Текст книги "Политическая система СССР в период Великой Отечественной войны и послевоенные десятилетия. Учебное пособие"

Однако даже сокращенные задания из-за неурожая в ряде зерновых районов страны оказались сорванными, что резко снизило продовольственное положение городов и строек и вынудило власть вновь сменить курс, полагая будто единственным выходом из кризиса служат ужесточение режима и новые репрессии. 7 августа 1932 г. выходит постановление «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности», получившее в народе печальную известность закона «О колосках». В нем предусматривалась высшая мера наказания за хищение колхозного и кооперативного имущества с заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на 10 лет. К февралю 1933 г. по этому закону было осуждено 103 тыс. человек, из которых приговорены к расстрелу 6,2 %, к 10 годам тюрьмы – 33 %.

А в конце 1932 г. Политбюро ЦК ВКП(б) направило на Северный Кавказ, Украину и в Поволжье чрезвычайные комиссии по хлебозаготовкам во главе с Кагановичем, Молотовым, Постышевым, оставившим худую память в деревне новыми расстрелами. Расправами в условиях голода, поразившего эти регионы и Казахстан, сопротивление крестьян реквизиционной политике государства удалось сломить. После этого в начале мая Сталин и Молотов рассылают секретную директиву, в которой подчеркивалось, что в деревне возникла новая благоприятная обстановка, позволяющая «прекратить, как правило, применение массовых выселений и острых форм репрессий».

Предпринимается еще одна попытка частичными уступками сгладить взаимоотношения власти и крестьянства. На январском 1933 г. Пленуме ЦК Сталин признал необходимым производственную смычку между городом и деревней дополнить товарной через торговлю. Тогда же издается постановление СНК и ЦК ВКП(б) «Об обязательной поставке зерна государству колхозами и единоличными хозяйствами», отменившее договорный, контрактационный порядок заготовок и вводившее систему обязательных поставок.

Колхозы и единоличники получили твердые, имевшие силу налога обязательства по сдаче зерна в определенные сроки и по явно заниженным ценам, установленным государством. Объем обязательств определялся погектарными нормами, но не более трети валового сбора каждого хозяйства при среднем урожае. Все оставшееся после обязательной поставки (для колхозов еще и натуроплаты МТС) зерно считалось находящимся в полном распоряжении производителей. Местным властям и заготовительным учреждениям «безусловно воспрещалось допускать встречные планы или налагать обязательства по сдаче зерна, превышающие нормы, установленные законом».

А через год выходит постановление, по которому закупки зерна государством у колхозов, совхозов и единоличников должны осуществляться на основе добровольности по ценам, на 20–25 % превышающим заготовительные. Хозяйства, продавшие хлеб по закупочным ценам, могли приобретать дефицитные промтовары на сумму, втрое превышающую стоимость проданного хлеба.

Эта система «отоваривания» себя не оправдала, так как у государства не оказалось необходимых деревне товаров, да и закупочные цены ни колхозников, ни, тем более, единоличников не устраивали. Просуществовав полгода, она была отменена. Был введен новый порядок землепользования, согласно которому колхозы, выполнившие планы хлебопоставок и натуроплаты, должны были до расчета с колхозниками создать резерв для выполнения плана закупок, которые, по сути, превращались в обязательную систему сдачи государству дополнительной продукции.

Попеременно чередуя то пряник, то кнут в хлебозаготовительном курсе, власть сумела в 1933–1935 гг. добиться выполнения поставок хлеба как в целом по стране, так и каждой республикой, краем, областью. Серьезную роль в этом сыграли хлебозакупки, их удельный вес в общей сумме госзаготовок за 2 года поднялся в 10 раз: с 1,7 % в 1933 г. до 17 % в 1935 г.

Рост заготовок позволил государству отменить карточную систему на муку, хлеб и крупы с января 1935 г., а с конца года – на мясо, рыбу, сахар, жиры и картофель.

