Текст книги "Тайна пленного генерала"

Ефрейтор что-то бросил офицеру, тот снисходительно улыбнулся, постучал по сигарете указательным пальцем, стряхивая пепел.

За «Кюбельвагеном» стоял мотоцикл охраны с тремя солдатами. Они тоже курили и не смотрели по сторонам.

Им первым достался весь вал свинца! Гитлеровцы дружно попадали с мотоцикла и больше хлопот не доставляли. Партизаны высыпали из леса, подошли к машине. Немая сцена удалась на славу. Обер-лейтенант потерял дар речи, вытянулась расстроенная физиономия. Замолчал ефрейтор, поджал губы и побледнел. Водитель подавился, пока зевал, стал икать.

– Вы чего такие серьезные? – засмеялся Кошкин. – Веселитесь! Весело же, правда? – Он выпустил очередь над головой немцев. Те вышли из ступора, загалдели. Стрелять в беспомощную публику было не очень достойно, но Шубин перешагнул через принцип, выстрелил в грудь офицеру. Ефрейтор начал подниматься – зачем, спрашивается? Сидел бы и отдыхал. Пуля швырнула его обратно. Водитель вывалился из машины и колобком покатился в лес – да так шустро, словно ему срочно приспичило. Огненный вихрь устремился за беглецом.

– Мужики, кончайте палить, он мертвый, оглохнем же! – заорал Шубин, затыкая уши.

Снова шум – из-за поворота выбежали трое солдат. И поздно сообразили, что погорячились, не надо было выбегать – пули разбросали по дороге их окровавленные тела.

– Все в лес! Что смотрите? В лес, я сказал!

Глеб провожал глазами своих бойцов. Маловато их осталось… Сорвался было с места, чтобы догнать, но вдруг замер. Ох уж этот кураж и дурь в голове, которую не извести никакими войнами! Он словно зачарованный уставился на громкоговоритель, одновременно прислушиваясь. Мир не взрывался и не летел вверх тормашками. Девять трупов в округе – и больше никого…

Лейтенант поспешил к машине, схватил громкоговоритель, присоединенный шнуром к продолговатому металлическому ящику. На последнем было несколько кнопок и два тумблера. Повернул первый – установка издала мерзкий звук резьбы гвоздем по стеклу. Эх, не приходилось еще выступать перед широкой аудиторией. Прикусил язык, чуть не вырвалось: «Раз, раз». Что за блажь напала – поди, разберись. Импровизировать пришлось по ходу.

– Солдаты и офицеры великой Германии! – огласил притихшую округу торжественный голос. Немецкая речь лилась неплохо, небольшим акцентом можно было пренебречь. – Это срочное сообщение, немедленно оставьте свои дела! К вам обращается командир пехотной дивизии генерал-майор Гальдер! Мы переживаем суровый час! На фронте происходят катастрофические изменения! Русские войска, получившие резервы из Сибири, прорвали наши позиции в районе Можайска и Наро-Фоминска и в данный момент замыкают кольцо окружения! Мы несем тяжелые потери! Сегодня ночью русская авиация безжалостно бомбила Берлин, нанесла удар по Рейхстагу и канцелярии фюрера! Солдаты, в этот трудный для рейха час мы должны сплотиться и действовать, как один организм! Мною получен приказ срочно отвести все войска к Вязьме и Ельне! Вы должны немедленно оставить свои позиции и уходить на запад! В противном случае это будет расценено как неподчинение приказу!

Он бросил микрофон и устремился к лесу. Откуда столько детства в голове? Из кустов на отчаянного лейтенанта таращились изумленные глаза бойцов.

– А что это было, товарищ лейтенант? – с невольным уважением протянул Вартанян. – Мы как-то не шибко рубим в немецком…

– Пошли, пошли, – заторопил их Глеб. – Потом расскажу.

Позже всем личным составом катались по поляне, держась за животы, вытирали слезы веселья.

– Думаете, сработает? – спросил Шаламов.

– Нет, конечно. Немцы же не конченые дураки. Но растерянность и заминка могут случиться…

Дальше шли веселее, обмениваясь шутками и впечатлениями. Рассмешил их командир. Стрельба за спиной стихла, перестали реветь тяжелые грузовики. День подходил к концу. Группа вышла на дорогу, на обочине которой торчал указатель «село Степаново, 2 км», и попятилась обратно.

