Текст книги "Генерал без армии"

Он отправился в первой партии. Люди спустились с обрыва по крутой тропе, быстро разоблачились, утрамбовали в объемистые вещмешки обмундирование и амуницию. Автоматы и мешки им пришлось держать одной рукой.

Течение было не сильное, но все равно сносило. Бердыш оступился и ойкнул. Ворчал Юрка Малинович. Мол, уж лучше марафон пробежать, чем вот так, в полную неизвестность, в омут головой.

Вода была прохладной. Дно реки ушло из-под ног Шубина. Он греб одной рукой, хватал воздух. Ему не хватало кислорода, груз тянул вбок. Несколько раз он глотал воду, испытывал приступы паники, за бойцами уже не следил, пытался справиться с собой.

Глеб сначала не понял, во что уткнулся. Рыба, что ли? Объект был крупный, мягкий, податливый. Желание разжать руку было нестерпимым. Всплыл труп с перекошенным лицом, в полумраке скалились зубы. Шубин шарахнулся от него, как от холеры, отплыл в сторону, наглотался воды и тут же столкнулся еще с одним. Это был молодой парень в рваной гимнастерке. Волосы слиплись, в распахнутый рот наливалась вода.

Расстрелянные красноармейцы плыли по течению. Дорожки живых и мертвых в этот час пересеклись. Сзади кто-то сдавленно вскрикнул. Да уж, неприятная встреча.

Шубин подался вперед, стал яростно грести. У него стали возникать серьезные проблемы с дыханием, но тут он почувствовал ногой дно.

Потрясенные пловцы выбирались на берег, бежали под обрыв, матерясь сквозь зубы, развязывали мешки. Немцы в эти края еще не забрались. Глеб замахал рукой, сигнализируя товарищам, находящимся на другом берегу. По реке все еще плыли тела, смотрели в небо незрячими глазами.

До Утиного Брода осталось не больше километра. Карту в землянке у комполка Шубин помнил. От моста на юго-запад, по гипотенузе. Хоть тресни, других населенных пунктов в округе не было. Когда за опушкой обозначилась деревня, у старшего лейтенанта не возникло никаких сомнений в том, что она-то ему и нужна.

Крохотный населенный пункт лежал в низине, окруженный хвойным лесом. Невзрачные избы прятались под сенью яблонь и рябин. Из ночного мрака проявился кривобокий плетень, заросший бурьяном. Улица как таковая в поселке отсутствовала. Дома стояли в хаотичном порядке, к каждому участку вела своя тропа. Огороды обрамляли кусты малины и смородины. Справа возвышалась силосная башня, до середины кирпичная, выше – сбитая из почерневших досок.

Проявилось строение, ближайшее к башне. Его маскировали деревья, но в полумраке выделялись светлые наличники.

Бойцы шли по опушке, держась кустарника. Башня выросла, превратилась в уродливое щербатое сооружение. Этим образцом сельского зодчества люди давно не пользовались. Дверь была выломана, под фундаментом валялись битые кирпичи.

Разведчики двигались по двое, короткими бросками. Они ныряли в траву, поднимали головы, слушали. Деревня спала, если в ней имелось кому спать. В лесу покрикивал неспящий филин, в разбросанной соломе стрекотал кузнечик. Стоило Глебу замереть, настроиться на эту тишину, и по плечам его поползли мурашки.

Облака закрыли луну и звезды. Ночь была безветренной, природа погружалась в какой-то ленивый анабиоз.

– Немцев нет, товарищ старший лейтенант, – прошептал Клим Шемякин. – Ни машин, ни мотоциклов, ни даже повозок.

Но вставать в полный рост старшему лейтенанту не хотелось. Кошки скребли на душе. Легкий ветерок все же присутствовал, пригнал сладковатый запах, слабый, мимолетный, но этого хватило, чтобы горло сжалось. Удивляться не стоило, весь район представлял собой бесконечное кладбище под открытым небом.

– Пошли, парни.

Группа переместилась за силосную башню. Запах гнили усилился. Завадский чуть не сверзился в яму, забитую протухшей травой, и душевно высказался по этому поводу.

