Текст книги "За горами, за лесами"

Глава третья

Они выбрались из Колотовки, миновали огороженные длинными серыми жердинами участки с картошкой и въехали в лес. Деревья плотно сомкнулись за спиной, дорога пошла резко в гору, мотор натужно заревел, сразу затрясло на кочках и корнях. Лёшка судорожно вцепился в борта люльки, боясь вывалиться, но скоро успокоился, приноровился к тряске, и сердце уже не уходило в пятки, когда люлька вдруг высоко подпрыгивала, – было даже весело.

Выехали на заросшую высокой травой поляну. Слева Лёшка заметил строение из бетонных блоков, без крыши, без окон, но огороженное забором из колючей проволоки. Снова нырнули в лес, опять дорога пошла резко в гору. Двигались так медленно, будто шли пешком, а не гнали на мотоцикле. Лёшка перегнулся через борт – под колесами был виден каждый камешек.

В какой-то момент показалось, будто они совсем встали, зависли на самом верху. Стало страшно, что мотор не выдержит, заглохнет и они помчатся вниз – сначала медленно, потом все быстрее – и врежутся в какое-нибудь дерево. Лёшка наклонился вперед, будто хотел этим движением подтолкнуть мотоцикл, помочь ему, но мотор, напоследок рыкнув, выровнялся, загудел опять спокойно, без напряжения, и подъем закончился.

Проехали несколько километров по ровной дороге, потом вновь резко вверх и опять по ровной. Скоро дорога стала плавно поворачивать направо. Лёшка понял, что они уже почти на самой верхушке горы. Ехали вдоль крутого склона – по правую сторону, как огромные наросты, торчали валуны, слева склон резко обрывался, и внизу видны были только макушки деревьев.

Отец стал притормаживать и наконец совсем остановился.

Дорогу преградило поваленное дерево, листва на нем было сухой и побуревшей. Отец пошел вперед, прихватив топор, стал рубить ствол. Лёшка с трудом выбрался на дорогу, размял затекшие ноги, скинул шлем, вздохнул полной грудью и закашлялся.

– Помоги! – позвал отец.

Лёшка подошел. Они вместе оттащили дерево на обочину, открывая путь.

– Можно ехать, – сказал отец и пошел к мотоциклу. На ходу обернулся, бросил через плечо: – Как ты?

– Нормально. – Лёшка нехотя плелся следом. От неудобного сидения ноги неприятно покалывало.

– Ничего. Скоро прогуляешься! – усмехнулся отец. – Будет впереди такое местечко.

Лёшка опять забрался в коляску.

– Что за местечко? – спросил он, пристраивая ноги поудобнее.

– Увидишь. Шлем, – напомнил отец.

Лёшка недовольно поморщился, но шлем натянул.

– Здесь камнепады случаются, – пояснил отец, видя его недовольство. – Бо́шку проломить может.

– А сам-то что? – Лёшка кивнул на непокрытую голову отца.

Но отец не ответил.

Проехали еще несколько километров. Лёшке было неуютно оттого, что отец почти все время молчит и только время от времени подает короткие реплики, почти команды. И опять он спрашивал себя: не зря ли? Папа ему помнился совсем не таким. Этот мрачноватый, сосредоточенный и совсем чужой мужчина ничем не напоминал доброго сказочника из детства.

Отец выключил мотор, и мотоцикл с тихим шуршанием покатил вниз, разгоняясь. Лёшка понял: так отец дает мотору передышку, охлаждая перед новым подъемом. И действительно, спустившись в распадок, где воздух был уже не тугим и горячим, а густым и влажным, они опять поползли в гору, медленно забираясь на вершину, чтобы потом вновь с убаюкивающим шуршанием под колесами скатиться вниз, в пряную тень распадка.

Они еще много раз поднимались и спускались, но Лёшка уже приноровился к дороге и сидел расслабленно, с любопытством глазел по сторонам. Этот путь напоминал ему «американские горки» – такие же крутые подъемы и стремительные спуски, как на аттракционе, но будто увеличенные в размерах и замедленные в скорости. Лёшка помнил, какой испытал ужас, когда, впервые въехав на вершину «американской горки», они ухнули вниз… как больно сжало тогда виски, а сердце будто кто-то держал холодной шершавой рукой. Но, пережив первый страх, он уже не боялся нового срыва вниз, а ждал его с нетерпением и восторгом. Когда это было? Кажется, еще в первом классе.

