Текст книги "Эскизы (сборник)"

Индивидуальное правосудие

– Прежде всего, я хочу поблагодарить вас за готовность участвовать в экспериментальной программе “Индивидуальное правосудие”.

Офицер полиции радушно улыбнулся и продолжил.

– Мы рассмотрели вашу заявку и решили удовлетворить её. Вы законопослушны, не привлекались к суду, психически здоровы, стрессоустойчивы и не имеете вредных привычек, влияющих на адекватность поведения… Мистер Дугласон!

– Да-да, простите! Я слушаю, – встрепенулся мистер Дугласон, который не спускал глаз с папки в руках офицера: в ней был контракт.

– До того, как вы подпишете документ и присоединитесь к программе окончательно, я обязан поставить вас в известность о самых распространенных заблуждениях, с которыми к нам приходят кандидаты.

Во-первых, “Индивидуальное правосудие” – не синоним безнаказанности. За прошедшие несколько лет программа показала впечатляющую способность к саморегуляции. Всё, что считают преступлением в общепринятом смысле этого слова, карается с потрясающей эффективностью и быстротой, особенно если сравнивать с традиционной системой.

Во-вторых, практика показывает, что для сведения личных счетов система неэффективна. Она имеет способность быстро подавлять излишне агрессивное или неадекватное использование её ресурсов.

В-третьих, программа выглядит удобным способом для бегства от правосудия государственного. Однако, и это является заблуждением. До девяноста процентов участников, которые присоединились к программе именно по этой причине, в течение первого же года получили приговоры в рамках данной программы. Во многих случаях – более суровые, чем предусмотрено законом, от которого они пытались спастись.

Офицер сделал паузу, дождался нетерпеливого кивка и продолжил:

– В-четвёртых, излюбленная ошибка новичков – бросаться судить и принимать решения в первые же несколько недель после присоединения. Не спешите. Проникнитесь духом “Индивидуального правосудия”. Ощутите ответственность. Система уже достаточно отлаженная, и все неотложные решения приняты вашими предшественниками. Вам остается только, не торопясь, освоиться и начать вместе с остальными поддерживать и развивать программу.

В-пятых, моя форма не должна сбивать вас с толку. Я и мне подобные – скорее исполнители, чем координаторы. Вы не можете обращаться к нам за защитой или за чем-то подобным. Вы можете рассчитывать только на себя и других участников.

Пожалуйста, обдумайте ваше решение в свете того, что я вам рассказал. Вы можете отказаться.

Мистер Дугласон помолчал немного, чтобы соблюсти приличие, и решительно сказал:

– Я всё обдумал и отказываться не намерен.

– Очень хорошо. Распишитесь здесь и здесь. С этого момента вы не подчиняетесь законам нашей страны, а она, в свою очередь, не несет никакой ответственности за то, что с вами произойдет в рамках программы. И далее по тексту контракта.

“А также никаких долгов, обязанностей, алиментов и раздела имущества. И адвокат… Оба адвоката пусть идут к черту, упыри!”

– Скажите… Я теперь могу ознакомиться со списком участников проекта?

– Разумеется. Ищете кого-то конкретного?

– Миссис Аврору Дугласон, мою бывшую супругу. За последнюю пару месяцев даже от её адвоката не было вестей.

– Вот, пожалуйста, – ответил офицер, поворачивая к нему экран с результатами поиска. – Она?

– Она самая, – с отвращением сказал мистер Дугласон и торжествующе улыбнулся. – Я ведь уже могу выносить приговоры?

– В данный момент у вас есть право всего на один. Как указано в контракте, со временем…

– Одного хватит! Я приговариваю её к высшей мере! Как тут принято казнить? Расстрел?

– Напоминаю, – офицер не казался ни удивленным, ни шокированным. Видимо, сказывался многолетний опыт. – Всякое ваше действие по отношению к участнику проекта даёт остальным возможность приговорить вас к тому же самому без последствий для себя.

– Я помню. Ну и что?

– Ничего. Это напоминание входит в мои обязанности. Приговор условный?

