Текст книги "В пасти «тигра»"

Александр Тамоников
В пасти «тигра»

Серия «Фронтовая разведка 41-го. Боевая проза Тамоникова»

© Тамоников А.А., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2026

Глава первая

– Что, дочка, приуныла?

К Шуре Гороховой, сидевшей неподалеку от танка Т–34, на котором она числилась радистом-пулеметчиком, подошел старшина Коломеец. Дмитрию Степановичу – водителю-механику, служившему на том же, что и Шура, танке, было уже сорок семь лет, так что девятнадцатилетняя Саша вполне годилась ему в дочери.

– Львов наш, – задумчиво произнесла в ответ на вопрос Коломейца Шура.

Тот рассмеялся.

– А, теперь понятно, что тебя тревожит, Катигорошек ты наш. – Коломеец сел рядом с Сашей на землю и, немного помолчав, сказал: – Это, конечно, не мое стариковское дело – молодым барышням такие вопросы задавать, но все-таки – можно я у тебя спрошу?

– Спрашивайте, дядя Митя. Вам все можно. Сами ведь знаете, что я к вам как к отцу родному отношусь.

– Знаю. – Добрая и немного грустная улыбка скользнула по губам Коломейца.

Он снова замолчал. Может, о чем-то задумался, а может, решал, стоит ли ему задавать вопрос или все-таки нет. Наконец он произнес:

– Молодая ты еще, Шура, вот что я тебе скажу. Не мне, конечно, тебя уму-разуму учить да наставлять. Хотя и говоришь ты, что я для тебя как отец родной. Война – она всех сближает, всех родными и близкими делает. Но ведь человек, Шура, как устроен… Вот когда ему тяжело и душа его мается, то хочется ему, чтобы рядом с ним был не просто друг и товарищ, а кто-то близкий. Настолько близкий, чтобы чувствовать рядом с ним себя спокойно и знать, что человек этот тебя завсегда поймет и утешит в случае нужды и дух твой поднимет. Ты согласна со мной? – посмотрел он на Шуру.

Девушка молча кивнула, все еще не поднимая глаз и задумчиво глядя на яркие язычки костерка, возле которого она сидела.

– Ты вот сейчас сидишь и думаешь о нем, о капитане, значит…

– С чего это вы, Дмитрий Степанович, взяли, что я о Шубине думаю? – неожиданно взвилась Шура и, нахмурив реденькие рыжие бровки, с возмущением посмотрела на Коломейца.

Тот рассмеялся.

– Сама только что проговорилась. Да у тебя и без того все на лбу написано, – шутливо ответил он. – Большими такими буквами. Не веришь? Иди, глянь в воды Вислы, и сама убедишься.

Александра фыркнула и отвернулась. Снова уставилась на огонь.

– Ты что же, думаешь, что твои чувства к этому капитану такой уж большой секрет? – продолжил после некоторого молчания Коломеец. – Я сразу тебя, а вернее, твое неравнодушие к Глебу разглядел, как только он к нам знакомиться пришел. Видел, как ты на него смотришь, как в глаза ему заглядываешь, как говоришь с ним…

– Что, и вправду так все было видно? – не поворачивая головы, буркнула Шура, и щеки ее вспыхнули ярким румянцем, который еще больше усилился в отблеске костра.

– А то! – по-отечески ласково улыбнулся Коломеец. – Нет, я не против того, чтобы ты влюбилась, – положил он Шуре на плечо свою широкую и горячую ладонь. – Любовь, она, конечно же, красит человека. Вот только не всегда. И твой случай – как раз такой. Смотрю я на тебя Катигорошек, и душа моя плачет.

– С чего это она плачет? – покосилась на него Шура.

– Сердцу, конечно, не прикажешь, – выдержав небольшую паузу, ответил Коломеец. – Да только высохла ты с этой своей любовью. Ты глянь – одни глазищи остались на лице, да курносый нос из-под шлема торчит. А он у тебя не сказать что большой. И о чем это говорит?

– О чем? – Шура с вызовом посмотрела на механика-водителя.

