Текст книги "Комната одиночества"

А потом еще хуже. Сорвало прожектор и, падая, эта никому не нужная железка чуть не пришибла матроса, по-моему, это был Маслюков, если не ошибаюсь. Пока я возился, перевязывая ему рану, хлынул дождь, да такой, что через мгновение все мы оказались во мраке и воде. Матросы поймали в кустах улетевший брезент от палатки и укрылись им. Поначалу я стеснялся матросов, но холодный ветер и вода заставили меня прижаться к Маслюкову. Я поворочался с часок, и когда кое-как привык к запаху матросских роб, уснул. А мокрые робы так воняют!

Очнулся только на рассвете. Вылез из-под этого дурацкого брезента, жалкого подобия палатки. Чертовы матросы, не могли укрепить, как следует колья, спали бы как люди, а не как бомжи. Тело с непривычки ломило. Лицо, я чувствовал, было опухшим. Я посмотрел на реку и море. «Мыльниц» не было. Да и черт с ними, что было делать нам?

Под брезентом спали матросы. Я приподнял край и посмотрел на ногу Маслюкова. Видимо, он намучился, потому что повязка пропиталась кровью, и когда Маслюков вытягивал во сне ногу, гримаса боли искажала его лицо. Пришлось подсунуть ему под коленный изгиб сумку с медикаментами, чтоб меньше рана тревожила.

Дождь закончился, и ветра почти не было. Правду писал Гарин-Михайловский – шквал налетел, потерзал и исчез, как и не было.

Потом я сидел в полной отрешенности на мокром песке, даже не боялся простудиться. Мне было совершенно до лампочки, что с нами будет. Наконец, проснулись матросы и выползли на свет. Грязные, бледные. Молча выстроились в шеренгу, будто я их командир. И кто это придумал, что каждый офицер – воспитатель? Чтоб они провалились, эти матросы, но пришлось изображать парня из строя. Говорю:

– Подготовиться к эвакуации!

Дебильней фразы я придумать не смог. Но мне, пока я смотрел на матросов, стало ясно, что Кешик опять оказался прав. Раз прошел шквал, значит, конец бабьему лету, это предвестник штормов, а значит, работы сворачиваются до весны. А что стало с «мыльницами»? Я тогда не знал, что во время шквала эти самые «мыльницы» еле снялись с ими же намытой мели и ушли в море, где их болтало так, что комбриг наутро почувствовал себя плохо и лег в госпиталь на неделю.

Попозже, часикам к десяти, подкатил грузовик за нами. Значит, Кешик послал. Мы погрузили барахло и потащились по раскисшей дороге в часть. Единственное, что я понял после всего этого мероприятия, что меня на «губу» не посадят, про меня все забыли.

6

Я понимаю, что замполит-ублюдок – частность, ведь есть прекрасные ребята. У Базанка на «корвете», например, прекрасный замполит. Базанок его во время операции в море заставил, или, вернее сказать, доверил держать крючки. Но почему ублюдок-замполит попался именно в моей части?

Я только-только определился, еще не было эпопеи с оперативным, потом, слава Богу, обо мне забыли, до сих пор не пойму, как замполит ничего не узнал? Впрочем, были ЧП в бригаде и посерьезнее, например, обворовали оружейную комнату, и все силы бригады были брошены на поиски, трясли всех и вся, пока не нашли. Оказалось, местный бомж украл, пробил стенку ломиком, пока дежурный на ужин ходил, а ночью вытащил несколько автоматов и пистолетов, потом патроны к ним. Но нашли голубчика, весь арсенал дожидался под кроватью, когда за ним придут. В общем, как-то утром вызывает меня для беседы капитан-лейтенант Воронин. С первого взгляда ничего страшного или необычного нет, просто духовный наставник решил познакомиться. Так это у них называется. Но все знакомство протекало так: замполит, битый час поливал грязью моего предшественника, который уже был выведен за штат и в части появлялся редко, то есть, по существу, был никто.

– Он лекарствами торговал, – шептал Воронин и багровел лицом. – Матросы на дивизионные корабли ходили за медпомощью к врачам. А когда его ловили на территории, то просто отправлял матросов в госпиталь. Да и сам пропадал в этом госпитале.

Не люблю мужиков с усами, а у Воронина такие мелкие, ехидные усики, что и смотреть противно, кроме того, когда мне не нравится портрет человека, разговаривающего со мной, то и слова его я не воспринимаю, не нравятся они, эти слова. Да и рассуждает Воронин интересно: пропадал, не оказывал. Где доказательства? Я, например, тогда не лез, да и сейчас не лезу в партийно-политические дела, чего же он лезет в специальные вопросы медицины? Это мне тоже не понравилось. Поэтому я из истинного чувства коллегиальности парировал:

– Может, показания для направления в госпиталь были? Ведь не будешь же шанкриформную пиодермию или панкреатит лечить в части.

