Текст книги "Прошлым летом в Чулимске"

Александр Вампилов
Прошлым летом в Чулимске
Драма в двух действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ШАМАНОВ

ПАШКА

ПОМИГАЛОВ

ДЕРГАЧЕВ

МЕЧЕТКИН

ЕРЕМЕЕВ

ВАЛЕНТИНА

КАШКИНА

ХОРОШИХ

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Утро

Летнее утро в таежном райцентре.

Старый деревянный дом с высоким крыльцом, верандой и мезонином.

За домом возвышается одинокая береза, дальше видна сопка, внизу покрытая елью, выше – сосной и лиственницей. На веранду дома выходят три окна и дверь, на которой прибита вывеска «Чайная». Перед мезонином небольшой балкончик, и дверь на него чуть приоткрыта, внизу окна закрыты ставнями. На одной из ставен висит бумажка, должно быть, распорядок работы чайной. Здесь же, на веранде, стоит несколько новеньких металлических столов и стульев. Слева от дома – калитка и скамейка, а дальше высокие ворота. Начинаясь за воротами, вверх к дверям мезонина ведет лестница с перилами. На карнизах, оконных наличниках, ставнях, воротах – всюду ажурная резьба. Наполовину обитая, обшарпанная, черная от времени, резьба эта все еще придает дому нарядный вид.

Перед домом – деревянный тротуар и такой же старый, как дом (ограда его тоже отделана резьбой), палисадник с кустами смородины по краям, с травой и цветами посередине. Простенькие бледно-розовые цветы растут прямо в траве, редко и беспорядочно, как в лесу.

Палисадник расположен так, что для посетителей, направляющихся в чайную с правой стороны улицы, он выглядит некоторым препятствием, преодолеть которое должно, обойдя его по тротуару, огибающему здесь половину ограды палисадника. Труд этот невелик – в обход шагов десяток, не более того, но по укоренившейся здесь привычке посетители, не утруждая себя «лишним шагом», ходят прямо через палисадник. Следствием этой манеры является неприглядный вид всего фасада: с одной стороны из ограды выбито две доски, кусты смородины обломаны, трава и цветы помяты, а калитка палисадника, которая выходит прямо к крыльцу чайной, распахнута и болтается косо на одной петле. У крыльца на веранде лежит человек. Устроился он в углу, незаметно. Из-под телогрейки чуть торчат кирзовые сапоги – вот и все. Сразу и не разглядишь, что это человек. Первоначальная тишина и неподвижность картины нарушаются лаем собак где-то по соседству и отдаленным гудением мотора. Потом щелкает заложка большой калитки и появляется Валентина.

Валентине не более восемнадцати лет, она среднего роста, стройна, миловидна. На ней ситцевое летнее платье, недорогие туфли на босу ногу. Причесана просто. Валентина направляется в чайную, но на крыльце неожиданно останавливается и, обернувшись, осматривает палисадник. Бегом – так же как и поднялась – спускается с крыльца. Она проходит в палисадник, поднимает с земли вынутые из ограды доски, водворяет их на место, потом кое-где расправляет траву и принимается чинить калитку. Но тут калитка срывается с петли и хлопает о землю. При этом человек, спящий на веранде и ранее Валентиной не замеченный, неожиданно и довольно проворно поднимается на ноги. Валентина слегка вскрикивает от испуга. Перед Валентиной стоит старик невысокого роста, сухой, чуть сгорбленный. Он узкоглаз, лицо у него темное, что называется, прокопченное, волосы седые и нестриженые. В руках он держит свою телогрейку, а рядом с ним лежит вещевой мешок, который он, очевидно, подкладывает под голову. Его фамилия Еремеев.

ЕРЕМЕЕВ. Ты почему?

Валентина молчит. Испуг еще не прошел, и она смотрит на Еремеева широко раскрытыми глазами.

Почему? Зачем кричать?

ВАЛЕНТИНА. Ой, как вы меня напугали…

ЕРЕМЕЕВ. Напугал?.. Почему напугал? Я не страшный.

ВАЛЕНТИНА. Нет, вы страшный, если неожиданно… (Улыбается.) Извините, конечно…

ЕРЕМЕЕВ (улыбается). Зачем бояться? Зверя надо бояться, человека не надо бояться.

ВАЛЕНТИНА. Уже не боюсь… (Снова возится с калиткой.) Помогите, пожалуйста.

Еремеев спускается с крыльца.

Подержите мне ее… Вот так…

Вдвоем они наладили калитку.

Ну вот, большое вам спасибо… Я вас разбудила?

ЕРЕМЕЕВ (кивает). Разбудила. (Кашляет.)

ВАЛЕНТИНА (поднимается на крыльцо). Как же вы здесь спали?.. Холодно же. Да и жестко, наверно… Постучались бы.

ЕРЕМЕЕВ. Зачем стучаться? Зимой надо стучаться… Ты Афанасия знаешь?

ВАЛЕНТИНА. Афанасия?.. А вы к нему?

Еремеев быстро кивает.

Так он сейчас придет. Сюда.

ЕРЕМЕЕВ. Сюда?

ВАЛЕНТИНА. Должен прийти. Он сейчас здесь работает, чайную ремонтирует… Да вы лучше к нему сходите. Вон их дом (показывает), два окна… Знаете?