– А о том, что ты, дуреха, не ешь ничего, – с досадой ответил Коломеец. – А разве ж так танкисту можно? Тут, понимаешь ли, наступление, отдыху никакого и так нет, а ты еще и есть ничего не ешь. Скоро в обмороки голодные начнешь падать. А кто за тебя воевать тогда будет? – нарочито сердитым голосом стал он отчитывать Шуру. – Сил-то, небось, много надо, чтобы в бою не просто в танке сидеть, а работу работать. А какие у тебя силы, если ты не ешь ничего? На вот тебе хлеба. – Коломеец неожиданно для Шуры протянул ей большую горбушку ржаного хлеба. – Я и каши тебе принес. Будешь есть? А то ведь скоро наша очередь переправляться. А там как Бог даст…

Саша улыбнулась и взяла из рук Коломейца хлеб. Непонятно отчего, ей вдруг сделалось легче на душе, и раздирающая сердце тоска, которую она носила с собой уже несколько дней, вдруг отступила. Она не исчезла совсем, но сделала шаг назад и спряталась где-то в глубине души Шуры.

– Бога нет, дядя Митя, – сказала она, откусывая от горбушки.

– Это мы так думаем, – серьезно ответил Коломеец. – Ты вот сейчас немцев видишь? Нет, не видишь. А они есть. Так и Бог. Мы его не видим и не верим в него, а это не значит, что его нет и он сейчас нас не видит. – Коломеец протянул Шуре котелок с уже остывшей кашей.

– Не знала, что вы верующий, – заметила девушка, принимая котелок и ставя его к себе на колени.

– Меня мать с отцом крестили при моем рождении, – ответил Коломеец. – Революция хотя и отрицала существование Всевышнего, так ведь это дело такое… Мало ли что мы отрицаем. А оно есть независимо от нашего отрицания. Вот и ты, а вернее, твое сердце независимо от тебя взяло и влюбилось в человека с первого взгляда. А какой он, этот человек, ты знаешь?

– Знаю, – уверенно тряхнула головой Шура. – Он самый что ни есть лучший человек во всем мире.

Коломеец скрыл улыбку, скользнувшую было по губам, и серьезно ответил:

– Вот я и говорю – сердцу не прикажешь. Не скажешь ему – люби того, а не этого. Так и с Богом. Если веришь в него, так как прикажешь сердцу не любить его. Ты ведь веришь, что капитан хороший человек? Веришь.

Коломеец замолчал, прислушиваясь к суете вокруг них. Переправа на левый берег Вислы шла своим чередом.

– Ладно, Шура, ешь да на ус мотай, что я тебе скажу. А скажу я тебе вот что. Напрасна та любовь, которая остается без ответа. Она только съест тебя. Высосет из тебя весь сок жизни до самой капельки. Ты ведь не маленькая и должна понимать, что капитан Шубин, какой бы он ни был расхороший и храбрый, не пара тебе.

– Почему это не пара? – Шура оторвалась от еды и возмущенно посмотрела на Коломейца.

– А потому. Он на сколько лет тебя старше? Вот то-то и оно… – несколько сердито ответил тот.

– Ну и что? Подумаешь, старше. Возраст для любви не помеха.

– Может, возраст и не помеха, – согласился Коломеец, – да вот только он-то тебя не любит. А может, у него жена есть или любимая женщина, а тут ты со своими детскими влюбленностями. Так ты, значит, не строй напрасных надежд, а лучше выбери для себя парня попроще и помоложе. Вон их сколько в нашей бригаде на тебя посматривает. Да вот хотя бы Кольку нашего возьми. Парень тоже, не хуже тебя, скоро совсем высохнет от любовной тоски.

– Колька? – Шура удивленно посмотрела на Коломейца. – С чего это вы взяли, что он в меня влюбился? Он надо мной только насмешничать и умеет. Постоянно дразнится и побольней уколоть словом норовит.

Механик-водитель усмехнулся и покачал головой.