Разведчики просочились через кустарник, рассредоточились вдоль продолговатого сарая. Заходить в него им решительно не хотелось. Ограда практически отсутствовала. Возник двор, заваленный каким-то хламом. Слева грядки, справа, вдоль уцелевших секций забора, понурые садовые деревья. Обозначилось крыльцо, пара окон, задернутых изнутри занавесками. В избе горела свеча.

Малинович по команде Шубина подполз ближе, перебежал за остов телеги с вывернутыми оглоблями, затем рискнул приблизиться к крыльцу, присел на корточки. Фигура бойца сливалась с темнотой.

Он шевельнулся, прогулялся за угол, потом вернулся, припустил обратно и доложил:

– Есть там люди, товарищ старший лейтенант. Мужики, двое или трое, черт их знает. Ждут чего-то, тихо бухтят меж собой не поймешь о чем. На той стороне окно открыто, окурок из него вылетел.

– Нас они ждут, – проворчал Шемякин. – Немцы нагрянут, эти ребята через заднее окно эвакуируются и в овраг шмыгнут. Только фрицы вряд ли появятся. Ночь на дворе, да и выгребли они уже все из местных сусеков.

На другом конце деревни загавкала собака, сон плохой увидела, но быстро охрипла и замолкла.

«Вроде все в порядке, в избушке партизаны товарища Антонова ждут гостей. Или что-то не так? Хоть тресни, не могу понять», – подумал Глеб.

– Все спокойно, товарищ старший лейтенант, – подал голос Шемякин. – Наши это, партизаны. Разрешите, мы с Завадским сходим, удостоверимся? Пароль и отзыв помним, хозяин дома – Сурков Михаил Евграфович.

– Давайте, – сказал Шубин. – А мы, если что, подстрахуем.

Двое, пригнувшись, побежали через двор. Мяукнула кошка, материализовалась из темноты и юркнула в щель под штакетником. Завадский споткнулся, шикнул на ни в чем не повинное животное. Ничто не менялось в окружающем пространстве. Боец поднялся на крыльцо, постучал в рассохшуюся дверь. Шемякин остался во дворе, скинул с плеча автомат, исподлобья озирался.

Долго ждать не пришлось. За дверью прозвучал настороженный голос. Последовал обмен какими-то репликами, дверь со скрипом открылась.

Человек держал в руке зажженную свечу. Отблески пламени прыгали по серому лицу. Мужик в жилетке и ватных штанах отступил в темноту.

Завадский вошел внутрь, позвал Шемякина. Боец поднялся на крыльцо, тоже растворился в доме.

Донеслись радостные возгласы:

– Наконец-то! Да, мы от товарища Антонова.

Захлопнулась входная дверь.

– Слава богу! – Бердыш облегченно вздохнул. – Добрались, теперь не будем плутать в тумане.

Волосы прилипли к вспотевшему лбу Глеба, затруднилось дыхание. Что-то шло не так. Шубин напрягся.

«Зачем я отправил людей? Самому нужно было идти!»

В сарае что-то заскрипело, там заржала лошадь. Откуда она взялась в этой деревне? Здесь не должно быть никаких лошадей! Все, что не съели окруженцы, отняли бы немцы!

Никита Костромин встрепенулся, что-то буркнул на озадаченной ноте.

В доме продолжался разговор. Вспыхнула вторая свеча.

Внезапно кто-то объявился на углу, прижался к стене избушки, чего-то выжидал. Перебежал еще один, встал рядом, высунул голову.

В избе прогремел пистолетный выстрел, затем еще один. Пролаяла очередь из «ППШ». Автомат захлебнулся. Затрещали МП-40. Огонь велся одновременно из нескольких стволов.

Никита Костромин, лежащий рядом с командиром, ахнул и начал подниматься. Глеб схватил его за шкирку, прижал к земле.

Грудь Шубина сдавил стальной обруч. Значит, всем теперь суждено погибнуть, не выполнив задания?!

– Не стрелять, всем назад! – прошипел он.

На душе у него было мерзко, но иначе никак.

Деревня в один момент наполнилась шумом. Где были раньше все эти люди? Несколько человек выскочили из-за угла, бросились к крыльцу. Двое влетели в избу, остальные остались во дворе, рассредоточились. Пара бросились за телегу. С соседнего участка бежали еще какие-то типы, перекликались по-русски, обильно используя нецензурную лексику. На рукавах у них белели повязки. Полицаи!

