Текст книги "Историческая правда и украинофильская пропаганда"

Слово «Россия»

Мы рассмотрели два паспорта, изготовленные за последние 20–30 лет для Руси киевского периода при благосклонном содействии австрийского правительства; читатель, конечно, убедился в их подложности. Скажем теперь несколько слов о паспорте законном.

«Русь», «русские» – вот единственное название, обобщающее племена и земли древней России. Слово «русь» имеет два значения: первоначальное – племенное, позднейшее – территориальное. По известию киевского летописца, «русью» называлось то варяжское племя, из которого были призваны Рюриковичи[17]17
  Украинофильская теория, очевидно, не может мириться с фактом призвания князей: «русь» для нее должна быть племенем «украинским» и слово «русь» должно родиться (как и династия Рюриковичей) на «Украйне». Дело легко поправимо: показание летописи (см. примечание выше) господином Грушевским попросту отрицается. Но вот беда: известны имена послов князя Олега в 911 году в Царьград. Из 14 человек только у двоих имена, могущие быть славянскими; остальные, несомненно, норвежцы. Тогда в Киеве было много норманнов, Олег их и послал – таков смысл наивного объяснения г-на Грушевского. Но как мог князь-нескандинавец отправить в Византию послами сплошь скандинавцев? И чем объяснить скандинавские имена первых Рюриковичей: Рюрика (Hrorekr), Синеуса (Signiutr), Трувора (Thorvardtr), Ольги (Helga), Игоря (Ingvarr), Олега (Helgi), сказание о смерти которого от укуса змеи имеется и в русской летописи, и в норвежской саге? «Историк не имеет права… строить историю, не обращая никакого внимания на свидетельство летописца», – говорит Соловьев, как бы предвидя появление историков украинофильского типа.


[Закрыть]; Соловьев вполне логично предполагает, что оно играло роль на пути «из варяг в греки» до призвания князей. Территориальное название «Русь» применялось двояко: в смысле, обобщающем все русские земли («митрополит Киевский и всея Руси»), и в более тесном – для обозначения собственно Киевского княжества (XII век); постепенно название стало распространяться и на другие земли (на Чернигов, Волынь, Новгород[18]18
  Договор о мире Новгорода с немцами (1188 или 1195 год) противопоставляет немцев «руси» и говорит о «русских» городах.


[Закрыть], Галич и др.). Новгородская волость «старейшая во всей Русской земле», записано в летописи 1206 года.

Великий князь литовский Гедимин (1316–1341) титулуется в «великим князем литовским, жмудским и русским»[19]19
  Великое княжество Литовское состояло на две трети из русских западных княжеств; русские в нем главенствовали, семья литовских князей обрусела, официальным языком был русский; всем этим объясняется и титул.


[Закрыть]. Северо-Восточная Русь другого обобщающего названия, кроме «Русь» и «Россия»[20]20
  От слова «Россия» есть редкое прилагательное «российский»; оно применяется ныне в официальном торжественном языке и применялось в литературе в напыщенном слоге XVIII века; впервые оно значится в памятниках, если не ошибаюсь, в грамоте на избрание первого царя из Дома Романовых (1613 год). При применении к современной России в слово «Русь» влагается чувство (любви, скорби… для русского издания прибавим: или стыда); в слове «российский» слышится империалистическая идея; слово «Россия» – как бы спокойное, деловитое наименование. Останавливаюсь на этих подробностях, ибо украинофильская пропаганда старается играть на этом разнообразии названий, уверяя иностранцев, будто «Русь» и «русский» относятся к Киеву, а «Россия» и «российский» – к Москве и Петербургу.


[Закрыть], не имела: по-русски слова «moscoviti» не существует[21]21
  От слова «Москва» есть одно производное существительное – «москвич», обозначающее жителя Москвы и лишенное всякой политической окраски (ср.: «Frascatano»). «Moscovito» звучит теперь для русского уха слегка презрительно, так же, как и польское «москаль».