Дорога имела наезженный вид. Село пришлось обходить лесом, потом с риском для жизни миновать открытый участок. Немцев в районе не было, но на юго-востоке работала артиллерия.

На поляне среди облетевших осин сделали привал. Серьезных осадков в этот день не было. Несколько раз моросил дождь, но быстро затихал. Люди садились, принимали удобные позы. Тищенко сгрузил на землю рацию, упал рядом. Шубин развернул потрепанную карту. Дело двигалось к вечеру, но еще не смеркалось. Село Степаново находилось в 12 километрах от крутой излучины Нары, где держался 704-й полк в составе 43-й армии! Видимо, с ним и была связана несмолкающая канонада. Вот ведь как бывает – незаметно, за беседой, отмахали уйму верст и чуть не вышли к линии фронта! Но где же сейчас полковник со своими обозниками?

Шубин всматривался в карту, чертил ногтем предполагаемые маршруты. Группа отклонилась километров на десять, уводя за собой противника. У Моисеевского – открытая дорога к той самой излучине. У партизан есть рация, могут связаться с командованием 704-го полка, и те устроят коридор. В каком районе люди Шубина могут с ними соединиться?

Личный состав самозабвенно дымил махоркой. Глеб завел «шарманку» с уже подсевшими аккумуляторами. Рация работала, но треск помех надрывал уши. Выйти за пределы радиуса действия они не могли. От волнения вспотели ладони. Он крутил настройку, ловил волну – так неопытный водитель пытается удержать сцепление, чтобы машина не заглохла.

– Шубин, это ты? – ворвался в эфир искаженный помехами голос Моисеевского.

– Так точно, товарищ полковник! – Он чуть не вскочил от радости, остальные навострили уши. – Вы целы? Как отряд? Где вы находитесь?

– Сначала ты давай… – Голос собеседника дрожал и не лучился энтузиазмом.

Лейтенант излагал лаконично, понятными фразами. Группа понесла потери, но половина отряда уцелела, готовы соединиться со своими товарищами. В случае необходимости можно выступить навстречу…

– Плохи дела, лейтенант, – обескуражил его полковник. – Поначалу все шло по плану, но потом немцы разгадали наш маневр, перерезали проход…

– Это как, Александр Гаврилович? – Шубин похолодел. – Мы же всех увели!

– Всех, да не всех… – огрызнулся полковник. – Хоть ты и мастер своего дела, а всех не уведешь… Мы только в низину спустились после того, как ты тарарам на левом фланге затеял, думали, проскочим… Почти весь обоз на виду был, когда «рама» в небе объявилась. Низко, зараза, летела, летчик нас видел. Хорошо, что на этом разведчике ни бомб, ни пулеметов… Дальше все понятно? «Рама» улетела – летчик еще в воздухе обо всем доложил. В общем, развернули обоз – и обратно на склон. Едва мы успели в лес втянуться, как штурмовики налетели. Рассыпались по лесу – те наобум стреляли, несколько бомб сбросили… Человек пятнадцать потеряли – и гражданских, и бойцов, – в общем, терпимо… Две подводы повредили, но мы их на ходу отремонтировали. В общем, сам понимаешь, пришлось возвращаться. Имелся запасной вариант – в Уманские леса, это восточнее Чановского бора, там немцы еще не освоили территорию. Туда и направляемся, будем продолжать партизанскую деятельность.

– Как же так, Александр Гаврилович? – потрясенно бормотал Глеб. Были у него предчувствия, но чтобы вот так – решительно поставить крест…

– Успокойся, Шубин, ты не виноват, ты выполнил свою задачу до конца. Мы пока не контролируем полеты разведывательной авиации противника. – Полковник невесело засмеялся. – Все в порядке, мы ушли со старого маршрута, сейчас движемся в Уманские леса, немцы нас потеряли. Пару раз летали «рамы», но мы успевали уходить с дороги. Стычек с противником пока не было.

– Дайте свои координаты, Александр Гаврилович, мы идем к вам.