Воронин даже лицом не дрогнул, понял, что я его «поддеваю», стойкий боец. Он говорит:

– Никаких показаний, я знаю! Он не хотел помощь оказывать матросам!

Я, помнится, подумал, что замполит ни бельмеса не петрит в медицине. Любой бы понял, что панкреатитом матросы не болеют, пища не та.

Потом возникла пауза. Нужно отметить, что Воронин умел делать паузы. Например, когда он нарывался на пьяного Кешика, то попросту делал вид, что его не видит вовсе. А когда нужно было о чем-то переговорить, то отвечал односложно и больше молчал до тех пор, пока Кешик не уходил, то есть, по существу, давал ему унести ноги, чтоб самому, конечно, не ввязываться. Тактик!

– Ты смотри, проверь, как следует материальное имущество!

– Я проверил, все в норме!

– А неотложка? Он частенько что-то с бинтами и вообще с перевязкой затевал. На машинах к нему постоянно местная знать подкатывала да все кульки вытаскивали из кабинета.

– Откуда вы знаете, что в кульках была перевязка?

Воронин опять выдержал паузу, потом:

– Знаю и все!

Я сразу подумал о том, что Воронин держал на моего предшественника «зуб», и не стал больше спорить, захотелось побыстрее закончить этот нудный разговор и убраться куда-нибудь подальше. Но Воронин просто так никогда не затевал разговора, я понял это позже, а тогда, после очередной паузы, замполит спросил:

– Лейтенант, ты в политике как?

– А что? – не понял я.

– Ну, например, политику Рейгана понимаешь?

– Конечно, это игра в слабака!

– Это как? – не понял Воронин.

И дернуло меня тогда распустить хвост, как у павлина.

– А так, – прорвало меня, – они рассуждают…

– Кто они? – опять остановил меня Воронин.

– Ну, Рейган и Ричард Пайпс.

– Второй-то кто?

Вот тупарь попался, подумал я, чему их в политучилищах учат? Но я продолжил:

– Второй – советолог. Они рассуждают так: встречаемся на единственной улице под названием Земной шар. С одной стороны мы, с другой – Советы. Я иду к машине совершенно пьяный и демонстративно продолжаю пить виски прямо из горлышка бутылки. При том пью бутылку за бутылкой. Пью так, чтоб все это видели. Я усаживаюсь за руль мощнейшей машины и продолжаю пить. Включаю мотор, резко срываюсь с места и несусь вам навстречу со страшной скоростью, продолжая при этом пить. И, чтоб не возникло сомнений, выбрасываю пустые бутылки из окна. Когда до столкновения остается метров пятьдесят, я надеваю совершенно черные очки, чтоб все видели, что я сквозь них ничего не вижу. А когда до столкновения остается пять метров, я вырываю и выбрасываю в окно рулевое колесо. А заключают они так – если в здравом уме и твердой памяти – вы свернете. Свернул, значит – «слабак», и на нем ездят. Да, сильный как медведь, но слабак.

После этой тирады я наивно подумал, что Воронин, эта бестия с ехидными усиками, зауважает меня и оставит в покое. Но Воронин с округленными глазами сказал:

– А я еще сомневался! Вести тебе, лейтенант, с матросами политические занятия, ты к этому готов.

Боже, как я проклял то время, когда у меня вырос язык. Уж что-что, а заниматься с матросами, это, мягко выражаясь, грустно. Я был так ошеломлен, что ответил:

– Я же не коммунист.

– Неважно! – добил меня Воронин.

Но спасение пришло. Через несколько дней совершенно случайно Олег, наш водолазный специалист, проболтался, что тех, кто поступает в университет марксизма-ленинизма, освобождают не только от ведения занятий с матросами, но и от марксистско-ленинской подготовки офицеров. Также дают несколько дней перед экзаменами на подготовку и вообще, два года никто из политотдела не трогает, а самое главное, можно не на все занятия ходить в этом самом университете. Олег уже год отучился, поэтому знал, что говорил.

Я быстро и, естественно, тайком от Воронина оформился на первый курс. Руководитель, капитан-лейтенант Алексеев, стал меня при первой нашей встрече пугать тяжелыми насыщенными занятиями, предупреждать, что отчислят, но чем больше он пугал, тем яснее становилось, что Олег был прав. Когда порядок, много не говорят.