[Закрыть]; оно создалось на Западе, когда могущество московского великого князя заслонило собой от иностранных взоров остальную Россию[22]22
  Paolo Giovio пишет в 1525 году: «Название этого народа московитами стало известно только недавно».


[Закрыть].

Чтобы покончить с номенклатурой, привожу в примечании ряд латинских цитат, свидетельствующих, что и на этом языке во все века говорилось Russia, russi[23]23
  В западных летописях имеется известие, что к императору Оттону I приходили «Legati Helenae (христианское имя Ольги) reginae russorum» (X век). Грамота папы Григория VII в 1075 году называет Изяслава (сына Ярослава I) «Rex Ruscorum»; другая его грамота того же времени увещевает короля Польского возвратить Изяславу, «Regi Ruscorum», отнятые у него земли.(«Ruscorum» правильнее, чем «russorum»; можно предположить, что это правильная форма – следствие пребывания в Риме одного из сыновей Изяслава, предлагавшего свои земли в лен римскому папе; очевидно, на вопрос, как называется его народ, князь ответил так же, как ответили бы мы сегодня «Мы russkie» – откуда родительный «russkorum»). Plano Carpini (XIII век) пишет о «Kiovia quae est Metropolis Russiae». Грамотой от 1246 года папа Иннокентий IV принимает Даниила Галицкого, Regem Russie, под свое покровительство; в первом томе документов, собранных А. Тургеневым в Ватиканском архиве (Historica Russiae Monumenta,1841), можно найти свыше десяти грамот Даниилу Галицкому, все со словом «Russia». Сохранилась грамота галицкого князя Юрия II (1335 год), где он называет себя «Dei gratia natus dux totius Russiae Minoris».


[Закрыть].

Как и слово «Ruteni», названия эти применялись безразлично и к Южной России (например, к Галиции), и к Северной (например, к Новгороду)[24]24
  Historica Russiae Monumenta. I, документ CXIX.


[Закрыть], и к Русско-Литовскому государству.[25]25
  Historica Russiae Monumenta. I, документы XXIX и XC.


[Закрыть]

Из этих цитат обращает на себя внимание грамота Юрия II Галицкого: она свидетельствует, что в последние годы существования Галицкого княжества, когда верхи его населения вполне уже были захвачены западной культурой, официальное название его было не Ruthenia, a Russia. Это к тому же первое упоминание слова «Малороссия» в документах[26]26
  Сохранилась печать Юрия, князя галицко-волынского (умер стариком не позднее 1316 года); на ней надписи: «S. (то есть печать) Domini Georgi Regis Russie» и «S. Domini Georgi Ducis Ladimerie» (Ladimeria – земля города Владимира-Волынского, то есть Волынь). Юрий II пользовался печатью своего деда, и это не было анахронизмом: правивший после него до 1349 года Галицкой землей боярин Дмитрий назывался «Provisor seu capitaneus terre Russie»; Владислав Опольский – последнее лицо, княжившее, хотя и не самостоятельно, в Галиции (1372–1378), имел печать с надписью «Ladislau D. Gratia Dux Opolient… et terre Russie domin e heres». Таким образом, мы имеем свидетельство почти за целый век, что Галиция называлась Россией; она называлась так не только при князе польского происхождения (отец Юрия II был из князей Мазовецких), но и тогда, когда находилась уже под польским владычеством. Это лишь косвенно относится к нашей теме, но ввиду польских претензий на Галицию не лишено злободневного интереса.


[Закрыть]. От слова «Малороссия» (а не от мнимого «малого роста») произошло название «малороссы», которое было обычным названием населения Украйны вплоть до 1917 года, когда им навязали имя украинцев, чтобы изгнать из самого имени свидетельство о единстве русского народа. Слово «украинец», хотя и существовало (кажется, с прошлого века), но произносилось так редко, что, когда в 1917 году его ввели в употребление, мы, русские (в том числе и малороссы) спрашивали друг друга: «Где в нем ставить ударение»[27]27
  Ударение, очевидно, должно быть на «а», ибо по-русски говорится «Укра́йна», «окра́йна», «укра́инный», «окра́инный»)


[Закрыть].