– Ещё чего! Вы бы знали, что она мне устроила, когда мы…

– Знаю, знаю, – поморщившись, замахал на него руками офицер. – Избавьте меня от подробностей. Я не первый год в полиции и видел, что супруги устраивают друг другу в процессе развода. В исполнение приведёте сами?

– Лучше уж вы. У меня и оружия-то нет.

– Хорошо. Итак, ваш приговор зарегистрирован и будет приведён в исполнение в ближайшие дни. Счёт за его регистрацию и услуги судебного пристава получите по почте.

– Поверить не могу! Так просто?

– Именно. Пожалуйста, позаботьтесь о своевременной оплате. Санкции в отношении должников исполняются с такой же скоростью.

– Разумеется! А сейчас я вас оставлю. Сами понимаете, мне сегодня есть что отметить.

– Погодите минутку, сэр, – офицер сверился с компьютером. – Вас не затруднит встать вон в тот угол?

– Это ещё зачем?

– Дело в том, что миссис Аврора Дугласон тоже вынесла вам приговор. Заранее, на случай, если вы присоединитесь к программе. Ваши действия сделали вас открытым для санкций такого же уровня и ниже, и он автоматически вступил в силу.

– Она что, потребовала поставить меня в угол? – рассмеялся мистер Дугласон. – Ну, не дура ли?

– Нет, сэр. Дело в том, что этот угол легче отмывается и там нет мебели, которую вы могли бы забрызгать.

Офицер больше не улыбался. В руках у него была автоматическая винтовка.

Короткий спор о величии

– Печальное зрелище!

– Это ты про мою пирамиду, Хапи-Мозе[1]1
  Хапи-Мозе (др. егип.) – буквально “Дитя Хапи”. Хапи – древнеегипетский бог Нила. Предположительно, одно из прозвищ пророка Моисея


[Закрыть]?

– Нет, дед, про рабочих.

– А что тебя в них не устраивает?

– Посмотри, до какого состояния ты их довел! Ты отнял у них всё время и силы, чтобы изнурять работой, которую они ненавидят. А плата за тяжкий труд! Грязная вода и пища, которой иные черви побрезгуют. Предел их мечтаний – дотянуть до вечера, когда можно будет упасть и не шевелиться.

– Ты не хуже меня знаешь, что с пирамидой лучше поспешить. Там возни ещё на декады, а мне хотелось бы получить её вовремя.

– Но не такой же ценой, дед! Большинство из них на самом деле неплохие люди с кучей талантов и годятся на что-то большее, чем таскать каменюки.

– Ты ещё молод и плохо знаешь людей, Дитя Нила. Думаешь, сидя по домам, они воспользуются этими самыми талантами и сотворят что-нибудь величественное? Они будут жрать, совокупляться и гадить. Особо одарённые будут делать это как-нибудь творчески, но не более того.

Можешь сходить и проведать тех, кого я оставил сидеть по домам со всеми их талантами. Именно этим они сейчас занимаются, и будут делать так всю жизнь, если только рука владыки не сожмет эту слякоть в кулаке, чтобы придать ей достойную форму. Через тысячу лет о них никто не вспомнит, ибо они не сделали ничего интересного, как и десятки поколений их предков от сотворения мира.

Вот пирамида – другое дело. Её будут видеть и восхищаться. Люди запомнят моё имя и их труд. Для них это шанс войти в историю, и я не вижу, почему бы им ради этого не потрудиться как следует. К сожалению, проще повелеть бить их палками, чем втолковать всё это.

– Насчёт величия и руки владыки – согласен. Но пирамида… Для того, чтобы войти в историю, есть способы похлеще и не столь унизительные. Что, если я возьму вот этих же самых людей и сотворю нечто, способное превзойти все пирамиды Гизы? Что скажешь?

– Я скажу, что тебе придется быть очень убедительным, Моше[2]2
  Моше (др. егип./др. евр.) – Моисей


[Закрыть]…

Адвокат Господа

– Здравствуйте. Я ваш адвокат.

