Текст книги "Танцы с Виртуэллой"

Александр Владимирович Тюрин
Танцы с Виртуэллой

Глава 1
«Беспризорные пальцы»

0
Алиса в Закавказье

Когда-то ее звали Аня. Анечка. Еще она помнила, что ей тогда не хотелось мыть руки перед едой. Перед бульончиком, фрикадельками, клецками, творожком, сметанкой, сладеньким. «Анечка, ешь бульончик. Как доказал академик Опарин, жизнь без него невозможна», – говорила бабушка. Теперь эта еда являлась ей только во сне: тетушки пышки, дядюшки пельмени, братцы голубцы. Разве можно их есть, их можно только трогать и гладить… Теперь ее не заставляли мыть руки. Еду, ставшую просто едой без каких либо отличий, бросали раз в день, прямо на земляной пол. Руки были покрыты коростой. Больная обветренная кожа срослась с грязью в какую-то едва гнущуюся бурую кору.

Вначале еще она вспоминала свои игрушки, Барби из хорошего дома и не слишком воспитанную Варьку, абсолютно дикого хомяка Фому, электронного кота Василевса, демонстрирующего нескончаемые чудеса техники, и безразмерную надувную динозавриху Диньку. Но потом она перестала играть с ними внутри своей головы. Может, потому, что они поднадоели ей еще там, в прошлой жизни. А может, потому, что голова стала совсем маленькой, и в ней ничего уже не помещалось. В этой яме голова засыхала и съеживалась, как апельсиновая корка. Что такое апельсин? Апельсин – это разновидность солнца на земле. Солнца она никогда не видела, даже днем. Но вот ночью, сквозь небольшую щель, которую оставлял наверху «дедушка», чтобы можно было дышать, она видела кусочек звездного неба. И две-три звездочки. Она научилась различать их. Одна, совсем маленькая, по имени Аня. То есть, звезда только кажется маленькой на таком расстоянии. Cвет от нее летит сто миллионов лет, летит себе и страшно скучает. Еще у нее огромные руки и ноги. То есть звезда, конечно, шар…

Иногда удается почувствовать себя такой звездой, и тогда у нее есть ноги, чтобы бежать по небу бесконечно долго, и руки, чтобы ловить планеты, и дыхание, чтобы зажечь полмира. И после того, как она себя так почувствует, ей просто начхать и на эту яму, и на этот холод, и на этих кусачих букашек.

Люк заскрипел и открылся. Возникла голова «дедушки». Она называла его дедушкой за седые пряди в черной как гуталин бороде. А еще потому, что он ни разу не ударил ее своей похожей на лопату рукой.

– Ну, невеста, вылезай.

– Гулять, да?

Неужели она сегодня сможет погулять? Ничего, что уже стемнело. Сейчас она увидит целое небо!

– Да что-то вроде этого.

Он опустил вниз лестницу и протянул руку, потому что задубевшим пальцам девочки было неудобно хвататься за перекладины.

– Ну как, ночью не холодно? – спросил он. Голос заботливый, но неужели он не знает, как тут может быть холодно. Наверное, не знает. Однако и она сейчас не так купается в соплях как раньше, привыкла что ли.

– Да ничего, терпимо, я же это шкурой закрываюсь, которая от мертвой овечки осталась. Овце ведь ночью не холодно.

Рядом с «дедушкой» появился другой – неприятный дядька. Когда ее привезли сюда, вытащили из машины и развязали глаза, перед тем как спустить в эту яму, она пробовала заплакать. Так он ей чуть ухо «с корнем» не оторвал. После этого у нее слезы навсегда прошли.

– Овэчка, овэчка, бьется так сэрдэчка…

Чушь какую несет. Дурак в натуре.

– У тэбя пальцэв мыного?

Вот липкий, как какашка просто. Не дает по небу гулять. А небо так близко. Там интересно, там, к примеру, есть и гиганты, и карлики. Но гигант не обязательно сильнее карлика. Крепенький карлик может гиганта распатронить, особенно если на пару с другим карликом. Распухший гигант может вдруг лопнуть, ошметки во все стороны, и на этом месте одна ерунда останется, черная дырка то есть.

