай с интересом посмотрел на Столыпина:

– Что вы имеете в виду, Петр Аркадьевич?

– Нам надо иметь свободные руки. Предлагаю на несколько дней распустить обе палаты и провести закон о западном земстве именным указом.

Император прошелся по кабинету.

– А вы продумали последствия столь авантюрного предложения? Ведь именно вас Дума осудит за то, что вы склонили меня на подобный шаг.

– Некоторые депутаты, конечно, изобразят возмущение, но в душе все будут довольны. Конфронтация никому не нужна. Тем более когда памятны те события, при которых своих мандатов лишились депутаты Первой и Второй Государственных дум.

Николай обворожительно улыбнулся:

– Хорошо. Я готов согласиться на ваше предложение, но мне надо продумать его. Вот видите, как я ценю вас, Петр Аркадьевич!

– Благодарю, государь, но в таком случае позвольте высказать еще одну мысль.

– Пожалуйста, я слушаю вас.

Столыпин дал оценку действиям членов Государственного совета Трепова и Дурново и попросил государя не только публично осудить их, но и подвергнуть взысканию, которое стало бы уроком на будущее для других.

Император задумался, меряя шагами кабинет, затем повернулся к главе правительства:

– И что же, по-вашему, мог бы сделать я? Какое вы предлагаете взыскание?

Столыпин, не задумываясь, ответил:

– Трепову и Дурново следует предложить выехать из Петербурга и на некоторое время приостановить работу в Государственном совете.

– Неплохо. Вижу, вас сильно задело голосование.

– Не голосование, ваше величество. Вы, конечно же, правы. Каждый имеет право высказать свою точку зрения, но не в вопросах, касающихся судьбы реформ. Не голосование меня задело, а понимание последствий того раскола в управлении государством, к которому вольно или невольно подталкивают названные политики.

– Здесь, Петр Аркадьевич, я ничего обещать не могу. Мне необходимо очень хорошо все обдумать.

На этом аудиенция у государя была закончена.

6 марта Столыпин созвал министров и доложил им о разговоре с государем. Почти все чиновники выслушали доклад молча, лишь двое попытались указать на желательность другого, мягкого подхода к вопросу о Трепове и Дурново.

Столыпин резко ответил на это:

– Примирения пусть ищет тот, кто весьма дорожит своим местом и положением. Я же считаю необходимым поступать честно и достойно.

На этом совещание, собственно, и было закончено. Все ушли, остался министр финансов.

Коковцев высказал собственное мнение по поводу намерений председателя Совета министров:

– Я думаю, Петр Аркадьевич, что предложенные вами меры нежелательны. Дума вряд ли спокойно проглотит это, в прямом смысле слова, насилие. Такое не прощается. Следует ли требовать от государя, чтобы он карал тех, кого принимал во дворце? Я убежден, закон надо проводить нормальным путем, для чего вторично внести его в Государственный совет.

Столыпин ответил:

– У меня, Владимир Николаевич, нет ни времени, ни желания заниматься подобной бюрократией. Я буду рубить клубок противоречий разом, а не разматывать его месяцами.

– Но это неправильно, Петр Аркадьевич.

– Вот когда вы, Владимир Николаевич, станете на мое место, тогда и поступайте как захотите, посчитаете нужным. Пока же председатель правительства я, значит, будет по-моему. Не смею задерживать.

Коковцев удалился ни с чем.

Столыпин твердо стоял на своем. Это не являлось самодурством, упрямством. Нет, просто Петр Столыпин, в отличие от министров, четко знал, что надо государству, а без чего можно и даже нужно обойтись.

Император обдумывал ответ председателю Совета министров четыре дня. 10 марта Петр Аркадьевич был вызван в Царское Село.

В рабочем кабинете Александровского дворца Николай подписал указ о перерыве сессии с 12 по 14 марта и поручил председателю Государственного совета объявить П. Н. Дурново и В. Ф. Трепову высочайшее повеление выехать из столицы и до конца 1911 года не посещать заседания совета.

Как только указ был опубликован, в обществе начались волнения. Ситуацию усугубило издание закона о западном земстве в обход Думы.

Премьер-министра критиковали все, кто только мог, и лишь националисты высказывались за Столыпина. Ближайшие соратники Петра Аркадьевича предложили распустить и эту Думу, внеся новые изменения в избирательный закон. И все же, несмотря ни на что, дело о западном земстве было доведено до конца. Закон остался в силе.

Реакция партий, фракций, отдельных депутатов и членов Государственного совета, осознание того, что в противостояние был втянут император, и ощущение вины за это не могли не повлиять на Столыпина. Он ощущал себя в одиночестве, хотя ни о какой отставке Николай Второй до сих пор не желал даже слышать.