– Даже не думай, Шубин, – рассердился комдив. – Дело сделано, значит, так и будет. Пока до нас дойдешь, всех людей положишь. И сам сгинешь – что я тогда твоей невесте объяснять буду?

– Как она?

– Думал, не спросишь, – полковник позволил себе ироничный выпад. – Полный порядок с твоей Лидией Андреевной, раненых обхаживает – их теперь прибавилось. Расскажу, что ты живой, – в пляс пустится. Это приказ, Шубин. Выходи к нашим. Ты не партизан, ты командир Красной Армии, так и должен воевать. Остался небольшой бросок, выйдешь в расположение 704-го полка. До темноты пройдите, сколько сможете, потом вставайте, а утром – решительный бросок. Пойми, лейтенант, я бы рад тебя снова увидеть, но надо же и разум иметь, согласись? Повоюем и без тебя, у меня четыре с половиной сотни бойцов, остались боеприпасы, есть хороший медицинский персонал, гм… Свидимся, Шубин, конец связи.

Помехи забили эфир. Глеб растерянно посмотрел на трубку, потом осторожно пристроил ее на рычаг. Из всех возможных вариантов развития событий именно этот он и не предусмотрел. Но все же это лучше, чем гибель или поражение.

– Мы обделались, товарищ лейтенант? – прямым текстом спросил Резун.

Сравнение было в точку. Обделались, причем по-крупному. Погибла половина отряда. Товарищи все слышали. А если и не слышали, то поняли. Разведчики жадно курили, старательно отводили глаза.

Проснулся стыд. В чем он виновен? Да ни в чем, и полковник Моисеевский это прекрасно понимал. Но цель не достигнута, есть потери, а он – старший, он нес ответственность за выполнение задачи. При этом полковник был решительно прав: блуждать по лесам смысла нет. Проще до своих дойти, сохранив хоть часть людей. Нарушит приказ – обделается повторно, и останется только пустить пулю в висок.

Он объяснил бойцам сложившееся положение, наступило продолжительное молчание. Народ переваривал. До темноты прошли еще четыре километра, дважды увертывались от мотоциклетных разъездов, обогнули деревню, куда тягачи подтаскивали тяжелые орудия. Пропустили колонну трехтонных грузовиков, перевозящую зачехленный груз – явно военного назначения.

Все увиденное Шубин фиксировал в блокноте – писал на коленке, а иногда и лежа. Даже по лесу приходилось перебегать. Халевичу становилось все хуже. Он серьезно повредил ногу, но терпел. Соорудил костыль из рогатины, кряхтел, но не отставал. На ночлег остановились в овраге, спрятанном в глубине осинника. Двигаться по темноте не имело резона – кошачьим зрением никто не обладал. Овраг был завален опавшей листвой – не сказать, что подходящее одеяло, но если нагрести, то ничего.

Сгустилась темнота. Шубин выставил посты, определил график дежурства. Люди зарывались в прелую траву. Кто-то жевал остатки пайка, пил воду из фляжек. Как ни странно, они не мерзли – нехарактерно для последнего дня октября. Наверху свистел ветер, но в овраге было тихо, даже уютно. Исчезла изморось в воздухе. Набраться сил на день грядущий точно не мешало.

Шубин зарылся в пахучую хрустящую подстилку и быстро уснул…

Глава четвертая

А пробуждение было смерти подобно. Шубина трясло от холода, снег хрустел на зубах. Свело лицевые мышцы, он их почти не чувствовал. Вот и зима пришла, самое время по календарю. Бойцы просыпались, дрожали, зубы выбивали маршевую дробь. Кто-то в стороне делал физзарядку, чтобы согреться. Уже рассвело, небо было серым, сыпал мелкий колючий снег. Температура за ночь упала, по ощущениям, заметно меньше нуля.

– Мама дорогая, да что же это такое? – Курганов кутался в драную фуфайку. – Как неожиданно-то, черт возьми… Мужики, почему в нашей стране зима приходит неожиданно? Не готовы мы еще к ее приходу, пусть убирается вон…

– Зато мы мастера предсказывать погоду на вчера, – сумничал Резун. Он сидел, скрестив ноги по-турецки, и растирал замерзшие уши.