– Ох, Шура, Шура, – сказал он. – Это так же явно, как то, что ты потеряла голову из-за капитана Шубина. А ты вот о чем подумай лучше. – Коломеец пристально посмотрел в глаза Шуры. – Готова ли ты тому, кого любишь сейчас, отдать всю свою жизнь? Не ту, что у нас с тобой осталась на этой войне. Мы с тобой не властны над смертью, под которой ходим каждый день и каждый час, а ту часть мирной жизни, что будет потом, когда эта страшная война закончится и наступит мир, а с ним и привычные послевоенные будни. Представь себя не возлюбленной капитана, а его женой, со всеми вытекающими из этого представления последствиями…

Он замолчал, и Шура, для которой откровения Коломейца стали большой новостью, вдруг впервые по-настоящему задумалась о своих чувствах к Шубину. Она и раньше думала о любви к неожиданно ворвавшемуся в ее жизнь капитану, но думала о ней отстраненно, как о чем-то эфемерном и прекрасном. Она ни разу не представила себя в роли жены Шубина, ни разу не подумала о том, что ей придется стирать его белье или готовить ему обеды. Она не мыслила о своей любви с практичной точки зрения, представляя себя лишь в объятиях Глеба, и думала о его поцелуях…

И вдруг ее девичьи мечты стали не просто мечтами, а образами. И эти образы разительно отличались от тех, что она напридумывала себе ранее. Она видела себя в фартуке на кухне в окружении кучи ребятишек. Она пыталась представить рядом с собой Глеба и то, как она кормит его борщом или вареной картошкой… Но его фигура отчего-то расплывалась и никак не хотела вставляться в ее представления о семейной жизни. Она хмурилась, пыталась настроить себя, представить Шубина в роли своего мужа, но у нее ничего не получалось. Но зато к ней в мысли все настойчивей и настойчивей влезал образ Кольки. Она гнала его, злилась на саму себя, пыталась сменить его образ на образ Шубина, но это у нее плохо получалось. Шура от досады даже жевать перестала. Так и застыла с ложкой в руках и с полным ртом каши.

К Коломейцу и Шуре подошел двадцатидвухлетний танкист – Колька Ревунец, служивший заряжающим на танке.

– Вы чего не спите? Говорят, скоро наша очередь переправляться. Я только что от Слюсаренко, он сказал, что…

Он не договорил. Александра вскочила и, опрокинув котелок с недоеденной кашей наземь, умчалась в сторону реки.

– Чего это с Катигорошком случилось? – удивленно посмотрел Ревунец на механика-водителя, который с не меньшим удивлением смотрел вслед умчавшейся Шуре. – Мухи вроде не летают. Поздно уже.

– Зато комаров много, – хлопнул себя по шее Коломеец и тоже встал.

Он притоптал уже начинавший и без того потухать костерок и, повернувшись к Ревунцу, спросил:

– Так что там командир сказал?

– Говорит, что через час для нашей бригады уже будут готовы плоты для переброски на тот берег. – Колька все еще не отрывал взгляда от той стороны, куда умчалась Шура.

– Ну, раз так, то пойдем, подготовим машину, – отмахиваясь от ставших совсем уж назойливыми комаров, позвал Кольку Коломеец.

– Удивительно, что немцы до сих пор не бьют по переправе, – заметил Ревунец, следуя за механиком-водителем и время от времени оглядываясь на реку. – Неужели так и будем их гнать до самой Варшавы?

Едва он произнес эти слова, как вдалеке, со стороны реки, раздалась канонада. По звуку танкисты определили, что бьет немецкая артиллерия.

– Ага, держи карман шире. Можешь еще и шлем снять и его подставить, – усмехнулся Коломеец. – Немцы, пока мы в их Силезию не войдем и их заводы не захватим, будут еще нам много пакостей делать. Наверняка что-то опять задумали, раз притихли. Погоди, все еще впереди. Не думаю я, что они нас так просто к Сандомиру пропустят.

– Где это они колотят? Явно не рядом с нашей переправой, – прислушался Колька.

– Это, похоже, по архиповской пятьдесят третьей танковой бригаде бьют, – заметил Коломеец. – Они как раз правее нас по Висле переправляются. Спешат прикрыть соединения тринадцатой армии. Им на том берегу без огневой поддержки худо один на один с немцами-то.

– Все-то ты, дядя Митя, знаешь, – рассмеялся Колька. – Тебе командовать армией надо, а не на дне танка сидеть и в двигателях ковыряться.