Опять забрались в гору. Ехали долго вдоль крутого склона. Лёшке окончательно наскучили подъемы и спуски, ноги опять затекли. Отец остановил мотоцикл. Лёшка немедленно полез из коляски, радуясь остановке. Выбрался неуклюже, тело плохо слушалось, а ноги чесались изнутри, будто в них напихали стекловаты. Лёшка прошел вперед, на ходу разминаясь.

– Иди-иди! – крикнул отец. – Не останавливайся. Осторожнее только.

– Ладно. – Лёшка пошел дальше, чувствуя, как оживает с каждым шагом.

Деревья расступились, он сделал еще несколько шагов и замер у края обрыва. Глянул вниз – и в испуге попятился.

Дорога здесь резко сужалась, становилась тропинкой и круто сворачивала, одним боком боязливо прижимаясь к отвесной скале, а другим обрываясь в пропасть. Там, на дне, было темно, а стена скалы, нависающая над дорогой, напротив, была ярко освещена розовыми лучами заходящего солнца.

Подъехал отец.

– Впечатляет, да? Это Чёртова ступенька, – сказал с улыбкой. – Можно в объезд, конечно. Но это самая короткая дорога.

– А как же мы проедем? – растерянно спросил Лёшка.

– Как всегда, медленно и осторожно! – усмехнулся отец. – Только я поеду один. А ты за мной. Пешочком. Но не раньше, чем проеду. Держись ближе к скале. Понял меня? Держись ближе к скале! – повторил отец.

Лёшка кивнул.

– Вот и хорошо. – Отец завел мотор.

Лёшка остался стоять на дороге. Ему казалось, что мотоцикл, да еще с прицепом, ни за что здесь не пройдет, но отец все же въехал на тропу, тихонько тронулся вдоль края обрыва. Лёшка со страхом наблюдал, как на узких участках колесо люльки нависает над краем тропы, а отец боком почти касается скалы. Захотелось зажмуриться и ничего этого не видеть, но он продолжал стоять и смотреть, чувствуя, как от страха по вискам течет пот. Но вот самый узкий участок дороги был пройден, отец немного прибавил ходу, вырулил на широкую площадку, остановился, сошел с мотоцикла и махнул сыну рукой.

Лёшка медленно пошел по тропе и с ужасом понял, что ноги сами несут его к обрыву, а темное дно пропасти с каждым шагом будто приподнимается навстречу. Хотелось подойти к краю и смотреть вниз, точно из этой глубины его кто-то гипнотизировал.

– Ку-у-да-а-а?! – услышал Лёшка отцовский окрик. – Дурак! Лево держи! Ближе к скале!

Лёшка видел, что отец уже идет к нему, и он послушно шагнул налево, как ему велели, коснулся скалы рукой. Так, держась за нее, он прошел самый узкий участок, не поворачивая головы, смотря только под ноги. Когда дорожка стала пошире, он прибавил шагу, почти подбежал к отцу и лишь тогда выдохнул облегченно.

– Ты что туда поперся? – сердито спросил отец. – Я же сказал – левой стороны держаться надо!

Лёшка виновато потупился, сказать ему было нечего. Не признаваться же, в самом деле, что вдруг оказался абсолютно безвольным перед тем, что так мощно потащило его к краю обрыва? Было стыдно за эту безвольность. А если бы отец не крикнул, не остановил? Так и рухнул бы вниз?

– Ладно, – успокаиваясь, сказал отец, взгляд его потеплел. – Отдышись пока. Уже почти приехали. Немного вниз спустимся – и у бабушки… Заждалась, наверное. Ну и как тебе наши проспекты? – Он кивнул на дорогу.

– Круто!

– Согласен… крутенько.

Отец поднялся на пригорок, подозвал сына. Лёшка подошел, встал рядом.

