Текст книги "Детонатор"

Новая граната нырнула в жерло гранатомета, направленного на выбитое окно. Первая ласточка подготовила дорогу для второй.

– Ловите гостинец.

«Фр-р» – прошелестел снаряд.

«БО-ОМ!!!» – разнеслось в ночной тишине.

– Вперед! – рявкнул Сердюк, смещаясь чуть левее.

Подскочившие к вагону Комиссаров и Беридзе знали свое дело. Один подставил ладони с переплетенными пальцами, второй поставил туда ботинок – рывок… бросок… И вот уже Беридзе ныряет в дымящийся черный проем, а потом тянет оттуда руку.

Но и Сердюк даром времени не терял.

Фр-р! Вторая граната угодила во второе окно, полыхнуло короткое, злое пламя. Взрывом выбросило наружу оплавленную бутылку, горящие клочья простыни, глянцевый журнал, трепыхающий на лету страницами.

– Кроха, Кястис! – громко позвал Сердюк.

Повторив трюк предшественников, поляк и латыш проникли в вагон, где уже звучали выстрелы и крики.

Сердюк же отбросил гранатомет, схватился за автомат, висящий на ремне, и упал на одно колено, разворачиваясь к протянувшемуся далеко вперед составу.

Из тринадцатого вагона высунулась проводница со всклокоченными волосами морковного цвета.

– Что тут происходит? – завопила она.

– Спецоперация! – заорал в ответ Сердюк. – Всем оставаться на местах.

– А где полиция? – не унималась проводница.

Пришлось утихомиривать ее пулями. Держась за поручень, она некоторое время стояла на ногах, содрогаясь при каждом попадании, как будто через нее пропустили ток высокого напряжения. Когда ее блузка превратилась в кровавые лохмотья, она рухнула вниз головой и исчезла в щели между вагоном и платформой.

На ее месте возник мужчина в железнодорожном кителе. «Начальник поезда, – определил Сердюк. – Небось с этой крашеной лахудрой чаи распивал, а то и что-нибудь покрепче».

Палец утопил спусковой крючок автомата. Из груди дежурного тоже полетели кровавые ошметки.

– Спецоперация! – проорал Сердюк, обращаясь к тем идиотам, которые отваживались не только выглядывать, но и выпрыгивать из своих вагонов.

Сердюк пальнул в любопытного пассажира, сменившего проводницу и ее незадачливого ухажера. Его лицо стало красным, как будто в него плеснули клюквенным соком. Он попятился и пропал из виду.

Но внутри этого и других вагонов нарастал тревожный гул человеческих голосов, в котором угадывались женские причитания и пронзительные детские крики, но как только Сердюк послал туда веер пуль, лица исчезли, как будто их корова языком слизала.

– Идет операция по захвату террористов! – снова закричал Сердюк, надсаживая глотку. – Из вагонов не выходить, мобильной связью не пользоваться.

Он прекрасно знал, что не один десяток пассажиров уже трезвонит знакомым и полицейским, спеша сообщить последние новости о стрельбе и убитых, но это его мало заботило. Времени хватало. Лишь бы парни не подвели.

Сердюк посмотрел на последний вагон, за окнами которого плясали языки пламени и слышался деловитый перестук «калашей». Интуиция подсказывала ему, что его бойцы побеждают.

– Давайте, ну давайте же, – прошептал он, вставляя в автомат полный магазин взамен опустевшего.

А потом дал еще одну очередь вдоль состава.

Новиков и Юдин погибли первыми, не успев схватиться за оружие. Мать Новикова, высохшая женщина с унылым длинным лицом, села на кровати и уставилась в темноту, и хоть ее отделяли от сына полторы тысячи километров, материнское сердце почувствовало беду.

– Антон, – прошептала женщина. – Антошка, милый…

Тут ее затрясло, словно она внезапно перенеслась в зону арктического холода, и она поняла, что больше никогда не увидит сына.