Все качнулось перед глазами и ненадолго расплылось. Неприятный дядька еще раз встряхнул ее.

– Я жэ спрасил, у тэбя сколько пальцэв?

– Ну, десять, десять, разве не знаете?

– Одын лишний.

Дядька схватил ее за шею, его пальцы были как клещи, и девочка подумала, что шея не будет сильно сопротивляться, сейчас просто голова опухнет и лопнет…

Но клещи прижали ее щекой к какой-то склизкой доске. Прямо перед глазом шевелила усиками, будто силилась пообщаться, глянцевая жужелица. Там, за жужелицей, виднелась кисть ее руки, лежащая на той же доске. А «дедушка» держал ее запястье и подносил широкий, со следами грязи, нож к ее пальцам. Кисть казалась жужелице огромной горой вроде того самого Эвереста, но в руке дедушки она выглядела чем-то незначительным – вроде зубной щетки. Потом лезвие кинулось вниз. Она едва успела крикнуть: «Только не пальчик»! Боль возникла как будто с другой стороны тела, а потом кинулась к руке ревущим шквалом. Где-то взорвалась звезда…

– А ты памачысь на нее, и все прайдет… Всио прайдет, и пэчаль, и радость… Ну, нэ сможэшь сибя щэкотать в одном мэсте. Другой пащэкочет…

Сквозь шторм проходили эти слова, тягучие, рвотные, горячие. Она хотела бы сейчас заснуть, но у нее не получалось…

Она еще увидела свой палец в симпатичном пластиковом пакетике. На пакете имелся фирменный ярлычок: молния и рядом деревцо в круге.

1. Однажды ночью в России

Слабость потекла в руки, и экран, как парусник, начал уходить в туманную даль, оставляя программиста наедине с сумеречной холодной комнатой.

Комната должна была напоминать жилое помещение, для этого ее заставили ненужными вещами, но все равно она оставалась для него пересечением безжизненных плоскостей.

Программист, съежившийся внутри слабого светового пятна, осторожно расслабил сгустившиеся в камень мышцы шеи и хотел было увеличить контрастность монитора, но остановился, прислушиваясь к глазам.

Какая еще контрастность, глазные яблоки пухнут и тонут как в трясине, это предел усталости, им нужно расслабиться и прикрыться веками хотя бы часа на четыре. Четыре часа покоя, отсутствия на этом свете…

Ни четыре, ни полминуты покоя, то, что положено даже быку, даже свинье, не положено ему, Юпитеру. Он сам себе придумал, сотворил эту каторгу, она получилась на славу, крепкая, и он должен отсидеть на ней еще хотя бы двадцать стуло-минут. Через двадцать минут программа сложит крылья, прижмет плавники и срыгнет результат, противная.

Эх, если б у него был приличный многопроцессорный мэйнфрэйм или кластер, если бы имелось подключение к Сети по выделенному оптоволоконному кабелю, то его бы программа обрела способность к развитию, она породила бы тысячи познающих субъектов, которые бы смогли осмыслить сто миллиардов всяких мелочей. И тогда бы она предсказала цену на масло в Ульяновской области через два года и нападение шейха Насруллы на пограничные заставы под Омском через пять лет.

Но у него всего лишь счетверенный «пентюх», объектный процессор темного южноазиатского происхождения и средней руки спутниковый канал. Хорошо хоть, не подгрызенная крысами телефонная пара, как у всех в этом доме…

Зажужжал диск, пошла подкачка из оперативной памяти. Это было малоприятной неожиданностью – параметры программы стали явно шалить.

На экране построчно проявилась несколько пятнистая виртуальная девушка (всего 256 цветов, 72 пиксела на дюйм для экономии памяти) и сказала не совсем мелодичным (8-битным, на 22,05 килогерц) голоском:

– Здравствуй, милый. Я должна тебя огорчить, заглючила твоя синхронизация, потоки в фазе истощения. Динамическая оптимизация кода, стало быть, остановлена, сборка мусора тоже, загрузчик объектов висит.