В доме громко переговаривались люди, брань сыпалась как из рога изобилия:

– Зачем убили этих двоих? Живыми надо было брать! А если их всего двое?

– Мамон, не гневись, они нас раскусили, за оружие схватились, да только мы первыми начали.

Шубин скрипел зубами, отполз к кустарнику и выдавил из себя команду:

– Костромин, ты со мной! Остальные в лес, да не светиться. Глинский за старшего. Если будет пальба, не реагировать, выполнять задание.

Разведчики отползали к силосной башне. До леса от этой уродины было рукой подать.

Глеб нырнул в ближайшую канаву, длинную, извилистую, тянувшуюся вдоль опушки. Костромин прыгнул за ним, бросился ловить пилотку, слетевшую с головы. Они забрались на косогор, застыли. Перемещения разведчиков остались незамеченными.

Вокруг избы царила суета. Командовал там внушительный субъект в немецком френче и полевом кепи. Из-под кителя выпирал живот, и погоняло Мамон шло ему идеально.

– Осмотреть деревню! Здесь должен быть кто-то еще! Груздев, почему людей не выставил по периметру?! К стенке хочешь за безответственное отношение к службе?

Полицаев было никак не меньше дюжины. Они бегали как муравьи. Щелкал кнут, покрикивал возница. К задней стороне участка прибилась повозка, запряженная парой лошадей, с нее слетели еще несколько человек, стали разбегаться.

Зажглись фонари. Словно светлячки вились по воздуху.

Полицаи врывались на соседние участки, топтали грядки, хлопали двери. Кто-то бросил гранату, погремел взрыв. Все завопили, захлопали выстрелы. Несколько человек сорвались с места, побежали участвовать в боевых действиях.

Однако недоразумение разрешилось.

– Что-то шмыгнуло в сарае, подумал, что человек, а оказалось, кошка, – оправдывался полицай.

Но гранату он уже извел. От сарая осталась кучка битых досок.

– Вояки, кол вам в душу, ничего прилично сделать не можете! – разорялся Мамон.

Операцию по отлову чужаков фашистские прислужники действительно провели плохо. Они устроили засаду в доме, разместили по соседству дополнительные силы, а подступы к деревне оставили без присмотра.

Полицаи продолжали шарить по деревне. Несколько человек вторглись в сарай, стоявший позади двора, проломили заднюю стену и в панике выбежали оттуда, пока потолок не свалился им на головы. Другие в это время обшарили кустарник и направились к силосной башне.

– Эй, братва, давай без разрушений! – выкрикнул кто-то.

– Да на хрена нам эти старые развалюхи, Михей? – проворчал его приятель. – Взорвать эту чертову деревню и бульдозером разровнять! Немцы большевиков добьют и новые деревни нам построят, большие и красивые! А коли нет, так мы и сами это можем!

В башне полицаи не задержались, продырявили пулями зловонный силос, потянулись обратно. Двое спустились в канаву, но Шубина с Никитой там уже не было. Они ползли по дну ложбины, перебрались за груду камней. Это было предусмотрительно. Лезть в кусты полицаям не хотелось, наличие посторонних личностей они проверяли пулями.

Человек восемь вошли в лес.

Глеб затаил дыхание. Если парням не хватит выдержки и они все же решат поквитаться за товарищей, то на задании можно будет ставить крест.

Но сознательность победила, бойцы ломали себя через колено. В каких-то ситуациях нужно терпеть.

Полицаи вернулись на опушку, криками известили подельников о том, что в лесу никого нет, и побрели в деревню.

Шубин скорчился за камнем, провожал глазами удаляющиеся спины. Шумно дышал Костромин, с ненавистью таращился вслед полицаям.

– Стыдно, товарищ старший лейтенант. – Боец сжал кулаки. – Сидим тут как трусливые крысы, спрятались в норку.

– Не гунди! – огрызнулся Глеб. – Перетерпим. Будет на нашей улице праздник. Скоро уже.

Он обернулся. Лес за спиной сурово помалкивал. Кто-то привстал за деревом, высунул голову. Глеб тоже поднялся и махнул рукой. Назад, ждать! Боец померцал несколько мгновений и убрался.

Крики не смолкали, неслись со всех концов Утиного Брода.