– Не скажи. Полководцев на этой войне и без меня хватает. И они поумней меня будут в стратегиях, – проворчал в ответ Коломеец. – А вот в механизмах танка не всякий из этих полководцев сможет разобраться. Я же этот танк сам, можно сказать, по винтикам на заводе собирал и каждую детальку, какая на каком месте стоит, знаю как свою жену.

– Надо бы Шуру вернуть, – забеспокоился вдруг Колька. – Вдруг фашист и по нашей переправе бить начнет.

Он хотел было повернуть назад, чтобы сходить за девушкой, но Коломеец его остановил:

– Не ходи. Она не маленькая. Сама придет. А если фашист начнет бить, так и что с того? Нам все равно переправляться. Сейчас риск попасть под обстрел невелик. Вот потом, когда на воде будем, тогда и беспокойся.

Полчаса Шура не появлялась возле машины, а когда пришла, то старалась не поднимать глаз ни на Ревунца, ни на Коломейца. Но как она ни старалась скрыть свои страдания, Коломеец все-таки догадывался, что творится на душе у девушки. Он хотя и делал вид, что не смотрит на нее и ему вообще неинтересно, что она думает и что прячет, но исподтишка все же искоса посматривал на нее.

Колька же, наоборот, подойдя к ней, начал расспрашивать, стараясь заглянуть Шуре в глаза.

– Катигорошек, ты чего убежала-то? И кашу не доела. Я, что ли, тебя обидел чем? Так я и слова в твой адрес не сказал.

– Ты тут вовсе ни при чем, – буркнула Шура. – Много о себе думаешь. Стала бы я на тебя обижаться, даже если бы и сказал чего…

Она отвернулась от него и полезла в танк, проворчав что-то вроде «рацию надо проверить».

– Эй, слюсаренковцы, новость слышали?! – крикнул танкистам проходивший мимо незнакомый боец. – Наш танк на том берегу немецкую артиллерию разогнал.

Коломеец и Колька прислушались. И вправду, звуки канонады смолкли, и над рекой установилась тишина.

– Постой. – Колька подбежал к спешившему куда-то дальше бойцу и схватил его за руку. – Ты толком расскажи, что случилось и что за танк.

– Сам только краем уха слышал, – остановился боец. – Знаю только, что, когда пятьдесят третья танковая переправлялась по головному понтону, немцы шарахнули. Но не попали. Снаряд позади плавучего моста упал. Но один танк все же успел на берег выскочить. Мотор-то не глушили, пока по воде шли. Понтон – на дыбы, а танк как скакнет, и на берег! – радостно, взахлеб, тараторил солдат. – Ребята говорят, что он немцев с тылу обошел и вдарил по ним. Герой!

– А командир танка кто, не знаешь? – к рассказчику и Ревунцу подошел полковник Слюсаренко.

– Говорят, что танк вел младший лейтенант Оськин, товарищ полковник, – увидев Слюсаренко, вытянулся боец. – Разрешите идти? – покосился он на Ревунца с досадой.

– Иди, никто тебя не держит, – улыбнулся Захар Карпович и добавил: – А Оськин этот молодец. На орден себе точно заработал.

Слюсаренко, как и полагается всякому танкисту, пускай даже бригадному командиру, был одет в комбинезон. Он огляделся по сторонам, надел танкистский шлем и спросил у Ревунца:

– А Горохова где? Нам к переправе выдвигаться надо, а я ее не…

Он не успел договорить, как Шура, выглянув из башенного люка, крикнула ему:

– Я на месте, товарищ командир. Танк готов к переправе и к бою. Если только Ревунец все подготовил, а не трепался тут со всякими мимо проходящими.

– У меня все уже давно готово. И не трепался я, а новости расспрашивал, – с обидой ответил Колька. – Ты, Катигорошек, за своим хозяйством смотри, а в мою пушку и снаряды не лезь. Без тебя разберусь.

Шура начала что-то говорить в ответ, но Слюсаренко оборвал ее:

– Ладно, хватит вам препираться, поехали. Дмитрий Степанович, заводи машину! – крикнул он Коломейцу, который уже и без командирского приказа полез в нижнее отделение танка, где находилось машинное отделение.