В руках у нее появилось окошко, в котором плясали параметры системы.

Сонливость сразу сбросило словно шляпу порывом ветра, и разочарование подкатило комком под горло, так что он не сразу смог продавить:

– Э, это что за новости? Я три часа барабанил по клавишам, отлаживая замки на потоках. А за диспетчер разделения времени я кучу денег отвалил в Крупе. Синхронизация должна быть надежной как молоток, мать твою за ногу.

Увы, экранная девица была, так сказать, легкого поведения – всего лишь графическая оболочка системного хранителя, дочерний модуль безликого и безногого генератора – поэтому орать на нее было неинтересно.

Напрягая, как тетиву тугого лука, правый воспаленный глаз, левый-то уже совсем ничего не различал, программист вглядывался в протоколы потоков. Левая рука судорожно сжимала стакан с водой, сквозь туман просматривалась татуировка: вертолетный винт и две буквы «С» и «Ш». Сейчас она уж не взбадривала его…

Вот здесь, похоже, сбойнул диспетчер времени фирмы «Кришна Аватар Системс», который обязан обеспечить быстрый и надежный доступ к ресурсам – именно так в рекламе напачкано. Как будто нет оснований не доверять ей, ведь «Кришна» – это марка в отличие от ширпотребовского «Микрософта».

Но все равно, почему, почему его жизнь должна зависеть от какого-то диспетчера времени, пусть даже и марочного?

Или диспетчер ни в чем не виноват, и «Кришна» веников не вяжет? Из ряби цифр выплывало другое мнение, более весомое.

Программа стала глючить, потому что ей примитивно не хватило места в памяти.

Неужели вирус подсиропил? Да это тогда не вирус, а скотина настоящая! А Жора-Киберман из Крупы, который ему антивирусник загнал, скотина в квадрате, хотя и считается авторитетным в определенном смысле человеком. Еще намекал: мейд ин Лубянка, хуже Цербера.

А какой-то паскудник съел поллитра портвешка и смастачил на ворованном китайском прототипе программный вирус, который тут поставил крест на его жизни.

Экранной девушке стало нехорошо из-за страшной болезни по имени «out of memory». Она побледнела и рассыпалась на быстро тающие снежинки. Заглох системный хранитель.

Только не сдаваться. Остановить один поток, закончить другой, как-нибудь подобраться к вирусу. Вспотевшими пальцами программист забил в щель дисковода матово-черный дискетный квадратик с «нуль-прилипалой». Лишь бы втиснулась в память… Не втиснулась.

Но вдруг потоки миновали мертвую точку и снова захороводили в наилучшем виде!

Экранная девушка восстала из кляксы, вернула себе прежнюю графическую красоту. Нет, круче прежнего сделалась, по крайней мере на десять мегабайт больше. И словарный запас изменился. Правда, не в лучшую сторону.

– Привет, красавчик, твоя взяла, ресурсная схема восстановлена, и задачка вертится во всю прыть. Я тебе зуб даю, через полчаса все закончится путево.

Она подмигнула с максимально возможным лукавством. Он ее этому не учил…

– Кстати, зови-ка ты меня лучше Виртуэллой, а не просто «эй, ты». Конкретно, котик, этот идентификатор употребим как для данного графического интерфейса, так и для всего системного хранителя, то бишь хранительницы. Эмоционально-мимический файл и база лингвистических данных лежат в корневом каталоге, но ты их типа не редактируй, а жди, пока сами под тебя подстроятся. Это я серьезно, усек?

Программист глянул на яркую обложку компьютерной игры, где фигуряла решительная красотка с бластером, к которой, надо признаться, он был неравнодушен. Красотку из игры звали Виртуэлла, так что виртуальная девушка не долго думала насчет имечка. Похоже, она переняла и внешние данные игровой красавицы: те же хлопающие стрелы-ресницы, осиная талия, разные интересные выпуклости, плюс мелодичный голосок на тридцать два бита.

– Слышь, сегодня, в натуре, уже ничо не случится, – проворковала виртуальная девушка и соблазнительно предложила, протянув губки: – Эй, Онегин, как насчет покемарить?