С той же целью изгнания из имени указания на единство русского народа появилось в последние дни в газетах Запада для обозначения белорусов дикое название «les ruthenes blancs», «ruteni bianchi».

Русские люди! Неужели не щемит вам сердце от стыда, слыша, как вам дают какие-то клички, видя, как среди вас находятся готовые рабски их повторять? Не дорожит своим именем лишь не помнящий родства, если он к тому же лишен сознания личного достоинства. Для человека перемена имени – это часто признак потери гражданских прав. Не страшный ли это признак и для народа?

Когда-нибудь будут напечатаны данные опросов наших солдат, прошедших через австро-германский плен; тогда русское общество узнает, как в специальных школах пропаганды наши враги прививали десяткам тысяч (!) наших темных «малых сих» мысль, будто они не русские, а отдельный украинский народ, не белорусы, а рутены и как с истинно дьявольским искусством и сатанинской злобой внедряли в их души ненависть к братьям и к матери-Родине. Цель врагов ясна, но каково должно быть партийное ослепление, чтобы спешить навстречу их желанию раздробить Россию и тем обеспечить порабощение германцами и Великой, и Малой, и Белой её части! Братья, опомнитесь, покуда не поздно!

Обобщим сказанное о древнем периоде. Мы почти воздержались от личного мнения. За нас говорили цитаты документов. Голоса этих ветхих бесстрастных свидетелей дают по нашему вопросу ответ вполне определенный, а именно:

1. Страна, заселенная русским народом от Карпат до Белого моря и Суздаля, от Новгорода и до Киева, было не чем иным, а Россией.

2. Народ, населявший эту страну, называл себя русским, одинаково и в Галиции, и в Новгороде, а землю свою называл Русью.

3. Иноземцы называли Россию «Russia», a русских – «russi»; но применяли также и искаженные названия «Rutenia», «ruteni». В применении этих четырех имен иностранцы никакого различия между севером и югом России не делали: и киевские, и новгородские русские одинаково назывались то «russi», то «ruteni».

4. Наконец, имени «Украина» и в помине нет ни в дотатарский период, ни 150 лет позже; название украинец родилось ещё несколькими веками позднее.

Не ясно ли, что стремление украинофильцев использовать различие имен (russi и ruteni) в том смысле, будто на севере Руси жил иной народ, чем на юге ее, ничего общего с исторической правдой не имеет. Утверждение о существовании киевской Rutenia как государства, отличного от России, или о существовании Украины в дотатарский период есть не более как беззастенчивая политическая мистификация, ведомая в расчете на малое знакомство иностранного общества с древней русской историей и русским языком.

В вопросе названий мы вышли за поставленную себе хронологическую границу. Вернемся к Киевской Руси.

Разорение Киева князем Суздальским в 1169 году

Утверждая, будто Киевская земля в первые века русской истории составляла самостоятельное государство Украйну, или Рутению, украинофильская партия вынуждена замалчивать общность жизни этой земли до конца XIII века с остальными частями России. Задача не из легких, но и она решается «просто». Над народной жизнью производится та же операция, что была произведена над родословной Рюриковичей. «История» г-на Грушевского как бы отсекает весь север России от юга; он сгущает в своей книге все краски местной южной жизни (в Киевщине, на Волыни и в Галиции), о севере же говорит лишь за время первых киевских великих князей (когда в Новгороде сидели их сыновья или братья); затем север как бы исчезает с исторического горизонта, и лишь борьба суздальского князя в середине XII века за обладание киевским престолом вновь заставляет автора вспомнить о севере, для того чтобы выставить его в качестве враждебной югу силы. В руках украинофильской пропаганды взятие Киева князем Андреем Суздальским (1169 г.) есть важный козырь, долженствующий в глазах иностранцев свидетельствовать о том, что позднейшее главенство севера (Москвы и Петрограда) было владычеством иноземным. Малосведущее в русской истории и жизни иностранное общественное мнение готово принять подобное утверждение на веру. Изложим общепризнанный в исторической литературе взгляд на киевский период нашей истории и остановимся на частном эпизоде похода 1169 года.

