Текст книги "Донская рана"

Глава 3

Спустя сутки после того, как ефрейтор Кнехт пришел в себя на больничной койке, его жизнь в госпитале потекла своим чередом. Он перезнакомился с соседями по палате, узнал, из каких они частей, где и когда были ранены. Ефрейтор оказался человеком любознательным, он всех обо всем спрашивал. А ведь известно, что людям нравится, когда их делами интересуются, когда спрашивают их мнение о том о сем. Например, о положении на фронте. Так что соседи охотно делились сведениями с новым товарищем.

А ефрейтору Кнехту (точнее, капитану Шубину) только этого и было надо. Большую часть сведений для первого донесения в штаб он собрал вот так, не выходя из палаты. Номера частей, которые участвовали в боях, примерные цифры потерь, задачи, которые командование ставило перед этими частями – все это соседи по палате рассказали связисту Кнехту, и все эти сведения легли на стол перед полковником Уколовым.

Передачу информации Шубин наладил следующим образом. Еще при первом свидании в новогоднюю ночь Роберт Петерс описал Шубину старый разрушенный дом на южной окраине Ростова. Дом был разрушен артиллерийским огнем еще в 1941 году, во время наступления немцев на Кавказ. Использовать его было невозможно, и домом никто не интересовался. При доме имелся курятник. Всех его обитателей, кого не убило снарядами, прибрали соседи, так что курятник стоял пустой. Тем не менее на его дверях имелся здоровенный замок, так что посторонний не мог туда попасть. Вот в этом курятнике Шубин и Петерс встретились на следующее утро после первого свидания, то есть 1 января. Там, в подполье, Шубин спрятал свою рацию, а также автомат, несколько гранат и запас документов – на всякий случай.

И там же, в курятнике, капитан Шубин превратился в ефрейтора Кнехта. Сначала он переоделся в форму немецкого связиста – ее заранее приготовил Петерс. А затем произошло то, о чем полковник Уколов предупреждал как о неприятном событии: Петерс выстрелил Шубину в предплечье из пистолета «ТТ». Даже если бы пуля попала в кость и застряла, и ее потом извлекли бы немецкие хирурги, у них не могло возникнуть вопросов: ведь это была русская пуля.

Однако Петерс был точен, пуля прошла мимо кости и вышла из тела. Петерс сделал «ефрейтору» перевязку, а затем сел на мотоцикл, положил раненого в коляску и поехал в Зимовники. Шел первый день нового года, за движением на дорогах никто не следил, так что Петерса никто не остановил до самых Зимовников. А здесь резидент изобразил из себя штабного офицера (каким он и был), попавшего ненароком на фронт, в самую гущу боя (а вот это была часть легенды). Испуганный штабной переводчик привез раненого для отправки на санитарном поезде, стоявшем на станции, и поспешно сдал санитарам. Объяснил, что санитары в этой части все были заняты, бой шел тяжелый (и это снова была правда), вот он и вызвался подвезти раненого.

Так что прощаться, говорить напутственные слова – для всего этого у Петерса и Шубина условий не было. Переводчик вернулся в Ростов и загнал мотоцикл (за которым в тот момент еще никто не охотился) в тот же курятник. Ключ от курятника лежал в мешке у раненого связиста Кнехта. Вот таким образом произошло внедрение Шубина в положенное место в немецком тылу.

Теперь оставалось только понять, как пользоваться имевшимися возможностями. Уже на второй день своего пребывания в госпитале Шубин обратился с просьбой к доктору Вольфу:

– Господин Вольф, вы позволите мне совершать небольшие прогулки? Вы же сами говорили, что ранение у меня легкое, я только крови много потерял, и скоро вы меня выпишете. А больному что всего нужнее?

– Нужнее всего правильное лечение и хороший уход, – наставительно заметил немец.

– Совершенно верно! – поддержал доктора раненый. – А еще больным полезен свежий воздух. Метель утихла, погода прекрасная – так почему бы мне не погулять?