Слева до самого горизонта тянулась густо заросшая лесом гряда сопок, напротив горели розовым светом горы, а сразу от подножия скалы, где они стояли, змеилась глубокая расщелина. И сейчас прямо в расщелину опускалось багровое солнце, утягивая за собой и сопки, и горы, и редкие охряные облака в густой синеве предзакатного неба. Только звезды не подчинялись этому зову солнца, и чем темнее становилось вокруг, тем ярче они разгорались.

– Во-о-н туда посмотри, – сказал отец, показывая рукой на гору напротив. – На что похоже?

Лёшка пригляделся. Даже очки протер. Сначала он увидел лишь неровные края, нависшие над тайгой, но, чем дольше всматривался, напрягая зрение, тем яснее выступал из скалы контур гигантской собачьей головы. Скоро Лёшка уже мог различить настороженно поднятые уши и вытянутую морду, словно собака высматривала добычу.

– На собаку похоже, – сказал Лёшка.

– Точно. Она так и называется – Собачья скала, – подтвердил отец. – Про нее даже легенда есть. – И он начал рассказывать, неожиданно перейдя на книжный какой-то язык. – В давние времена жил в этих краях знатный охотник. Был у него неразлучный друг – верный пес. Вместе на промысел ходили, не раз друг друга из беды выручали. Но охотник заболел и умер. Похоронить себя завещал на этой скале – с нее всю тайгу как на ладони видно. Люди так и сделали, похоронили его на вершине. Ночью к нему на могилу пришел пес. И к утру тоже умер – от тоски. А через несколько дней люди заметили, что контуры скалы напоминают собачью морду – это душа пса закаменела от горя… Вот такая легенда.

Лёшка слушал, и ему было смешно – так вот же оно, то самое, из детства: «За горами, за лесами…»! Только ведь ему теперь не четыре года, а четырнадцать.

– А что, до смерти охотника скала не похожа была на собаку? – спросил он насмешливо.

– Старики говорят – не была, – ответил отец серьезно. – Ладно, поехали. Скоро станет совсем темно.

Глава четвертая

На следующее утро отец уехал.

Еще вечером, когда сели ужинать и Лёшка, чуть не урча – так проголодался, уминал куриную ногу, отец сказал, что завтра уедет по делам, дня на три-четыре. Лёшка едва не поперхнулся. А как же он?!

– Вернусь – свожу тебя на «дачку», – добавил отец.

– У тебя есть дача? – удивился Лёшка. Почему-то он совсем не ожидал услышать здесь это слово – «дача».

– Вроде того! – усмехнулся отец и рассказал, что у каждого охотника-промысловика есть несколько охотничьих избушек. Расположены они друг от друга за много километров, и обязательно среди них одна базовая, где установлена рация. – А та, куда прогуляемся, самая близкая. И больше для баловства, потому что соболя вокруг мало. Просто отдыхаю там иногда, – добавил отец и при этих словах почему-то смутился.

Лёшке постелили в маленькой комнате. Стены здесь были бревенчатые, на гвоздях сушились пучки трав, пахло вкусно: пряно и терпко. Лёшка устал за долгий день, с двумя перелетами и ездой по таежным «американским горкам», но всё равно уснул только под утро, а до утра провоевал с комарами. Он хоть и намазался мазью, которую в Москве дала ему мама, чуть не целый тюбик извел, но комары все равно доставали. Лёшка остервенело расчесывал укушенные места, ругаясь про себя, ждал, когда зазудит над ухом очередной пикировщик. Пытаясь в темноте определить, как близко тот подлетел, шлепал что есть силы себя по лбу, щекам, шее, груди, ушам – и какая была радость, когда чувствовал под ладонью зашибленного комара! Но как же было обидно, когда, врезав себе с размаху, понимал, что промазал и комар как ни в чем не бывало продолжает свое мерзкое зудение.

– Гад же какой! – шептал Лёшка, вновь прислушиваясь. – Ну погоди! Сейчас ты у меня получишь!