В Киеве был узел русской государственной жизни, но создавалась она не только из этого центра. Она родилась не от меча; её породил великий торговый водный путь от Финского залива до Черного моря; близ одного его конца стоял Киев, близ другого – Новгород. Через Новгород пришла от норманнов правительственная власть[28]28
  Как сказано выше, украинофильцы отрицают факт призвания князей-варягов. Соловьев, подробно разобрав известия летописца о призвании варягов, обстоятельно доказал, что известия эти этнографически, географически и психологически правдоподобны и что они к тому же подтверждаются свидетельствами иностранными. Через три года по смерти Рюрика (то есть, если верить хронологии летописца) в 872 году его преемник Олег, собрав войско из варягов и всех подвластных ему племен, двинулся по обычному водному варяжскому пути на юг; он подчиняет себе попутные племена и овладевает Смоленском, Любечем и Киевом. «Это обстоятельство (движение с объединенными силами на юг) есть самое важное в нашей начальной истории», – говорит Соловьев. Для г-на Грушевского его не существует, а по последним известиям итальянских газет, Новгород был украинской колонией!


[Закрыть], через Киев пришло от греков христианство. В Новгороде была та же народность; и север, и юг творили общее дело. Новгород укреплялся все тверже на финских берегах и расселялся на восток по всему крайнему северу России в сторону Урала[29]29
  В XII веке владения Новгорода доходили уже до Вятки; тогда же Новгород собирает дань на северных берегах Белого моря.


[Закрыть] и на юго-восток в Ростово-Суздальские земли, в земли будущего Московского великого княжества. Киев отбивался на востоке от степных хищников, старался пробиться на юге к Царьграду, распространялся в Галицию и на северо-восток, в сторону той же будущей Москвы. На всем пространстве расселения один язык – русский, тот же самый и в новгородской, и в киевской летописи, в новгородских и в киевских былинах; по всей земле одна и та же княжеская семья. Это было наполовину бессознательное общее творчество единой народности по лицу обширной Русской равнины; могучие реки были путями её расселения, дремучие леса, болота и большие расстояния – её укрытием. Сводить весь процесс к работе одного киевского центра может лишь партийная узость.

Единство народности, общность народной жизни, очевидно, не исключали отличий в местной жизни и зарождения на обширной территории расселения местных центров. Когда Киев ослабел под напором степных врагов, узел государственных сил (с конца XII века) как бы ищет, в котором из местных центров ему утвердиться. Одно время (в XII–XIII веках) казалось: средоточие русской жизни установится в Галиче – но рост Польши и Литвы положил предел существованию этого княжества. В XII веке великое княжение над Русью проходит через Суздаль, Владимир и, наконец, в начале XIV века затвердевает в Москве. Так решила история, но, за кем бы гегемония ни осталась – за Галичем или за Москвой, – все равно Киев под иноземным господством не оказался бы, ибо и тот и другой центр не был внешней по отношению к Киеву силой, они были до известной степени его же порождением. В XII веке настал час, и дети переросли свою мать; но они были детьми её и никогда этого не забывали, хотя и обращались с ней иной раз неласково. Внешней силой по отношению к Киевской Руси была не Москва, а татары и Польша.