ЕРЕМЕЕВ. Сейчас придет – тут его подожду.

ВАЛЕНТИНА. Как хотите… (Ключом открывает дверь чайной.) Да вы садитесь, чего зря стоять. Присаживайтесь.

В это время с громким стуком распахивается дверь на балкончике мезонина. Валентина, которая в это мгновение заходит в помещение чайной, на секунду замирает на пороге. На балкончике мезонина появляется Кашкина. Прищурясь, она смотрит на улицу.

Кашкиной двадцать восемь лет, не меньше, но и не больше. Она привлекательна. Недлинные прямые волосы, до сего момента непричесанные. Чуть близорука и впоследствии появится в очках. Сейчас она босая, в домашнем халате.

КАШКИНА (негромко). Ну вот… День будет отличный – опять…

Валентина исчезает в помещении чайной и поспешно закрывает за собой дверь. Еремеев присел на стул, сидит неподвижно.

Послушай, почему мне так не везет? (Обращается к кому-то находящемуся в комнате, но говорит, не оборачиваясь, глядя на улицу.) В мае здесь стояла замечательная погода, помнишь? Так вот. Я ухожу в отпуск – начинается дождь. Приезжаю в город – там идет дождь. Еду к тетке, ну, думаю, наконец позагораю. Заявляюсь – и там дождь. А за день до моего приезда было солнце. (Расчесывает волосы.) Возвращаюсь сюда, выхожу на работу, и вот пожалуйста: прекрасные деньки. Ужас какой-то… (Приостанавливает руку с расческой.) Послушай. Ты ждал меня хоть немного?.. Или вовсе не ждал? (Мгновение ждет ответа, потом продолжает расчесывать волосы, усмехается.) Ладно, можешь не отвечать. Не затрудняй себя. Это я так спросила, от нечего делать… А все же денек сегодня будет чудесный. Послушай-ка! Идем сегодня на танцы… А почему бы и не пойти?.. Ну да, сейчас ты скажешь, что это безумие, что для танцев ты уже устарел, – я уже знаю, что ты скажешь… Что?.. Молчишь. Значит, все правильно… Ну ладно, я ведь только предлагаю… Заварить тебе чаю?.. (Ждет ответа, потом оборачивается.) Чаю тебе заварить?.. Неужели уснул?.. Успел уже… (Помолчав.) Ну и спи. (Не без горечи.) Спать – на это ты способен. Это единственное, что тебе еще не надоело… Ну и ладно. Ну и спи себе. (Уходит с балкончика.)

С правой стороны улицы появляется Мечеткин. Ему около сорока лет. Он в новом сером костюме, в потешной зеленой шляпе, при галстуке. Держится он до странности напряженно, явно напуская на себя начальственную строгость, руководящую озабоченность. Старается говорить низким голосом, но часто срывается на природный фальцет. Он приближается к ограде, вынимает из нее одну доску, пытается протиснуться, но безуспешно – мужчина он, что называется, в теле. Вынимает другую доску и проходит через палисадник, оставляя за собой открытую калитку. При его появлении Еремеев поднимается и собирает свою постель: складывает в мешок телогрейку.

МЕЧЕТКИН. Что такое?.. (Строго.) Ты что тут делаешь?

Еремеев молчит.

А?.. Спал, что ли?

ЕРЕМЕЕВ (кивает головой, улыбается). Отдыхал маленько.

МЕЧЕТКИН. Отдыхал, значит?.. (Язвительно.) Ну и как ты отдохнул?

ЕРЕМЕЕВ (простодушно). Хорошо отдохнул.

МЕЧЕТКИН. Так, так… Ну, а кто тебе разрешил?.. А?.. Я вопрос задаю, кто тебе разрешил здесь спать?.. (Стучит в дверь.)

Еремеев молчит. Валентина появляется на пороге. На ней белый фартук.

(Приподнял свою шляпу, заговорил любезно.) Работникам общепита…

ВАЛЕНТИНА. Доброе утро.

МЕЧЕТКИН. Ну и как оно… Как дела? Как настроение?

ВАЛЕНТИНА. Спасибо, хорошо.

МЕЧЕТКИН. Впечатление производите положительное…

ВАЛЕНТИНА (смеется). Неужели?

МЕЧЕТКИН. Определенно, определенно…

ВАЛЕНТИНА. Вы, Иннокентий Степанович, я гляжу, сегодня в хорошем настроении…

МЕЧЕТКИН. А где же буфетчица? Еще не пришла? (Смотрит на часы.) Опять она задерживается.

ВАЛЕНТИНА. Не волнуйтесь, сейчас придет. Садитесь, обождите минутку… (Исчезает.)

МЕЧЕТКИН (прошелся по веранде). Так, так… А ведь ты мне так и не ответил. Кто разрешил тебе здесь спать?.. А? Гостиница тут, что ли?

ЕРЕМЕЕВ. Ночью пришел, из тайги пришел…

МЕЧЕТКИН. Видать, что из тайги… А зачем? По какому поводу?

ЕРЕМЕЕВ. По делу пришел.