И в самом деле, если ничего не понимаешь, то лучше в койку. Во сне его уже ждет гвардейская аэрокавалерийская дивизия из семи тысяч пегасов, готовая по первому его слову отправиться на покорение новых пространств. А завтра – завтра появится разумное и скучное объяснение чудесам этой ночи.

2
Подарок боссу

Машина марки БМВ нравилась финансисту Андрею Арьевичу Шерману даже сегодня. Не только приземистым серебристым корпусом, словно бы тугим от мускулатуры, от этих трехсот лошадиных сил. После совокупления БМВ и Хьюндай ушлые азиатцы навернули на немецкую дизельную машину классную телематику.[1]1
  Telecommunication plus electronics.


[Закрыть] Чего стоит один прозрачный экран, припечатанный к ветровому стеклу, на который непрерывно сбрасываются из Интернета свежие биржевые котировки, сводки погоды и всякие новости. Дорожная карта тоже рисуется. По ней, если точнее, по вычисленному кратчайшему маршруту, учитывающему пробки и заторы, ползет букашка автомобиля. Ползла до вчерашнего дня. Вчера отключили спутниковый канал вместе с глобальным позиционированием, за неуплату…

Киднепперы потребовали десять миллионов зелеными. Шерман был уверен, что сможет выплатить. Но неделю назад рухнули акции его фармацевтических проектов, в который ушли все средства, какие только могли двигаться. Вначале затонул проект «патоцид», потом все остальное. Его же предупреждали, в этой стране нельзя вливать деньги в новые технологии, особенно в фармацевтику. Не дозволено. Новые технологии могут процветать только там, в мировых метрополиях, где гнездятся транснациональные фирмы, транссексуалы, трансвеститы и прочие трансы.

Ну, кредитуй нефтяников, покупай депутатов, борись с режимом, уводи деньги за кордон, требуй свободу для жуликов. Мировая общественность тебя одобрит. Ну, делай ракеты, если уж неймется, тем более, что эти штуки лет как двадцать вышли из моды. Можно даже компьютеры и тому подобное мастерить. Но в сферу, где производится жизнь – не лезь.

Ведь людям подавай не полеты к далеким космическим телам, а здоровье в собственном теле. Люди готовы выложить на прилавок серьезные деньги не за компьютерные забавы, а за вторую молодость, за стоящий член, за крепкие титьки – будь то предложено в виде таблеток, ампул или капель.

Ну, а некий джентльмен желает предложить людям и молодость, и потенцию, но так, чтобы конкуренты не мешали; выигрыш тогда будет фантастическим. Если ты в своей России произведешь схожее лекарство, то этот джентльмен уничтожит тебя с помощью патента, который у него сроком на двадцать лет. Если ты создашь что-нибудь оригинальное и еще более чудодейственное, то он ликвидирует тебя каким-нибудь другим способом. Хрясь, и нет. А твои останки налетевшее воронье разорвет. Единственное спасение это поскорее и подешевле продать ему свои разработки.

Чувствовал же, лучше не лезть в фармацевтику. Однако любимая женщина соблазнила на это. Она всегда умела его соблазнять. В этом она была профессионалом.

И зачем он вообще вернулся в Питер после учебы в Кельнском университете? «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я вернусь умирать». Автор строк предпочел умереть с комфортом на Манхэттэне и захорониться в Венеции…

Эх, сидел бы сейчас гешефтсфюрером где-нибудь в старом добром «Хехсте» или «Фармаланде», где никогда ничего не меняется в худшую сторону. Никаких забот, никаких наездов. Ни одной пылинки на письменном столе. Ни одной минуты за столом после пяти вечера. И каждую пятницу Flug nach Mallorca.[2]2
  Рейс на Майорку (нем.).


[Закрыть]

Вместо него гешефтсфюрером в «Фармаланде» стал кто-то другой. Лысоватый такой немец, исполнительный как паровой каток. Наверное, этот гад и отутюжил русский проект «патоцид».