Не беспокойтесь, вам это ничего не будет стоить. Мои услуги оплачены верующими.

Признаюсь, с моей стороны шаг был очень рискованный, но другого способа увидеться с вами не было. Сумма достаточно внушительная, да и дело интересное, благое, так что я согласился умереть и повидаться с вами.

– Зачем?

– Надо обсудить детали иска и получить ваше официальное согласие на то, чтобы я представлял вас в суде, защитил от нападок.

– Не припоминаю, чтобы на меня нападали.

– Но там, внизу, люди говорят о вас разные обидные вещи. Например, что вас нет.

– Ничего страшного. Когда я к ним выйду, все сомнения исчезнут. Да и гадостей наговорить в лицо вряд ли посмеют. От чего тут защищать-то?

– Так вот же, от этого всего. Это же клевета, подсудное дело.

– Да пусть болтают, с меня не убудет.

– Вы не хотите, чтобы они понесли наказание?

– Нет.

– Хотите наказать их самостоятельно?

– Вовсе нет.

– Понимаю. Вы их, конечно, по доброте своей простили. Но нам-то, людям верующим, за вас обидно. Они поминают ваше имя всуе и используют его в ругательствах! Когда вы подтвердите мои полномочия и отправите обратно, я… незамедлительно…

– Всуе, говоришь… – протянул задумчиво старец и огладил седую бороду. – Ну, если так, то…

Тут его прервал укоризненный женский голос:

– Петр Петрович! Ведь пожилой же уже человек… Пациент тут после операции отходит, а вы над ним шутки шутите! Везите его в палату.

Ответом ей был короткий басовитый смешок. Потолок пришел в движение. Где-то на краю поля зрения проплывали силуэты предметов обстановки. Спустя пару мгновений на фоне потолка объявилось встревоженное женское лицо средних лет.

– Не беспокойтесь! Только не волнуйтесь! Вы живы. Операция прошла успешно. А это – Петр Петрович, наш медбрат. Людей сбивают с толку его белый халат и борода, да ещё и при таком-то освещении. То за апостола Петра примут, а то и вовсе…

Она продолжала причитать до самой палаты. А старик всю дорогу качал головой, усмехался в роскошную свою бородищу и тихо приговаривал:

– Во даёт, а? Адвокат… Обратно его послать… Неужто ты и впрямь думал боженьке наврать при встрече?

Тысяча добродетелей

“Жертвовать на честную политику – почётный гражданский долг!”

Виктору стало неловко при виде транспаранта. Он явился сюда вовсе не жертвовать, и теперь почувствовал себя корыстным. Оказывается, где-то есть люди, готовые заниматься такого рода благотворительностью, вносить свой чистосердечный вклад в хорошее дело…

– Вы слушаете меня?

– Да-да, конечно, – пробормотал он, осторожно покосившись на собеседницу.

Корпорация “Тысяча добродетелей” считалась медицинской, поэтому её представительница была одета в нечто стилизованное под белый халат. Наряд агента-регистратора был скроен в обтяжку и щедро декольтирован.

Виктор вздохнул и снова принялся шарить взглядом по кабинету в тщетной попытке потерять собеседницу из поля зрения. Он всегда робел женщин, а уж вульгарные, напористые, густо накрашенные особы вроде этой и вовсе приводили его в состояние бессловесного ступора.

Взгляд зацепился за плакат “Президент – истинная душа нации! Слава донорам!”. Более пристальное изучение показало, что латунные скобки, крепившие наглядную агитацию, были довольно новыми и бодро блестели, однако, слой пыли…

Тут его снова отвлекли:

– Ваши сомнения понятны, – уверенно заявила тётка. – Перед тем, как обратиться к нам, люди советуются со знакомыми, читают газеты и в результате приходят до смерти перепуганными.

Она укоризненно покачала головой.

– Никто не отрицает существования побочных эффектов, но ведь они появляются только в результате злоупотреблений. Этак можно признать опасным что угодно. Скажем, если вы съедите ведро соли, то непременно умрете, не так ли? Станете вы из-за этого отказываться от соли? Нет, вы просто не будете есть ее ведрами. Вот, взгляните!