Завинчивая гайки в деле хлебозакупок, власти обязаны были дать крестьянину хоть какую-то отдушину в хозяйственной сфере. Этой отдушиной стало создание, как предусматривал принятый Вторым съездом колхозников-ударников в феврале 1935 г. Примерный устав сельхозартели, режима более свободных условий для ведения личного подсобного хозяйства колхозников. В зависимости от региона колхознику теперь разрешалось иметь от 0,25 до 0,5 га, а в отдельных районах – до 1 га земли и от одной до 2–3 коров, неограниченное количество птицы; в местностях кочевого скотоводства – до 20 коров, 100–150 овец, до 10 лошадей, 8 верблюдов и пр.

О весомости этих уступок можно судить по роли, которую стало играть личное подсобное хозяйство не только в удовлетворении нужд деревенского населения, но и в продовольственно-сырьевом обеспечении страны. Место личного подсобного хозяйства колхозников в валовом производстве животноводческой продукции, овощей, картофеля росла весьма быстро. К концу 1934 г. почти 2/3 колхозных семей имели на личном подворье коров, а в Московской, Западной областях, на Украине и в Белоруссии – каждые три из четырех. Подсобное хозяйство давало 20,6 % продукции животноводства страны. В этом хозяйстве к концу второй пятилетки было произведено картофеля и овощей – 52,1 %, плодовых культур – 56,6 %, молока – 71,4 %, мяса – 70,9 %, кож – 70,0 % всего объема валовой продукции колхозного сектора, что говорило о значительном превосходстве этого хозяйства над колхозным в производстве продукции животноводства, о равновеликой доле в производстве картофеля, овощей и плодов. Большая часть всего этого шла на личное потребление, но примерно 1/4 животноводческой продукции и до 50 % картофеля и овощей реализовывалось на рынке. Обороты рыночной колхозной торговли за вторую пятилетку возросли с 7,5 млрд руб. до 17,8 млрд, т. е. в 2,4 раза. Рыночные цены к 1938 г. по сравнению с 1933 г. снизились до 63,9 %, в том числе по хлебопродуктам – на 82,8: по картофелю – на 79,9 %; по овощам – на 39,2; по мясу – на 29,4 %; по молоку – на 43,1 %. Они либо сравнялись с ценами государственно-кооперативной торговли, либо были ниже последних.

Все это позволяет говорить о том, что в большевистском курсе форсированного обобществления мелкого крестьянского хозяйства, при всей ее жесткости, встречались и некие элементы трезвого хозяйственного расчета и справедливой социально-политической направленности.

Но не следует переоценивать их, как считают отдельные отечественные историки, полагающие, будто при помощи мер такого и близкого свойства государство нашло временный компромисс с крестьянством.

Дело в том, что сколько-нибудь весомый компромисс, т. е. соглашение, основанное на взаимных уступках сторон большевистско-государственной власти в середине 30-х гг. прошлого века попросту не был необходим. Прав был П. Н. Милюков, когда в 1932 г., касаясь этого вопроса, констатировал, что по сравнению с 1920–1921 гг. в российской деревне теперь картина иная. «Власть усилилась чрезвычайно. Она имеет силу там, где даже царская власть не имела: становые и урядники не держали деревню так цепко в руках, как держат ее советские эмиссары». «Правда, – продолжал он, – могущество власти усилилось, но умение управлять чрезвычайно ослабло. Спецы, вырабатывавшие пятилетку (имеется в виду первая пятилетка), разогнаны, уничтожены и заменены «всезнайками», – их невежество, смелость и размах завели телегу Сталина в тупик».

Насколько точна первая часть наблюдения маститого историка и политика, настолько же спорной представляется концовка этой характеристики, выдающей желаемое за действительное.

Сталинский режим к концу первой пятилетки сумел не столько выйти из состояния тупика в реализации политики форсированной коллективизации (в тупике она оказалась весной – летом 1930 г., затем сложности имелись в 1931 г., первом полугодии 1932 г.), но и решить поставленную задачу: в колхозах было объединено 61,8 % крестьянских дворов и около 80 % посевных площадей страны.

В годы второй пятилетки государство, действуя преимущественно с позиции силы, но и не отказываясь от некоторых уступок мужику, продолжало осуществлять сталинскую «революцию сверху».