«Патоцид» – он ведь только в теории ужасно полезный, а на практике смертельно опасен для всех, кто возьмется его разрабатывать и проталкивать на рынок.

Вначале какой-то лягушатник навалял статью в «Монд» о серых заправилах биотехнологии в России, о русско-фармацевтической мафии, где, среди прочего, пополоскал фамилию Шерман и упомянул патоцид. Была надежда, что это случайность, слабоинтенсивная пальба западных фармабаронов по российским площадям – авось кого-то заденет. Но в январском «Шпигеле» тема была продолжена, да еще как. И автор, старый знакомец, можно сказать, университетский товарищ Йозеф Динст. И на обложке Чапаев скачет в тачанке из русских степей в Европу, вместо колес пробирки, вместо пулемета шприц. Аляповато, но на среднего европейца подействует.

«Кто вы, господин Шерман?»

Вы вхожи в Кремль с черного хода, вы – спецпроект Лубянки, вы вырезаете органы из пленных борцов за свободу, вы выращиваете в них новые органы, чтобы потом снова вырезать.

Статейка была мигом перепечатана в московской «Лучшей газете». Затем тексты превратились в куда более мощную вещь, в картинки. Были прокручены схожие сюжеты по СNN и трем немецким телекомпаниям, общеевропейскому «Euro-Space», откуда пролились баннерами на миллионы веб-страничек.

«Короли картинки» постарались вовсю. Прокрученная через мощные мультимедийные компьютеры фотокарточка молодого Шермана – там, где он с бородой – обернулась новым Распутиным. Нью-Распутин многократно вонзает шприц в беззащитного ребенка свободолюбивой наружности, какие-то плачущие женщины, какие-то ревущие младенцы, какие-то препарированные трупы…

А после того, как случилось ЭТО, он слышит от ментов одну и ту же нудянку: «Ведутся оперативно-розыскные мероприятия»… Чушь, ничего они не делают, хотя он уже не раз платил губоповцам…

Два раза пискнул в кармане мобильник, значит, втягивает электронную почту. Ну, что там еще? Десяток интересных предложений от лиц, еще не пронюхавших, что он банкрот. А это еще кто такой? Некто с бесплатного электронного адреса [email protected]. Сообщает, что в желтом пакете Вам подарок, дорогой господин Шерман. Да ведь, уходя с работы, он еще захватил охапку бумажной почты. Где этот пакет? Что там, не пластид ли? А, наплевать, пускай снесет полчерепа, в оставшейся половине останется достаточно тоски. Из пакета с поролоновыми прокладками к нему на ладонь сполз… палец.

Такое может быть только на экране телевизора.

Но палец был, без сомнения, настоящим, очень грязным и детским…

Стало трудно дышать, он дернул за ворот рубашки. Случилось то, что не могло рассосаться и исчезнуть, с чем невозможно было жить. Несмотря на мягкое бээмвэшное сидение, он утратил опору и стал падать в бездну. Он ухватился за мобильник, как будто тот мог хоть на мгновение задержать его падение, и снова проверил электронный почтовый ящик.

Пришел еще один е-мейл с того же адреса.

«Ну, что, господин Шерман, признал плоть от плоти своей? Из-за твоей жадности, скотина, мы будем отрезать каждую неделю по кусочку от твоей дочурки. Через месяц у нее не останется ни одного пальчика на правой руке. Если к этому времени она не умрет от гангрены (на все воля Аллаха), придет срок ее тринадцатилетия. И хотя по уму она похожа на десятилетнюю, ей будет представлен выбор: стать женой одного из наших увечных воинов, приняв Веру, или спуститься в Преисподнюю. В любом из этих случаев ты никогда ее не увидишь и будешь один сидеть на своих акциях и опционах сколько тебе влезет».

Автомобиль марки БМВ разонравился господину Шерману. Ему вдруг показалась липовой вся эта серебристая мускулатура. Он даже подумал, что он променял жизнь своего ребенка на набор железок и стекляшек.

– Останови машину, – сказал господин Шерман шоферу.