Он отключился, только когда посерело окно в комнате и стены выступили из темноты. Проснулся поздно, но вставать не хотелось: от вчерашней многочасовой тряски ломило тело. Лёшка потянулся к телефону, первым делом проверил сеть – сети не было. Он достал планшет, решил поиграть. Заряда на планшете почти не осталось – не больше десяти процентов. Поискал розетку – она отыскалась как раз рядом с кроватью, – морщась, поднялся, вынул из рюкзака шнур, воткнул в планшет – ноль реакции. Вторая розетка нашлась на противоположной стене, за тумбочкой, но и она была мертвая. Лёшка пощелкал выключателем – тоже ничего.

– Ну вот!.. – разочарованно вздохнул он. – Еще и света нет. Вообще жестяк!

Выглянул на улицу. Шел дождь. Окно выходило на огород: видны были кусты малины и смородины вдоль штакетника, мокнущие грядки, забранные деревянными досками, теплица под полиэтиленовой пленкой, участок с картошкой. В дальнем углу огорода, наполовину скрытый кустами, торчал деревянный туалет. Лёшке хотелось в туалет, но от мысли, что надо бежать сейчас под дождем, по размокшей тропинке, его передернуло.

Он нехотя оделся, поплелся на кухню. Там уже возилась бабушка, топилась печка, на плите в большой кастрюле что-то булькало. Было жарко и влажно, Лёшка сразу вспотел.

– Проснулся? – обернулась бабушка на его появление.

– Отец уехал уже?

– Давно. Еще затемно.

– Ба, у вас света нет, что ли? – Лёшка пощелкал выключателем на кухне.

– Почему это нет? – улыбнулась бабушка. – Дают по вечерам часа на два. С девяти до одиннадцати. Это я вчера Митрича упросила подольше подержать. А то как бы мы тебя покормили без света?

– Что, весь день света не будет?! – Лёшка с досадой подумал о почти нулевом заряде планшета.

– Не будет. Да мы уже привыкли. Встаем с солнышком, ложимся с солнышком.

– Фигасе! – протянул Лёшка.

После завтрака послонялся по дому, но ничего интересного для себя не нашел. Вышел во двор. Дворовый пес вылез навстречу, зевнул во всю пасть, слабо вильнул хвостом и опять забрался в будку. Хочешь не хочешь, а пришлось прогуляться в дальний угол огорода.

На обратном пути Лёшка зашел в ста́йку, где возился в резко пахнущей жиже боров. Еще вечером бабушка сказала, что зовут его Ромкой. Лёшка сфотографировал борова на телефон, чтобы потом показать своему другу Ромке Потапову его тезку. Заглянул в курятник. Куры сидели на насесте нахохлившись. Петух, завидев Лёшку, слетел со своего места и, растопырив крылья, с воинственным видом побежал на непрошеного гостя. Лёшка шарахнулся и перед самым его клювом закрыл дверь.

– Козел! – сказал он петуху и поскорее отошел от курятника.

Опять ушел в дом, в комнате завалился на кровать. Сам не заметил, как уснул и проспал несколько часов, пока бабушка не разбудила обедать.

– Завтра на кладбище хочу сходить. У деда твоего день рождения. Помянуть надо. Пойдешь со мной? – спросила она, подавая суп.

Лёшка пожал плечами: делать все равно нечего, почему бы и нет.

– С родово́й тебя познакомить, – добавила бабушка. – В кои-то веки сюда приехал, надо познакомиться.

Лёшка недоуменно на нее посмотрел, слово какое-то – «родова́»… Но спрашивать ничего не стал. Бабушка оделась, ушла на двор, скоро оттуда раздалось:

– Цыпа-цыпа-цыпа…

Помаявшись в доме еще с час, Лёшка решил погулять по поселку. Дождь перестал, приподнялось над землей и посветлело небо.

Он насчитал не больше сорока домов, из них жилых не было и половины. Кое-где даже стен не осталось, лишь торчала из груды прогнивших бревен печная труба, другие стояли без окон, без дверей, среди бурьяна в человеческий рост, но были и такие, где еще совсем недавно жили, – их пока не поглотили заросли лопуха и крапивы. Пусть и полуразрушенные, но во дворах за редким штакетником виднелись баньки, сарайки и курятники – такие дома стояли с закрытыми ставнями.