Мать Юдина проснуться никак не могла, потому что спала тем сном, пробудиться от которого никто не в силах. А его отец не отличался особой чувствительностью, к тому же был пьян в стельку. Был месяц май, душе хотелось праздника, а какой праздник без водки? В общем, никто о Юдине не встревожился. А ведь был он хорошим парнем, несколько неуверенным в себе, но добрым, трудолюбивым, отзывчивым. Последняя мысль, вспыхнувшая и погаснувшая в его мозгу, была: «Жаль…»

О чем пожалел он? О том, что так и не нашел автомат, сдуру сунутый под спальную полку? О том, что ничем не может помочь уцелевшим товарищам? Или, может, о том, что вообще очутился в последнем вагоне поезда Москва – Челябинск? Этого никому не дано узнать. Как и то, увидел ли Юдин свет в конце тоннеля, или же пресловутый тоннель этот оказался темным и беспросветным, как тяжелый сон без сновидений.

Смерть Самсонова была затяжной и мучительной. Осколками ему разворотило промежность и кишечник, и он, сидя на полу и подвывая от невыносимой боли, держался за кровоточащие раны.

Ефремов был всего лишь контужен. Он толком не понял, что произошло. Граната взорвалась одновременно с тем, как он выключил смартфон, устав играть в «тетрис». Ему показалось, что это и стало причиной ослепительной вспышки и грохота. Когда Кроха залез в окно, Ефремов ничего не видел и не слышал. Рот был наполнен кровью, легкие наполнились удушливой гарью.

Оценив состояние охранника, Кроха втянул в купе Кястиса и только потом выстрелил. Пуля вышибла Ефремову несколько зубов и проломила ему затылок, как будто он был сделан из глины или гипса.

Самое удивительное, что Ефремов после этого умер не сразу, а еще слышал звуки боя, доносящиеся из коридора. Его это совершенно не волновало, как не волновало то, что его жизненный путь оборвался столь драматично и неожиданно. Все лишилось смысла и важности: вера, политическая обстановка, будущее России, а также ее прошлое. Значение имела лишь последняя искорка жизни, быстро и беззвучно гаснущая на темном экране сознания. А потом эта искорка пропала. И осталась одна сплошная темнота.

Первым бой принял Титов. Неказистый, маленький, он проявил настоящее мужество и не потерял от паники голову. Услышав грохот взрывов, он решил, что произошла какая-то авария, а может, состав сошел с рельсов. Похолодев от неожиданности, Титов схватился за то, что попалось под руку, готовясь к худшему. И лишь потом понял, что поезд стоит на месте, а потому не мог слететь под откос.

Выглянув из тамбура, Титов увидел за стеклом коридор, в котором суетились мужские фигуры в черном, пытаясь открыть дверь купе. Еще двое бежали в сторону противоположного тамбура.

Сдернуть автомат с плеча и снять его с предохранителя было секундным делом. Титов не спрашивал себя, открывать ли огонь или отсидеться в тамбуре, надеясь, что его не найдут. Это было, в общем-то, странно. Титов никогда не мечтал о героических подвигах. Он мало читал, а из фильмов предпочитал смотреть глупые голливудские боевики и комедии, радовавшие глаз, но нисколько не затрагивавшие душу. Титов никогда не произносил красивых речей и тостов о мужской дружбе, о верности долгу и присяге. Однако в решающий момент он поступил так, как, наверное, поступили бы тысячи российских парней на его месте. Он дал врагу отпор.

Это было у него в крови. Он смутно помнил рассказы об обоих своих дедах, погибших во время Великой Отечественной войны. Он не был силачом, но умел постоять за себя и никогда в жизни не просил пощады. За обильную растительность на голове, теле и конечностях друзья звали его Чебурашкой, но Титов не был таким уж добрым и пушистым. Он был обычным российским мужчиной, имевшим свои понятия о чести и долге и не готовым предавать эти понятия.

– Стоя-а-ать! Сто-о-о-я-а-а-ать! – непонятно для чего закричал он, открывая огонь сквозь стеклянную дверь, отделяющую коридор вагона от закутка перед туалетом.

Те двое, которые находились ближе к нему, сориентировались моментально и упали на пол, едва заслышав голос Титова и стрельбу его автомата. А вот Комиссаров и Беридзе, атаковавшие дальний тамбур, не успели пригнуться и попали под пули Беляева. Две из них насквозь прошили правое плечо Комиссарова, заставив его крутануться на месте, вопя от боли. Беридзе кусочками металла оторвало левое ухо и размозжило затылок. Если Комиссаров устоял на ногах и даже приготовился стрелять из автомата неповрежденной левой рукой, то грузин вышел из строя навсегда и безоговорочно. Там, где его голова впечаталась в ковровую дорожку, образовалась отвратительного вида лужа, напоминающая блевотину: нечто вроде густого томата с вкраплениями какой-то гадости.