МЕЧЕТКИН. По делу, говоришь?.. Знаем мы ваши дела. Налижетесь, понимаете ли, и все дела. А пришел, так иди в гостиницу. На общем основании.

ЕРЕМЕЕВ. Зачем в гостиницу. У меня друг есть. Афанасий. Будить его не стал.

Появляется Хороших, женщина лет сорока пяти. Она моложава на вид, энергична, в движениях смела и размашиста. Одета щеголевато.

МЕЧЕТКИН (Еремееву). Будить не стал, скажи какой стеснительный. А в общественном месте валяться нестеснительный?.. Вот друг, понимаете.

ХОРОШИХ (Мечеткину). Дай пройти. Чего опять разоряешься? (Еремееву.) Никак Илья?

ЕРЕМЕЕВ. Илья, Илья…

ХОРОШИХ. Здравствуй-ка, Илья!

ЕРЕМЕЕВ. Здравствуйте, здравствуйте!

ХОРОШИХ (проходит в помещение чайной, на пороге). Здравствуй, Валентина.

МЕЧЕТКИН (разглядывает свои часы). Так, так…

Хороших появляется и открывает ставни одного из трех окон. В этом окне оказывается витрина буфета, весы, бутылки на полке и прочее.

Между прочим, уже десять девятого.

ХОРОШИХ. Ну и что?

МЕЧЕТКИН. Опаздываете, Анна Васильевна. Раньше вставать надо.

ХОРОШИХ. Тебя я не спросила. (Исчезает за дверью. Тут же появляется в буфете за окном. Еремееву.) Давненько ты здесь не заявлялся.

ЕРЕМЕЕВ. Давно, давно.

МЕЧЕТКИН (Хороших). Имейте в виду, дисциплина у нас для всех существует. Положение общее.

ХОРОШИХ. Да отстань ты, дай с человеком поговорить.

МЕЧЕТКИН. Смотрите, Анна Васильевна. Вы ведь не в первый раз, вы систематически задерживаетесь, так что имейте в виду… Мне две яичницы, простоквашу, хлеб и стакан чаю… Имейте в виду, на вас и так сигналы поступают…

ХОРОШИХ. Да иди ты со своими сигналами. Ты лучше скажи мне, когда ты женишься.

МЕЧЕТКИН. То есть?.. Что вы этим хотите сказать?

ХОРОШИХ. А то сказать, что давно тебе пора. Уж я жду, жду…

МЕЧЕТКИН. Гм… А ваше-то, между прочим, какое до этого дело?

ХОРОШИХ. Да как же. Женился бы, так, слава богу, сюда перестал бы ходить. Дома бы питался. Вот бы удружил так удружил. Зато жене твоей я бы не позавидовала.

МЕЧЕТКИН. Анна Васильевна!.. Вы забываетесь, между прочим.

ХОРОШИХ (пишет на бумажке. Громко). Валентина! Две яичницы! (Подает Менеткину хлеб и талоны.) Ешь да помолчи немного. (Еремееву.) А ты, Илья? Завтракать будешь?

ЕРЕМЕЕВ. Спасибо, спасибо.

В буфете раздается телефонный звонок.

ХОРОШИХ (поднимает трубку). Столовая слушает… Доброе утро… Открылись… Ремонт? Идет ремонт, заканчиваем… Нет-нет, полный день работаем, до десяти… Да вот, вдвоем пока управляемся, остальные в отпуске… Когда пожелаете, вам мы всегда рады… Доброго здоровья. (Положила трубку, Еремееву.) Ты когда пришел?

ЕРЕМЕЕВ. Ночью пришел.

ХОРОШИХ. Спал где же?

МЕЧЕТКИН. Тут и спал. Вот еще тоже. Тут люди питаются, понимаете ли… (Проходит в чайную.)

ХОРОШИХ. А че же ты не постучался? Или забыл, где живем?

ЕРЕМЕЕВ. Не забыл.

ХОРОШИХ. Так че же ты?.. Разве в доме места мало?.. А тут нынче у нас, наоборот, тесно. Видишь, на веранде пока обходимся. Ремонт у нас.

МЕЧЕТКИН (появляется с едой на подносе). Тоже безобразие. Ремонтируетесь крайне медленно.

ХОРОШИХ. Да помолчи ты, окаянный.

МЕЧЕТКИН. Меню однообразное. Котлеты вчерашние.

ХОРОШИХ. Ну и как ты, Илья, так один и живешь?

ЕРЕМЕЕВ. Один, один.

ХОРОШИХ. Как же так, в тайге-то? Старый ты стал, тяжело, поди, одному?

ЕРЕМЕЕВ. Старый, старый.

ХОРОШИХ. А вон и дружок твой ковыляет. Идол безобразный.

Появляется Дергачев. Ему около пятидесяти. Он высок ростом, широкоплеч, кудряв, словом, мужик еще видный. Одно нехорошо: левая нога в колене у него не сгибается – протез. При ходьбе он заметно припадает и резко взмахивает правой рукой. В левой руке он держит ящичек со столярным инструментом. Он хмур и небрит. Проходит через палисадник по пути, проделанному Мечеткиным. При виде Еремеева он оживляется.

ДЕРГАЧЕВ. Э, кого я вижу. (Подходит, инструмент оставил на стуле. Одной рукой трясет руку Еремеева, другой хлопает его по плечу.) Здорово, брат, здорово.