Дома были разбросаны по склонам пологих, заросших лесом сопок, но высоко не поднимались, ютились поближе к воде. Посередине, разделяя поселок, текла мелкая каменистая речка. На противоположном берегу, на взгорке, Лёшка заметил небольшую деревянную церковку, забранную строительными лесами. Через речку тянулся мост – ветхий, с прогнившими и просевшими до самой воды досками, с торчащими по сторонам брусьями, на которых, наверное, держались когда-то перила. Но сейчас их не было. Мостик явно требовал ремонта. Лёшка шагнул на него, прошел немного вперед и вернулся на берег – доски под его весом опасно шатались и противно скрипели.

Он сел на валун на берегу, прислушался – не было слышно даже пения птиц, только тихо журчала на камнях речка да где-то очень далеко куковала кукушка. Он любил смотреть фильмы, в которых герои волей случая оказывались в заброшенных городах-призраках, и там с ними случались разные ужасы: то зомби нападали, то вампиры, то живые мертвецы. Сейчас ему казалось, будто он очутился в таком вот призрачном месте.

«И что я поперся в эту глушь?! – хмуро думал Лёшка. Тишина, но больше безлюдье придавливало к земле. – „Сибирь! Круто! Сибирь!“ – передразнил он, вспомнив, Рену. – А оказалось, тут жестяк и тоска. И отец бросил, уехал. Одна радость – обещал в тайгу сводить».

Лёшка решил, что обязательно уговорит отца научить его стрелять. Он слышал, что настоящие охотники белке в глаз попадают, чтобы шкурку не портить, – вот как стреляют! Они с Ромкой часто соревновались в тире, кто больше очков выбьет. И Потапов, конечно, всегда выигрывал. Но теперь-то отец научит Лёшку стрелять по-настоящему! И тут Лёшка стал мечтать, как он вскидывает пневматику легким движением руки, почти не целясь, выпускает пульки одну за другой и все они ровненько ложатся в десяточку. Вот бы у Ромки челюсть отвисла! Так что пусть отец учит. Чтобы белке в глаз. А то что еще здесь делать-то? Лёшка посчитал, сколько осталось до отъезда домой, совсем приуныл и опять подумал, что лучше бы под Владимир поехал, там хоть иногда Интернет поймать можно было. Имелось во дворе такое местечко – на сарае со всякими лейками и лопатами. Лёшка забирался туда, приставляя к стене лестницу, и сидел, как кот на крыше. А здесь… Даже не позвонишь. Уходя, он спросил у бабушки, бывает ли вообще здесь связь?

Бабушка пожала плечами:

– Если только в Колотовке… Не скажу. Не знаю. Отец, если когда чего, всегда в Колотовку едет.

Лёшка на это лишь хмыкнул: ничего так прогулочка бы получилась, по «американским горкам», чтобы написать Ромке, например, «Привет, как дела?».

Он поднял камешек, бросил в воду, тот с тихим бульканьем ушел на дно.

«Таежной романтики захотелось? – зло подумал о себе Лёшка. – Вот и получай свою романтику. И отец уехал. Ну почему он сразу уехал?!»

Он встал, побрел от речки к дому. Вдруг его окликнули, и это было так неожиданно – услышать человеческий голос, – что он аж подпрыгнул.

– Что башкой-то вертишь? – послышалось совсем рядом, и только тогда Лёшка заметил старика на лавочке у забора. Понятно, почему не сразу его разглядел – забор был серым и дед был серым: в серой телогрейке, в серой кепке и с серой же бородой.

«Маскировочка!» – усмехнулся про себя Лёшка, оправляясь от испуга.

Дед поднялся с лавочки и подошел.

– Алексей? – спросил он, протягивая руку.

Лёшка кивнул растерянно – откуда этот посторонний дед его знает? Рука у старика была жесткой, а рукопожатие сильным. Он помолчал, колюче всматриваясь в Лёшку; под этим взглядом стало неуютно. А потом вдруг улыбнулся, потрепал по плечу:

– На Андрюху похож… Вылитый Андрюха в молодости. Дружок мой был, дед твой, Андрюха-то. Вместе росли. Похож ты на него, вот что! Только ростом в отца. Да телом пожиже. А так – вылитый Андрюха. Надолго седова?