– Скоро вы, ефрейтор, и так сможете вдоволь надышаться свежим русским воздухом, – сказал доктор Вольф. – Когда вернетесь на фронт, воздуха у вас будет много. Лучше лежите, отдыхайте. Вам осталось здесь находиться недолго, от силы три дня.

– Три дня тоже срок, – заметил Шубин. – Кроме того, мне сказали, что тут поблизости есть пивная…

– Так вы у нас большой любитель пива? Так бы и сказали сразу! – рассмеялся доктор. – Ладно, гуляйте, я выпишу вам разрешение. Скажу вам по секрету, Кнехт: я тоже люблю пиво. И я вас понимаю, очень понимаю!

– В таком случае, господин Вольф, мы с вами можем встретиться там, в пивной, – заметил связист. – Я обязательно вас угощу. Должен же я вам как-то отплатить за вашу доброту!

– А что это вы такой щедрый? – поинтересовался врач. – Сорвали куш в трик-трак?

– Нет, я не очень сильный игрок, – ответил связист. – Просто я неплохо зарабатывал в мирной жизни, когда работал мастером на заводах Сименса. К тому же перед самой войной у меня умер дядя, который оставил мне небольшое наследство. Так что у меня найдется достаточно рейхсмарок, чтобы вас угостить.

– Договорились! – согласился доктор Вольф. – Сегодня же получите разрешение на выход в город.

Так что уже вечером 2 января Шубин смог выйти за пределы госпиталя. Естественно, он сразу же поспешил «на свой насест», как он называл курятник, отданный ему Петерсом. Благо этот курятник находился всего в нескольких кварталах от госпиталя – Петерс, выбирая место для тайника, предусмотрел и этот момент. В этот вечер в штаб Южного фронта ушла радиограмма, в которой Шубин отправил сведения, полученные от соседей по палате. Их было не так много, но важно было с чего-то начать.

Передав радиограмму, Шубин спрятал рацию в тайник и поспешил в другую сторону – к пивной. Он не сомневался, что доктор Вольф в этот же день захочет воспользоваться щедростью ефрейтора Кнехта – тем более что ефрейтор, как он сам признался, недавно получил наследство и был при деньгах.

На самом деле деньги Шубин получил там же, где рацию и документы ефрейтора Кнехта, то есть в отделе разведки Южного фронта. Вот кто был его «богатый дядюшка», и вот на какие деньги собирался пировать доктор Вольф.

Как выяснилось, Шубин был прав относительно доктора: когда «ефрейтор Кнехт» пришел в пивную, доктор был уже там. Он с удовольствием принял приглашение связиста, и они выпили сначала по кружке, потом еще по одной… Попивая пиво, доктор рассказывал о наиболее интересных случаях из своей врачебной практики. А «связист» охотно слушал эти рассказы и выспрашивал подробности: откуда поступали наиболее тяжелые раненые, в каких частях они служили. Копилка сведений, получаемых Шубиным в госпитале, за этот вечер еще пополнилась.

Однако ему нельзя было надеяться только на рассказы больных и самого доктора Вольфа. Нужны были более важные, тщательно оберегаемые немецким командованием факты. Их Шубин начал получать уже с 4 января – и, конечно, не в госпитале. О поставщиках информации также позаботился Роберт Петерс. В тот короткий срок, который они провели вместе в новогоднюю ночь в курятнике, резидент не только обеспечил Шубина документами и раной в плече, он также передал ему наработанные связи.

Основным поставщиком информации был сам Петерс – он многое узнавал в немецком штабе, в котором служил. Туда, в штаб генерала Гота, стекались сведения и с других участков фронта. Так что Шубину лишь оставалось получать записки Петерса, превращать их в зашифрованные донесения и передавать советскому командованию.