Залегшие Кроха и Кястис дали залп из своих автоматов, но, повалившись практически один на одного, помешали друг другу. Их пули, не задевая Титова, рикошетили от металлических поверхностей и с визгом летали по тесному коридору, вынуждая стрелков вжиматься в пол.

Пользуясь этим, Титов, подбадривая себя воинственным воплем, выскочил из своего отсека, готовясь прикончить нападающих одной очередью.

Он сделал бы это, если бы Комиссаров не продолжал стоять, шатаясь от стенки к стенке. Заметив, что раненый целится в него из автомата, удерживаемого одной рукой, здоровяк Беляев поспешил изрешетить его длинной очередью. Часть пуль принял грудью Комиссаров, карьера наемника которого на этом закончилась.

Но вот беда, остальные шальные пули пронеслись дальше по коридору, попав в Титова. Его палец, обхвативший спусковой крючок, ослаб и перестал подчиняться. Он тяжело упал на колени, качнулся вперед, выпрямился и опрокинулся навзничь, уставившись в потолок стекленеющими глазами.

Кроха на всякий случай добил его из «Узи», тогда как Кястис ужом развернулся в узком проходе, чтобы отразить атаку Беляева.

Но тот уже скрылся, запершись в тамбуре. Вторая дверь была заблокирована изначально, так что Беляев очутился одновременно в ловушке и в надежном убежище. Он сел на пол, прислонившись спиной к одной двери и упершись подошвами во вторую, и молил Бога, чтобы о его существовании забыли.

В принципе, где-то так оно и вышло.

Сообразив, что творится неладное, Белоусов не растерялся, не запаниковал, а первым делом выхватил и взвел курок табельного пистолета.

– К двери! – приказал он осоловелому Галкину. – Держать во что бы то ни стало!

– Чем? – трагически воскликнул Галкин, решивший, что им пришел конец. – Чем держать?

– Да хоть зубами. Или…

Тут Белоусов употребил бранное словцо и полез за контейнером с бесценным тромонолом. Был он в застиранных трусах и растянутой футболке, но вид имел внушительный. Галкин просто не мог ему не подчиниться. Он попытался повернуть щеколду на двери, но, перекосившаяся после близкого взрыва, она не закрывалась. Тогда Галкин не придумал ничего лучше, как вцепиться в ручку обеими руками, и напряг мышцы, чтобы не пропустить неожиданный рывок.

За стеной громыхали беспорядочные выстрелы, раздавались вопли и ругательства. Белоусов, держа контейнер обеими руками, колотил им в пуленепробиваемое окно, которое вминалось, трескалось, но не поддавалось.

– И-эх! – кряхтел он. – И-эх! И-эх!

Выстрелы снаружи стихли, там раздался хруст битых стекол под ногами налетчиков.

– Здесь, – произнес мужской голос.

Произнес по-русски, но с каким-то странным акцентом.

– И-эх! – приговаривал Белоусов, взгромоздившийся на столик. – И-эх!

Дверь дернули. Галкин вцепился в нее, как утопающий цепляется за соломинку. «Господи, Господи, спаси и помилуй, – непрерывно крутилось в его голове. – Спаси и помилуй… спаси и помилуй… помилуй…»

До этого момента Галкин и не подозревал, что он трус. Впрочем, не осознавал он этого и сейчас. Он просто спасал свою жизнь. Ведь глупо не подчиняться инстинкту самосохранения, верно?

«Я удержу эту чертову дверь, – думал он. – Я должен удержать ее во что бы то ни стало».

– Не открывается, – пожаловались с той стороны.

– Дай я, – произнес второй мужской голос, тоже изъясняющийся с легким акцентом.

Галкин напряг все свои мускулы, но ненадолго. Рой раскаленных металлических пуль, прошивших дверь и тело Галкина, заставили его расслабиться – расслабиться настолько, что ноги перестали держать его.

«Конец», – понял он, чувствуя, как пальцы сами собой отлипают от дверной ручки.