ЕРЕМЕЕВ. Здорово, Афанасий… Здорово… (Смех и кашель.)

ДЕРГАЧЕВ. А я, брат, думал, тебя уже и на свете нету…

ХОРОШИХ. Во. Обрадовал человека.

ДЕРГАЧЕВ. Постарел, брат, постарел, но молодец – долго живешь.

ЕРЕМЕЕВ. Долго живу, долго… (Смеется.)

ДЕРГАЧЕВ. Ну и правильно. Нашего брата, охотника, задаром со света не сгонишь, так или нет?

ХОРОШИХ. Что верно, то верно.

ДЕРГАЧЕВ. Молодец, Илья.

ХОРОШИХ. Илья, ты когда жену похоронил? Прошлым летом или позапрошлым?

ЕРЕМЕЕВ. Два лета прошло…

ХОРОШИХ. С тех пор, значит, один… Старику-то мыслимо ли?

ДЕРГАЧЕВ. Да-а, одному-то там неинтересно.

ЕРЕМЕЕВ. Неинтересно…

Небольшая пауза.

ДЕРГАЧЕВ. Анна…

Хороших не отвечает.

Анна… Ну.

ХОРОШИХ. Че – ну?

ДЕРГАЧЕВ. Ну… Или не понимаешь?

ХОРОШИХ. Да че ну-то?.. Павел там проснулся?

ДЕРГАЧЕВ. Встал твой Павел. Рожу свою бреет. Нахальную…

ХОРОШИХ. Нахальную? А ты на свою посмотри. Он свою хотя бы бреет…

ДЕРГАЧЕВ (перебивает). Об нем сейчас говорить не будем.

ХОРОШИХ. Ниче, сам начал…

ДЕРГАЧЕВ (внушительно). Анна! Насчет Павла разговор закончен. Пусть он уматывает. Отпуск у него закончился, дальше терпеть его не буду. (Помолчав.) И на этом точка. (Небольшая пауза. Мягче.) Сейчас разговор другой… Ко мне друг пришел, слышишь?

ХОРОШИХ. Не слышу. И не желаю слышать.

ДЕРГАЧЕВ (не сразу). Ну…

Хороших молчит.

Ну!

ХОРОШИХ. Да че ну-то? Ну да ну! Поехал ты, что ли?

ДЕРГАЧЕВ. Ну!

ХОРОШИХ. Счастливого пути, ежели поехал.

ДЕРГАЧЕВ. Кому говорят! (Грохнул ладонью по столу.)

МЕЧЕТКИН (вздрогнул). АЛ

ДЕРГАЧЕВ (Хороших, спокойнее). Принимай гостя.

МЕЧЕТКИН. Опять скандалишь?

ДЕРГАЧЕВ. А ты не суйся!

МЕЧЕТКИН (поднимается). Безобразие. В общественном месте орут, понимаете, как в загоне… (Подходит к буфету.)

ХОРОШИХ (Дергачеву). На самом деле. Я тебе не лошадь.

ДЕРГАЧЕВ. Принимай гостя…

ХОРОШИХ. Твой гость, ты его и принимай.

ЕРЕМЕЕВ. Афанасий… Зачем шумишь, Афанасий? Не надо шуметь…

ДЕРГАЧЕВ. Погоди, Илья…

МЕЧЕТКИН. Отпустите-ка мне конфет. Этих… (Показывает.) Двести грамм.

Валентина появляется с подносом, прибирает на столе, за которым сидел Мечеткин. Обратила внимание на палисадник, отставила поднос, спустилась вниз. Снова возится с досками и калиткой.

ДЕРГАЧЕВ. Ну смотри, Анна.

ХОРОШИХ (рассчитываясь с Мечеткиным). Ничениче, обойдетесь. Я не миллионщица и растрату делать не желаю.

МЕЧЕТКИН (жует конфету). Растрату, между прочим, никто не желает делать, а приходит ревизия и выясняется…

ХОРОШИХ. А ты не каркай.

МЕЧЕТКИН. Я не каркаю, я предупреждаю.

ХОРОШИХ (Дергачеву). Зря рассиживаешься. Дело бы делал. Начальство вон с утра уже названивает. У меня этот твой ремонт в печенках уже сидит.

ДЕРГАЧЕВ. Смотри, Анна. С утра сегодня выпрашиваешь.

ХОРОШИХ. Ниче-ниче. Ни грамма сегодня не получишь, ни капли. (Мстительно.) И на этом точка. (Громко.) Валентина!.. Где ты? (Выходит из буфета, но тут же возвращается.) Где она?

ВАЛЕНТИНА (налаживает калитку). Я здесь!

ХОРОШИХ. Опять ты с палисадником? Не надоело тебе?.. Иди сюда, ящики занесем.

ВАЛЕНТИНА. Я сейчас.

Гремит засов, открываются ворота, и появляется Помигалов, отец Валентины. Из ворот он выкатывает мотоцикл. Помигалову за пятьдесят лет. Он среднего роста, суховатый, но крепкий мужчина, с решительными, спокойными движениями, твердым взглядом. Одет в робу и кирзовые сапоги. В открытые ворота видна часть двора, навес, поленница под навесом, тын и калитка в огород – всюду порядок.