Переправлялись на другую сторону по понтонному мосту, который успели уже установить через Вислу. Немцы словно только и ждали, когда танки 56-й бригады начнут переправу, – открыли артогонь.

– Вот гады, по пехоте не стали стрелять, снаряды для нас берегли, – выругался Ревунец.

А немцы и вправду словно озверели – старались бить прицельно и так густо укладывали снаряды подле плавучего моста, что воды Вислы ходили ходуном и грозили перевернуть и понтон, и всю ту технику, которая спешно двигалась по нему. Танк Слюсаренко, который двигался в голове колонны, успел-таки проскочить на противоположный берег еще в самом начале обстрела. Остальные машины подтягивались уже с риском утонуть и не дойти до берега. Так и получилось – танк, который шел одним из последних в колонне, все-таки упал в воду. Звено понтона, на которое он как раз в это время въехал, сильно накренило, а потом и вовсе поставило на ребро, и тяжелая махина соскользнула в темные воды реки. Механик-водитель утонул вместе с машиной, не успев выбраться из нижнего отделения. Остальных танкистов из экипажа, которые успели спрыгнуть с танка, так как находились наверху и соскользнули во время падения в воду, спасли бойцы, переправлявшиеся в лодках.

Потеря хотя бы одной боевой машины не на поле боя, когда каждая единица техники была на счету, больно ударяла и по самой слюсаренковской бригаде, и по всей 3-й гвардейской танковой армии. Но 56-й еще повезло. Едва последний танк бригады выбрался на твердую землю, как в небе появились самолеты люфтваффе, которые прилетели на помощь артиллерии. Второй понтонный мост на данном участке переправы, по которому шли грузовики со снарядами и бойцами, был взорван. На него упала одна из бомб. На переправе творился ад. Командиры кричали, срывая голоса, отдавая приказы, но их никто не слышал. Часть машин, которые не успели пойти ко дну, пыталась вернуться на берег задним ходом, двигаясь по остаткам моста.

Люди барахтались в воде. Кто не умел плавать или был ранен – тонули. Остальные как могли плыли к берегу. Кто-то – к левому, где находился враг и где ждали их уже переправившиеся части, а кто-то плыл обратно, на правый берег. Многие утонули. Самолеты все летели и сбрасывали свой смертоносный груз прямо на людей, артиллерия врага била не переставая, и урон войскам третьей танковой армии Рыбалко был нанесен немалый. Танки, едва въехав на твердую почву, сразу же вступали в бой, стараясь хотя бы частично принять на себя удар вражеской артиллерии и отвести огонь от переправы.

– Эх, наша артиллерия где-то застряла в пути, – с досадой проговорила Шура. – Сейчас бы она нам ох как пригодилась.

– Сейчас нам много бы чего пригодилось, – заметил Слюсаренко, который сидел на командирском месте рядом с радисткой-пулеметчицей и зорко всматривался в местность, по которой мчался их танк. – У нас после боев под Львовом и так большие потери. И техники, и людей не хватает катастрофически.

– Хорошо бы к нам перекинули резерв. Тогда все легче было бы, – отозвалась Шура.

– Перекинут, куда ж деваться, – уверенно ответил Слюсаренко. – Дальше двигаться надо? Надо. А немцы – они ведь после того, как их выперли из границ Советского государства, что будут делать? А будут они цепляться за земли Польши всеми своими загребущими руками и даже зубами. Будут стараться, чтобы потом предложить выгодный для них мир.

– Какой же он для них выгодный? Их ведь вон куда, аж в самую Европу отбросили, – удивилась Шура.

– Тут… – Слюсаренко вдруг замолчал и скомандовал: – Дмитрий Степанович, поворачивай налево. Нам в лоб к немцам сейчас идти не следует. Обойдем их, и тогда уже погоним подальше от переправы… Шура, передай по рации, чтобы все следовали за головной машиной. Стрелять только в случае, если уверены, что попадут прямой наводкой. У нас пока что на полноценный бой снарядов маловато.