Коллективизация в основном завершилась к концу второй пятилетки. В 243,7 тыс. колхозов было вовлечено почти 94 % оставшихся к тому времени в деревне крестьянских дворов, но 72,3 % к общей численности существовавших летом 1929 г., т. е. в канун сплошной коллективизации мелких индивидуальных хозяйств в стране. Иначе говоря, в деревне возник и стал господствующим совершенно иной, новый тип хозяйства. Формально он значился и даже приобрел идеологему особой разновидности кооперативного хозяйства, материальной основой которого являлась кооперативно-колхозная форма собственности на основные средства производства, за исключением собственности на землю, остававшейся государственной (считавшейся общенародной), но переданной и закрепленной за колхозами в бесплатное и бессрочное пользование. Фактически же этот тип хозяйства являлся полугосударственным. На колхозный строй, становившийся неотъемлемой частью советского общества на новом этапе его развития, были распространены принципы хозяйствования, которые присущи государственному сектору: жесткая централизация, директивность и плановость руководства, значительный удельный вес уравнительных тенденций в распределении материальных и духовных благ и т. д.

Важным рычагом, с помощью которого сложился колхозный строй, его своеобразной повивальной бабкой стали чрезвычайные партийные органы – политотделы при МТС и совхозах, созданные по решению январского 1933 г. Пленума ЦК ВКП (б). Строились они в целях оказания помощи колхозам на сложном и многотрудном этапе их организационно-хозяйственного укрепления. Политотделы были наделены необычайно широкими и разнообразными полномочиями – от подбора, расстановки и фильтрации кадров, организации сугубо хозяйственных кампаний (вспашки, сева, уборки и т. п.) до руководства политико-просветительной работой и даже осуществления принудительных функций.

Так, в течение 1933 г. они провели повальную чистку колхозов, особенно их управленческого аппарата, и деревенских парторганизаций. Из колхозов, находившихся в зонах деятельности 1028 МТС 24 краев, областей и республик, были исключены как «классово-чуждые» или просто непригодные: 38 % работников бухгалтерии, 33,5 % механиков, 30,6 % агрономов и 27,7 % бригадиров тракторных бригад. Сотрудники политотделов обеспечивали выполнение планов колхозами, контролировали выдачу оплаты на трудодни, организовывали соревнование, выявляли «вредителей». Они делали все, чтобы колхозы стали такими, какими они нужны были партии и государству. В конце 1934 г. политотделы при МТС были упразднены (в совхозах они временно сохранялись) и слиты с райкомами партии как выполнившие свои задачи.

Преобразование мелкого крестьянского хозяйства в крупное коллективное, позволило перевести сельскохозяйственное производство на плановые начала его регулирования и управления. Государство, таким образом, обрело возможность детально устанавливать не только объем и другие параметры колхозного производства, но и, главным образом, размеры ежегодных поставок ему продукции этого производства, гарантирующих получение сначала трети, а в годы Великой Отечественной войны почти половины собираемого в стране урожая с правом полного и бесконтрольного распоряжения им.

Такая система взаимоотношений колхозов с государством означала преимущественно внеэкономический характер принуждения колхозника к труду, вследствие чего последний утрачивал заинтересованность в подъеме хозяйства своей артели. Юридически это принуждение было подкреплено осуществленной в конце 1932 – начале 1933 г. паспортизацией населения страны и установлением обязательной нормы выполнения нормы трудодней на колхозных работах. В сельской местности паспорта выдавались только в совхозах и на территориях, объявленных «режимными» (приграничные зоны, столичные города с прилегающими к ним районами, крупные промышленные центры и оборонные объекты). Колхозники могли получить паспорта только при перемене места жительства, но фактически эта процедура была обставлена множеством ограничений. Закрытым постановлением СНК СССР от 19 февраля 1934 г. устанавливалось, что в паспортированных местностях предприятия могли принимать на работу колхозников, которые ушли в отход без договора с хозяйствами, лишь при наличии у них паспортов, полученных по прежнему месту жительства, и справки из правления колхоза о его согласии на отход того или иного колхозника.

Таким образом, складывалась командно-бюрократическая система управления колхозами, становившаяся одним из факторов замедленного развития сельского хозяйства, его отставания от потребностей страны и бегства крестьян от земли, ведущего к запустению деревень.