Если родственно было население приднепровской земли (Киев) и земель бассейна Оки (Суздаль), то ещё более сродни были носители власти в этих частях России. «Князь суздальский взял и разорил Киев». При чтении такой фразы западному европейцу представляется борьба двух владетельных домов различного происхождения, традиций и задач, связанных с определенной территорией. Но картина борьбы феодальной эпохи неприложима к борьбе древних русских князей. В России было одно своеобразное явление: она не знала иных князей, кроме членов семьи Рюрика (только в Русско-Литовском государстве была другая династия – Гедимина). Эта семья была коллективной носительницей верховной власти[30]30
  Вопрос о вече, местами разделявшим с князем власть, вне нашей темы.


[Закрыть], великий князь был лишь primus inter pares; им в принципе должен был быть старший в роде, но понятие старшинства юридически установлено не было. Кто старше – племянник или дядя? Сын старшего брата, умершего, не побывав великим князем, или сын младшего брата, сидевшего на киевском престоле? Десятки подобных вопросов решались практически. Историки тщетно пытались установить в точности систему, коей руководились Рюриковичи, жизнь была сложнее всякой системы. Но одно несомненно: когда на киевский престол вступал новый князь, следующие за ним по старшинству князья тоже перемещались с менее важных городов на более видные, и последним юридическим доводом к добыванию киевского престола был меч. Отсюда два следствия: постоянные междоусобия князей для овладения Киевом и, так сказать, перекочевывание князей из княжества в княжество, что, в свою очередь, в киевский период нашей истории почти исключало возможность образования в Рюриковской семье местных княжеских линий. И действительно, такие линии образовались лишь в XIII веке[31]31
  Исключение составляет линия, засевшая в далеком Полоцке ещё в 1-ой четверти XI века, и линии черниговская и галицкая, установившиеся в XII веке; ростово-суздальская линия определилась с середины XIII века, московская – с конца XIII века.


[Закрыть].

Итак, междоусобная брань за обладание Киевом есть обычное явление в семье Рюриковичей XI–XIII веков, и поход князя на Киев вовсе не свидетельствует о политической вражде его или населения его княжества к княжеству Киевскому. Эти общие положения помогут нам отнестись к случаю князя Андрея Суздальского с должной объективностью.

Князь Андрей был не только Рюрикович, но принадлежал к ветви, пользовавшейся в Киеве особой популярностью: он был внуком великого князя киевского Владимира Мономаха. Отец князя Андрея, князь Юрий I (1090–1157), сын Мономаха, получил в удел Ростово-Суздальскую землю. Молодость Юрия прошла на юге, и все его симпатии принадлежали Киевской Руси; «мать городов русских» сохраняла для него все свое очарование и притягательную силу; добыть себе киевский стол было его мечтой; он осуществил её победой над соперником и княжил в Киеве с 1149 по 1151 год и с 1154-го до смерти. Правда, князь Андрей (1111–1174) до 38-летнего возраста не бывал на юге и не любил его; его самовластный нрав чувствовал себя свободнее на севере, где и он, и отец много поработали над тем, чтобы освободиться от влияния городских «лучших людей». По смерти отца, считая себя старше другого претендента, Мстислава, он послал на юг суздальское ополчение, к которому там присоединились полки многих южных князей, недовольных Мстиславом. Союзники взяли Киев. Андрей стал фактически великим князем всея Руси, но продолжал жить на севере, во Владимире[32]32
  Владимир-на-Клязьме, в отличие от южного Владимира-Волынского, лежит в 20 верстах от Суздаля.


[Закрыть].

Сам по себе факт взятия Киева войсками Андрея Суздальского никакого повода для обвинения севера во враждебных стремлениях по отношению к югу не давал бы. Мы видели, что достаточно было личного честолюбия или уверенности в своем праве на киевский стол, и князь пользовался для овладения им всеми средствами, прежде всего своей дружиной; бывало и хуже: соперник Андреева отца, южный князь Изяслав, для той же цели не постеснялся заключить договор с королями Венгерским и Польским (1149 год). Но во взятии Киева в 1169 году есть две черты, отличающие названное событие от прежних междоусобий: это разорение Киева и тот факт, что победитель остался княжить на севере.