Алексеев выдал такой распорядок занятий: по понедельникам семинары, по средам после обеда, а иногда еще и в какой-нибудь день – лекции. «Ну и трудная программа, – подумал тогда я. – Если б так учили в университете медицину, много бы мы налечили».

Я пошел на первый семинар, не взяв с собой даже тетрадки. Уже закончился цикл лекций, но я даже не знал, кто их читал. Я понял, что этот университет – шарага, а не серьезная контора, когда в класс вошел не преподаватель философии, а Алексеев. Видимо, ему частенько приходилось отдуваться за преподавателей, они тоже не всегда посещали занятия. Так вот, Алексеев вышел к трибуне и сообщил, что сегодня семинар по философии проведет он, будто никто из присутствующих этого не понял.

– Кто хочет выступить по первому вопросу? – начал Алексеев, покопался в своих записях и зачитал: – Основной вопрос философии.

Тут же бодро подняла руку медсестра из госпиталя. Алексеев ей радостно кивнул, и та вытащилась на трибуну с общими тетрадями под обеими подмышками. Разложила все эти тетрадки и стала читать поочередно из каждой, не поднимая головы. Читала долго, я даже кунять стал. Видимо, это звонкое бормотание надоело и Алексееву, потому что он прервал ее на полуслове. Медсестра остановила чтение и судорожно вздохнула.

Алексеев сообщил медсестре, что оценивает ее труд в пять баллов и попросил побыстрее сесть на место. Тут меня опять прорвало, уж больно утомила эта возня у постамента. Сколько можно дураков из себя строить! Я поднял руку и, когда Алексеев кивнул, мол, разрешаю, так надо было понимать, я спросил:

– Всем нам понятно, что первична материя, хотя и тут поспорить можно кое с кем, а как же быть с познаваемостью мира?

Алексеев заворочал глазами и начал тараторить:

– Ну, конечно, основной вопрос – познаваем ли мир? Но я сегодня дежурил и очень устал, поэтому был несколько невнимателен. Конечно, основной вопрос имеет как бы две части, а докладчик отразил только одну, ну ничего, это будет наукой, и дружеское напоминание пойдет только на пользу. Тем более что докладчик имел, видимо, проблемы с подбором литературы.

После этого семинара я посещал только лекции, и то, если их читал начпо или прокурор, а остальные были не страшны. Иногда я встречал Алексеева, он здоровался со мной, как со старым знакомым, и не поднимал вопрос о том, что меня не бывает на занятиях. И, слава Богу. Зато как здорово, когда все рвутся утром на службу, чтоб не опоздать к подъему флага или еще куда-нибудь, а ты на законных основаниях нежишься в постели, зная, что тебя никто не хватится, не будет рассылать посыльных и поднимать шум по бригаде, – ведь ты в УНИВЕРСИТЕТЕ!

На экзамены первого курса я опоздал, был в отпуске, а упираться, чтоб догонять, не хотелось. Когда сессия окончилась, я зашел к Алексееву и попытался уладить этот вопрос, мол, на втором году обучения все сдам.

Алексеев для порядка пожурил меня, но в конце сдался:

– Я перевожу вас на второй курс, как-то неудобно оставлять на второй год врача. А вопросы по экзаменам за первый курс имеются? Просмотрите их, потом досдадите.

Но больше Алексеев не напоминал об экзаменах за первый курс, а может, он не успевал мне сказать, потому что я появлялся на занятиях от случая к случаю. Но наступила пора сдавать выпускные экзамены. Я вновь пошел к Алексееву с просьбой. Алексеев начал стращать, что не допустит к экзаменам, что нужно отработать все пропуски и тому подобное. Но под занавес пошел на попятную, мол, сдавай экзамены, так как это итог всей работы в университете. Но пришлось свозить для анализа воздух в Севастополь, а когда я вернулся из командировки, то оказалось, что экзамены группа сдала. Я опять пошел к Алексееву, тот молча сунул мне в руки зачетку и назвал фамилии преподавателей, у которых я должен получить отметки по экзаменам. По политэкономии нужно было найти капитан-лейтенанта Петрушевского. Я помнил его по одной только лекции – маленький такой, черненький, но говорит, как ни странно, медленно, с заметным украинским акцентом.

Нашел я политэкономиста в штабе, остановил в коридоре и говорю:

– Я готов сдавать ваш предмет, меня прислал Алексеев.

– Что ж тебя спросить? – начал каплей.

– Как обычно, о прибыли, о ренте, о способах хозяйствования, преимуществах социалистического способа…

– Нет, вы, врачи, все это знаете. Я вот что спрошу. Как думаешь, мы тратим 18 миллионов на Вооруженные Силы, а американцы 215 миллиардов. Как же мы можем противостоять?