Однако уже 4 января Петерс сообщил в своей записке Шубину, что донесение, которое разведчик сейчас читает, последнее. «Немцы стали меня подозревать, – писал Петерс. – У меня в комнате провели обыск, за мной установлено наблюдение. Следует ждать ареста. Я больше не смогу приходить сюда и оставлять донесения. Передайте это командованию. Даст ли оно мне разрешение вернуться к нашим частям? Если такое разрешение будет дано, завтра постарайтесь мне об этом сообщить. Стойте в шесть вечера у входа в госпиталь и держите в руках белый носовой платок. Это будет означать, что разрешение получено. Тогда я постараюсь исчезнуть и перейти линию фронта. А вы останетесь нашим резидентом в Ростове вместо меня. Ищите другого информатора. Верю, что вы его найдете».

Шубин передал сообщение Петерса в штаб, и тут же получил ответ. Полковник Уколов разрешал советскому резиденту передать свой пост Шубину и скрыться. Поэтому на следующий вечер, прежде чем отправиться в курятник, Глеб постоял на улице у входа в госпиталь с белым платком в руке. И увидел, как по другой стороне улицы прошел Петерс. А в нескольких шагах за ним, маскируясь под обычного солдата, шел немецкий оперативник. Так Шубин в последний раз видел своего предшественника на посту советского резидента в Ростове. И с этого дня он начал поиски информатора среди немецких военных.

Впрочем, Петерс был не единственным поставщиком информации для Шубина. За время своей службы на Кавказе резидент успел завербовать еще двоих человек. Одним из них был железнодорожный мастер Петр Чижов. Его, в общем, даже вербовать было не нужно: Петр Егорович сам искал, как бы ему навредить немцам, только не знал, как это сделать. Он поставлял нашим разведчикам – сначала Петерсу, а затем, начиная с января 1943-го, Шубину – информацию о движении немецких воинских эшелонов, о том, что и куда везут. На основании этих данных наши специалисты могли понять, на каких участках фронта немцы готовят удары, а откуда, наоборот, забирают силы.

А еще одним поставщиком информации была Аня Мухина, которая работала официанткой в немецкой солдатской столовой в Ростове. Она тоже, как и Чижов, ненавидела оккупантов и хотела с ними бороться. Когда она осенью 1942 года только шла на работу в столовую, она знала два десятка немецких слов, не больше. Но у нее, как видно, были способности к языкам – за время работы Аня в совершенстве овладела немецким, стала также понимать румынский и даже венгерский, который считается очень трудным языком. Слушая разговоры солдат, ефрейторов и фельдфебелей, она узнавала много интересного, и все это пересказывала нашим резидентам.

Так что маршруты прогулок Шубина постепенно усложнялись и удлинялись. Кроме пивной, где его ждал доктор Вольф, и курятника, где его дожидалась рация, разведчику также нужно было посетить железнодорожное депо и солдатскую столовую. Прогулки получались продолжительные, зато очень полезные.

Но ведь доктор Вольф сказал своему пациенту, что тому недолго оставалось лежать в госпитале? Ведь доктор был уверен, что рана ефрейтора Кнехта уже почти зажила?

Все вроде так, но вот какая штука: эта самая рана в плече упорно не хотела заживать! Днем доктор накладывал на нее повязку, делал пациенту все нужные для скорейшего выздоровления уколы, и дело явно шло к выписке. Однако за ночь рана по непонятным причинам вновь воспалялась, температура у больного повышалась, и к утру он чувствовал себя плохо – едва ли не хуже, чем при своем поступлении в госпиталь. Кнехт лежал в госпитале уже вторую неделю, а ему становилось не лучше, а только хуже. Доктор Гюнтер Вольф не знал, что и делать. Сначала он отказывался звать на помощь своих более опытных коллег, ведь таким образом он показывал свою слабость как врача. Но когда миновали две недели, а Кнехт все не шел на поправку, Вольф скрепя сердце все же обратился за помощью к другим врачам. У постели ефрейтора собрался целый консилиум. Внимательно осмотрев больного, изучив историю его лечения, эти доктора пришли к заключению, что связист страдает от какого-то врожденного недуга, который раньше не давал о себе знать, а вот после ранения вдруг проявился. Говорили о лейкозе, раке печени, о скрытой форме туберкулеза… Заключение врачей было единодушным: Эрих Кнехт представляет собой особо интересный случай с точки зрения медицины; его необходимо оставить в госпитале на длительное время, внимательно наблюдать за его состоянием и пробовать разные способы лечения. О выписке больше не было разговоров.