Никогда ещё не было на Руси такого горя, говорит историк, чтобы свои же разорили Киев. Разорение могло быть случайностью, порожденной пылом боя[33]33
  Грушевский в «Очерке истории Киевской земли» (Киев, 1891, на русском языке. С.224) с уверенностью высказывает предположение, что грабеж состоялся потому, что войску было дано на то разрешение. Не слишком ли он высокого мнения о дисциплине в ополчениях XII века?


[Закрыть], но могло быть и преднамеренным политическим актом. Пребывание Андрея во Владимире и разорение Киева (если оно было преднамеренно) свидетельствует о пренебрежении Андрея к Киеву. Мы уже знаем, что пренебрежение это не было наследственным; оно – проявление его личных свойств; возможно, что, сверх того, оно явилось следствием новой политической обстановки. Необузданное властолюбие князя Андрея не знало предела; недаром оно заслужило ему в летописи название «самовластца» и привело к трагической смерти. Но он был в то же время человеком «новых понятий»; во внутренней политике его, в упорном стремлении стать независимым от влияния старой городской знати можно угадывать зарождение нового понимания княжеской власти, первые отдаленные намеки на то единодержавие, которое установилось в Москве через двести с лишком лет. Он действовал в новой обстановке: в его эпоху уже начался отлив населения с берегов среднего Днепра на северо-восток[34]34
  Об этом подробнее см. в главе шестой.


[Закрыть], и в связи с этим переселением политический центр тяжести уже начал передвигаться из Киева в суздальские земли. Можно пойти далеко в предположениях о политических целях князя Андрея, можно спросить себя, не было ли отношение его к Киеву вызвано смутным сознанием, что роль юга сыграна, – но одного нельзя: нельзя утверждать, будто его действия подсказаны племенной рознью севера и юга. Сам князь был родом киевлянин: отец, дед, прадед и дальнейшие прямые предки его, всего на протяжении семи поколений, были великими князьями киевскими, а явления, породившие разветвление одной народности на великороссов и малороссов, как увидим ниже, только еще народились и не могли в его эпоху дать результатов; они сказались целым веком позднее.

Русская история знает другие случаи вооруженной борьбы между созревавшей центральной государственной силой и местными центрами. Тот же Андрей Суздальский вел войну с Новгородом. Москва навязала свое господство княжеству Тверскому и Новгороду продолжительными войнами. Борьба с последним длилась два века и полна кровавых эпизодов[35]35
  В 1389 году войско великого князя Василия заняло Новгород; в 1478 году им овладели войска Иоанна III, отменившего все вольные новгородские учреждения; в 1570 году Новгород разгромлен Иваном Грозным.


[Закрыть]. Но ещё никому не приходило в голову отрицать из-за этого одноплеменность населения Новгорода и Москвы; напротив, каждый скажет, что борьба Москвы с Тверью и с Новгородом привела к объединению великорусского племени.

Оставило ли разорение Киева по себе тяжелую память в народе в смысле враждебного отношения южан к северянам? Летописец описывает это событие трогательными словами, но на племенную вражду в его рассказе намека нет. Не найти такого намека и в киевских былинах.

Существует в русской героической литературе прекрасная песня «о полку Игореве», сложенная, вероятно, в XIII веке. Это наша «Песнь о Роланде». Она говорит о походе северского князя Игоря[36]36
  Княжество Новгород-Северское лежало к югу от Черниговского: между ним и Переяславским.