– Вранье, мы тратим больше! 18 миллионов – это только на харчи идет.

– Врут, считаешь? Так, тройка тебя устроит?

– Устроит!

– Хорошо. И все же, ты должен знать, что мы меньше тратим потому, что у них вся система построена на заказах – коммерция, понимаешь? И любой самолет или подводная лодка стоят в десять раз больше, чем у нас, понял? Для них главное – заказ. А у нас плановое хозяйство, мы все прогнозируем. Согласен?

– Согласен.

Петрушевский разложил зачетку на своем колене и вывел жирную четверку. Потом поздравил с успешной сдачей экзамена.

Следующий экзаменатор был в звании капитана второго ранга. Он сидел в своем кабинете и тяжело отдувался, видимо, всю ночь болел. А когда я ему все разъяснил, то сразу задал вопрос:

– Этапы международного коммунистического движения?

– Два, – ответил я и посмотрел на капдва. Тот кивнул головой.

– В чем сила МКД?

– МКД – самая влиятельная сила современности, потому что это объективный закон современной эпохи.

Капдва вывел четверку и молча пожал руку. Далее пришлось разыскивать философа, тоже в звании капитана второго ранга.

Философ пригласил меня присесть за стол и начал так:

– Готовы ли вы? Может, время нужно? Почему я вас не видел на семинарах? Ах, командировка! Ну, если готовы, то вопрос: «Проблемы воспитания личности». Сможете ответить?

Мне показалось, что дядя попался серьезный, и я стал припоминать семинары в «системе». Как-то разбирали этот вопрос, но тут нужны свежие данные, проблема воспитания постоянно меняется, черт его знает, как воспитывать? В общем, поднапрягся я и начал травить то, что вычитал в одной брошюре:

– Феминизация воспитания – раз, примат эмоционального над рациональным – два, ценность данного момента времени по сравнению с его перспективой – три, постоянный рост благосостояния – четыре, раскрывать нужно?

– Нет, достаточно. Изюминки ищете, а надо попроще, ведь с моряками придется занятия вести. Ну, ладно.

Философ поставил пятерку и прикрыл ладонью зачетку.

– Экзамен я принял, но есть просьба. Ты врач, значит, спирт у тебя имеется?

– Имеется.

– Мне нужна бутылочка, не в службу, а в дружбу! Не буду объяснять зачем, для дела. Договорились?

– Договорились.

– Ну, запиши телефончик.

Пришлось принести философу пол-литра «шила».

В общем, на два года от занятий с матросами я отбрыкался, но не от Воронина. Он частенько практиковал такие штучки: после подъема флага сунет мне перед строем матросов какую-нибудь книжку, например, по методам преодоления преступности среди личного состава Вооруженных Сил или что-нибудь и этом роде и говорит:

– Товарищ лейтенант, проведите с матросами двадцатиминутные занятия по теме, вот литература.

– Так я не готовился.

– Ничего, вы человек грамотный, сколько лет учились! – и все ехидно так произносит, с подковыром, ублюдок проклятый.

А как Воронин влепил мне взыскание! И это когда меня в части не было. Правда, Кешик тоже фрукт, с утра приполз теплый и отсыпался в своей берлоге, кабинете, значит, а потом выполз, когда ужин был готов.

– Док, дай повеселиться и витамину, не то помру.

Пожалел я Кешика, налил полстакана «шила». Кешик хлебнул зелья, и белки глаз поголубели. Тогда на вечер Воронин назначил комсомольское собрание, я и подумал, что момент подходящий, можно попытаться у Кешика отпроситься, а то опять слушать бред матросов, да на рожу Воронина и его ехидные усики посматривать и оценивать его реплики по поводу выступления подчиненных.

В общем, полез я за бутылью, вижу, Кешик аж затрясся от радости. Налил еще полстакана, по опыту я уже знал, этого достаточно, чтоб командира выбить из колеи, нет, из сознания его никакая доза не выключит, пьет как насос, а вот чтоб он со службы на орбиту вышел, по духанам да точкам, где чачу продают, шнырять начал, достаточно.

Кешик пустился в разглагольствования и воспоминания:

– Знаешь, я когда-то известным боксером был, меня сам Попенченко нокаутировал. Во удар! – и показал тот удар.

Но получилось движение, которым, скорее, очищают с каблука грязь, чем наносят в боксе удар. Я позже спрашивал Олега о Кешике.

– Наш Кешик что, в прошлом боксер?

– Ты что, больше слушай, он тебе такое наплетет, небось, уже забульбененный был? А?

– Да, – говорю Олегу.