Виктор послушно уставился на декольте и лишь спустя несколько мгновений сообразил, что на самом деле его приглашали взглянуть на донорское удостоверение, которое агентша держала в руках.

– Видите? Мой рейтинг гражданского доверия был и остался на уровне “Альфа”, как будто и не было тридцати двух мелких обменов!

Не особо всматриваясь, Виктор поспешно кивнул и принялся изучать покрытую лаком столешницу. Тётка отражалась в ней, но отражение смущало куда как меньше.

– Кроме того, не забывайте, что донорство – это не просто удобная возможность оплатить налоги. Это ещё и ваш личный вклад в то, что государством управляют люди порядочные, а не какие-нибудь деспоты и казнокрады, – в голосе её прорезались торжественные нотки. – Все мы хотим, чтобы судьбу страны решали люди, наделённые лучшими человеческими качествами, однако не у всех хватает смелости и гражданской ответственности обратиться к нам. Так чего же вы стесняетесь? – провозгласила тётка, постепенно входя в раж. – Вам следовало бы гордиться своим поступком!

Виктор снова вздохнул.

– Я… Ну… сомневаюсь. Нельзя ли это как-то просто скопировать? Или не пересаживать мне материал этого… реципиента?

– Подумайте сами, – терпеливо сказала агентша. – Представьте, что речь идет об обмене органами. В таком случае сердце или почку не копируют, а именно пересаживают. И точно так же, как нельзя было бы оставить вас без сердца, мы не можем оставить вас с прорехой в психике. Последствия, надеюсь, представляете.

Он не представлял, но кивнул, решив больше не задавать вопросов. Наверняка у неё есть готовые ответы на все. Да и какое это имеет значение, если денег для оплаты налогов всё равно нет? Преодолев робость, он пробормотал:

– Ладно, что уж там… Где расписаться?

Пересадка прошла довольно буднично. Чистая операционная с приборами и непонятными установками, вежливый персонал, на этот раз в самых обычных халатах, строгий доктор, который обращался к нему не иначе, как “пациент”.

Нет, он не может узнать, как зовут реципиента и что именно будут пересаживать. Извините, врачебная тайна. Нет, беспокоиться не о чем. При таких ничтожных вмешательствах он вряд ли почувствует изменения. Нет, пациент, раздеваться не надо, ложитесь сюда и закройте глаза. Наркоз, пожалуйста.

Ему показалось, что он очнулся ровно через мгновение. Полежал, с опаской прислушиваясь к ощущениям. Ничего нового.

– Вот и всё, пациент. Благодарю вас, – доктор слегка приподнял уголки губ, обозначая доброжелательную улыбку. – Удостоверение донора вам выдадут в регистратуре.

Он раскрыл какую-то папку и начал делать в ней пометки. Расценив это как приглашение удалиться, Виктор двинулся к выходу. Он был столь увлечен поиском хоть каких-то внутренних изменений, что по пути едва не налетел на медсестру, которую, чудом разминувшись, машинально хлопнул по заднице.

Пройдя ещё пару шагов, он остановился, ошарашенный собственным поступком. Начал было бормотать какие-то извинения, но так и не смог произнести ни слова. Оказалось, что доктор всё это время с интересом наблюдал за ним, а медсестра, напротив, начисто проигнорировала происшествие. Привыкла? Доктор задумчиво кивнул и продолжил делать пометки, окончательно утратив интерес к пациенту.

Красный от смущения, Виктор выскочил в коридор и остановился, привалившись к стене. Он никогда никого не шлепал по заднице. Тем более, машинально.

* * *

Оформляя документы в регистратуре, он тщательно следил за словами и жестами. Может быть, именно поэтому ничего особенного не произошло. Он улыбнулся и подмигнул девице в окошечке, дождался ответной улыбки и облегченно вздохнул. Всё-таки, с ним всё в порядке. Посетителей не было, и он задержался, чтобы поболтать.