– А чего здесь, Андрей Арьевич? – отозвался густым преданным голосом водила. – Это же промзона комбината «Маяк». А через путепровод переедем – будет вам парк хороший, освещенный. Там погуляете, воздухом свежим подышите.

Заботливый ты, Коля Красоткин, заботливый, как все бывшие прапорщики. То же самое ты говорил и ныне покойному генералу Галактионову. Только «Мерседес» ты мой разгрохал за три года, кирпичи на свою дачу возил по гатчинским ухабам. А ведь можно было на нем еще двадцать лет кататься, что немцы и делают. Как же ты на самом деле относишься ко мне и имуществу моему? Вот как достану для бортового компьютера бээмвэшки программу-автошофера, а тебе под зад ногой. Впрочем, не до этого сейчас…

– Останови, Коля.

Господин Шерман вышел из машины, сжимая детский палец, и пошел куда-то, спотыкаясь и качаясь как крепко выпивший. Он больше не хотел ничего видеть, слышать и знать. Где-то справа вдруг возникли огни и с воем накатили на него. Последнее, что услышал господин Шерман, был шум раздираемых о щебенку покрышек. Кажется, еще он подумал, что ЭТО было бы неплохой платой за Ее возвращение. Еще он услышал как треснула его грудная клетка, откуда-то из основания черепа полоснуло болью, мгновение еще, длившееся для него бесконечно долго, купался он уже без боли и памяти в море света, которое рванулось на него огромной волной, сжалось в точку и исчезло…

3
Заря программиста

Вопли будильника проникали в спящую голову, возбуждали то один то другой уголок мозга, безжалостно трепали его сон, которым он так дорожил, напоследок насыщали его кошмарами. Он терял свою армию, свою страну, свой народ, свою любимую, неотличимую от прекрасной Виртуэллы из одноименной компьютерной игры. Он терял свою силу и ловкость. Его гвардейская аэрокавалерийская дивизия в количестве семи тысяч пегасов таяла в тумане.

«Вставайте, граф, вас ждут великие дела… Шрагин, протри зенки, через пять минут будет уже поздно…»– на разные лады заклинала будильная программа.

Наконец, Шрагин понял, что все кончено. Он вернулся в реальность. Назад, в сон, дороги нет. Хотя там было здорово. Там все было важно и интересно. Там он покорял новые миры и измерения. Жизнь во сне поддавалась программированию – классификации, типизации, конструированию.

Работала утренняя будильная программа, она заставляла будильник трезвонить на все лады, она зажигала свет, заводила бодрящую музычку и включала кофейник с тостером. Не будь ее, он так бы и остался лежать холодным и голодным полутрупом.

Шрагин сел на кровати и пошарил руками по тумбочке. Куда он сунул очки? Левый глаз с утра словно в сметане. «Тузик, очки, апорт». Маленький электронный песик бесцельно покатался по комнате, но пользы не принес. Ну да, очки, кажется, в ванной оставил. На коммунальной территории его автоматика-телематика бессильна.

Шрагин просунул ноги в штаны и встал, зазвенели набитые всякой ерундой карманы – а ноги словно ватные и покачивает слегка.

Зачем до двенадцати резался в «Виртуэллу»? Игры создаются мозги имущими для вечного подчинения мозгов не имущих.

И зачем до трех ночи кропал эту бесовскую программу с неисчислимым количеством потоков, имя которым легион – да еще на худосочном компьютере, который смастерил из четырех персоналок? Саморазвития от нее добивался, самопознания, интеллекта искусственного. Ну и чего добился? Веки тяжелые как кирпичи, в голове словно кол застрял, и такой вязкий вкус во рту, будто налопался неспелой хурмы…

В ванной, напоминающей из-за ржавого железа гестаповскую камеру пыток, пограничное состояние сменилось обычной утренней хандрой. Депрессняк характерен именно для утра, предшествующей рабочему дню, а не вовсе не для вечера, как уверяют лжеученые.

Вот и очки нашлись – с двумя мутными стеклами весьма различных диоптрий: минус два и минус семь. И что там через них видно? Длинный нос. Маленькие, но умные глазки, довольно отвисшие уши. Он был бы красивой таксой. Но он, к сожалению, не такса.