Установление колхозного строя означало качественно новый рубеж не только в жизни отечественной деревни, но и страны в целом. Две однородные по характеру формы собственности – государственная и колхозно-кооперативная – стали всеохватывающими в обществе. Не менее существенно изменился и социально-политический облик последнего. Завершилась полоса промежуточного, переходного состояния. Советское общество становилось биполярным: на одной полосе формировалось новое социально-классовое образование в лице партийно-государственной бюрократии, управляющей государственной и колхозно-кооперативной собственностью, а на другом – одинаково лишенные основных средств производства наемные рабочие города и деревни.

Все изложенное выше позволяет утверждать, что, во-первых, реальных шансов на осуществление ни у бухаринской, ни у чаяновской альтернативы форсированной коллективизации деревни в конкретных исторических условиях СССР конца 20—30-х гг. не оказалось. Отечественное крестьянство, составлявшее подавляющее большинство народов нашей страны, было исторически обречено на сталинскую «революцию сверху» – одну из самых крупных его трагедий.

Но, во-вторых, исход борьбы за выбор пути, по которому должно было пойти советское крестьянство тех лет, приобрел поистине судьбоносное для народов Советского Союза значение. Колхозный строй, ускоренно созданный в течение 30-х годов XX века безмерно дорогой, хотя все же не напрасной, на «ветер выброшенной» ценой, не только обеспечил форсированную перекачку средств и немалую долю избыточной рабочей силы из сельского хозяйства в промышленность и инфраструктуру народного хозяйства, сделав возможным совершенный в преддверие Второй мировой и Великой Отечественной войн максимально ускоренный и мощный индустриальный рывок. При этом сам колхозный строй превратился в важную составную часть сформировавшейся в стране модели предельно централизованной социально-экономической системы, той частью, которой предстояло внести весьма весомый вклад во всемирно-историческую победу Советского Союза в Великой Отечественной войне.

Пять лет тому назад, характеризуя объем этого вклада, т. е. количества продовольствия, полученного государством от деревни, мне, как, впрочем, и всем, кто так или иначе затрагивал эту проблему, пришлось оперировать источниками не самого надежного свойства, поскольку доступ исследователей к документам Наркомата заготовок СССР был закрыт.

Ныне эта серьезная помеха устранена, и я хотел бы воспользоваться возможностью на нынешней конференции попытаться осветить перед ее участниками результаты наших совместных со студентом 5-го курса очно-заочного отделения исторического факультета МПГУ Жеваловым С. А. результатов изучения материалов одного из фондов Наркомата заготовок СССР, содержащих более достоверные и более полные сведения о том количестве основных видов продовольствия, которые были поставлены колхозно-совхозной деревней страны в закрома советского государства за время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.

Помимо них, за прошедшее пятилетие появились новые публикации, содержащие дополнительную информацию о продовольственном резерве, который смогло создать советское правительство, благодаря колхозному строю, ускоренно созданному в отечественной деревне, готовясь к грядущей фашистской агрессии. Сопоставив ее с хорошо известными данными о состоянии народного хозяйства СССР, имеющимися в статистических сборниках за те или иные годы нашего прошлого, не сложно убедиться в достаточной надежности большинства показателей упомянутой выше информации.

В подтверждение высказанного суждения сошлюсь на данные валовой сельскохозяйственной продукции (в среднем за год, в границах до 17 сентября 1939 г.) по итогам неполных трех довоенных пятилеток, содержащиеся в интервью наркома земледелия СССР того времени И. А. Бенедиктова видному исследователю истории Великой Отечественной войны профессору Куманеву Г. А. в марте 1980 г., включенное в книгу этого ученого, «Говорят сталинские наркомы» изданную семь лет тому назад.

«Согласно этим данным, валовая сельскохозяйственная продукция первой пятилетки, – говорил бывший нарком, – на 26 % превышала уровень 1909–1913 гг., в годы второй пятилетки – на 32 %,(в книге опубликована досадная опечатка – 3,2 %) а в 1938–1940 гг. – на 43 %. В течение трех с половиной лет третьей пятилетки, т. е. в 1938–1941 (первая половина) гг. в стране ежегодно заготавливалось в 1,2 раза больше зерна, чем во вторую пятилетку, и в 1,8 раза больше, чем в годы первой пятилетки».