– Меня… убили, Николаич, – прохрипел он из последних сил, а еще попытался свалиться так, чтобы преградить вход в купе.

Трусом Галкин пробыл недолго. Хотя героем прожил совсем ничего.

«Эх, паря!» – с тоской подумал Белоусов и, не слезая со стола, трижды пальнул в человека, возникшего в дверном проеме.

Поза была неудобная, положение – отчаянное, но две пули попали в цель: одна пронзила легкое, другая разорвала кишечник и печень.

В следующую секунду за спиной первого нападающего возник второй, который буквально нашпиговал конвоира свинцом из автомата. Несчастный попробовал выстрелить в ответ, но собственный пистолет сделался слишком тяжелым для него. Обливаясь кровью, он повалился головой вниз и сломал шейный позвонок, но не почувствовал этого.

Контейнер, которым он лупил по бронированному окну, так и остался торчать в проломе. Не хватило каких-нибудь двух-трех ударов, но теперь произвести их было некому.

Перешагивая через лежащие тела, Кроха добрался до окна и завладел серебристым контейнером. Держа его как портфель, он собирался покинуть купе, когда кто-то схватил его за штанину.

Это оказался Кястис. Его рука была выпачкана в крови и казалась одетой в багровую перчатку.

– Что ж ты, гад… – прошипел он, – через своих переступаешь?

– Я думал, тебя убили, – пояснил Кроха, бесстрастно глядя на раненого.

– Не убили, – возразил Кястис. – Придется тебе меня вытаскивать.

– Эй! – раздался за окном голос Сердюка. – Скоро вы там? Отходим! Скорее!

Не сводя глаз с лежащего, Кроха кивнул на окно:

– Слыхал? Надо торопиться.

– Так помогай, – с натугой выговорил Кястис и сел, держась за живот.

– Конечно.

Пожав плечами, Кроха дважды выстрелил в него из «Узи». Голова Кястиса лопнула, лицо стало красным, как его руки. Только глаза выделялись на этой кровавой маске, недоуменно глядя на того, кого латыш считал своим товарищем.

– Чего пялишься? – разозлился Кроха и выстрелил в третий раз: прямо между этих белых глаз.

Кто такой этот латыш, чтобы смотреть на Стефана Кроху с презрением? И разве он не поступил бы точно так же, поменяй их местами? На войне как на войне.

Они отдышались только в ближайшем лесочке, когда заметили светящиеся фары, которыми помигал им Селезнев.

– Сидит там, не клятый, не мятый, – пропыхтел Кроха, плохо переносивший физические нагрузки.

Сердюк, стоявший в отличие от него прямо и не видевший необходимости сгибаться пополам, жадно хватая ртом воздух, пожал плечами:

– Он свои деньги отрабатывает сполна.

– А я? – ревниво спросил поляк. – Я не отрабатываю? Чемоданчик вот приволок…

– И троих бойцов положил, – добавил Сердюк.

– Я им не ангел-хранитель, чтобы их от пуль грудью защищать!

– Что не ангел, так это точно.

– Не ценишь ты меня, Петро, – процедил Кроха. – Не нравится мне это, ох не нравится.

Сердюк посмотрел на него с любопытством. Если до сих пор эти двое общались на некой причудливой смеси украинского и польского языков, то теперь командир перешел на русский – на тот русский, которым пользуются бандюки и уголовники.

– Ты че? – спросил он. – Угрожать мне вздумал?

Кроха голову не опустил, взгляд не отвел, тему сменить не поспешил.

– Мне бонус полагается, – произнес он с вызовом. – Моя добыча. – Он толкнул коленкой контейнер, который держал в левой руке.

Сердюк помолчал, обдумывая ответ. С одной стороны, ему ничего не стоило прикончить строптивого поляка голыми руками. С другой стороны, состав его банды сильно поредел, так что было неразумно разбрасываться кадрами.

– Премии всем будут, – сказал Сердюк, – и тебе, и мне, и Селезенке. Каждый получит долю убитых. Так будет справедливо, я полагаю.

Кроха быстро прикинул, что ему выплатят не тридцать, а шестьдесят тысяч долларов, но захотел выжать еще:

– Накинь хотя бы десятку, – произнес он не с просительной, а с требовательной интонацией.

Сердюк посмотрел на него еще внимательней, чем смотрел до сих пор.