[Закрыть] с братией в 1185 году в задонские степи против половцев. Завели князей юная отвага и первый успешный бой чересчур далеко. «Пришли половцы от Дона и от моря, со всех сторон обступили русские полки». Была битва жестокая: «Черная земля под копытами костьми засеяна и полита кровью – взошла же печалью по Русской земле». И полегли «храбрые русичи за землю Русскую». Горе было великое: «Никнет трава от жалости, и дерево с печалью к земле прислонилось». Плачет Ярославна, жена Игорева, глядя в далекую степь с городской стены: «Зачем же, ветер, мое веселье ты по ковылю развеял!» Тогда великий князь киевский Святослав «изронил золотое слово, орошенное слезами», и стал звать всю родню-князей «вступиться за обиду, за землю Русскую, за раны Игоря, смелого Святославича». Зовет он Ярослава галицкого, Рюрика и Давида смоленских, зовет Романа и Мстислава волынских и князя Всеволода зовет. «Великий князь Всеволод, – говорит он последнему, – прилететь бы тебе издалека, чтобы отцовский золотой престол поблюсти. Ты можешь Волгу веслами разбрызгать, а Дон вычерпать шеломами…»

Кто этот князь, которого зовут на помощь из Киева, поэтически преувеличивая его могущество? Это Всеволод III Большое Гнездо (1212), брат того самого Андрея, который разорил Киев, властный продолжатель политики своего брата по усилению северного центра Руси. И кто этот неизвестный даровитый певец, зовущий северского князя? Он южанин, дружинник великого князя черниговского. Он скорбит душой из-за княжеских раздоров, «в которых век людей коротался», но упрека в племенной розни он не произносит: владимирский князь – князь Суздальской земли – ему так же близок, как князь галицкий или волынский. Слагал же он свою песню, где сплетаются слава и скорбь родины, уже в XIII веке, когда политическое отчуждение севера и юга, конечно, должно было сказаться сильнее, чем в эпоху князя Андрея.

Не было в XII веке племенного различия, не могло быть и племенной розни. Скажем тут же, что когда это различие создалось, оно распри не породило: до времени германо-большевиков между великороссами и малороссами ни войн, ни вражды никогда не бывало. Бывали ошибки со стороны московского и петербургского правительств, было во второй половине XVII века и при Мазепе тяготение части казачье старшины к Польше ради сословных выгод, но в самом народе до вчерашнего дня ни малейшего намека на недружелюбие не существовало. Обе ветви едва отдавали себе отчет, что есть между ними различие. Да и в наши дни движение к «самостийности» вышло отнюдь не из глубин народных: потребовался искусный вражеский удар извне, чтобы вогнать клин в почти незаметную щель между двумя частями единого народа и чтобы разорвать его по живому месту руками большевиков, мелких честолюбцев и несчастной обманутой и одурманенной черни.

Великороссы, малороссы и белорусы

Мы видели, что до нашествия татар на всем пространстве тогдашней России действовала и господствовала единая народность – русская.

Но мы видели также, что лет сто после этого нашествия, с XIV века, встречается (для Галиции) официальное название «Малая Россия», название, от которого со временем произойдет наименование части нашего южного населения малороссами. У этого населения сложится особое наречие, свои обычаи, а в XVII веке появится некоторое, хотя и зачаточное, подобие государственной самостоятельности. Такие исторические явления не импровизируются; корни их должны уходить в глубь веков – и не вправе ли мы предположить, что уже за рассматриваемый домонгольский период в толще народной происходили какие-то изменения, издалека подготовлявшие раздвоение единой русской народности?