«Все эти и другие мероприятия, достигнутые рубежи позволили кооперированному сельскому хозяйству СССР выжить, выстоять во время ужасно тяжелой войны, продемонстрировать силу и жизненность еще не окрепшего колхозного строя», – делал вполне справедливый вывод видный советский государственный деятель, хотя одновременно он отмечал и немало серьезных негативных факторов, которые «сдерживали, тормозили рост сельскохозяйственного производства».

Мне приходится воспроизводить эту оценку, чтобы показать необъективность наших доморощенных судей советского прошлого и, в частности, коллективизации сельского хозяйства, которую они изображают оплотом беспощадной эксплуатации тружеников деревни большевистской государственной властью, сравнивая ее с эпохой господства крепостного права. Чтобы подчеркнуть необъективность такой оценки достаточно будет, опираясь на рассекреченные документы и другие фактические данные, воссоздать в достаточно полном объеме тот трудовой вклад колхозно-совхозной советской деревни в решение продовольственной проблемы в годы Великой Отечественной войны, без которого победа над фашизмом была бы просто невозможна, чем мы и займемся в заключительной части нашей статьи.

А пока закончим характеристику тех новых сведений, которые содержит интервью И. А. Бенедиктова профессору Куманеву Г. А., записавшему текст интервью на магнитофонную пленку. Для нас особый интерес представляют в этом документе данные, касающиеся мобилизационных запасов и государственных резервов продовольствия, которыми располагала наша страна накануне войны. Вот что рассказал по этому вопросу бывший нарком земледелия СССР. «Что же касается мобилизационного плана Наркомата земледелия, составленного перед войной, то в нем, наряду с другими важными и первоочередными мерами, предусматривалось создание ряда стратегических резервов: продовольствия, материально-технических средств, запасных частей, сортовых семян, металлов, горючего, химикатов. В Наркомате земледелия этими вопросами в первую очередь занимался специально созданный мощный военный отдел, подчиненный непосредственно только наркому. К январю 1941 г. государственные резервы и мобилизационные запасы одного зерна, муки и крупы составляли около 6 млн 162 тыс. тонн».

Возникает вопрос, сколь точна последняя цифра? Руководители системы государственных материальных резервов новой России, являющиеся авторами официальной «Истории государственных резервов России» в трех книгах, в целом подтверждают ее надежность. Они сообщают, что в структуре Управления государственных материальных резервов предвоенного времени оказалось 18 территориальных правлений (общая численность 1613 работников), которые насчитывали 126 баз и тысячи пунктов ответственного хранения… На 93 элеваторах системы хранилось 6 млн тонн зерна, на специализированных складах свыше 40 тыс. тонн мяса, свыше 300 тыс. тонн сахара… Ставилась задача направить в ближайшие годы в государственный резерв сырья, материалов и товаров на сумму, составляющую 6,3 % национального дохода страны».

Численность общего веса хлебных культур довоенного госрезерва по тем и другим данным по существу почти одинакова. Минимальное расхождение в 162 тыс. тонн между ними, по всей видимости, объясняется тем, что в первом случае названа цифра госрезерва на 1 января 1941 г., а во втором, очевидно, на начало июня, когда постановлением СНК СССР Управление госрезервов было переименовано в Управление государственных резервов при СНК СССР (ГМР). Но зато наше прежнее скромное предположение относительно объема довоенного хлебного госрезерва всего в 1–2 млн пудов оказалось в действительности перекрыто в несколько раз.

Существенно уточнив положение дел с госрезервом продовольствия накануне войны, перейдем к выяснению того количества продовольствия, которое наше государство получило от колхозно-совхозной системы хозяйства в условиях самой войны. О тех сложностях, с которыми столкнулась советская колхозно-совхозная деревня в годы войны: резким сокращением количества квалифицированной рабочей силы из-за мобилизации в армию мужчин призывных возрастов, не менее резким снижением материально-технической базы сельского хозяйства по причинам того же порядка (передача в армию значительного тракторно-автомобильного парка МТС и самих колхозов и, особенно, совхозов), потери, связанные с временной оккупацией врагом больших массивов посевных площадей, рабочего и продуктивного скота, и также с неурожаями 1942 и особенно 1943 годов писать в настоящей статье нет особой необходимости, поскольку все эти вопросы достаточно убедительно раскрыты в отечественной историографии да и в нескольких моих прежних статьях.