Разведчики перебрались к силосной башне, затем рискнули доползти до сарая, затаились. В задней стене дощатой постройки зияла дыра. Удивительно, что крыша не обвалилась.

Трое мужиков слонялись по двору, курили, увлеченно беседовали. Из обрывков речи явствовало, что они не местные, прибыли из села Припятово, что на севере, базируются внутри котла, в деревне Грызлово, где-то западнее.

Глебу совершенно не хотелось внимать их трепу. Эти люди не были перегружены ценными сведениями.

На задней стороне участка снова кто-то шумел, мелькали головы за оградой.

– Мамон, их только двое было! – сказал полицай, слегка заикаясь. – Можем уезжать, нечего здесь больше делать!

– Самый умный, Сопля? – огрызнулся старший. – Здесь я решаю, уезжать или нет. Ваше дело – сопеть в тряпочку и сражаться за великую Россию без жидов и комиссаров!

Послышался треск двигателей, и через минуту во двор въехали два мотоцикла. Прибыли немцы, все в шлемах, в плотных непромокаемых плащах. В каждой коляске стоял МГ-34. Пулеметчики не поднимались, настороженно косили по сторонам.

С головного мотоцикла слез офицер с автоматом, заброшенным за спину. К нему подбежал Мамон, начал что-то быстро и угодливо говорить. Офицер плохо понимал по-русски, прервал тираду, приказал говорить медленнее и понятнее. Мамон понизил голос, стал четко проговаривать слова.

Глеб не понимал смыла их беседы, слишком далеко находился. Видимо, полицай докладывал обстановку. Офицер бросил что-то односложное, выражая недовольство. Мамон вытянулся по швам, сделал придурковатое лицо. Собеседников освещали фары ведомого мотоцикла.

Офицер уселся на прежнее место. Мотоциклы развернулись и покатили на запад.

Мамон расслабился, от души выругался. Головокружительный рост его карьеры явно откладывался. Он стал распинать своих подчиненных, полоскал их в хвост и гриву. Из его реплик следовало, что полиция останется в деревне по крайней мере до утра, пока сюда не прибудут немецкие солдаты.

Но держать тут такую толпу смысла не было. Полицаи выгоняли из сараев телеги, запряженные лошадьми. Две повозки, нагруженные вооруженными людьми, потянулись к выезду из деревни. Вскоре возгласы возниц и скрип колес растворились в лесу.

В доме Михаила Евграфовича Суркова остались несколько человек. Пересчитать их, к сожалению, не было возможности. Еще сколько-то полицаев ушли в соседнюю избу. На крыльце обрисовался силуэт часового. Он курил, выпуская колечки дыма.

– Действуем, товарищ старший лейтенант? – спросил Костромин. – Сколько еще ждать? Я могу обойти, подобраться к нему из-за угла.

– А дальше? – Шубин поморщился. – Ты знаешь, сколько их в деревне?

– Где-то семь-восемь. – Никита замялся.

– А у меня ощущение, что больше. Ты не выступай, Никита. Христос терпел и нам велел.

Часовой неторопливо спустился с крыльца, стал прохаживаться по двору, поддевал носком мелкие камешки, снова закурил.

– Он совсем не следит за своим здоровьем, – глухо прошептал Костромин. – Разве можно столько курить, да еще и на посту?

Глебу пришлось слегка двинуть его локтем.

Часовой продолжал бездарно тратить время, отведенное свыше на его жизнь. Это был рослый тип лет тридцати, безусый, в кепи, лихо заломленном на затылок.

Шубин потянулся к Никите и стал что-то шептать ему на ухо. Боец застыл, потом согласно закивал и пополз к дыре, зиявшей в задней стене сарая.

Полицаю надоело болтаться по двору. Он подтянул штаны, поправил ремень карабина, спадающий с плеча, и собрался убраться за угол. Но тихий, какой-то странный звук привлек его внимание. Этот тип застыл, повернул ухо по ветру. Звук ему не почудился. Кто-то тихо стонал. В этом не было ничего угрожающего, и все же полицай стряхнул с плеча карабин, начал вертеться.

Звук проистекал из сарая. Парень помялся, напряг мозговые извилины. Поступи он логично, извести товарищей, и разведчикам пришлось бы спешно делать ноги.