ПОМИГАЛОВ (всем). Доброе утро.

С ним здороваются.

(Закрывает ворота. Громко, на ходу, не глядя в сторону чайной.) Валентина! В обед подметешь двор, натаскаешь воды. Борова покорми да выпустить его не забудь.

ВАЛЕНТИНА (возится с калиткой). Папа! Иди-ка сюда.

ПОМИГАЛОВ. Чего тебе?

ВАЛЕНТИНА. Иди помоги.

ПОМИГАЛОВ (разглядел, чем занимается Валентина, махнул рукой.) А! Некогда мне.

ВАЛЕНТИНА. Да на секунду! Тут только придержать надо.

ПОМИГАЛОВ. Кому это надо? (Ведет мотоцикл в сторону.) Брось. Детством занимаешься… (Отдает Валентине распоряжения.) За боровом присмотри. Да про баню не забудь. Будешь воду носить, смотри, чтобы куры в огород не попали. (Исчезает.)

Слышится треск мотоцикла. Треск удаляется.

ХОРОШИХ. И действительно, Валентина. Твой он, что ли, палисадник этот?.. А главное – даром ведь упрямишься: ходит народ поперек и будет ходить.

ДЕРГАЧЕВ. А ты бы ее не учила. Не твое дело. Нравится девке чудить, пусть она чудит. Пока молодая. Верно, Илья?

ЕРЕМЕЕВ. Верно, верно. Однако добрая девушка.

МЕЧЕТКИН (жует). Вот еще тоже. Не палисадник, а анекдот ходячий. Стоит, понимаете, на дороге, мешает рациональному движению.

ХОРОШИХ. Валентина! Скоро ты?

ВАЛЕНТИНА. Сейчас… Готово… (Ей удалось-таки наладить калитку.) Иду!

МЕЧЕТКИН (поднялся). И вообще. Будут у вас здесь продолжаться безобразия – я вас на весь район разрисую. Имейте в виду. (Уходит.)

Валентина проходит в чайную. Появляется в буфете раза два-три вместе с Хороших – заносят ящики.

ЕРЕМЕЕВ. Человек ушел – большой, однако, начальник.

ДЕРГАЧЕВ (с пренебрежением). Кто? Этот?.. В райздраве он бухгалтером. Да статейки в газету пописывает.

ЕРЕМЕЕВ. Строгий, однако.

ДЕРГАЧЕВ (усмехнулся). Не говори… Седьмой секретарь.

ЕРЕМЕЕВ. Секретарь?

ДЕРГАЧЕВ. Да, прозвали так. Седьмой секретарь, иначе его тут не величают.

Хороших появляется в буфете одна. Валентина выходит на веранду, вытирает со стола, за которым завтракал Мечеткин.

Илья, у тебя деньги есть?

ЕРЕМЕЕВ. Деньги? Есть маленько.

ХОРОШИХ (Дергачеву). Не совестно тебе?

ДЕРГАЧЕВ. А тебе не совестно?

ХОРОШИХ. Илья! Не вздумай ему ставить.

ДЕРГАЧЕВ. Не твое дело. Давай, Илья, не слушай бабу.

ХОРОШИХ. Илья!

ЕРЕМЕЕВ (в замешательстве). Так нехорошо… Так тоже нехорошо… (Улыбается.) Тогда надо немного выпить.

ХОРОШИХ. У-у! Все вы заодно. Алкоголики. (Достает бутылку, со стуком ставит ее на стойку.) На, подавись.

ДЕРГАЧЕВ (не сразу, спокойно, но внушительно). Давай стаканы и поднеси по-человечески.

ХОРОШИХ. Еще чего? И не подумаю… Сам возьмешь, ниче с тобой не сделается.

ДЕРГАЧЕВ. Ну!

ВАЛЕНТИНА. Я подам, тетя Аня…

ХОРОШИХ. Нет. Обойдутся. У нас тут самообслуживание.

Еремеев хочет взять бутылку.

ДЕРГАЧЕВ (останавливает его). Сиди, Илья. (Хороших.) Неси ее сюда.

ХОРОШИХ. Счас, тороплюсь. (Помолчав.) Не дождешься, я те говорю.

ДЕРГАЧЕВ. А я говорю, неси ее сюда.

Наверху открывается дверь мезонина, появляется Шаманов. Шаманову тридцать два года, роста он чуть выше среднего, худощав. Во всем у него – в том, как он одевается, говорит, движется – наблюдается неряшливость, попустительство, непритворные небрежность и рассеянность. Иногда, слушая собеседника, он, как бы внезапно погружаясь в сон, опускает голову. Время от времени, правда, на него вдруг находит оживление, кратковременный прилив энергии, после которого, впрочем, он обычно делается особенно апатичным. Появляясь, он надевает на руку часы и осматривается. В этот же момент из мезонина раздается голос Кашкиной.

ГОЛОС КАШКИНОЙ. Подожди.

ШАМАНОВ (с некоторым нетерпением). Да?

ГОЛОС КАШКИНОЙ. Завтракаем вместе?

Они разговаривают негромко, но внизу их, конечно, слышно. Валентина, услышав их голоса, меняется в лице, движения ей становятся напряженными, неестественными.