Это был именно тот результат, которого и добивался Шубин. Да, это он сам вызывал обострение своей болезни, воздействуя на организм с помощью методики, которой его научил специалист из Индии перед заброской в немецкий тыл. Он научил Шубина повышать температуру тела и ускорять жизненные процессы, что разведчик и делал. Вот почему его рана никак не хотела заживать, вот почему доктору Вольфу и другим немецким специалистам никак не удавалось сбить у раненого повышенную температуру. Используя эти способы, Шубин мог не беспокоиться за свое будущее в госпитале: он мог бы лежать длительное время.

Другое дело, какую цену ему приходилось за это платить. Наносить вред своему организму было больно, и не просто больно, а мучительно больно. Кроме того, Шубин помнил слова своего индийского наставника. Тот говорил, что долго пользоваться этой методикой опасно: можно настолько расшатать все системы защиты организма, что тот откажется работать, и тогда можно заболеть по-настоящему тяжело. Наставник учил Шубина делать перерывы, позволять организму восстанавливать свои силы. Но какой продолжительности должны быть эти перерывы? Это Шубин забыл, а спросить теперь было не у кого.

И еще одна неприятность ждала Глеба после того, как у его постели собрался целый консилиум. Когда приглашенные специалисты узнали, что этот необычный больной пользуется в госпитале правом на прогулки, они пришли в ужас. Какие могут быть прогулки при таком наборе возможных недугов? Светила немецкой медицины строго предписали доктору Вольфу отобрать у ефрейтора Кнехта разрешение на прогулки. И это разрешение было отобрано. Начиная с 14 января Кнехт уже не мог покидать стены госпиталя.

Ефрейтору Кнехту этот факт, может быть, был не так важен. А вот для капитана Шубина это стало большой проблемой. Зачем оставаться в госпитале, если нельзя добраться до источников информации, до своей рации, нельзя передать информацию полковнику Уколову? Пребывание в госпитале в таком случае теряло для Шубина всякий смысл. Врачи его словно в тюрьму посадили. Но он не хотел сидеть в тюрьме.

И Шубин решил, что в таком случае он, пожалуй, перестанет повышать у себя температуру и даст немецким врачам себя вылечить. Он перестал использовать методику, которой его научил индийский специалист. Результаты не заставили себя ждать: раненый пошел на поправку. Врачи торжествовали победу. При этом они уже не настаивали на немедленной выписке Кнехта из госпиталя, на его возвращении на фронт. Теперь они хотели получше изучить его загадочный организм.

Все получалось так, как и хотел Шубин. За одним маленьким исключением: врачи категорически не разрешали ему покидать стены госпиталя. Когда «ефрейтор Кнехт» попытался заговорить о получении такого разрешения, поднялась настоящая буря.

– О каких прогулках вы говорите, ефрейтор? – возмущался самый авторитетный среди немецких врачей пожилой доктор, похожий на профессора. – Вы несколько дней находились на грани смерти! Мы до сих пор не знаем, почему ваш организм так реагирует на лекарства! Вы должны находиться под непрерывным наблюдением специалистов! Так что мой ответ – нет и еще раз нет! Никаких прогулок до самой выписки!

Шубин не стал спорить с профессором. «Ладно, это мы еще посмотрим, – подумал он. – Не хотите меня отпускать официально по документам – я и без всяких документов найду способ отлучиться. Так даже лучше – не надо будет спешить в пивную, поить этого Вольфа».