Но этот фрукт был не из тех. Плавно, переступая с пятки на носок, он двинулся к сараю, подошел к проему, в котором болталась дверь на одной петле, и снова задумался о том, правильно ли поступает. Нет, глупость победила. Полицай включил фонарь, переступил через порог, стал осматриваться, сделал шаг и глухо охнул. Рухнуло тело, началась возня. Никита заткнул ему рот и несколько раз врезал кулаком в лицо. Парень пару раз взбрыкнул и затих.

Шубин подполз к дыре, перебрался внутрь, стараясь ничего не касаться. Крыша держалась на соплях.

Никита сидел над распростертым телом и приводил в порядок дыхательную систему. Этот упырь все-таки схватил его за горло.

– Он живой? – уточнил Шубин.

– Обидно, товарищ старший лейтенант, – заявил подчиненный. – О здоровье разных подонков вы печетесь больше, чем о моем.

– Ладно, не умничай. Надежно вырубил?

– Нет, нужно вытаскивать его отсюда, пока не очнулся.

Да, с этим стоило поспешить. Кто-то мог увидеть, что часового нет, и озаботиться его отсутствием.

Глеб и Никита за шиворот извлекли этого типа из сарая. Он тяжело дышал, пребывал в отключке. Даже в темноте было видно, как под глазом у него разбухает синяк. Никита поднял кепку, упавшую с головы полицая, скомкал ее и засунул в открытый рот.

Полицай очнулся. Глаза его блуждали. Он начал дергаться, и Шубину пришлось ударить его в переносицу. Бедняга откинул голову и застыл. Разведчики затащили его за силосную башню и бросили у кирпичной стены.

– Тяжелый, черт, – отдувался, утирая пот, Костромин.

Когда язык в очередной раз пришел в себя, в горло ему уперлось острое лезвие. Сталь вдавилась в кожу, тонкой струйкой засочилась кровь.

Полицай напрягся, как-то сообразил, что шевелиться нежелательно. Над ним висели два безликих силуэта, и он догадывался, кто это такие.

– Сейчас кляп вынем, дружище, – сказал ему Глеб. – Ты же понимаешь, что будет, если заорешь? А оно тебе зачем? Сразу в расход, а так еще бабушка надвое сказала. Понимаешь мысль?

Полицай осторожно кивнул. Костромин выдернул кляп.

– Подождите, не убивайте, меня заставили, – пробормотал полицай.

Начало разговора было стандартным, самым обычным.

– Заткнись. Отвечай на вопросы. Зовут как?

– Николай Беляшов. – Здоровяк умирал от страха, мышцы его лица сковала судорога. – Послушайте, они сказали, что убьют мою жену и дочь, если я не пойду в услужение немцам.

– Заткнись, говорю, Беляш. А то зарежем прямо здесь и сейчас. Сколько ваших осталось в деревне? Честно отвечай, а то проверим и накажем, если соврешь.

– Девять нас, – выдавил из себя Николай.

– Ох, ни черта себе! – впечатлился Костромин. – Да ладно, товарищ командир. Нас никогда не пугали трудности.

– Ты тоже заткнись, Никита. Где рассредоточены ваши люди, Николай?

– Пятеро в этой избе, я шестой. Трое в соседней. Уже спят, наверное. Меня сменить обещали через два часа.

– Что с нашими людьми?

– Их убили. – Предатель снова задергался. – Это не я. Одного Мамон застрелил, другого – Сенька Белый. Тела в подпол сбросили. Мамон сказал, пусть там лежат, чтобы не воняли.

– Вот сука! – Никита не сдержался, двинул пленника в челюсть.

Тот дернул головой, клацнули зубы. Шубин добавил, выпуская пар, но все-таки сдержался. Челюсть предателя осталась на месте. Разведчикам пришлось подождать. Никита, чертыхаясь, достал фляжку, плеснул воды на лицо полицая.

– Просыпайся, Коляша. – Глеб похлопал его по лицу и спросил: – Кто партизан сдал?

– Это Леха Комарь. – Полицай закашлялся. – Он у них в отряде был, к нам переметнулся. Рыжий такой, рябой. Он тоже в избе, под присмотром пока. Мамон распорядился оружие у него отобрать. Потом, говорит, посмотрим.

– Что с партизанами сделали?

– Застрелили. Они в канаве, дальше на опушке.

– С семьей Суркова что?

– В той же канаве. – На глазах предателя заблестели слезы.