Струйка желтоватой воды стекает по стенкам несвежей раковины. Через полчаса никакой влаги уже нет, только следы коррозии и грязи. Вот она, модель его жизни.

Откуда мы вышли, куда идем, кто мы, все эти вечные талмудистские вопросы имеют простые тошнотворные ответы – с кровати на горшок, потом в контору, потом на горшок, потом в кровать. Некрасивая программа, состоящая из примитивных циклов. Но и это модель его жизни.

Десять-двадцать-тридцать лет назад он еще надеялся на избавление, ну еще пара переходов по пустыне, еще пара пустых месяцев, еще пара серых лет, и он доберется до Эльдорадо.

Лев Толстой писал стоя, Пушкин, по-видимому, писал сидя, лишние люди были лучше, чем просто люди, но хуже, чем декабристы… Алгоритм школьной программы так и остался непостижимым для будущего программиста. Алгоритм обучающей программы, по которой действовала мама, был более ясен. «Интеллигентный человек, Сереженька, не…» И далее шло простое перечисление тех свойств, которыми не обладает интеллигентный человек. Не жадный, не завистливый, не мстительный, не способный торговать и торговаться… Фактически, просто неспособный ни на что. Ну, разве что способный думать, или, скорее, думать о том, что он думает.

На вступительном экзамене в ВУЗ он написал сочинение из десяти безумно логичных предложений, описывающих робототехнические принципы, по которым функционировал герой книги «Как закалялась сталь». Логика не прошла, поэтому он оказался в армии.

Два недолгих месяца он летал, может, и не так, как хотел, но по-настоящему. Летал над горами на вертушке и поливал камни из пулемета. Это было забавно, лихо, это было как в компьютерных играх (о существовании которых он узнал лишь несколько лет спустя). Это было отделение лейтенанта Рокотова.

Он посмотрел на два обрубка, некрасиво укорачивающих его конечность. Полеты кончились тем, что несколько «дедов» обкорнали его правую руку. То, что случилось, выглядело хуже, чем просто насилие, и приближалось по смыслу к изнасилованию.

Три «деда» зажали его в углу, словно девку, а он даже не особо сопротивлялся, «ну, хватит, ребята, хватит, пошутили и ладно». И они сделали ЭТО, получив удовольствие. А он не мог поверить в ЭТО, пока не остался без пальцев. Культурный шок. Он столкнулся с людьми другой культуры, которые просто пошутили. С людьми СВОЕЙ культуры он, в общем-то, и не сталкивался никогда.

«Дедам» ничего не было. Потому что никаких свидетелей. «Может, это вы саморез совершили», как элегантно выразился военный следователь.

Сколько раз в своих снах и мечтах он раскидывал этих злодеев одной левой, вырубал всех подчистую, как Брюс Ли, разрывал на куски, как велоцераптор, но потом наступало горькое, сильно разочаровывающее пробуждение…

До него дошли слухи, будто лейтенант Рокотов надавал «дедушкам» по морде. Но один из «обиженных» оказался представителем гордого горного народа, могли пострадать хрупкие межнациональные отношения, поэтому лейтенант попал под трибунал. И хотя не сел, но карьера его сильно пострадала.

От этого унижение чувствовалось еще сильнее – джентльмен вступился за его честь, будто он был слабой невинной девушкой. А он был просто не отсюда; в этой пакостной вселенной, живущей по свинским законам, он был бессилен, хотя и силен как бык в иных виртуальных мирах.

Его приняли в институт, где никто не читал абитуриентских сочинений. Его распределили в тот город, где люди пили вместо компота чай. В проектном бюро его посадили в закуток за пыльным шкафом, где дни улетали незаметно, как волосы с головы. Он сидел за шкафом, чувствуя себя узником в своем собственном теле, которое он не мог заставить встать, направить к начальнику и сказать «баста». Хотя силой воображения он не раз создавал свою виртуальную копию, которая выпрыгивала из-за этого шкафа и выбрасывала шефа в окно. А потом могучая копия шла по институту, наводя ужас на профком, партком и комсомольскую организацию. Иногда он представлял своего виртуального двойника кунфуистом, иногда динозавром или коброй. Но никогда это не было беспочвенной фантазией, он всегда проектировал и программировал свое виртуальное тело…

Мамы не стало в крохотной квартирке без газа и воды в Первом Водопроводном переулке. Ее жизнь была плохо написанным программным кодом, это он в полной мере унаследовал от нее. Смерть представлялась ему не вечной остановкой в тени кладбищенских лопухов, а глупым программным блоком, заставляющим виснуть систему.