Танк дернулся и начал резво разворачиваться, а Александра стала связываться с остальными экипажами, передавая им приказ командира. Немцы не стали дожидаться, когда советские танки подойдут к их артиллерии на расстояние выстрела, и поспешили, бросив свои орудия, убраться восвояси. Слюсаренковская бригада, выскочившая к немецким позициям, не застала у орудий ни одного расчета и остановилась.

– Сбежали, и хорошо. Нам меньше возни, да и горючее со снарядами сэкономим, – заметил Коломеец. – Теперь наша пехота с фрицами и без нашей поддержки управится… А мы теперь куда? – повернулся он к полковнику.

– Нам приказано двигаться к району города Сташув, – ответил Слюсаренко. – Это южнее Сандомира. Будем создавать плацдарм для дальнейшего наступления наших войск. Пока немцы сидят в этом районе, наша переправа будет все время под ударом. Наша задача – отвлечь на себя основные силы врага, чтобы они не смогли пройти к нам в тыл, когда армия начнет двигаться по направлению к Оглендуву и Сандомиру. Ну а дальше видно будет. Поэтому заводи двигатель и поехали. Нечего давать врагу возможность прохлаждаться.

Глава вторая

30 июля Гейнц Гудериан, начальник Генерального штаба сухопутных войск вермахта, докладывал фюреру обстановку на участке, который в немецких документах значился как плацдарм Барнаув.

– Мой фюрер, – говорил он, – советские войска переправились на западный берег Вислы неподалеку от города Барнаув и начали расширять плацдарм в районе городов Сандомир и Сташув. Все наши усилия остановить переправу через Вислу и дальнейшее наступление с помощью артиллерии и авиации не принесли должного успеха.

– Почему? – Гитлер нервно дернул головой и искоса посмотрел на генерал-полковника.

– Русские, которые понесли большие потери в битве под Львовом, не стали восстанавливать свои силы и решили атаковать нас сразу, не останавливаясь на перегруппировку и не дожидаясь переброски резервов. Мы не ожидали от них такой прыти и не были готовы…

– Меня это не интересует. Этот плацдарм для нас как пистолет, приставленный к голове империи. Его нужно срочно ликвидировать. Нам нужно остановить это наступление и не позволить русским продвинуться дальше границ западной Польши. Мы и так в последние месяцы потеряли слишком много восточных земель, – резко оборвал его фюрер. – Что конкретно вы можете предложить, Гейнц?

– После неудач последнего времени я считаю необходимым отстроить заново укрепрайон на востоке. Восстановить оборонные рубежи между этими укрепрайонами и не позволить таким образом продвинуться русским дальше на запад. В этом случае мы сможем усадить их за стол переговоров и оставить за собой все земли, которые еще не были отбиты у нас. То есть все западные земли Польши, а также Румынии, Молдавии…

– Я понял, можете не перечислять, – снова нетерпеливо оборвал генерала Гитлер. – Вопрос в том, как вы собираетесь их остановить. С помощью одних укреплений? Это смешно.

– У нас есть план…

– У кого это – у вас? – насмешливо поинтересовался фюрер и добавил: – Я сам назначу генерала, ответственного за операцию на плацдарме Барнаув. Мне кажется, что командующий четвертой танковой армией генерал-полковник Йозеф Харпе справится с этой задачей куда как лучше вас, Гейнц.

– Но…

– Никаких но. – Гитлер ледяным взглядом своих серых глаз снизу вверх посмотрел на Гудериана. – Германия нуждается не только в укрепрайонах. Мы еще способны вести наступление. Наша армия все еще сильна, и у нас достаточно оружия, мощного оружия, чтобы противостоять Советам. В конце концов, у нас есть супероружие, которое способно не только остановить наступление русских, но и отбросить их.

– Вы говорите о «Королевских тиграх», мой фюрер? – осторожно поинтересовался генерал-полковник.

– А о чем же еще? И о них, и о ракетах «Фау–2». С помощью этого супероружия мы победим. Конечно же нам необходимо время для восстановления и увеличения производства этого оружия. Американцы и англичане сильно повредили наши цеха по выпуску ракет и бронетехники. Но мы уже перенесли часть заводов под землю, куда не достанут бомбы противника. Так что у нас есть еще надежда на то, что Германия сможет переломить ход не только войны, но и всей истории. У вас есть что возразить на это, Гейнц?