Можно подумать, он сильно переживал за гибель людей.

– Товарищ старший лейтенант, можно я его убью? – попросил Никита. – Ну, пожалуйста. Неужто жалко вам?

– Не убивайте, умоляю, – провыл изменник социалистической Родины.

– Вы оба мне уже надоели. – Шубин скрипнул зубами. – Немцы далеко, Николай? Мотоциклистов мы уже видели, среди них был офицер.

– В Горюнах немцы базируются. Это в трех верстах на северо-запад. Там каратели, два взвода СС, иногда облавы по лесам проводят, деревни жгут. Могут подъехать, но только утром. Так офицер сказал Мамону.

– Полицаи еще есть в округе?

– Не знаю. Наших было больше в Утином Броде, но часть уехали в Ольховку. Там стоят два взвода.

– Понятно. Можешь помолчать, Николай. Никита, дуй за парнями. Пусть подтягиваются, но чтобы не светились. Устроим этим тварям Варфоломеевскую ночь. Пришло время. А мы пока с Коляшей по душам поболтаем. Пусть этот гад искупает свою вину.

Десять минут пролетели как мимолетный сон. Полицаи из дома не выходили, уже спали, наверное.

Красноармейцы рассредоточились у сарая. У парней чесались руки, они изнывали от нетерпения.

– Глинский, Ситников, обойти участок и в соседний дом. Там трое. Надо избавиться от них, но без шума. Сами сообразите, как это сделать.

– Мы сообразим, товарищ старший лейтенант, – заявил Ситников, у которого от возбуждения раздувались ноздри. – Еще как сообразим. Вы, главное, не переживайте.

Он и Глинский отступили с занимаемых позиций, исчезли во мраке. Малинович и Ленька Пастухов наворачивали глушители «БраМит» на стволы «наганов». Эти устройства практически не поступали в войска, но Шубин знал, с кем договориться.

Он в очередной раз извлек кляп изо рта Николая, предварительно предупредил его о том, чем чреваты любые запрещенные действия. У полицая подгибались ноги, он трясся от страха. Пастухов и Малинович перебежали за телегу. Бердыш поднялся на крыльцо, прижался к косяку. Остальные прятались во мраке, приготовив автоматы.

Николай сделал несколько неуверенных шагов, поднялся на крыльцо. Героем он точно не был и спасать дружков за счет своей жизни не собирался. Полицай подошел к двери, отчаянно колебался, но все же решился, взялся за ручку. Бердыш схватил его за шиворот, воткнул в бок ствол пистолета. Николай понимал, что шансов у него не было. Разведчики держали его на мушке.

Николай потянул на себя скрипучую дверь и хрипло выкрикнул в сумрак:

– Эй, мужики, давайте быстрее сюда! Выходите, говорю, господа немцы прибыли!

Повторяться не имело смысла, орал он громко. Бердыш стащил предателя с крыльца, бросил на землю, а сам помчался за угол. Николай поднялся. На него было жалко смотреть. Челюсть отвисла от страха, пальцы совершали непроизвольные движения.

Нечисть повалила из избы. Полицаи спрыгивали на землю, гремя автоматическим оружием, подтягивали штаны, застегивали куртки. Их было только трое. Остальные еще копались внутри.

У здоровяка с погонялом Мамон подрагивала левая половина лица. Это был неприятный тип, какой-то рыхлый, упитанный. Кожа свисала с дряблых щек.

– Коляша, где немцы, ты чего несешь? – заорал он.

Глушители «БраМит» особой надежностью не отличались, но работали. Посыпались хлопки. Полицаи закружились в диковатом танце. Толстяк Мамон выпучил глаза, схватился за живот и осел на землю, беззвучно хлопая ртом. Повалился и раскинул руки угловатый увалень в гражданской кепке. Третий пустился наутек, упал с подрубленной ногой, перевалился на спину. Треснула височная кость, кровь хлынула ручьем.

Пока кипели страсти, Николай предпринял попытку улизнуть и даже добежал до сарая, когда Малинович спохватился и перенес огонь. Одна из пуль попала полицаю в спину, он упал на колени, стал кашлять. К нему помчался Ленька Пастухов, успевший отстрелять всю обойму, вытащил на бегу нож.