И Глеб стал действовать иначе. Он заметил, что самый большой промежуток между визитами в палату медсестер с таблетками приходился на время между полуночью и тремя часами ночи. Три часа времени, в общем, было немного. Но их хватало, чтобы добежать до сарая, где была спрятана рация, и передать заранее приготовленное сообщение. Поэтому Шубин, вооружившись обыкновенной вилкой, захваченной из столовой, заранее открыл оконную раму в конце коридора на втором этаже. И ночью, когда жизнь в госпитале на время замирала, ему нужно было лишь быстро одеться, открыть окно и спуститься по водосточной трубе со второго этажа на землю. Особой охраны в госпитале не было: никому здесь не приходило в голову, что раненые немцы захотят тайком отлучаться в город, где жило ненавидящее их население. Поэтому Шубин незамеченным спускался на землю и отправлялся к месту, где была спрятана рация. Там он осуществлял передачу и снова возвращался в госпиталь, на свою койку.

Однако у этого способа действий была своя уязвимая сторона. У Шубина никак не получалось встретиться со своими информаторами. Дорожный мастер Чижов никогда не работал по ночам. А Аня Мухина, может, и работала в ночную смену, но Шубин во время последней встречи не успел ее предупредить о новом режиме встреч. Так что для обоих агентов советской разведки их резидент просто пропал. Оба могли только гадать, что с ним случилось. Так что пока Шубин снова вернулся к сбору данных в стенах госпиталя – у новых, только что поступивших с фронта раненых. Но это были не те данные, которых ждало от него командование.

Надо было что-то решительно менять. «Легенда с ефрейтором Кнехтом, конечно, хорошая, – размышлял Шубин. – Но, кажется, она исчерпала свои возможности. Некогда мне у них на койке валяться – там, на фронте, ждут моих донесений. Нужно придумать что-то другое. Но что?»

Он усиленно думал, перебирал один за другим разные варианты, как собирать более ценную информацию. И в конце концов придумал дерзкий, почти безумный план…

Глава 4

Раз в несколько дней, обычно поздно вечером, к госпиталю подъезжал длинный черный лимузин, из него выходил лощеный офицер, тоже весь в черном, с нацистской повязкой на рукаве, и направлялся в госпиталь. Это был военный комендант Ростова группенфюрер Алоиз Шнейдер. Как понял из разговоров врачей ефрейтор Кнехт, эсэсовец страдал пороком сердца и должен был регулярно проходить обследование. Шнейдер, с его заболеванием, мог бы вообще не служить в армии. Но он нес службу по идейным соображениям – он был всей душой предан фюреру и хотел послужить великому рейху.

Шубин, с его привычкой все замечать и все запоминать, запомнил и группенфюрера с его пороком сердца. У него была особая причина обратить внимание на этого эсэсовца: группенфюрер Шнейдер был внешне похож на самого Шубина. И рост у них был одинаковый, и волосы одинаково черные как смоль. Вот только у Шубина с сердцем все было в порядке, во всех смыслах этого слова.

Позже, как раз в те дни, когда ему надо было принять решение о том, как быть дальше, Шубин ненароком услышал разговор врачей о группенфюрере. Один из них сказал, что на днях комендант Ростова уедет в отпуск в Германию. «Это будет большое счастье для всего персонала нашего отделения кардиологии, – сказал врач. – Потому что этот Шнейдер – сущее бедствие. Никогда еще не встречал такого злобного, неблагодарного типа. Он все время отчитывает медсестер, хамит им, делает бесконечные замечания. Хотя они делают все так, как нужно. Хорошо, что он уедет, и целый месяц мы не будем его видеть!»

Шубин запомнил эти слова. И постепенно в его голове сложился план. В тот же день он прогуливался около операционной. Конечно, больным здесь нечего было делать, и кому-то другому давно бы сделали замечание. Но ефрейтора Кнехта в госпитале все знали, он был очень любезным, приятным человеком, и ему никто не делал замечаний. Улучив момент, когда в операционной никого не было, Кнехт нырнул туда и взял из шкафа длинный хирургический скальпель. Он бы, конечно, предпочел кинжал, но за кинжалом надо было идти в сарай, а у него не было времени.