– Да ладно убиваться-то, – передернул плечами Вартанян. – Мороз и солнце – день чудесный!

– А солнце где? – не понял Резун.

– Скоро будет, – уверил Шубин. – А если еще поспим, то и закат красивый встретим.

Очнулся Леха Кошкин, с ужасом уставился на происходящее.

– Товарищ лейтенант, это что? Почему именно сейчас?

– Я же говорю, зима приходит внезапно, – напомнил Резун. – И откуда в России зима? Южная страна, тропики, абрикосы круглый год.

Разведчики упражнялись в остроумии. Шубин приложился к фляжке, пока вода не замерзла, потом сделал вылазку на гребень оврага. Представшая его взору картина как-то не вдохновляла.

Выпал снег, и, похоже, надолго. Он лежал тонким слоем, обсыпав ветки деревьев, еловые лапы. В воздухе, переливаясь, тихо падали снежинки. Природа замерла в тревожном ожидании. Еще и война эта, будь она неладна…

На юго-востоке снова началась артподготовка – немцы проснулись и побежали к своим орудиям. Недобрые предчувствия появились на душе. Еще вчера была распутица, дороги разбухли от грязи, наступать в таких условиях было сложно. И все же немцы наступали – невзирая на погоду и прочие факторы. Что же будет теперь, когда грязь застынет и передвигаться по дорогам станет легче? Что происходит в отряде Моисеевского? Как там Лида?

Беспокойство не отпускало. И ошибка, совершенная вчера, становилась предельно тяжелой. Оставалось двигаться в неизвестность.

Часть пути отряд прошел по дну оврага. Нарастал артиллерийский гул, различались даже отдельные пулеметные очереди. До линии соприкосновения оставалась пара лесных массивов. Судя по карте, на местности, граничащей в Нарой, преобладали болота.

Оборвался овраг, разведчики переправились через лесок и двинулись по дну покатой балки, усыпанной порошей. Потом несколько неприятных минут провели в скрюченном виде: под боком показалась дорога, а на ее обочине – грузовик с пехотинцами. Глухой кустарник на склоне балки оказался нелишним, спрятал отряд.

Солдаты прыгали вокруг машины, стучали сапогами. Им говорили про русскую зиму, но лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Перебои со снабжением были налицо – тонкие шинели, обувь без утеплителя, полевые кепи, у которых опускались «уши», но голова от этого еще больше мерзла.

Трое побежали к балке справлять нужду. Они выстроились цепочкой и, как по команде, приступили к делу. Разведчики лежали за кустами метрах в десяти, скрежеща зубами. Ничто не мешало им положить всю троицу, а потом разобраться и с остальными пассажирами грузовика. Но это пахло погоней – по дороге почти непрерывно двигался немецкий транспорт.

– Это и есть русская зима, Курт? – спросил один, застегивая штаны. – Холодно, черт побери, снег падает. У нас в Аугсбурге снег можно увидеть только по великим зимним праздникам. Но там это радость, а не каждодневный кошмар.

– Это русская осень, Пауль, – поправил его сослуживец. – Она еще будет продолжаться целый месяц. А потом начнется русская зима – долгая и ужасная. Надеюсь, к этому времени мы возьмем Москву и прогоним большевиков за Урал.

– Иисус с тобой, Курт, – испугался товарищ. – Две недели – не больше, иначе мы точно затоскуем. Мне уже не по себе. Где обещанные теплые шинели, шапки и зимние носки? Куда ты смотришь, Курт? Что там в кустах? Партизаны? Сходи, проверь, но только мы тебя ждать не будем.

Солдаты залились похабным смехом, подтянули штаны и поспешили к машине. Грузовик выстрелил густым выхлопом и стал выбираться на дорогу. Разведчики, пригнувшись, побежали дальше – к чернеющему в пятистах метрах лесу…

Канонада гремела все явственнее. Группа из пятнадцати человек была как бельмо на глазу. Странно, что ее до сих пор не обнаружили. На Халевича было жалко смотреть, «костыль» уже не спасал, раненого поддерживали товарищи.

В лес втягивались две дороги. Одна имела укатанный вид, по ней шли грузовики с пехотой. Вторая выглядела неважно, там могла проехать только гусеничная техника. Покрытие еще не затвердело, колеса давили корку льда, проваливались в грязь. Дорога петляла по мрачному осиннику, вела неведомо куда.