Гитлер снова дернул головой. Он все еще не отошел от недавнего покушения на него. Его руки тряслись, голова непроизвольно подергивалась. Особенно это было заметно, когда фюрер злился или нервничал. А злился и нервничал он в последнее время практически постоянно.

Гудериан молчал, и это раздражало фюрера еще больше, чем его дурацкие предложения по восстановлению укреплений. Он снова дернул головой и велел вызвать к себе генерал-полковника Харпе. Тот явился тотчас же, словно все это время находился за дверьми и готов был в любую минуту предстать перед Гитлером. Впрочем, так оно и было. Перед тем как выслушать доклад начальника Генерального штаба сухопутных войск, Гитлер уже имел беседу с Харпе, который командовал на этот момент 4-й танковой армией вермахта, и выслушал его мнение по поводу ситуации на Висле. Именно Харпе предложил Гитлеру контратаковать советские войска на плацдарме Баранув тяжелыми танками и не допустить переброску войск на западный берег Вислы.

Харпе вошел в кабинет фюрера прямой и подтянутый, как и полагалось выглядеть истинному арийскому офицеру. Он приветствовал фюрера и Гудериана вытянутой вперед рукой и был удостоен благосклонности Гитлера, который, подойдя к нему и взяв его под руку, провел к своему столу.

– Йозеф, – вкрадчиво начал Гитлер, – вы уже в курсе того, какая честь выпадает вам. Я назначаю вас главным в операции, цель которой – остановить продвижение советских войск к Силезии. Мы ведь с вами понимаем, что прорыв фронта на этом направлении грозит Германии потерей не просто западных земель рейха, но и потерей важнейшего для мощи нашей армии производства.

– Да, мой фюрер, – чуть наклонив голову в знак согласия, ответил Харпе. – Я сделаю все, что будет в моих силах, и даже больше, чтобы остановить наступление русских в Польше и отбросить их обратно за Вислу.

– Я верю вам, Йозеф. – Гитлер хотел протянуть руку и похлопать Харпе по плечу, но тут же отдернул ее. Рука начала трястись, и ему пришлось прижать ее к себе, чтобы унять дрожь. – Итак, эту проблему мы с вами решили. Вы предложили, – фюрер насмешливо посмотрел в сторону Гудериана, хотя и имел в виду предложение, которое сделал Харпе, – усилить третий танковый корпус генерала Брейта двумя батальонами – пятьсот первым и пятьсот девятым, которые имеют в своем составе тяжелые танки с непробиваемой броней.

– Да, я думаю, что потрепанные в боях и при переправе через Вислу советские войска не смогут дать достойный отпор нашим «Королевским тиграм», – с большим достоинством и гордостью ответил генерал-полковник Харпе. – Их мощь – это мощь всей нашей армии вермахта.

– Учитесь, Гейнц, – повернулся фюрер к Гудериану. – Это слова настоящего воина и защитника рейха.

Гудериан почтительно вытянулся, но на реплику не ответил. Он понимал, что спорить с фюрером было бы делом бесполезным. Споры и возражения только вызывали бы у Гитлера новый нервный припадок, который не мог закончиться для генерал-полковника чем-то хорошим.

– Гейнц, в вашу задачу входит обеспечение армии оберст-генерала Харпе дополнительной поддержкой. Сейчас нам как никогда на этом направлении необходимы свежие резервы. Мы разрежем армию маршала Конева на несколько частей и отбросим ее за границы Польши. Я надеюсь, что вы согласны со мной? – И снова колючий и не принимающий никаких возражений взгляд скользнул по фигуре Гудериана.

– Я полностью согласен с вами, мой фюрер, – коротко ответил командующий Генеральным штабом сухопутных войск.

– Я знал, что вы верный идеям рейха и своему фюреру воин, – смягчился Гитлер. – Ступайте. – Кивком головы он отпустил обоих и, не дожидаясь, когда оба генерала выйдут, сел в кресло и прикрыл глаза. По его лицу пробежала судорога, и он сказал: – Скажите, чтобы ко мне прислали Еву.