ШАМАНОВ (с досадой). Я не против, но я… Меня там машина должна ждать.

ХОРОШИХ (Дергачеву, смеясь). Сиди, сиди. Долго-то все равно не высидишь.

ГОЛОС КАШКИНОЙ. Подожди, я уже собралась.

ВАЛЕНТИНА (на которую сильно действуют голоса наверху, пытаясь не подать вида и скрыть свои чувства, обращается к Хороших.) Будет вам, тетя Аня! (Снова намеревается подать бутылку.)

ХОРОШИХ (жестом предупреждает намерения Валентины). Ты че? Нет у тебя своего дела? (Кивком головы и глазами указывает наверх.) Слышишь, что ли?

Валентина вспыхнула, вздрогнула, как от удара.

(Ядовито.) Пошевелись. Люди завтракать идут.

ШАМАНОВ (заговорил потише). Я буду внизу. (Шагает вниз, лестница под ним заскрипела. Он останавливается, затем ступает осторожнее.)

ГОЛОС КАШКИНОЙ. Все. Я иду.

В ответ на ее слова Шаманов начинает спускаться быстрее, но при этом старается сохранить ту же осторожность, для чего ему приходится чуть согнуться.

В этот момент Валентина уходит в помещение чайной. Из мезонина появляется Кашкина. Сейчас на ней светлая юбка, белая блузка, босоножки. В руках – сумочка.

КАШКИНА (наблюдая, как Шаманов крадется вниз, негромко, насмешливо). Держите вора!

Шаманов останавливается и выпрямляется.

Держите его, он украл у меня пододеяльник.

ХОРОШИХ (Дергачеву). Да хоть целый день просиди, мне-то от этого…

ШАМАНОВ (Кошкиной). Слушай, что за шутки?

КАШКИНА. Никакие не шутки. Ты крадешься, как вор.

ШАМАНОВ. А ты как хотела? Чтобы мы в обнимку ходили?

КАШКИНА. Послушай. Скоро три месяца, как ты ходишь по этой лестнице, неужели ты думаешь, что в Чулимске остался хотя бы один человек, который тебя тут не видел?

ШАМАНОВ. Ну и что? Может, нам теперь рассветы встречать здесь, на крыше?

КАШКИНА. Ну что ты – рассветы, где уж нам?.. Ладно уж, давай как поспокойнее. Спускайся. Сначала ты, а потом я.

ШАМАНОВ. Черт подери! (Делает два-три шага наверх. С досадой и иронией.) Руку, мадам, здесь такая шаткая лестница. (Берет Кашкину под руку.) Прошу вас. Наплюем на предрассудки, раз уж вы без этого никак не можете.

ХОРОШИХ (Дергачеву). Ну? Может, вы теперь ее и пить не будете?

Дергачев, грозно насупившись, сидит неподвижно.

КАШКИНА. Ладно, ладно. Иди… Иди, я забыла деньги… Да! Ты тоже кое-что забыл… (Достает из сумки пистолет в кобуре.) На, и больше никогда не оставляй у меня эту штуку.

ШАМАНОВ (берет пистолет). Мерси.

Кашкина возвращается в мезонин. Шаманов цепляет кобуру с пистолетом за ремень под пиджаком, поворачивается и спускается по лестнице шумно, без всякой предосторожности.

ХОРОШИХ (подняла вверх палец). Половина девятого. Следователь от аптекарши спускается. (Исчезает, появляется в дверях, ставит бутылку на стол, подает стаканы, тарелку с закуской.) Больше не получите. (Уходит в чайную.)

Шаманов появляется и, снова становясь осторожным, тихонько закрывает за собой калитку. Чуть выждав, неслышно удаляется в сторону.

ДЕРГАЧЕВ (разлил в стаканы). Ну, Илья… За встречу.

Еремеев моргает, суетливо кивает головой. Оба выпивают.

ХОРОШИХ (появляется в буфете). Илья, а дочь твоя где же?.. Где проживает?

ЕРЕМЕЕВ. Дочь?.. В Ленинграде была. Не знаю где…

ХОРОШИХ. Че, и писем не пишет?

ЕРЕМЕЕВ. Не пишет…

ХОРОШИХ. Вот беда-то…

ДЕРГАЧЕВ. Да, брат, неважные твои дела.

ЕРЕМЕЕВ. Неважные, неважные. Оленя нет, зверя в тайге мало стало, руки стали болеть – совсем неважные. (Неожиданно.) Не знаешь, пенсию не дадут?

ДЕРГАЧЕВ. Пенсию?.. Погоди, а сколь же тебе лет?

ЕРЕМЕЕВ (поспешно). Шиисят пять уже было, давно было. Уже семисят четыре.

ХОРОШИХ. Семьдесят четыре?.. Ну, Илья, ты даешь! Девять лет, как пенсия полагается!

ЕРЕМЕЕВ. Полагается. Зангеев Петька давно получает.

ХОРОШИХ. А ты-то че думал?.. Ну, Илья, голова два уха. Дурень ты! Шляпа! Чего же ты ждешь?.. Дуй в райсобес!