Ноги понесли Глеба к крыльцу. Он вскинул автомат, одним прыжком преодолел ступени. Дверь осталась приоткрытой.

На улицу вывалился еще один кадр, рассупоненный, с вытаращенными глазами. Он, как ни странно, соображал, вскинул автомат, прыжком убрался в темноту.

Шубину пришлось стрелять. Автомат трясся в его руках, пули летели по всей ширине проема.

Полицай орал, но недолго, пока масса свинца в его организме не стала избыточной. Он обрушился на пол, как куль с картошкой.

Глеб перепрыгнул через тело, ворвался в горницу, поливая ее огнем. Керосиновая лампа разлетелась вдребезги, но еще горела свеча на окне, ее не задели пули. Грузное туловище скатилось со скамеек, составленных впритык, шарахнула встречная очередь. Но Глеб ее предугадал, метнулся в сторону, отбил плечо, кажется, о печку.

Мимо него промчался Максимка Бердыш, прыгнул на полицая, оседлал его, стал наносить удары ножом в грудь. Предатель давился кровью, подскакивал, словно жеребец.

В дальнем углу находился кто-то еще. Этот тип был без оружия. Пули не задели его. Он слетел с груды тряпья, на которой лежал, бросился к окну, собираясь выбить стекло. Брызнули осколки, но проем оказался узким, и беглец застрял в нем. Он визжал от боли, плевался, когда Глеб схватил его за ворот и швырнул на пол.

К ним подбежал Пастухов с фонарем, и сразу все стало ясно. На полу корчился молодой рыжеволосый детина. Кровь текла с лица, усеянного оспинами, с порезанных рук.

– Алексей Комарь? – строго спросил Глеб. – Можешь не отвечать, все понятно. Вставай, сука, разговаривать сейчас будем.

– Вы не понимаете, – провыл предатель. – Я партизан из отряда товарища Антонова. Полицаи нас схватили, всех остальных убили, а меня связали, пытали, чтобы я выдал, где находится отряд. Но я им ничего не сказал, сумел развязаться, пока они спали.

– Врешь ты все, мерзавец! Ладно, полежи пока. – Комарь получил прикладом в лоб и потерял сознание.

Крови на его лице стало значительно больше.

Разведчики столпились в горнице.

Там нарисовались возбужденные Ситников и Глинский, и стало совсем тесно.

– У нас тоже все в порядке, товарищ старший лейтенант, – отчитался Валентин. – Трое спали в избе, как вы и сказали. Мы щеколду снаружи проволокой приподняли, проникли внутрь. Двоих сразу угомонили, третий автомат свой искал, потом просил прощения за все. В общем, жалко табуретку, – смущенно признался Ситников. – Сломалась, когда ему череп крушила.

– Отлично! Мужики, здесь свечи должны быть, поищите, если не затруднит. Малинович, дуй на улицу, следи за обстановкой. Вроде не должны упыри слететься, но кто их знает. Эй, что там со свечами?

Горница озарилась мутным пламенем. Рябой Алексей валялся без сознания в луже крови. Грузный полицай, прежде чем скончаться, испортил воздух, и ароматы царили не очень приятные. Впрочем, ветерок проникал в разбитое окно и постепенно устранял запахи.

Крышка погреба находилась в углу. Туда спустились два бойца, подали на лестницу тела погибших товарищей, осторожно вытащили, положили на пол.

Кровь уже загустела. В глазах Завадского застыло изумление. Мол, как же так, ведь я такой осторожный, опытный, почему недоглядел? Лицо Шемякина перекосилось от злобы. Он понял, что все кончено, пытался забрать с собой хоть кого-то.

Разведчики обнажили головы, постояли над телами. Шмыгнул носом Ленька Пастухов.

– Вытаскивайте, мужики, – распорядился Шубин. – Нельзя их здесь оставлять, в лесу пристроим. Уходим быстро, пока бесы не примчались. А эту падлу я сам отведу. – Он схватил рыжего предателя за ворот и встряхнул.

Они работали оперативно, у мертвых полицаев позаимствовали гранаты. Глинский разжился устрашающим тесаком с зазубренным обушком. Бердыш принес из сарая вполне пригодные носилки.

Бойцы доставили мертвых товарищей на опушку, нашли канаву в лесу, завернули в плащ-палатки, уложили, засыпали камнями и листвой с ветками. Минуту молчания пришлось укоротить.