В 1911 году в Петрограде скончался маститый профессор Ключевский, новейший из корифеев русской историографии, человек, одаренный исключительным даром проникновения в тайники былой жизни народа. От прикосновения его критического резца с исторических личностей спадают условные очертания, наложенные на их облик традиционными, на веру повторявшимися поверхностными суждениями. Ни воплощения государственных добродетелей, ни носителей беспримерного злодейства вы не встретите на страницах его книги, там пред вами проходят живые люди – сочетание эгоизма и доброты, государственной мудрости и безрассудных личных вожделений. Но не только Андрей Боголюбский или Иван Грозный воскресают под его творческим прикосновением; оживает и безымянный, почти безмолвный строитель своей истории – обыденный русский человек: он бьётся за жизнь в тисках суровой природы, отбивается от сильных врагов и поглощает слабейших; он пашет, торгует, хитрит, покорно терпит и жестоко бунтует; он жаждет над собой власти и свергает ее, губит себя в распрях, уходит в дремучие леса молитвенно схоронить в скиту остаток своих годов или убегает на безудержный простор казачьих степей; он живет ежедневной серой жизнью мелких личных интересов – этих назойливых двигателей, из непрерывной работы которых слагается остов народного здания; а в годы тяжких испытаний поднимается до высоких порывов деятельной любви к гибнущей родине. Этот простой русский человек живет на страницах Ключевского таким, как был, без прикрас, во всей пестроте своих стремлений и дел. Крупные личности, яркие события – это у Ключевского лишь вехи исторического изложения: к ним тянутся и от них отходят многотысячные нити к тем безвестным единицам, которые своей ежедневной жизнью, сами того не зная, сплетают ткань народной истории. Мысль Ключевского, зарожденная в высокой области любви к правде, за десятки лет ученого труда пронизала мощный слой исторического сырого металла, претворила его и течет спокойная, струей исключительного удельного веса, бесстрастная и свободная. Нигде нет фразы, нигде он не унижается до одностороннего увлечения, всюду у него, как в самой жизни, сочетание света и тени, всюду о лицах, классах, народностях, об эпохах беспристрастное, уравновешенное суждение. В наш век рабской партийной мысли и лживых слов книга эта – умственная услада и душевное отдохновение. Ей мы можем довериться. О разветвлении русского народа она повествует так.

Киевская Россия достигла своего расцвета в середине XI века. Со смерти Ярослава I (1054 год) начинается постепенное увядание; основной его причиной была беспрерывная борьба с азиатскими племенами, давившими на Южную Русь с востока и с юга[37]37
  См. в след. главе.


[Закрыть]. Россия отбивалась и переходила сама в наступление; нередко соединенные княжеские дружины углублялись далеко в степь и наносили жестокие поражения половцам и иным кочевникам; но на смену одним врагам приходили с востока другие. Силы Руси истощались в неравной борьбе, и, наконец, она не выдержала, стала сдавать. Жизнь в пограничных землях (на востоке по Ворскле, на юге по Роси) сделалась не в меру опасной, и с конца XI века население стало их покидать. От XII века имеем ряд неопровержимых свидетельств запустения Переяславского княжества, то есть пространства между Днепром и Ворсклой. В 1159 году поспорили между собой два двоюродных брата: князь Изяслав, только что занявший киевский престол, и Святослав, заменивший его на столе черниговском. На упреки первого Святослав отвечает, что, «не хотя лить крови христианской», он смиренно удовлетворился «городом Черниговом с семью другими городами, да и то пустыми: живут в них псари и половцы». Значит, в этих городах остались лишь княжеские дворовые люди да мирные половцы, перешедшие на Русь. В числе этих семи запустелых городов мы, к нашему удивлению, встречаем и один из самых старинных и богатых городов Киевской Руси – Любеч, лежащий на Днепре. Если запустели города даже в самом центре страны, то что же сталось с беззащитными деревнями? Одновременно с признаками отлива населения из Киевской Руси замечаем и следы упадка её экономического благосостояния. Внешние торговые обороты её все более стеснялись торжествовавшими кочевниками. «…А вот поганые уже и пути (торговые) у нас отнимают», – говорит в 1167 году князь Мстислав Волынский, стараясь подвинуть свою братию князей в поход на степных варваров.

Итак, запустение южной части Киевщины во второй половине XII века не подлежит сомнению. Остается решить вопрос, куда девалось население опустевшей Киевской Руси.

Отлив населения из Приднестровья шел в XII–XIV веках в двух направлениях: на северо-восток и на запад. Первое из этих движений привело к зарождению великорусской ветви русского народа, второе – к зарождению малороссийской его ветви.