Добавим к этому и тот факт, что в связи с необходимостью существенно повысить из-за потребности направить крупные средства в оборонную промышленность накануне войны советское правительство должно было значительно повысить сельскохозяйственный налог как с колхозов, так и с личных хозяйств колхозников, единоличников, рабочих и служащих, получивших в годы войны земельные участки для ведения подсобного хозяйства. По свидетельству И. А. Бенедиктова, «сельхозналог был тогда увеличен в 1,8 раза и оставался в силе во время войны».

А теперь настал черед рассмотреть те статистические сводки данных о количестве полученных государством основных видов продовольствия за все годы войны по данным, которые отложились в фонде сектора (в конце 1943 г. преобразованного в отдел) учета и отчетности Наркомата заготовок СССР. Начнем с традиционно самого важного для условий нашей страны – зерновых культур, круп, риса и бобовых культур, оговорившись, что в таблице № 1 для сравнения приведены данные и за последний предвоенный сельскохозяйственный год, который в ту пору начинался с 1 июля предшествующего календарного года и заканчивался 30 июня следующего года. Предварительно подчеркнем и тот факт, что в таблицу вошли сведения по всем объектам поставок – колхозам, совхозам и индивидуальным (а в последующие два года войны к последним прибавились и коллективные подсобные хозяйства рабочих и служащих отдельных промышленных предприятий, подчиненных так называемым отделам рабочего снабжения – ОРСам) и всем разновидностям обложения: обязательных поставок колхозов, натуроплаты работ МТС, закупок, сдаче в фонд Красной армии, возврат ссуд и неустоек по ним гарнцевый сбор, авансовые поступления.

Если по данным, введенным в 1947 г. впервые в научный оборот Н. А. Вознесенским за 1941–1944 гг. советским государством было заготовлено 4 264 млн пудов зерна, тогда как в годы Первой мировой войны (1914–1917 гг.) в дореволюционной России было заготовлено и закуплено лишь 1 399 млн пудов, т. е., по существу, в три раза меньше.

По данным сектора учета и отчетности Наркомзага получается, что за почти аналогичные сроки Великой Отечественной войны в закрома советского государства поступило всех видов заготовок и закупок не 4 264 млн пудов, а 4 561 млн пудов, т. е. без малого в 3,3 раза больше, чем царская Россия также не только заготовила, но и закупила у крестьян и помещиков за те же сроки Первой мировой войны.

Таблица 1. Данные поступления государству хлебного зерна, круп, риса и бобовых культур в период 1940–1945 гг.

Что же касается общего количества хлебной продукции, полученной советским государством от колхозно-совхозной деревни по всем видам заготовок и закупок за период войны, то оно исчисляется в 108 млн 544 тыс. тонн зерна, круп, риса и бобовых культур. А если прибавить к этому числу 6-миллионный государственный резерв хлеба, накопленный до войны, то получается, что вся сумма отечественного хлеба, которым располагала наша страна в годы войны, превышает 114 млн 544 тыс. тонн.

Советская Армия и население городов и рабочих поселков СССР в годы войны бесперебойно снабжались необходимым минимумом хлебной продукции. Хлебная проблема была решена героическим трудом советского крестьянства, внесшего великий вклад в экономическую победу над фашизмом и его сателлитами.

Сосредоточить такое количество зерна в своих руках государство смогло главным образом за счет снижения оплаты труда в колхозах и в меньшей мере – в совхозах и МТС. Колхозники в условиях войны вынуждены были обеспечивать себя и свои семьи продуктами питания, в том числе хлебом, получаемыми в личном подсобном хозяйстве, поскольку в большинстве колхозов на трудодни по существу не выдавалось ничего.