Рыжий гад выпутался из ремня, стянувшего ему запястья, и решил сбежать. Разведчики его догнали, надавали по шее, снова ввергли в беспамятство.

– Товарищ старший лейтенант и вы, парни, подойдите сюда! – донесся со стороны голос Малиновича.

К северу от силосной башни он нашел канаву, куда полицаи сбросили тела партизан. Бойцы стояли на ее краю и мрачно разглядывали погибших. Пятна света сновали по землистым лицам, по вывернутым конечностям.

Трое мужчин явно из леса, от товарища Антонова, крепкие, основательные, средних лет. Рядом с ними лежал пожилой седовласый человек. Очевидно, это и был Михаил Евграфович Сурков. Женщина лет сорока пяти была его женой, а девочка лет тринадцати – дочерью. Длинноногая, худая, с жиденькой косой. Она была одета в простенькое ситцевое платье, на ногах резиновые сапоги, на пальце копеечное колечко из сельмага, купленное, видимо, до войны. Смотреть на это было невозможно, люди отводили глаза.

– Сволочи, ребенка не пощадили, – прохрипел Никита. – Она-то в чем виновата? У самих ведь тоже дети.

– Они не люди, – заявил Глинский. – Отбросы общества, которых уничтожать надо без суда и следствия. Товарищ старший лейтенант, присыпать бы их.

Но сделать этого разведчики не успели. Чуткое ухо Бердыша уловило посторонние звуки. К Утиному Броду с запада приближались мотоциклисты.

Бойцы бросились в лес, стали пробираться вдоль опушки в южном направлении. Запаса времени у них не оставалось.

Леху Комаря они гнали пинками. Руки этого подонка были связаны за спиной. Он спотыкался, падал, но каждый раз поднимался самостоятельно. Тумаки, отвешиваемые предателю, становились все больнее.

Что происходило в Утином Броде, осталось за кадром. Стена растительности поглотила звуки.

«Не найдут они нас без собак в короткие сроки», – уговаривал себя Глеб.

Через километр бойцы встали на привал, отдышались. Свет фонарей скользил по скрюченному пленнику. Он стоял на коленях, его рвало. Гад захлебнулся собственными выделениями, долго не мог продышаться.

– Притворяется эта сука, – с ненавистью процедил Ситников. – Разговаривать не хочет. Может, прирежем его, товарищ лейтенант? На кой черт он нам сдался?

– Можно и прирезать, – рассудительно изрек Шубин. – Если выяснится, что проку от него как от козла молока.

– Не убивайте, – простонал Леха. – Я сделаю все, что вы скажете.

– Вопрос в том, что ты можешь сделать. Ладно, кончай дурака валять, слушай. Люди от товарища Антонова ждали нас, должны были встретить и проводить в район Негожино. Зачем нам это нужно, вас не касалось. Но ты предпочел сдать своих друзей, чтобы заслужить милость у полицаев. Лучше молчи, Леха, не открывай рот, пока не скажу. А то ведь доведешь до греха. Ты, видимо, местный, раз оказался в этой компании. Колись, откуда ты?

– Из Липок, – выдавил из себя Леха. – Это недалеко, раньше была большая деревня.

– Отлично. Где Негожино?

– Это в двенадцати верстах, надо идти на юго-запад.

– Сами дойдем?

– Если повезет. Повсюду болота, гиблые чащи.

– Но ты, конечно, знаешь прямую дорожку, минующую немецкие кордоны и базы, не так ли?

– Это не прямая дорожка, надо кренделями ходить.

– Допустим, Леха. Если хочешь еще пожить, то отведешь нас в тот район. Немного поспим, и в путь. За четыре часа дойдем?

– Не получится. Там сложно все.

– Все же постарайся. Возможно, часок-другой мы тебе накинем. Доведешь без приключений, попробую сохранить тебе жизнь. Не уверен, но попытаюсь.

– Хорошо, я отведу.

– Да куда же ты денешься, падла? – проворчал Ситников.

Бойцы прошли по осиннику не более шестисот метров. Потом выяснилось, что этот виртуоз опять стащил с запястий ремень. Похоже, он умел выворачивать кость из сустава, а потом возвращать ее на место. Подобные артисты иногда встречаются.