Завернув скальпель в несколько слоев бумаги (иначе его нельзя было положить в карман), Шубин принялся собираться. Впрочем, ему почти нечего было собирать – все важное для него хранилось в курятнике. А свою шинель, как и все документы, ефрейтор Кнехт был готов подарить на память госпиталю, в котором он провел две недели.

По его расчетам, как раз сегодня группенфюрер Шнейдер должен был нанести в госпиталь очередной визит. С этим визитом были связаны все планы Шубина. Поэтому после восьми вечера он устроился в вестибюле и стал ждать.

Ждать пришлось долго, больше часа. Но умение ждать входит в число важнейших навыков разведчика, и Шубин в совершенстве владел этим умением. В половине десятого дверь госпиталя распахнулась, и в вестибюль в сопровождении ординарца стремительно вошел группенфюрер Шнейдер. Как обычно, он не глядел по сторонам и никого не замечал. Не заметил он и какого-то больного, слонявшегося по вестибюлю.

Страдавший от порока сердца группенфюрер направился в отделение кардиологии, его ординарец вернулся к машине, а ефрейтор Кнехт нанес кратковременный визит в свою палату (как раз в это время приходила медсестра, чтобы сделать ему очередной укол), а затем вернулся на свой пост в вестибюле. И снова принялся ждать.

Впрочем, на этот раз ждать ему пришлось недолго. Прошло полчаса, и в вестибюль спустился Шнейдер. Все так же не глядя по сторонам, он проследовал к выходу. А за ним по пятам следовал ефрейтор Кнехт. Группенфюрер вышел на улицу, подошел к машине. Ординарец услужливо распахнул перед ним заднюю дверцу. Шнейдер уже занес ногу через порог, он уже садился в лимузин – как вдруг из-за его спины вынырнул какой-то солдат и коротко взмахнул рукой. Хирургический скальпель вошел под лопатку военного коменданта Ростова и достиг сердца. Шнейдер умер мгновенно, даже не успев понять, что происходит. Его ординарец жил на две секунды дольше – столько времени понадобилось Шубину, чтобы развернуться к новому противнику. Затем он двумя движениями закинул оба тела на заднее сиденье лимузина, сам сел рядом с телами и коротко бросил водителю: «Поехали!»

Водитель не успел понять, что происходит. Он только слышал, как сзади идет какая-то возня. А потом голос, который показался ему знакомым, приказал ехать. И водитель направил лимузин по давно знакомому адресу – на квартиру группенфюрера. Правда, его удивляло, что в зеркале заднего вида он не видит никого из пассажиров – ни группенфюрера, ни его ординарца. Но он не придал этому значения.

А когда они проехали несколько кварталов, сзади к нему внезапно перегнулся какой-то незнакомый ему солдат с лезвием в руке. Приставив лезвие к горлу водителя, незнакомец потребовал изменить маршрут и ехать на окраину города, на берег Дона. Естественно, водитель не посмел ослушаться приказа, отданного в таких необычных условиях. И через полчаса они выехали из города, миновали сторожевой пост (на нем никто и не подумал остановить машину самого военного коменданта) и направились к реке. Там Шубин приказал водителю выйти из машины, после чего убил его так же, как ординарца – одним ударом в сердце. Затем снял с группенфюрера Шнейдера черный мундир, щегольские сапоги, портупею, и переоделся. Теперь он сам стал как эсэсовец, как военный комендант Ростова – ведь они со Шнейдером были похожи. Все три тела Шубин спрятал в камышах, причем постарался затащить их поглубже, чтобы никто их не нашел. В тот день с утра шел снег, и, кажется, собирался идти и ночью, и Шубин рассудил, что к утру тела полностью заметет.