Правда, Ю. В. Арутюнян в своем исследовании «Советское крестьянство в годы Великой Отечественной войны», в работе хотя и созданной более полувека тому назад, но остающейся и в наши дни одним из самых объективных научных трудов в советской историографии войны, заявляет, что крестьянин получал в военное лихолетье из колхоза на трудодни в среднем «меньше 200 г. зерна и около 100 гр. картофеля в день» – это стакан зерна и одна картофелина. Кроме того, выдавалось немного овощей, а мясо, масло и молоко практически вообще не распределялось. При этом автор оговаривается, что в этих своих расчетах исходил из данных архивных фондов Наркомата земледелия СССР, где размеры продукции «определенной к выдаче» на трудодни, но не выданной фактически, а также подчеркивает, что в действительности, например, в 1945 году, колхозниками было получено лишь 80 % «определенных к выдаче зерна и картофеля» и что «потребность колхозников в овощах колхоз покрывал всего лишь на 1/5 или 1/6».

Выяснив, как обстояло дело с обязательными поставками и закупками хлебных культур в воюющей стране, перейдем к характеристике ситуации, сложившейся в области животноводства, которое сильнее всего пострадало от форсированной коллективизации и до войны, но в отличие от отечественного полеводства не успело восстановить утраченную численность стада по большинству видов крупного рогатого и мелкого продуктивного скота. Общее представление о численности всех видов скота по разным категориям хозяйств как накануне войны, так и к концу года ее завершения, позволяют получить сведения, введенные в научный оборот Ю. В. Арутюняном.

Основными держателями продуктивного скота, как убедительно доказал этот исследователь, были государственно-кооперативные хозяйства, колхозы и колхозники. На их долю приходилось почти 80 % всего поголовья продуктивного стада страны. Можно согласиться и с выводом Ю. В. Арутюняна о том, что животноводство вышло из войны в гораздо лучшем состоянии, чем земледелие (полеводство). Если валовые урожаи зерновых и многих других культур к исходу войны сократились примерно в два раза по сравнению с довоенным временем, то поголовье крупного рогатого скота, овец и коз уменьшилось не более чем на четверть. То же наблюдалось и в продуктивности скота. При этом резкое снижение производства в земледелии происходило как в тыловых, так и в освобожденных от оккупантов районах. Животноводство же пострадало более всего в областях, временно подвергшихся захвату противником, где фашисты хищнически уничтожали скот при отступлении и вывозили его в Германию.

Если объем поставок мяса, сала и иной животноводческой продукции государству в годы войны в своих работах, опубликованных примерно пять-шесть лет тому назад мне приходилось определять расчетным путем по показателям суммарного живого веса всех видов скота, поступившего на приемные пункты перерабатывающих предприятий Наркомата мясной и молочной промышленности и количества мясной продукции, полученной в процессе его переработки, а также путем экстраполяции данных сдаваемого колхозами и совхозами скота воинским частям в прифронтовой зоне одной лишь области (Рязанской) на все случаи такой сдачи в масштабах всех областей, где велись боевые действия, то сейчас появилась возможность воспользоваться несравненно более близкими к действительности материалами погодных сводок Наркомзага СССР за время войны.

Ниже приводится таблица 2, составленная на основе таких сводок мною совместно с С. А. Жеваловым. Из-за отсутствия возможности разграничить источники поставок на колхозы, совхозы, подсобные хозяйства промышленных предприятий и личные подсобные хозяйства колхозников, рабочих и служащих, а также хозяйства единоличников в сводной таблице приводятся суммарные показатели по всем группам перечисленных хозяйств.

Если раньше нам доводилось устанавливать расчетным путем по данным Наркомата мясной и молочной промышленности общее количество переработанного на его предприятиях голов крупного и мелкого скота, а также птицы и кроликов и оперировать общим количеством полученного количества мяса и сала методом, подробно изложенным в статье «Продовольствие победы: объемы государственных заготовок, закупок и союзнического ленд-лиза», то теперь есть возможность определить тем же методом объемы мяса в убойном весе и подвергнутого промышленной переработке той или иной его части в консервированную продукцию, сало, колбасы, окорока и т. п.

Таблица 2. Динамика поставок государству скота (живого веса) в 1940–1945 гг.

Эта сугубо условная операция необходима для более корректного сопоставления отечественного мяса с тем, что выделили нам в годы войны Соединенные Штаты Америки на условиях ленд-лиза, поскольку этот вид продовольствия поставлялся не только замороженными тушами, но и весьма в значительной части известной американской тушенкой, беконом, колбасами и иной животной продукцией.