До него дошло через четверть часа. В порядке? В каком ещё порядке? До сего дня сама мысль о том, чтобы вот так запросто знакомиться и болтать с первой встречной казалась ему пугающей. А сейчас – никакого дискомфорта, всё кажется естественным.

Торопливо попрощавшись, он выскочил из клиники и, опасаясь пользоваться общественным транспортом, поймал такси. По пути домой он попытался привести мысли в порядок.

Итак, вопреки всем заверениям, обмен прошел не без последствий. У него изъяли застенчивость и пересадили какому-то распутному типу. Это вполне понятно, сексуальные скандалы вредят карьере и семье. Политику и впрямь лучше избавиться от такого багажа. Но что ещё он приобрел в довесок? Он надеялся, что больше ничего.

Полгода прошли как во сне. Вопреки опасениям, никаких других побочных эффектов не обнаружилось. Виктор зажил бурной сексуальной жизнью, наверстывая упущенное, и не раз поминал добрым словом того неведомого депутата или министра, который его облагодетельствовал. Для него это, может быть, и являлось опасным пороком, но Виктор всерьёз считал своё приобретение настоящим благословением.

Для полного счастья не хватало лишь денег. Его доход и раньше был весьма скромным, и расходы на женщин превратились в ощутимую прореху в бюджете. Спустя полгода, когда общая сумма неоплаченных счетов превысила размер зарплаты, он решился. “Тысяча добродетелей” предоставляла возможность оплатить донорством не только налоги.

Снова разговор с агентом, операционная, непонятные приборы, строгий доктор и общий наркоз. Единственная разница – вторая, третья и все следующие пересадки прошли без каких-либо ощутимых последствий.

Неприятности настигли спустя год. Они явились в образе жирной оранжевой литеры “Бета” в его удостоверении. Рейтинг гражданского доверия – нормальный вместо высокого.

Поначалу Виктор не придал этому никакого значения. Казалось бы, что решает всего один жалкий уровень? Разницу ему объяснил босс.

– Это не просто показатель благонадежности, – заявил он. – Это ещё и уровень доступа. Тебе придется нас покинуть.

Аналогичного мнения придерживались и чиновники службы трудоустройства, а также потенциальные работодатели. Выбор был невелик – либо браться за работу попроще и подешевле, либо продолжать снабжать корпорацию материалом, всякий раз рискуя что-нибудь подцепить. О том, чтобы начать жить по средствам, речи быть не могло.

* * *

Он попался на девятнадцатой краже. Суд признал склонность к воровству последствиями одной из пересадок, что автоматически возлагало на “Тысячу добродетелей” ответственность за социальную реабилитацию преступника. Тюремное заключение заменялось содержанием в клинике корпорации до выздоровления.

Адвокат “добродетелей” не возражал. В своей ответной речи он не преминул подчеркнуть высокую степень гражданской ответственности и повышенное внимание к конструктивной критике, ставшие визитной карточкой представляемой им организации. А также то, что обвиняемого предупреждали о последствиях злоупотреблений услугами корпорации перед каждым обменом (соответствующие документы за подписью Виктора прилагались). Было также обещано детально разобраться в происшествии и повысить уровень разъяснительной работы среди доноров.

Реабилитационный центр “Тысяча добродетелей” вовсе не походил на тюрьму. Если не обращать внимания на решетки на окнах, забор с колючей проволокой, шокеры и наручники у санитаров – не походил.

Строгий распорядок, казённая одежда, отвратительная еда и ежедневные процедуры. Восстановительные, как не преминул уточнить осматривавший его врач.

Тесные палаты на двоих. Санитар слегка подтолкнул замешкавшегося на пороге Виктора и закрыл за его спиной дверь. Знакомить новичка с обитателем комнаты он счел излишним.

Несколько минут прошли в молчании. Старожил – худой мужчина чуть за сорок – сидел на кровати, поджав ноги, и без особого интереса изучал вошедшего своими выцветшими серыми глазами. Несвежая пижама была ему явно велика, ворот сполз на плечо, обнажив костлявую ключицу. Не по возрасту морщинистое лицо выражало скуку.