Чутье подсказывало, что это направление представляет интерес. До леса можно было добраться ползком, прикрываясь земляным валом естественного происхождения.

Снова они лежали, тряслись от холода, ждали, пока в лес втянутся неповоротливые вездеходы, буксирующие орудия 75-го калибра. Потом ждали, пока затихнет гул. По одному уходили в лес, собираясь за лохматым косогором…

Мотоциклетный пост у проезжей части обнаружили загодя, ничем себя не выдав. Пулеметчик сидел в люльке, нахохлившись, засунув руки в рукава шинели. Двое других приплясывали возле мотоцикла, обменивались вымученными остротами.

Препятствие можно было и обойти, потеряв минут десять. А поговорить? Шубин махнул рукой: всем отступить. Разведчики попятились назад, присели в укрытии. На дело лейтенант отправился сам, взяв с собой Шаламова, Резуна и Курганова.

Репетировать времени не было. Резун, не скрываясь, пошел по дороге в расстегнутой фуфайке, держа на виду пустые руки. Оружие он отдал товарищам, а пилотку с красной звездой сунул в карман, чтобы не пугать немцев раньше времени.

Патрульные насторожились, вскинули карабины. Насупился пулеметчик, вынул одну руку, пристроил на рукоятке пулемета.

– Нихт шизен! – кричал Резун, размахивая руками, при этом он улыбался до ушей. – Нихт шизен, господа немцы! Их бин полицай, не видите, что ли?

Немцы расслабились, но карабины не опускали, с опаской разглядывали улыбчивого незнакомца. Резун приблизился к посту, поднял руки, продолжая что-то лепетать и не к месту вставлять знакомые немецкие слова. Немец остановил его криком, наставил карабин. Подошел второй, стал обыскивать.

В этом деле, как в любом фокусе, требовалось отвлечь внимание. Трое подкрались сзади и набросились на гитлеровцев с ножами. Пулеметчик выпучил глаза – из перерезанного горла хлынула кровь. Второй получил лезвие в позвоночник, потерял способность двигаться и умолк. Он лежал на животе, давясь месивом из снега и грязи, смиренно ждал смерти, которая не заставила себя ждать. Удар прикладом вмял затылочную кость в мозговые ткани.

Третий, с отличительными знаками ефрейтора, тоже получил прикладом по голове и сложился пополам.

Дальше работали еще быстрее. Подбежали остальные бойцы, извлекли пулеметчика из коляски, поволокли в лес. Быстро вернулись, схватили второго.

– Что, ироды, встретили первый снег? – злорадно бурчал Резун.

Шаламов сел на мотоцикл и заехал на нем в лес. Машина шла проворно, давила слежавшийся бурелом. В метре от канавы Шаламов спрыгнул с сиденья, мотоцикл клюнул носом и провалился в яму, где вскоре заглох.

Основная часть отряда оставалась в укрытии. Бойцы задумчиво наблюдали за происходящим. Резун с Кургановым схватили оглушенного немца за конечности и доставили к той же канаве. Именно там, на фоне еще крутящегося переднего мотоциклетного колеса, и состоялась беседа.

Немец хныкал, просил не убивать. Это было так привычно – до зевоты. У всех в Фатерлянде многодетные семьи, больные матери или отцы, всех насильно мобилизовали, а они ведь так любят российский народ и русскую культуру! Полезные сведения тоже поступили. В районе действуют 229-й и 231-й мотопехотные батальоны общим числом 900 человек, ждут прибытия гаубичной батареи и свежей пехоты для оттеснения прорвавшихся на Нару русских. Именно на этом участке находится стык частей и серьезных постов нет. Тянутся овраги в восточном направлении – контролировать большинство из них вермахт не в состоянии. Обещали доставить роту полицаев для несения патрульно-постовой службы, но пока их нет. Овраги для немцев не проблема – большинство упирается в болота, за которыми начинаются позиции русских. Прорваться здесь они не смогут, местные говорят, что это опасные болота. Но пройти там, в общем, можно, если не боишься. Рисковые парни из разведки вроде ходили…

– И чего лежим, снеговики? – проворчал Шубин, вытаскивая нож из трепещущего туловища. – Особого приглашения ждем? Все на дорогу и вперед!