– Седова… – растерялся Лёшка и на всякий случай сказал: – Не знаю. Как получится.

– Кхам! – громко кашлянул дед, достал серый платок в клетку, оглушительно высморкался. – Вы здесь, щеглы, надолго не бываете. Покажетесь, хвостом вильнете – и поминай как звали. Но вот ты приехал… Может, и мои подольше задержатся. Ну, бывай! – Дед опять протянул руку для пожатия, пошел обратно на лавочку, закурил.

Лёшка рассказал бабушке о встрече со стариком.

– Так это Митрич, – объяснила она. – Как раз его просила свет для тебя подержать вчера. К нему внуки вот-вот приедут, Санька с Женькой. И правда! Что ж я забыла. Володька привезет, отец ихний.

– Внуки? – насторожился Лёшка, внуки – это отлично, а то со скуки умрешь. – Сколько им лет?

– Да твои ровесники, поди. Женька помладше разве что, а Санька… ну да, одногодки будете. Митрич говорил, послезавтра должны приехать.

Лёшка еще хотел расспросить о внуках Митрича, но бабушка заторопилась по хозяйству – задать корм борову, кормить курей, готовить ужин. Явно было ей не до разговоров.

Лёшка опять промаялся всю ночь. Мамин крем не помогал, комары кусали нещадно. И хорошо бы только кусали – но как же они жужжали! Было душно, вдалеке погромыхивал гром, но открыть окно Лёшка не решился, опять же из-за комаров, чтобы не впустить в комнату подкрепление. Колотил себя что есть силы и вспоминал, как хорошо дома в такие вот душные ночи – включил кондиционер, вставил в розетку фумигатор, и лежи себе наслаждайся прохладой – ни одна сволочь тебя не укусит.

Глава пятая

Лёшка проснулся с припухшим от укусов лицом и злой от недосыпа. Опять висел над поселком серый нудный день. Нестерпимо, до слёз хотелось домой.

Бабушка, посмотрев на внука, на его раскорябанное лицо, достала с полки жестяную баночку.

– На-ка вот… На рыбьем жиру.

– Что это? – Он открыл крышку, заглянул внутрь.

Баночка до краев была заполнена темно-коричневой вонючей густой мазью, в нос шибануло так, что Лёшка отшатнулся.

– Ты мазюкай, не боись. Лицо смажь, руки. Ни одна гада не укусит.

Это был березовый деготь, первое средство от таежного гнуса. Бабушка рассказала, что вытапливают его из бересты. Только в чистом виде мазаться дегтем нельзя: сожжет кожу до волдырей, надо обязательно разбавлять подсолнечным маслом или рыбьим жиром.

Лёшка старательно намазался, посмотрел на себя в зеркало, в отражении увидел светловолосого негра в очках.

– Хорош! – улыбнулась бабушка.

Но ему было без разницы, как он выглядит, лишь бы не ели комары да всякая мелкая таежная мошкара, которая тоже очень больно кусалась и с которой воевать было гораздо сложнее, чем с комарами.

– У нас еще ничего, – сказала бабушка. – Высоко живем, да и тайга сплошь хвойная, всё гнуса помене. Вот в низине – там да-а-а… В старину была такая казнь – человека голым привязывали к дереву…

– И чего? – поинтересовался Лёшка, вытирая руки о штаны.

– А того. Через сутки-двое либо с ума сходил, либо умирал. Гнус у него всю кровь выпивал.

После завтрака отправились на кладбище. Оно располагалось на противоположном берегу. На ту сторону Лёшка вчера не пошел: перебираться по мосту, который в любой момент может обрушиться, не хотелось. Но бабушка сейчас легко перешла через мост, и Лёшка, делать нечего, поплелся следом – доски хоть и шатались под ногами и скрипели, но ничего, выдержали.

Пока шли, бабушка рассказала, что поселок с левого берега начал строиться, потом уже перекинулся на правый. Поравнявшись с церковкой, она остановилась, трижды перекрестилась с поклоном.