Свою форму ефрейтора он выбрасывать не стал – решил, что она может ему еще пригодиться. Форму, как и сапоги, он положил в багажник. После чего сел за руль и вывел машину на шоссе. Ему предстояло проехать не менее двухсот километров до станицы Манычской, где располагался штаб генерала Гота. Шубин решил, что с этого момента он не будет выуживать новую информацию скудными порциями из рассказов раненых, из сообщений своих информаторов. Теперь он хотел получать сведения прямо из первоисточника – от немецких генералов, командующих дивизиями и бригадами.

Правда, прежде чем нанести первый визит в немецкий штаб, надо было позаботиться о способе передачи полученных сведений. И Шубин вновь въехал в Ростов (правда, через другой КПП) и направился к разрушенному дому, где хранилась его рация.

Конечно, тут был определенный риск, но совсем небольшой. Никто из немцев и не подумал бы проверить машину военного коменданта города, заглянуть к нему в багажник. Рискованным был только момент проникновения в сарай, где хранилась рация. Если бы кто-то из немцев увидел, как блестящий офицер наносит визит в курятник, он мог бы удивиться, у него бы возникли вопросы. Но Шубин надеялся, что его никто не заметит.

Машину он оставил за квартал от разрушенного дома. Быстро прошел этот квартал, огляделся. На улице не было ни души. Впрочем, это было трудно установить – уличное освещение отсутствовало. И Шубин быстро вошел во двор, не глядя, нащупал замок, вставил ключ в отверстие… Спустя несколько минут он уже выходил со двора. Только теперь он нес мешок, в котором лежали рация, автомат, три гранаты, документы и пачка денег. Все это Шубин положил в багажник лимузина. Вот теперь можно было ехать в штаб генерала Гота.

…В немецкий штаб Шубин приехал уже к утру. Как он и предполагал, часовые и не подумали остановить огромный черный лимузин, когда он подъехал к зданию, в котором размещался штаб. Возможно, они удивились, увидев, что группенфюрер в своем черном плаще выбирается не с заднего сиденья, где ему полагалось ехать, а из-за руля. Возможно (и очень вероятно), что они позже поделятся этим фактом с однополчанами. Однако пока что ни у кого никаких сомнений не возникло. «Но на будущее надо бы мне решить этот вопрос, – подумал разведчик. – Если я долго собираюсь оставаться в шкуре группенфюрера Шнейдера, надо мне обзавестись водителем».

Он взбежал на крыльцо и вошел в штаб. Ординарец, сидевшей в передней комнате возле телефона, вскочил, совершенно ошалевший, и приветствовал нежданного гостя.

– Где генерал? – надменно произнес «группенфюрер».

– Его превосходительство отдыхают… – запинаясь, ответил ординарец. – Генерал приходит в штаб обычно к девяти часам…

– А его начальник штаба?

– Полковник Бреннер обычно приходит раньше, к восьми… И он живет неподалеку. Если прикажете, я пошлю за полковником…

– Пошлите, и побыстрее. У меня мало времени. А пока что распорядитесь, чтобы мне подали стакан крепкого чая. Крепкого, настоящего чая, как делают русские варвары. Терпеть не могу эту жидкую бурду, которую в наших штабах именуют чаем. Где тут у вас можно отдохнуть?

Ординарец почтительно проводил «группенфюрера» в комнату отдыха, предназначенную для самого генерала Гота, разбудил денщика и отдал ему распоряжение насчет чая, а затем послал одного из часовых на квартиру полковника Людвига Бреннера.

– Скажи, что приехал сам комендант Ростова группенфюрер Шнейдер! – проинструктировал ординарец гонца. – Он очень злой! Скажи, чтобы полковник поспешил!

Все в штабе пришли в движение, хотя не было еще и шести утра. Ординарец сам разбудил адъютанта Гота, капитана Шмица, и тот явился к гостю с вопросом, не будет ли еще каких приказаний. На это гость ответил, что приказания будут. Надо срочно вывесить на доске карту окрестностей. А еще ему нужны копии приказов генерала Гота за последнюю неделю.