– У меня лишних денег нет, – сказал он. – Все под расчет. По шестьдесят на троих – это сто восемьдесят штук. Десятка на организацию ушла. Еще десять я Евсею должен, который поезд пас. – Сердюк взглянул на часы. – Кстати, он уже должен подвалить.

– Отдай мне его долю, – тихо сказал Кроха. – Я заслужил.

– Предлагаешь его кинуть? – Сердюк по-прежнему разговаривал по-русски. – Нет, не могу. Петро слово держит, это все знают. У меня авторитет.

– Не дашь?

– Не могу.

– Тогда дальше без меня, – сказал Стефан. – Не ценишь ты своих самых отчаянных хлопцев, и не надо. Я себе другую команду поищу.

Он не блефовал, это было видно сразу. Сердюк насупился.

– Ладно, есть один вариант, – проворчал он. – Айда к машинам.

На опушке было спрятано два внедорожника – «Тойота» и «Ниссан». Первый предназначался для Сердюка и Крохи, во втором сидели Селезнев и присоединившийся к нему Евсеев – хладнокровный убийца со станции «Мирная». Теперь он был одет как рыбак: навесил на спину рюкзачок, обзавелся разборным спиннингом в чехле.

– Как прошла операция? – поинтересовался он, выбираясь наружу, чтобы поздороваться с подошедшими за руку.

– Нормально, – сказал Сердюк.

– Много народу положили?

– Не считал. А наших трое в поезде осталось.

Евсеев присвистнул. Если произошла серьезная перестрелка с большими потерями с обеих сторон, то и искать станут по-серьезному. «Нужно срочно сваливать отсюда, – опасливо подумал он. – Как можно дальше и как можно быстрее».

Его передернуло от озноба. Ему вдруг почудилось, что ночной лес окружен и полон спецназовцев, только и ждущих команды открыть огонь на поражение.

– Мои соболезнования, – пробормотал он.

– Спасибо. – Сердюк дернул плечами. – Хотя мне они ни к чему. А мертвым хлопцам и подавно.

Не найдясь с ответом, Евсеев кашлянул в кулак. Пройдя кровавую школу «пса войны», он и сам никогда не скорбел о погибших. Мужчина на войне быстро излечивается от сентиментальности. «Умри ты сегодня, а я завтра», – говаривали когда-то лагерные воры. Этот лозунг можно было бы написать на знаменах всех наемников. Хотя знамена им были ни к чему. Они убивали и рисковали собственными жизнями исключительно ради денег.

– Моя информация подтвердилась? – осведомился Евсеев, решив, что это самый простой способ перейти к разговору об оплате его услуг.

– Вот его спрашивай, – предложил Сердюк, указав на Кроху.

Тот непонимающе наморщил лоб:

– Какая информация?

– Насчет вентиляционной установки в вагоне, – напомнил Евсеев. – Вы же туда сперва газ хотели пустить.

– Лучше бы пустили, – процедил Кроха.

– Как так? Ведь установка же!

– Лично я ее не видел. Может, ты выдумал все? Денежки-то нужно отрабатывать, а?

– Это предъява? – ощерился Евсеев. Как и все его сообщники, он легко и охотно переходил на блатной жаргон.

– Не обращай внимания, – сказал Сердюк, примирительно похлопав подельника по напрягшемуся плечу. – Это у Стефана юмор такой, черный. Мы сегодня трех наших хлопцев схоронили.

На самом деле никаких похорон не было и не намечалось, поскольку тела убитых товарищей никто не забирал. Но ни Евсеев, ни Стефан не стали поправлять командира. Обычно смерть таких, как они, была собачьей, но признавать это не хотелось.

– Жаль, – пробормотал Евсеев. – Жаль их, в смысле – хлопцев. – Он деловито кашлянул и скользнул настороженным взглядом по черным зарослям вокруг. – Слушай, Петро, – сказал он. – Времени у меня в обрез. До рассвета нужно спрятаться где-нибудь, сам понимаешь.

– Понимаю, – кивнул Сердюк. – Деньги хочешь получить?

– Что заработал, то мое, – со значением произнес «пес войны» Евсеев, на памяти которого было несколько случаев, когда ему не хотели платить обещанное.