– Мужики наши, вишь, взялись за нее, ремонтируют. Дай Бог, дай Бог… – сообщила она.

Лёшка на всякий случай согласно покивал.

Скоро показалось кладбище – прямо на склоне, среди деревьев. Некоторые могилы были огорожены, кое-где виднелись железные пирамидки со звездой, но в основном торчали из травы потемневшие покосившиеся кресты. Как и в поселке, здесь тоже можно было угадать, чьи родственники не уехали из здешних мест, – трава на таких могилах была выполота, кресты подправлены, но в большинстве своем могилы были заброшенные, заросшие.

Бабушка ушла вперед, а Лёшка задержался. С памятника смотрел на него совсем молодой парень. Лёшка наклонился, прочитал даты рождения и смерти, посчитал – тому было всего пятнадцать, когда он умер.

– Что ты там? Иди сюда! – позвала бабушка.

Лёшка подошел, озираясь по сторонам, – где же «родова», с которой она хотела его познакомить, не пришли еще, что ли?

– Вот, внучек к нам приехал, Лёшенька. – Бабушка пошла между холмиками, стала рассказывать: – Игорька, значит, сын. Вот это прабабушка Ульяна. Это прадед Матвей. Это бабушка Прасковья, это ее братец Никита…

Лёшка смотрел то на могилы, то на бабушку. Она светло улыбалась, а ему было странно и немного не по себе – вот, оказывается, что она имела в виду, когда про знакомство говорила, и представляла она его этим холмикам так, будто они живые.

– А это твой двоюродный дядька Степан. Шалопутный был. Но хороший. Веселый.

Лёшка смотрел на холмик, под которым давно истлел шалопутный Степан, а бабушка уже указывала на другую могилу.

– А вот Анфиса, твоя троюродная бабка. Красавица была! Мужики из-за нее постоянно мордовались, пока в девках ходила. А вот поди ж ты, выбрала Кольку одноногого. Промаялась с ним век, всё терпела – побои терпела, пьяные выходки. И такое бывает… – вздохнула бабушка. – А это Андрей, муж мой, дед твой, значит. – Бабушка достала из сумки чекушку водки, плеснула из нее сначала на холмик, потом в потемневшую рюмочку, что стояла на могиле, поохала, забормотала молитву: – «Христе Иисусе, Господи и Вседержителю! Ты – плачущих утешение, сирых и вдовиц заступление…»

Лёшка смущенно отошел, побродил по кладбищу, иногда посматривая на бабушку. Достал телефон, пощелкал «родову», вышло глупо. Удалил фотографии. Бабушка, помолившись, наклонилась, стала выпалывать сорняк с холмика. Лёшка сфотографировал и ее, как она стоит головою вниз над могилой деда, и тоже стер – у бабушки был такой вид, словно она полет грядку.

Скоро пошли назад. Проходя мимо могилы парня, Лёшка задержался, спросил, что с ним случилось.

– С Пашкой-то? Медведь задрал.

– Как – задрал?!

– Ну как задирают… – горько вздохнула бабушка. – В тот год сильно тайга горела. Медведи через нас и пошли. Пашка с дружком отошли от поселка за каким-то надом. А тут медведь. Дружок убежал, успел, а Пашка на дерево полез с перепугу. Тот ноги ему и отъел.

– Как – отъел?! – не поверил Лёшка.

– Так и отъел. Пока мог, держался Пашка, не падал. Ну а уж потом… – Бабушка махнула рукой. – Медведей много к нам тогда пришло, страшно было из дома выйти. Собаки сутками не унимались по дворам. А того зверюгу мужики убили, конечно. Выследили и убили. Кто из них человечины попробует, тот уже ничего другого есть не станет.

– Жесть… – тихо сказал Лёшка.

– Что говоришь? – переспросила бабушка.

Но он не ответил. В голове не укладывалось, как это так в двадцать первом веке живому человеку медведь взял и отъел ноги. Лёшка пытался это представить – и не мог, а только ёжился непроизвольно.