– Я должен сам, лично изучить все распоряжения генерала за последнее время, – заявил «группенфюрер». – А почему и зачем – это вам знать не надо. Об этом я скажу лично вашему начальнику штаба.

Наконец, когда гость уже допивал поданный чай, стукнула дверь – появился только что разбуженный полковник Бреннер. Старый кадровый военный, он не испытывал такого почтения к «выскочкам из СС», как младшие офицеры и солдаты. И тем более он не чувствовал никакого страха. Сухо приветствовав нежданного гостя, он осведомился о причине его внезапного появления.

Шубин сразу понял, что за человек полковник Бреннер, и как надо себя с ним вести. Это была одна из его особенностей, которая сделала его хорошим разведчиком: он быстро умел понимать характер людей, с которыми сталкивался. И с Бреннером он держался совсем по-другому, чем с ординарцем и с адъютантом Шмицем. Первым делом он сообщил полковнику, что сегодня поздно ночью он также был разбужен внезапной новостью. Дело в том, что из Берлина, из рейхсканцелярии, была получена директива. Сам фюрер приказывал ему, группенфюреру Шнейдеру, немедленно произвести инспекцию в частях, держащих оборону Ростова. Дескать, немецкая разведка, знаменитый абвер адмирала Канариса, получил сведения, что русские перехватили инициативу на Кавказе, что война здесь идет под их диктовку, и они не сегодня завтра возьмут Ростов и Батайск.

– А с падением этих двух городов, полковник, как вы прекрасно понимаете, рушится вся наша система обороны на Кавказе, – продолжал Шубин. – Мне передали, что фюрер встревожен сложившимся положением. А вскоре я смог и лично в этом убедиться. Мне позвонили из Берлина. Со мной говорил сам вождь нашего государства!

В этом месте Шубин сделал паузу, чтобы его собеседник мог почувствовать значимость сказанного, а затем продолжил:

– Фюрер поручил мне досконально изучить положение дел. И побудить командование германских войск к более активным действиям. Не только обороняться, но и наступать! Искать у русских слабые места. Вот этим я и намерен заняться в ближайшие дни. Начну с вашей армии, а затем проеду по всему фронту. Генерал Гот пока спит, и я не намерен его будить. Ведь вы и сами можете рассказать мне о положении на фронте, о планах ваших частей, не так ли?

Вот такой стиль общения – уважительный, как с равным – полковник Бреннер понимал. И он утвердительно ответил на вопрос гостя и тут же принялся рассказывать ему о положении на фронте в районе станицы Манычской. Его рассказ длился примерно час. И за этот час капитан Шубин получил больше информации о немецкой армии, о ее силах и планах, чем за две недели до этого, когда он находился в госпитале. Теперь ему было ясно, что судьба Ростова и всего Кавказа будет решаться здесь, в районе этой станицы. Надо только было успеть все это запомнить! И Шубин старался запомнить данные о танках и орудиях, числа, в которые немцы планировали наступать, номера полков и дивизий.

Теперь требовалось срочно передать добытые сведения в штаб Южного фронта. Поэтому у Шубина больше не было причин задерживаться в штабе генерала Гота.

– Большое спасибо за содержательный рассказ, полковник, – произнес он, вставая. – Единственное, что нам осталось, – это разработать стратегию более активных действий. Передайте, пожалуйста, генералу, что я спустя пару дней еще раз вас навещу. Надеюсь, что к этому времени вы придумаете какую-нибудь наступательную операцию, которая ошеломит русских, заставит их отступить. Еще раз приношу свои извинения за то, что нарушил ваш сон – и до свидания.

– Не нужно никаких извинений, господин группенфюрер, – ответил Бреннер. – Такова солдатская служба. Я вижу, вы близко к сердцу приняли распоряжение фюрера. Буду рад, если мои объяснения помогут вам составить объективную картину положения на фронте.