Он знал, как поступит, если Сердюк заартачится или попросит подождать недельку… месяц… пару месяцев… Он кивнет и отправится прочь, не вступая в дискуссию. Но уйдет недалеко. Бесшумно вернется, прячась за деревьями, и перестреляет всю шайку-лейку. Потому что наемник, которого кинули хоть однажды, теряет свою репутацию навсегда. С ним больше никто не считается. О него вытирают ноги.

– Так как? – почти весело спросил Евсеев. – Заплатишь?

Сердюк в который раз пожал плечами.

– Селезенка! – окликнул он. – Найди под сиденьем конверт с цифрой «10» и тащи сюда.

Полминуты спустя Селезнев уже протягивал конверт приятно удивленному Евсееву.

– Пересчитай, – равнодушно предложил Сердюк.

– Я тебе верю.

С этими словами Евсеев заглянул в конверт, пощупал несколько купюр, оценил толщину пачки. Кроха следил за ним исподлобья, его глаза сверкали нехорошим блеском.

– Порядок, – сказал Евсеев. – До встречи, парни. Я пошел. Мне еще пилить и пилить своим ходом.

– Давай, – откликнулся Сердюк, пожимая протянутую руку.

– Удачи, – сказал Селезнев.

А Стефан Кроха задрал голову, словно его настолько заинтересовало звездное небо, что он позабыл о присутствующих.

– Ему ты заплатил, Петро, – прошипел он, когда шаги Евсеева отдалились.

– Я слов на ветер не бросаю, – отрезал Сердюк.

– Для меня, значит, десять штук пожалел, а этому хмырю…

– Я сказал тебе, что есть вариант, помнишь?

– Помню. Но не объяснил какой.

Сердюк наклонился к собеседнику и понизил голос:

– А что тут неясного? Твоя премия там… – он указал пальцем в темноту, где хрустел валежник под ногами Евсеева. – Бери, если хочешь. Лично я ничего не знаю и знать не хочу.

– Я тоже, – поспешил поддакнуть Селезнев.

– Но без шума, – предупредил Сердюк.

Кроха деловито кивнул, положил «Узи» на землю и, доставая на ходу нож, бросился в лес. Бег его был бесшумен, а минут пять спустя из чащи донесся сдавленный крик.

– Евсей, – определил Селезнев.

– Не медведь, – согласился Сердюк. – Заводи мотор и готовь аппаратуру. Пора на связь выходить. Как-никак не с пустыми руками с охоты возвращаемся.

И он легонько пнул серебряный контейнер.

Несмотря на то что дело шло к рассвету, Карл Лонгмак не спал, не имел права спать.

Ядовито-желтый, как недоспелый лимон, маркер гулял по листу бумаги с отпечатанным на нем текстом. Мистер Лонгмак правил сводку новостей об очередном запуске российской космической ракеты, подготовленную московским отделением американского телеканала для передачи в эфир США. Бессмысленное занятие. Никому в Америке новости о достижениях русских в области ракетостроения не интересны, никто их транслировать не собирается, разве что чертова ракета взорвалась бы при запуске и взрыв унес бы жизни хотя бы пары человек.

Размышления о взрыве перешли на загадочный тромонол, который вот-вот должен был стать достоянием Соединенных Штатов. По времени операция по захвату сверхмощной взрывчатки подходила к концу.

Лонгмак не допускал и тени сомнений в успехе. Негативные мысли влекут за собой негативные события и наоборот. Лонгмак мыслил позитивно. Кроме того, он просчитал все варианты и учел каждую мелочь. Отрицательный результат попросту исключался.

Довольный собой, американец откинулся в кресле и принялся есть теплую пиццу, разогретую в микроволновке. Ему нравилось брать ломти пальцами, пачкая их в красном соусе. Он походил на кровь, которой он в свое время пролил немало. Слизывая соус, Лонгмак вспоминал страны, где ему довелось побывать в качестве агента ЦРУ. Имена и лица покойников давно стерлись из памяти, а если бы и нет, то это не испортило бы аппетит американцу. Его организм работал превосходно. Вот что значит постоянная забота о здоровье.

Лонгмак знал, что в свои пятьдесят выглядит безупречно, и гордился своей внешностью хорошего парня из боевика. Чувственные губы, честные ясные глаза, крутой подбородок, свидетельствующий о сильном характере. В России он чувствовал себя белой вороной.