Дождливым сентябрьским вечером у небольшого дома в Париже остановился молодой человек, на вид лет двадцати трех. Он встал под козырек винной лавки, сложил зонт, посмотрел на номер дома. Да, тот самый, на нужной улице.

Молодой человек зашел в подъезд между магазинчиками, поднялся по лестнице на второй этаж. Справа и слева две двери.

Он подошел к квартире слева, аккуратно постучал и почти сразу же услышал мужской голос:

– Кто?

– Аленский Егор Егорович.

Дверь открылась.

– Входите.

В прихожей Аленский, он же Дмитрий Богров, снял дождевик.

– Добрый вечер. Ну и погодка сегодня. Прямо как в Петербурге.

Мужчина лет пятидесяти пяти кивнул:

– Да, погода действительно препаршивая. Проходите в гостиную.

Богров разделся и прошел в довольно большую комнату.

Егор Егорович Лазарев, известный член партии социалистов-революционеров, указал гостю на кресло:

– Здесь будет удобно, но прошу учесть, у меня не так много свободного времени.

Богров заметил кипу бумаг на канцелярском столе и сказал:

– Я не задержу вас.

Лазарев присел в кресло напротив.

– Слушаю вас, господин Аленский.

– Можно просто Дмитрий.

– Хорошо, слушаю вас, Дмитрий.

Богров устроился поудобнее и заявил:

– Я намерен убить Столыпина.

Лазарев рассмеялся:

– И всего-то? Почему сразу не императора? Молодой человек, мне не до шуток. Если…

Богров прервал его:

– Извините, Егор Егорович, но это не шутка. Я действительно намерен убить Столыпина.

– Ну, если это не шутка, то, значит, вы сумасшедший.

– Я в здравом уме, и у меня есть план. На следующий год…

– Вы заглядываете слишком далеко.

– Все же прошу выслушать меня.

Лазарев вздохнул:

– Что ж, выкладывайте свой план.

Богров говорил минут десять и закончил монолог такими словами:

– У меня все получится.

– Допустим, но что вам нужно от меня?

– Не от вас лично, от партии.

– Что конкретно?

– Без сомнения, шансов избежать ареста у меня практически нет. Я буду приговорен к смертной казни. Так вот, я хочу, чтобы после моей смерти партия объявила, что убийство совершено с ведома лиц, руководящих ею. Это начало новой фазы революционного террора.

Лазарев покачал головой:

– План, признаюсь, неплох, но почему, имея возможность попытаться убить императора, вы нацелены на председателя Совета министров?

– Я еврей. Если убью царя, то это обернется трагедией для всего моего народа. Неизбежны погромы. Мне не хотелось бы, чтобы это произошло.

– Не буду вам ничего обещать, Дмитрий. Вы планируете покушение на год вперед. За это время очень многое может измениться. Честно говоря, я не верю, что вам удастся даже приблизиться к такой фигуре, как Столыпин.

– Я сделаю это, – уверенно заявил Богров.

– Давайте договоримся так. Вы когда собираетесь вернуться в Россию?

– В начале следующего года.

– В Петербург?

– Нет, в Киев. Ведь именно там должны развернуться основные события.

– Что вас связывает с Киевом?

– Там я рос, учился. В этом городе живут мои родители.

– Хорошо, как только будете в Киеве, с вами свяжется наш человек. Он представится господином Муравьевым, запомните?

– Да. У меня хорошая память.

– Тогда же с ним и решите вопрос, касающийся вашего намерения.

– Я вас понял. Позвольте откланяться?

– Один вопрос, Дмитрий.

– Да, конечно, я к вашим услугам.

– Сколько вам лет?

– Двадцать три.

– И вы готовы пожертвовать собой ради революции?

– Это уже второй вопрос, но я отвечу. Да, готов. Вы, старый революционер, приверженец беспощадной борьбы с самодержавием, находите это странным?

Лазарев улыбнулся:

– Не такой уж я и старый. Просто меня всегда интересовало, что же служит побудительной причиной самопожертвования. Покушения большей частью не удаются. Их участников ждет суровое наказание, как правило, смертная казнь. Откуда у вас эта ненависть, сжигающая до такой степени, что сама жизнь отходит на второй план? Ведь вы же еще очень молоды.

– Позвольте мне не отвечать на этот вопрос. Не потому, что я не смогу найти слов. Просто мне до сих пор казалось, что уж вы-то должны сами знать ответ на заданный вопрос.

– Хорошо. В принципе, на таких, как вы, и держится революционное движение. Я провожу вас.

Богров вернулся в Россию в феврале 1911 года и тут же наладил контакты с начальником Киевского охранного отделения подполковником Николаем Николаевичем Кулябко, прерванные из-за отсутствия в стране. Вот уже четыре года Дмитрий Богров являлся секретным агентом охранки.