По дороге домой бабушка рассказала, как возник поселок. Основали его в середине восемнадцатого века несколько казачьих семей, что бежали из поселенческих острогов в здешнюю глухомань. Семьи Калединых, Зиминых, Лыткиных, Епифановых привел за собой, уходя от лютости воевод да царских поборов, Клим Ушаков, по нему и поселок так называется – Ушаковка. Поставили на воле избушки, били зверя, ловили рыбу.

– В те времена речка богатая была. Это сейчас в землю уходит… – пожаловалась бабушка.

Рыбацким поселком Ушаковка не стала, в основном жители занимались охотничьим промыслом. Со временем поселок разросся, приняв в себя новые семьи. В советские времена одно время собирались открыть тут леспромхоз, но не открыли: слишком накладно было вывозить лес по здешним непроходимым тропам, а по мелкой речке сплавлять его было нельзя.

– Мы из Епифановых будем, – сказала бабушка, подходя к дому. – Из тех, что с Климом пришли. Так что ты коренной у нас.

Лёшка впервые слышал, что он, оказывается, не просто так, а потомок древнего казачьего рода. Все это было, конечно, очень интересно, но он до сих пор находился под впечатлением от рассказа о Пашкиной смерти и всё думал, внутренне передергиваясь, как Пашке этому, живому, медведь грызет ноги – просто из головы не шло.

Ближе к вечеру явились гости – старики и старухи. Пришел и Митрич, опять крепко пожал Лёшке руку. Старики вначале расспрашивали о Москве, о школе, о матери – многие здесь ее помнили, хоть и приезжала она только раз. Потом отвлеклись на свои дела: какой урожай картошки, огурцов да помидоров ожидать от нынешнего года, по приметам какая будет зима – снежная, суровая или как в этом году, когда снега почти не было, а мороз не опускался ниже тридцати. Но больше всего разговоров было о детях, внуках и правнуках: как им живется, кто у кого родился, кто на ком женился да кто с кем развелся.

Лёшка слушал, наблюдал, и постепенно ему стало казаться, что он смотрит историческое кино в 3D, где всё вроде и реальное, но не настоящее, а он просто зритель в стереоочках – таким неправдоподобным было всё вокруг: неспешная беседа стариков, потрескивание дров в печи, сумрак комнаты, беленая печка, деревенская утварь, потемневшие фотографии на стенах.

Ближе к девяти, когда Митрич засобирался к генератору давать свет, старики потянулись по домам – справлять свои хозяйственные дела. Бабушка прибиралась на кухне и вдруг попросила рассказать про заграницу.

– Отец говорит, ты там был.

– Был, – кивнул Лёшка.

Он рассказал про Германию, про велосипедные прогулки с Реной по асфальтированным дорожкам среди полей, про фермерские дома, где есть Интернет и спутниковое телевидение.

– И кого на фермах таких разводят, немцы-то? – поинтересовалась бабушка.

– Коров разводят, лошадей, – стал перечислять Лёшка, – оленей…

– Что, прям олени пасутся? – не поверила она.

– Ну да, а что?

– Да ну… врешь, поди, – сказала бабушка уверенно. – Точно врешь. Я понимаю, в лесу олени. А на ферме зачем? Точно врешь.

– Ну ба-а-а… – протянул Лёшка. – Ну чего ты?! Почему бы на ферме оленям не быть?

– Ох, не знаю… Странно как-то… – Бабушка покачала головой. – Точно не врешь?

– Вот еще! С чего мне врать-то?!

Лёшке было хоть и обидно, что бабушка ему не верит, но и смешно, что больше всего она не поверила именно в оленей на пастбищах у фермеров. Поверила всему, даже асфальтированным дорожкам среди поля, а про оленей – не поверила. Впрочем, Рена так же недоверчиво смотрела на него, когда он рассказывал о сибирских морозах за шестьдесят. В медведей, которые бродят по городу, она верила, а в морозы за шестьдесят – нет.

Они еще поговорили недолго, и Лёшка ушел в свою комнату, дождался, когда дадут свет, поставил заряжать планшет и телефон. Хоть и без связи, но ему было спокойнее и привычнее, когда техника заряжена. Жаль, что здесь не было Интернета, – он бы сейчас быстренько нагуглил тех немецких оленей и показал бабушке, а то что же она не верит!