– Я Эпсилон, – наконец произнес он. Голос был хриплый, такой же тусклый и усталый, как и его хозяин.

– Виктор…

– Нет, ты теперь Дельта, – заявил Эпсилон и ткнул в Виктора пальцем.

Проследив за указующим перстом, он и впрямь обнаружил на своей пижаме греческую букву “Дельта”. Маркировка на одежде нового знакомца тоже соответствовала прозвищу.

– Хорош торчать у двери, – в его голосе так и не стало больше приязни. – Садись на койку, слушай. Моя обязанность – растолковать тебе, где ты оказался и что тебя здесь ждет.

Он замолчал и повернулся всем корпусом к свободной кровати, застеленной колючим казённым одеялом. Виктор-Дельта потоптался ещё немного в ожидании продолжения, но Эпсилон попросту игнорировал его, вплоть до того момента, пока снова не обнаружил в поле зрения.

– Как тебя звали раньше – значения не имеет, – заявил он. – Раз ты здесь – значит, ты уже не тот, кто когда-то поставил свой первый автограф на их чёртовом бланке. Слишком много обменов. Ты теперь кто-то другой. Новое имя придумывать бессмысленно, так как здесь ты продолжишь меняться, и очень, очень быстро. Усек?

Виктор моргнул пару раз, помотал головой, но так и не нашелся с ответом.

– Ладно, объясняю по буквам. Центр только называется реабилитационным. Обещанные восстановительные процедуры – это на самом деле те же обмены, только крупные. Заведение у нас на полной самоокупаемости, да с большим профицитом. А то, что пациент не выздоравливает – так извините, необратимые изменения зашли слишком далеко, распад личности прогрессирует, обязуемся взять на вечное сохранение.

– Но ведь есть случаи выздоровления!

– Есть. Но тебя это не касается. За положительные обмены надо платить. Ты в состоянии? Так я и думал. В следующий раз воруй по крупному.

– Но…

– Молчи, слушай. Они не особо заботятся о том, как фрагменты стыкуются у донора, лишь бы клиенту подходило. Погрешности и нестыковки накапливаются, лишая тебя рассудка и тянут степень гражданского доверия всё ниже. Из-за этого ты иногда просыпаешься и обнаруживаешь на пижаме новую маркировку. Я уже три дня как Эпсилон.

Забудь о том, кем ты был. Ты не знаешь, из кусков какого дерьма тебя собирают, но я гарантирую, что это дерьмо и куски большие. От твоей исходной личности остается так мало, что нет нужды цепляться за имя. Ты – портрет, небрежно написанный дерьмом.

Дошло? Вижу, дошло. Так как тебя теперь зовут?

– В… – он осекся под тяжёлым взглядом выцветших глаз и спустя три бесконечных секунды прошептал. – Д… Дельта.

– Умница, – голос его все так же не выражал энтузиазма. – Далее… Вторая моя обязанность по отношению к новичку – предупреждение. Меня допускают к общению с людьми и позволяют жить в комнате с соседом. Это не значит, что со мной приятно иметь дело или что я безопасен. Я опасен. Никто не знает, когда у меня поедет крыша. Старайся не привлекать моего внимания. Не смотри в мою сторону. Не заговаривай первым. Никогда не спорь. В случае чего – сразу беги и зови на помощь. Мне плевать на тебя. Я говорю это лишь потому, что однажды, когда меня звали Гаммой, другой Эпсилон сообщил мне всё это. Ты сделаешь то же самое, когда станешь Эпсилоном сам.

И последнее. За Эпсилоном идет Зита и далее по алфавиту. Эти сидят в одиночках. Они окончательно съехали с катушек, но никто не знает, в какую сторону и насколько сильно. Вопросы?

Дельта отрицательно покачал головой.

– Скажи: “Вопросов нет, Эпсилон”.

– Вопросов нет, Эпсилон…

– Вот и хорошо. Вижу, всё правильно усвоил. Продолжай в том же духе. Целее будешь.