ДЕРГАЧЕВ. Погодите вы в райсобес. Разбежались… Ты с Петькой не равняйся, у него зарплата была. Он от лесничества всю жизнь работал.

ХОРОШИХ. А Илья? Не работал, что ли?

ЕРЕМЕЕВ. Работал. У геологов работал, проводником работал. Сорок лет работал…

ДЕРГАЧЕВ. Работать-то ты работал, а документы у тебя есть?

ЕРЕМЕЕВ. А?

ДЕРГАЧЕВ. Документы, говорю. Трудовая книжка?.. Справки, что ты у геологов работал?.. Есть у тебя?

Еремеев молчит.

ХОРОШИХ. Неужто нету?

ДЕРГАЧЕВ. Нет?.. А раз нет, значит, пенсию не жди. Без справок ты ее не получишь. Даже и не рыпайся.

Из мезонина выходит Кашкина, спускается вниз.

ЕРЕМЕЕВ. Как же, Афанасий! Я работал, у геологов работал…

ХОРОШИХ. О чем же ты думал? Собирать надо было документы-то. А теперь где те геологи?

ДЕРГАЧЕВ. Ищи-свищи.

Из калитки выходит Кашкина, здоровается со всеми, проходит к буфету.

ХОРОШИХ. Долго, барышня, спишь. Все, поди, сны досматриваешь?

КАШКИНА. Ладно, Анна Васильевна, не острите. Есть простокваша?

ХОРОШИХ. Простокваша есть, а булочки вчерашние. Свежих сегодня не будет.

КАШКИНА. А сигареты?

ХОРОШИХ. Нету, милая. Не получала.

КАШКИНА. Весело живем.

ХОРОШИХ (громко). Валентина! Одну простоквашу!

ЕРЕМЕЕВ. Я работал, сорок лет работал…

ДЕРГАЧЕВ. Документов нет, и разговору нет.

ЕРЕМЕЕВ. Я работал. Ты, Афанасий, знаешь…

ДЕРГАЧЕВ. Я-то знаю…

ЕРЕМЕЕВ. Со мной пойдешь, расскажешь… Разве не поверят?

ДЕРГАЧЕВ. Илья, Илья. Глупый ты человек. Тебе пенсия оттуда (показал пальцем в небо) причитается, а здесь, брат, ты не жди. Здесь тебе не отломится.

ХОРОШИХ. Да постой ты его расстраивать. Сперва надо толком все разузнать.

Валентина появляется в буфете со стаканом простокваши. Она и Кашкина кивают друг другу довольно официально. Кашкина взяла булочку, простоквашу, расплатилась и уселась за столик справа, в углу. Дергачев разливает по второй.

Илья! Не пил бы ты больше, а шел бы лучше в собес или куда там… (Дергачеву.) А тебе то же самое: не грех бы и остановиться, об работе подумать.

Шаманов появляется оттуда, куда он исчезал, – с левой стороны улицы. Валентина незаметно для присутствующих исчезает из буфета.

ШАМАНОВ. Доброе утро.

ДЕРГАЧЕВ. Здравствуйте.

ХОРОШИХ. Владимир Михалыч… Ждем вас, ждем. (Обернувшись.) Валентина! Одну яичницу.

ШАМАНОВ. Да… И чаю там или компоту…

ХОРОШИХ (пишет). Чай, компот. Больше ничего не надо?

ШАМАНОВ. Нет, Анна Васильевна, пожалуй, больше ничего…

ХОРОШИХ. Вот и правильно. Не то что эти. (Кивает в сторону Дергачева и Еремеева.)

ШАМАНОВ. А что такое?

ХОРОШИХ. Не видите? Ни свет ни заря уже запузыривают.

ШАМАНОВ. Ага… Уже, значит, начали… Не рано ли?

ДЕРГАЧЕВ. Вы как знаете, а нам не рано.

ШАМАНОВ. Думаете, не рано?

ДЕРГАЧЕВ. В самый раз.

ШАМАНОВ. В таком случае, Анна Васильевна… Стаканчик винца.

ХОРОШИХ (укоризненно). Владимир Михалыч…

ШАМАНОВ. Винца, винца, не более того… (Кошкиной.) Зина, может быть… (Показывает – не выпить ли ей с ним за компанию.)

Кашкина отрицательно качает головой. Шаманов взял вино, хлеб, подсел к Кашкиной.

ДЕРГАЧЕВ. Так-то, брат Илья. В собес ты, конечно, сходи, но на пенсию, между нами говоря, не рассчитывай. А покамест выпьем. За любовь без обмана.

КАШКИНА (подняла стакан с простоквашей). Я к вам присоединяюсь.

Шаманов молча поднимает свой стакан. Все выпивают.

ХОРОШИХ. Владимир Михалыч, тут такое дело, вы в курсе, наверно.

ШАМАНОВ. Что, Анна Васильевна?

ХОРОШИХ. Да вот человек тут, Еремеев Илья, за пенсией пришел. Вот вы рассудите, ему семьдесят четыре года, он у геологов всю жизнь проводником работал…

ЕРЕМЕЕВ. Работал…

ХОРОШИХ. Работал, а документов не имеет. Ни справок у него, ни трудовой книжки – ничего нет. Вот как ему насчет пенсии? Что делать?