С лесной артерии метров через триста пришлось уйти – не понравилось, что впереди говорят по-немецки. Метров сто проползли на брюхе. Спасительный овраг поджидал за зарослями присыпанной снежком крапивы. Партизаны скатились вниз, залегли, переводя дыхание.

«Только бы без потерь!» – молился про себя Шубин.

День разгорался, столбик термометра слегка приподнялся, перебравшись через отметку «ноль», и снова началась грязь. Жижа, припорошенная снегом, чавкала под ногами. Овраг петлял, над головами склонялись деревья.

Навстречу из-за глиняной глыбы выскочил человек в комбинезоне. На голове ушанка со звездой, лицо, похоже, славянское. За ним второй, третий… Чуть не перебили друг друга! Шубин вскинул автомат, и те вскинули тоже.

– Не стрелять! – ахнул Глеб. – Свои! – И, демонстрируя мирные намерения, поднял автомат над головой. Встали как вкопанные и те, и другие. Незнакомцев было меньше – всего четверо. Молодые, обмундированы в красноармейскую форму – с натяжкой ее можно было считать зимней.

Партизаны – кто в чем, но звезды на шапках и пилотках у многих были на месте. Незнакомцы опустили стволы, но настороженность осталась.

– Ну, наконец-то, – всплеснул руками Кошкин. – Очнитесь, мужики, все нормально. К вам идем.

– Видим, что к нам, – неуверенно произнес скуластый парень, который, видимо, был старшим. – Только к нам ходят с разными целями… Может, вы фрицы переодетые или полицаи, кто вас знает?

– Стали бы тогда с вами цацкаться, – фыркнул плечистый Тищенко. – Нас пятнадцать, а вас четверо.

Красноармейцы насупились, украдкой переглянулись.

– Все, спокойно, – скомандовал Глеб. – Мы свои, да и вы не чужие. Я своих за версту чую. Лейтенант Шубин, полковая разведка 303-й стрелковой дивизии полковника Моисеевского. После Вязьмы попали в окружение, ушли в партизаны.

– Так разбили же дивизию Моисеевского, – неуверенно заметил стоящий сбоку прыщавый боец.

– Я сейчас тебя разобью, – пообещал Кошкин. – Ну, разбили, подумаешь. Люди же остались – вот в лесах и мочат фрицев. Эй, народ, кончай глазеть, может, на кулаках разберемся?

– Ладно, – скуластый забросил автомат за спину. – Вижу, что наши. Помяли вас, видок имеете похожий… Полицаи бы в чистом шли. Да и не решились бы к нам в тыл полицаи-то, трусы они. Лейтенант Фомин, разведка 704-го полка 222-й стрелковой дивизии.

– К немцам идете?

– Нет, к теще на блины, – засмеялся приземистый красноармеец.

– Можете не ходить, и так все расскажем.

– Ну уж нет, извини, почему мы должны тебе верить? – нахмурился Фомин. – Подожди, как ты говоришь твоя фамилия? Шубин? – Лейтенант наморщил лоб, память работала не очень быстро.

– Если вспомнишь, то это я и есть, – подсказал Глеб. – Ладно, мужики, чего время-то зря терять? Отряд Моисеевского шел к вам – ваше командование в курсе. Наша группа отвлекала внимание, но… В общем, все сложилось некрасиво, долгая история. Моисеевский остался в Вяземских лесах, а мы здесь. Делать-то что будем, Фомин? Не хочешь разворачивать оглобли, выдели человека. Далеко до наших?

Фомин кусал губы. Интуиция у парня работала, он все понимал. Но мания тотальной подозрительности охватила еще сильнее. Ее еще называли бдительностью.

– Рязанов, отведешь людей, – решился Фомин. – Следи, чтобы не расползлись. Доложишь непосредственно комполка. А с нами пойдешь… в другой раз.

– Вот черт, – выругался боец. – Удружили, товарищ лейтенант, так и знал, что опять дулю подсунете… Да и вы тоже, – он с неприязнью покосился на Шубина. – Ладно, отведу, сами все равно не дойдут. Только пусть знают, что по болоту пойдем. Это им не прогулка по соснячку.