«Отвратительная страна, – подумал он, жуя очередной кусок пиццы. – Разве такой судьбы я достоин? Обидно торчать по ночам в офисе, ожидая звонка какого-то грязного украинского террориста».

Покончив с трапезой, он встал и прошелся по большому полупустому кабинету с постоянно опущенными жалюзи на трех окнах. Строгая офисная мебель, несколько дипломов на стене, бесшумный кондиционер, на столе фотография семейства Лонгмаков. Симпатичные дочурки и красавица жена, которых Карл видел только на фотосессии, потому что они были такой же фикцией, как дипломы, вымышленное имя Карла Лонгмака и его пост в представительстве телеканала. Тем не менее ему нравилось воображать, что где-то в Массачусетсе или в Новой Англии его действительно ждет дружное семейство, в кругу которого так приятно лакомиться рождественской индейкой под клюквенным соусом.

Резидент ЦРУ взял двумя пальцами последний ломтик пиццы и, запрокинув голову, отправил его в рот. В этой позе и застал его долгожданный телефонный звонок.

Тщательно вытерев руки салфеткой, Лонгмак посмотрел на номер, высветившийся на дисплее смартфона. Цифры были те самые. Их зеленая окраска свидетельствовала о том, что линия свободна от прослушивания, тем не менее американец не собирался вести беседу открытым текстом. А вдруг собеседнику вздумается записать разговор или выкинуть еще какой-нибудь фортель? Нет уж, лучше себя обезопасить.

– Алло, – произнес Лонгмак. – Я слушаю.

Изъяснялся он по-русски свободно и непринужденно, потому что до пятнадцатилетнего возраста жил в Одессе, хотя это совсем другая история.

– Алло? – послышалось в трубке. – Мистер Лонгмак?

Это был голос Петра Сердюка. Судя по тону звонившего, чтобы порадовать собеседника хорошим известием.

– Да, – был ответ, – Карл Лонгмак из службы русских новостей. Я вас узнал, мистер Сердюк. Вы ведь наш специальный корреспондент, если не ошибаюсь?

– Совершенно верно, – прозвучал глумливый смешок. – Корреспондент, ага. У меня сообщение.

– Я слушаю, – поторопил собеседника Лонгмак.

– Информация из надежного источника. На поезд Москва – Челябинск было произведено нападение. Есть убитые. Даже много убитых.

– Так. А цель нападения известна?

– Говорят, к составу был прицеплен какой-то специальный вагон, – доложил Сердюк, успевший вжиться в роль. – Вот на него-то и напали.

– Зачем?

– Этого никто не знает. Наверное, нападавшие что-то или кого-то похитили.

– Похитили? – спросил с нажимом Лонгмак. – Вы уверены?

– Пожалуй. Потому что потом эти террористы сразу скрылись. Думаю, с добычей.

– Думаете?

– Уверен.

– Угу, – сказал Карл Лонгмак, испытывая необыкновенно мощный прилив сил. – Отлично.

– Какие будут дальнейшие инструкции? – спросил Сердюк.

– Репортаж об этом поезде компанию не интересует.

– Понятно.

– Вы лучше поезжайте и снимите сюжет о российской глубинке, – порекомендовал Лонгмак.

– Где именно снимать?

Вопрос свидетельствовал о том, что Петр Сердюк правильно понял, что от него требуется.

– Если мне не изменяет память, – заговорил американец, – то в Переславском районе соседней области есть такая деревня – Сетино.

– Ситино?

– Сетино. Се-ти-но. Сеть.

– Ага, понял. Сетино.

– Правильно, – сказал Лонгмак. – Мне говорили, там отличная натура. Река, пионерский лагерь… Он заброшен, лагерь, но наверняка там сохранились всевозможные живописные приметы прошлого – гипсовые горнисты, доски почета и тому подобное. В общем, разберетесь на месте.

– Разберусь, – пообещал Сердюк. – Прямо сейчас и выезжаю в этот лагерь.

– Тогда счастливого пути.

На это пожелание Петр Сердюк ничего не ответил. Просто прервал разговор. Он верил в себя, в силу, в деньги, в удачу, наконец. Но не в счастье. Что-что, а счастья он в своей богатой приключениями жизни не видел.