ШАМАНОВ. А где ж документы?

Еремеев молчит.

Это вы Еремеев?

ЕРЕМЕЕВ (не сразу). Еремеев, Еремеев…

ХОРОШИХ. Эвенк он по национальности…

ЕРЕМЕЕВ (кивает). Эвенк.

ХОРОШИХ. Только что фамилия русская. Крещеный он.

ЕРЕМЕЕВ (поспешно). Крещеный, крещеный…

ХОРОШИХ. Да какие ж с него документы? Ведь он человек простой – неученый, таежный житель. Кабы ему раньше знать про эти документы…

ШАМАНОВ. Но паспорт-то у него, надеюсь, есть?

ЕРЕМЕЕВ. Есть. Есть паспорт.

ШАМАНОВ. Что ж, в таком случае надо взять с места работы справки и…

ХОРОШИХ. Да где ж он их возьмет? Геологи-то те разъехались давным-давно. Где они теперь? Кто по городам, а кто, поди, уже и помер.

ШАМАНОВ. Я не знаю, но существуют же отчеты всевозможные, архивы… Придется вам в это дело углубиться.

КАШКИНА. Кому углубиться? Ему углубиться?

ШАМАНОВ. Ничего не поделаешь, придется поездить, похлопотать… Вы в исполком сначала сходите, может, там что-нибудь посоветуют.

ДЕРГАЧЕВ. Все без пользы.

ХОРОШИХ. Это как же – без пользы? Мыслимо ли? Да ведь он и просить бы не стал и не пришел бы, если бы не нужда. Старик он, в тайге один остался…

КАШКИНА (Шаманову). Неужели ничего нельзя сделать?

ШАМАНОВ. Не знаю… Я тоже хочу на пенсию.

Валентина появляется с яичницей для Шаманова. Ставит ее перед ним, не глядя ни на него, ни на Кашкину.

(Машинально). Спасибо. (Отодвигает от себя тарелку с яичницей.)

КАШКИНА (возвращая тарелку наместо). Недожаренная. То, что ты любишь. (В отличие от Шаманова, внимательно глядя на Валентину.) Наша кухня делает успехи.

Валентина старается не обнаружить своих чувств, но уходит в чайную слишком порывисто.

ДЕРГАЧЕВ. Давай, Илья. (Разливает.) Живы будем – не помрем.

ЕРЕМЕЕВ (не уловив смысла). Помрем, помрем.

ХОРОШИХ. Эй вы, хватит вам распивать. Ты, Илья, иди в исполком, а ты работай начинай. Утра девять часов, людей бы постеснялся.

ДЕРГАЧЕВ. Неймется тебе, да? (Поднялся.) Смотри, Анна, выпросишь ты сегодня… (Еремееву.) Идем отсюдова. (Взял недопитую бутылку, стаканы, ящик с инструментом, прошел в помещение чайной.)

Еремеев идет за ним.

ШАМАНОВ. Ты не опоздаешь на работу?

КАШКИНА. Не волнуйся… А твоя машина? Что-то ее не видно.

ШАМАНОВ. Должна подойти.

Хороших выходит из буфета в помещение чайной.

КАШКИНА. Куда ты едешь?.. Что там новенького, хорошенького?

ШАМАНОВ. Одно и то же… Грабанули киоск с водкой – в Потеряихе, в Табарсуке тракторист избил жену.

КАШКИНА. За что он ее?

ШАМАНОВ. Избил?.. Как нам оттуда сообщили: «За нетактичное поведение».

КАШКИНА. За что? (Смеется, потом.) Наверно, из ревности. (Со вздохом.) Боже, бывает же такое.

ШАМАНОВ. Безумие… (Вздох.) И когда все это кончится…

КАШКИНА. Ну, знаешь, если бы все были такими благоразумными, как ты…

ШАМАНОВ. И прекрасно. Тогда, может быть, меня отпустили бы на пенсию.

Из помещения чайной доносится голос Хороших: «Хватит, говорю, распивать!» Потом она появляется в дверях, закрывает их плотней, и последующий разговор Кашкиной и Шаманова сопровождается скандальным гомоном, доносящимся из-за дверей.

КАШКИНА. Не подерутся они там?

ШАМАНОВ. Очень может быть.

КАШКИНА. Знаешь, почему у них так?

ШАМАНОВ (равнодушно). Почему?

КАШКИНА. Она его любит…

Шум за дверью усиливается. Голос Хороших звучит пронзительно, но слов разобрать невозможно.

Он ее – тоже. Они любят друг друга, как в молодости.

ШАМАНОВ. Только бы они друг друга не убили. Последнее время они что-то чересчур усердствуют.

КАШКИНА. Это потому, что здесь Пашка. Ты знаешь, что Афанасий ему не отец?

ШАМАНОВ. Слышал.

КАШКИНА. Но когда Афанасий уходил на фронт, она была ему не жена. Только невеста.

ШАМАНОВ. Ну и что?

КАШКИНА. Пашка родился сразу после войны, а Афанасий – он был в плену, потом на севере, вернулся только в пятьдесят шестом году… Ты подумай. До сих пор он не может ей простить, до сих пор страдает. Разве это не любовь? Ну скажи… Ты как думаешь?