Гудериан и Харпе вышли из кабинета, тихо прикрыв за собой дверь. В приемной, у кабинета фюрера, толпились люди. В основном военные, которые пришли с докладами. Они приветствовали генералов, но те, ответив им чисто автоматическим поднятием руки, прошли мимо. Лишь проходя мимо секретаря, Гудериан приостановился и передал ему просьбу фюрера, а затем прошествовал дальше, следом за Харпе.

– Послушайте, Йозеф, – обратился Гудериан к командующему 4-й танковой армией. – Нам стоит с вами подробней обсудить вопрос с этим чертовым плацдармом.

Харпе остановился и, повернувшись к Гудериану, спокойно посмотрел тому в глаза.

– Согласен, – кивнул он и уточнил: – Прямо сейчас?

– Да, – раздраженно ответил Гудериан. – Пройдемте в мой кабинет.

Коридоры подземного бункера были извилисты и запутаны, как лабиринт. И только тот, кто хорошо изучил их, не заблудился бы в его бесконечных поворотах, спусках и подъемах. Гейнц Гудериан уверенно провел Харпе до своего кабинета и, предложив ему сесть, спросил:

– Вы уверены, Йозеф, что сможете остановить русских на этом плацдарме? Конев – крепкий орешек и не станет останавливаться, перебросив свою армию через Вислу. Он не из тех командующих, которые дают своим войскам передышку после тяжелых боев. И мы с вами это знаем как никто другой. Признайтесь, вас славно потрепали под Львовом, – насмешливо заметил он.

Харпе, сидевший в кресле напротив Гудериана, недовольно поморщился. Ему было неприятно это замечание со стороны командующего Генеральным штабом сухопутных войск. Но Гудериан был начальником и одним из фаворитов фюрера, хотя оба они – и Гудериан и Харпе – ходили в одном звании и, казалось бы, были в равном положении.

– Я не отрицаю, что бои под Львовом были тяжелыми и натиск русских был настолько силен, что моя танковая армия понесла большие потери при обороне города. Но мои солдаты сражались как львы…

– Ну да, а потом бежали как шакалы, поджав хвост, – усмехнулся Гудериан. – Но не будем сейчас об этом. Фюрер счел вашу кандидатуру для операции на Висле наиболее подходящей, и не мне возражать ему. У вас, Йозеф, появился шанс реабилитировать себя как командующего армией. Вы это понимаете?

– Да, понимаю, – нахмурил брови Харпе.

– Хорошо, – кивнул в ответ Гудериан. – Ваша задача – отодвинуть советские войска к реке и уничтожить переправу. Не дать русским перекинуть резервные войска и расширить плацдарм. Сейчас для этого самое время. Переправилась только небольшая часть армии. И ее легко будет уничтожить. Насколько я понял, вы собираетесь ударить по русским с нескольких сторон и разрезать силы противника на несколько частей.

– Да, точно так, – кивнул Харпе.

– Покажите мне на карте ваш план. – Гудериан встал и подошел к большой карте, что висела на стене.

Харпе, подойдя к карте, начал четко докладывать обстановку, которая сложилась на левом берегу Вислы в эти дни.

– На сегодняшний день русским удалось прорваться и захватить на западном берегу Вислы плацдарм шириной двенадцать километров и глубиной восемь километров. По сведениям разведки, это части тринадцатой армии и первой танковой армии. На левый берег, на юге от Сандомира, удалось переправиться нескольким частям третьей танковой армии и частям третьей гвардейской армии под командованием Гордова. Они сейчас ведут бои с нашими войсками в районе Сташува. Русские форсировали реку и северней Баранува, что позволило им выйти к Сандомиру с северной стороны. Сейчас натиск на наши позиции усиливается и…

– Я это знаю и без вас, Йозеф, – прервал собеседника Гудериан. – Объясните мне, что конкретно вы хотите предпринять, чтобы остановить дальнейшее продвижение советских войск.

– При поддержке дивизии пехоты я намереваюсь контратаковать русских из района Мелиц в сторону Баранува на восточном берегу Вислы и, таким образом, выйти в тыл первой и третьей танковым армиям, а также тринадцатой армии. Они окажутся в окружении и не смогут продолжить переправляться, а значит, продвигаться далее на запад.