– Спасибо, лейтенант, – поблагодарил Шубин и протянул руку. Фомин поколебался, но ответил на рукопожатие.

Овраг уперся в болото, и группа надолго завязла. Тропу устилала гать из веток – значит, не в первый раз полковая разведка шла к немцам. Снег практически растаял, двигались осторожно, используя слеги.

Спина Рязанова покачивалась перед глазами, иногда он оборачивался, торопил. Низина простиралась километра на два. Справа гремели взрывы, трещали пулеметы. Но болото жило своей мирной жизнью. Далекий ветер шевелил кроны, пузырились и вспучивались смертоносные «окна».

Из болота выбрались еле живые, кашляли, помогали Халевичу, ставшему белее извести.

– Дальше снова за мной – в колонну по одному, – предупредил Рязанов. – Минное поле тут…

Местность вздымалась волнами, ровные участки чередовались буграми, чернели вкрапления скал. По минному полю ползли на четвереньках, боясь даже глянуть в сторону. Потом был жухлый бурьян, обрыв, на который недавно сошел оползень.

Голова трещала, путалось сознание. Лицо Рязанова становилось маской, он смотрел исподлобья, недобро.

Наконец показались люди в красноармейской форме, и их улыбки не лучились гостеприимством. Младший командир в ушанке предложил сдать оружие – дескать, все понимаем, ребята, но так положено. Не стоило в чужом монастыре махать своим уставом. С оружием расстались неохотно, но не роптали.

Тропа запетляла между обрывами, партизан сопровождали автоматчики. В стороне постреливали пушки, гавкало автоматическое и стреловое оружие. За холмами показалась деревня, и в голову пришло забытое странное название: Чушки.

Тропа вела к западной околице. Здесь было грязно, снег еще не растаял. Утлые строения, амбары, овины, продолговатая постройка производственного назначения. Во дворе стояла «полуторка», сновали бойцы в засаленных телогрейках. По соседней улице в направлении переднего края пробежало отделение солдат. Ясность в голове отсутствовала, но хватило ума понять – прием не радушный. Наверное, так и надо, враг повсюду…

Партизаны растерянно переминались. Кто-то усомнился, что сейчас их накормят, споют колыбельную и уложат спать. Подошел хмурый представитель комсостава в простреленной фуражке, спросил, кто тут старший. Руки не подал, смерил лейтенанта подозрительным взглядом, предложил следовать за ним.

Были сумрачные переходы, странный запах, небольшое помещение без окон, похожее на кладовку. Горела тусклая лампа – видимо, подключенная к автомобильному генератору. Первое, что запомнилось в собеседнике, – два кубаря в бордовых петлицах. У него были темные волосы, темная кожа, он много курил, стряхивая пепел в граненый стакан, смотрел недобро, с прищуром. Предложил присесть – и на том спасибо. Глеб с трудом держался на ногах, в голове царил беспорядок.

– Старший лейтенант госбезопасности Рамзаев Анзор Рахманович, Особый отдел 704-го стрелкового полка, – сообщил командир. – Теперь давайте поговорим о вас.

– Мои документы лежат перед вами, – кивнул Глеб.

Особист пристально всмотрелся в его сохранившуюся офицерскую книжку, зачем-то понюхал ее, проверил на сгиб.

– Неплохая подделка, – произнес он уважительно. – Чувствуется некая дефективность, но в целом неплохо, неплохо… – В темных глазах заблестели злые огоньки. – Ваши кураторы, похоже, научились изготавливать приличные документы, с такими не стыдно ходить в советский тыл.

– Что вы несете, товарищ старший лейтенант госбезопасности! – вспылил Глеб. – Вы в своем уме? Это настоящие документы, я настоящий лейтенант Шубин, меня прекрасно знает полковник Моисеевский, с которым мы виделись еще вчера… Вам нечем заняться? Война идет, мои люди могут принести пользу в бою, вы должны радоваться такому подкреплению… – Возмущение вылилось в протяжный кашель.