Возникали, но потом уходили наверх друзья-товарищи. Извини, старик, у меня куча дел, я тебе позвоню. Они звонили через десять лет. А он продолжал сидеть за шкафом в маринаде из собственных мыслей и думать о замечательном коде, который способен оптимизировать жизнь и создать счастье, силу и удачу. Советская ЭВМ трудилась только час в день, а остальное время страдала различными машинными болезнями, так что времени для дум было много.

Симпатичные девушки с яркими глазами и веселыми ртами почти не различали его среди предметов. «Вы – лопоухий и скучный». «Мне нравятся умные парни, но вы и на умного-то не больно похожи».

А с девушками несимпатичными и унылыми, как он сам, Шрагину, как говорится, не хватало тактовой частоты.

После тридцать пятого дня рождения, который он встретил и проводил, стоя на перроне Московского вокзала, он понял, что окончательно заблудился. Не будет ему ни Эльдорадо, ни Конкисты, ни покорения миров. Тогда он первый раз попал в психушку, на Скворцова-Степанова.

Хорошо залечили. Голова не варит, руки что-то делают, например, клеют коробки.

После больницы где-то год он занимался тем, что таскал ящики для какого-то абрека на Сенном рынке, получая регулярно зуботычины, впрочем, как и остальные грузчики – простые советские алкаши, не вписавшиеся в нагрянувший рынок. Но случайно в руки попалась книжка по новым объектно-ориентированным языкам.

В голове снова зашевелились мысли. Раз не добрался до Эльдорадо, попробую смастерить его сам.

Тут и далекий греческий родич его мамаши по имени Аристотель прислал ему из Греции, где все есть, приличный компьютер, да еще удалось подсесть на интернетовское подключение богатого соседа. Случайный собеседник в каком-то чате оказался компьютерным гением по фамилии Сарьян. И, после серии тестов – попадание в «яблочко». Он – в команде Сарьяна…

Слушай, старик, говорил Сарьян, мы делаем революцию: сначала в программировании, потом в гастрономии, выпивоне и так далее. Нас надолго запомнят, старик. От нас все пойдет быть, как от Ноя с его тварями, приземлившимися на горе «Арарат». Для начала мы, простые скифы и евроазиаты, обставим америкашек из «Сан Микросистемс», потому что наш продукт получится круче. Мы не оставим «засСАНцам» ни одного шанса. Кончится это тем, что повсюду будут программировать на нашем языке, пить только коньяк «Арарат» и водку «Московскую», никаких тебе виски и брэнди. Сарьян даже намекал, что за спиной стоит таинственная организация, некая российская спецслужба, контролирующая программистов и хакеров, готовая поддержать их всей государственной мощью. И якобы америкашки уже наделали в штаны от страха за свое темное будущее…

Год он проработал в команде Сарьяна, которая разрабатывала новый революционный язык программирования. Ну, очень революционный, с зачатками искусственного интеллекта, с так называемыми сценаристами – самопрограммирующимися объектами. Но дело вязло еще в теории, спонсоры отваливали по тихому один за другим, конкуренты из штатовской «Сан Микросистемс» обсирали революционное начинание по полной программе. Он понял, что энергия его жизни исчезала в бесконечном бессмысленном цикле, и ушел. Потом были немецкая фирма и «Малина Софт», а смысла все не было, поэтому Шрагин угодил на второй срок в психушку. После возвращения он обнаружил в своей квартире новый объект с неизвестными еще свойствами – Зинаиду Васильевну, которую город прописал на пустующей жилплощади.