За такие речи можно было схлопотать военный трибунал. И подобная идея Рамзаева, похоже, посетила. Он пристально смотрел в глаза собеседнику, поигрывал кулаком с разбитыми костяшками (значит, не раз использовал, и нервы у товарища – так себе). Но пока решил сдержаться – очевидно, имелись основания.

– Ну, допустим, гражданин Шубин. Можно услышать вашу версию событий?

Рассказ занял не больше пяти минут. Рамзаев снисходительно усмехался, качал головой, задал еще парочку вопросов, надеясь подловить врага на нестыковках. Ответ его позабавил, он демонстративно скрыл улыбку.

– Интересная история, гражданин Шубин, весьма интересная. Но знаете, я бы назвал ее сырой и непродуманной. Не было времени проработать? Охотно верю. Дешевые прогоны – как выражаются в классе, социально близком к пролетариату… Вы выглядите расстроенным, понимаю. Ожидали, что вам устроят пышный прием, а все произошло ровно наоборот. Надеялись, что вам дадут в руки оружие и поставят в строй? Ваши кураторы такие наивные? Мы прекрасно знаем, что означает понятие «троянский конь»…

Шубин возражал, доказывал. Закружилась голова. Охватила предательская безысходность. Он настаивал: свяжитесь по рации с полковником Моисеевским, он подтвердит мои слова. Но одновременно преследовало тоскливое чувство, что это никому не нужно. Зачем разбираться, если верное мнение уже готово? Рамзаеву плевать, что рядом идет война, что самого его могут убить, – важнее незыблемые установки.

Особист поднялся, размял кости, прошелся вокруг стула, на котором сидел лейтенант Шубин. Глеб напрягся, ожидая удара. Но Рамзаев проявлял профессиональную осторожность. Он вызвал охранника, и задержанного отвели в подвал.

Здесь же находилась и вся группа, вышедшая из окружения. Единственное оконце под потолком было заколочено. Цвела и благоухала плесень. Подвал подрагивал всякий раз, когда в отдалении рвались снаряды. Горела тусклая лампочка. Люди сидели на полу, привалившись к стенам. Одни дремали, другие думали о своем.

– Что за дела, товарищ лейтенант? – К Глебу подсел Леха Кошкин. Парень перестарался, отстаивая свою правоту – под глазом переливался фиолетовый фонарь. – Они что, обалдели? В подвал бросили, даже не покормили. Я одному в глаз хотел засветить, да не успел – он сам мне засветил… Вы объяснили им, кто мы такие? И что они сказали?

– Пока ничего, ждать надо… – Глеб прислонился к стене и закрыл глаза.

– Расстреляют, что еще с нами делать? – невесело усмехнулся Курганов.

– Ты дурак? – взвился Шаламов. – За что расстреливать? Жизнью рисковали, через немцев шли, столько хороших ребят полегло… Товарищ лейтенант, ведь ежу понятно, что это недоразумение!

– Как-то неправильно все, перевернуто… – бормотал Вартанян. – Полк едва держится, немцы наседают, в любой момент прорваться могут, а здесь абсурд махровым цветом. Даже в голову не помещается, что такое возможно…

– Это у тебя не помещается, – съязвил Резун. – А для других это – серая обыденность. Они до войны так себя вели и теперь продолжают.

– Так, а ну прекратили эту агитацию, – встрепенулся Шубин. – Сидите, отдыхайте, что вам не нравится? Сказал же, разберутся.

– Вот злыдни, – скрипел зубами раненый Халевич. – Хоть бы покурить дали. Все отобрали, черти, даже часы…

Время текло, загибаясь в причудливые знаки бесконечности. За дверью сменялись часовые, которые больше пользы принесли бы на переднем крае. Поесть не дали, даже в питье отказали. Несколько раз партизаны подходили к двери, просили покурить, но те в ответ либо отмалчивались, либо ругались: мол, самим нужно, а вас все равно расстреляют.

Шубин ненадолго провалился в сон, очнулся. Видимо, день сменился ночью, но в подвале все осталось по-прежнему – горела лампочка, маялись люди. Злость прошла, вернулось спокойствие. Четыре месяца он бегал от смерти и вот, кажется, дождался. Иначе представлял ее лейтенант, но уж если кто-то свыше решил проявить такую злую иронию, значит, так тому и быть…