Ну вот, потом стал Кешик травить, почему спирт называют «шилом».

– Понимаешь, ночью, если хочешь мэкнуть, чтоб никто не увидел, ведь на корветах вахта не дремлет, так вот, заранее к графину со спиртом подвязывают иголку. Поэтому пока не уколешься, не найдешь. Потому и «шило».

Наверное, это теория самого Кешика. В общем, разговорился командир. Я тогда и подвинул к Кешику бутылку со спиртом:

– Ну что, командир, закон «шила» – каждый себе.

Кешик взял бутылку и налил себе в стакан со словами: «Пусть отсохнет та рука, которая себя обделила». Я понял, что момент настал.

– Товарищ капитан третьего ранга, дайте добро на комсомольское собрание не ходить. Скажите Воронину, что послали меня куда-нибудь.

Кешик покосился на бутыль. Я понял жест и пододвинул остатки спирта в бутылке к нему поближе и говорю:

– Возьмите «шила», может, компресс себе поставите.

– Не ходи на собрание, но и по территории не шляйся. Понял?

– Понял, – сказал я и поднялся из-за стола.

Кешик засунул бутылку в карман тужурки и, широко расставив ноги, как циркуль, вывалился в коридор и поплелся в свою берлогу.

Утром Кешик проводил возле рубки дежурного пятиминутку. Налетел на капитана пожарного катера:

– Почему не красите бочки? А? Я вас спрашиваю!

Тут кто-то из капитанов говорит:

– Их не красят, а после шторма белят известью.

– Вот я и говорю, почему вы не красите бочки э-м-м… известью?

Умел выкручиваться из ситуации. Вот пьяница, а подкопаться никак нельзя. Все приказы знает, всю документацию. Недаром про него по бригаде анекдоты ходят. Например, как узнал Кешик, что за рацпредложение дают деньги, так стал еженедельно подавать, пока ему лично это дело не прикрыли. Стало, говорят, нечем платить. Хотя, наверняка, было по-другому. «Залетел» по пьянке, и прикрыли прием рацпредложений. Как же можно платить деньги пьянице-рационализатору? Теперь в бригаде рацпредложений никто не подает. Но тогда утром Кешик подвел, видимо, на орбиту вышел достаточно нагруженный, не выдержала коробка, ничего не помнил, что обещал. А Воронин тут как тут.

– Товарищ лейтенант, почему отсутствовали на комсомольском собрании?

– Командир послал по делу.

– Какому делу?

– У него сами спросите.

Вот козел, этот Воронин, не поленился и подошел к Кешику с вопросом. А Кешик в недоумении пожимает плечами, мол, никуда доктора не посылал.

Воронин подходит ко мне вновь со своей зловеще-ехидной ухмылкой.

Я понял, что нельзя на Кешика уповать, когда он пьян. Решил в другой раз быть умнее.

– Что, не повезло? – спрашивает Воронин.

Я возьми и сознайся замполиту, черт знает, что со мной произошло.

– Не повезло, – говорю, – забыл он.

– То-то, – по-отечески зашептал Воронин, – не надо слишком много ему наливать.

– Вы правы, – тоже зашептал я и постарался из себя слезу выдавить.

– Ну, ладно, не огорчайтесь, – перешел па покровительственный тон Воронин, – на первый раз сделаем вид, что вы действительно выполняли поручение командира. Хорошо?

– Хорошо, – шептал я, – спасибо.

Ох, как Воронин любил, чтоб перед ним голову клонили. Но слишком поздно я это понял, а то бы знал, как себя вести с самого начала. Воронин хочет сам править, только непонятно, как и кем. Вот Кешиком даже не пытался заниматься, во всяком случае, при мне. Даже не пытались его послать на лечение, и закончилось все само собой, пока Кешик сам не списал себя из Вооруженных Сил.

Я как-то говорю Кешику:

– Товарищ капитан третьего ранга, надо вас отправить на лечение от алкоголизма.

– Не сможете доказать, что я алкоголик. Уже пробовали, и не такие, как вы!

Может, Кешик имел в виду Воронина? Я, во всяком случае, и не пытался больше, да и сейчас не буду. Я знаю, что бывает с теми, кто обращается официально за помощью при алкоголизме. Такие оргвыводы, что лучше и не обращаться. Алкашу никто не поможет, поэтому он обречен, Кроме того, командир-алкаш – это находка, нужно радоваться, наливать ему в отстойник «шило» и делать свои дела.

Но Воронин-то ничего не забывал, ничего. Когда я отказал ему в проведении политических занятий с матросами, естественно, он затаил на меня зло. А тут я подкатил по поводу его медкнижки. Перебрал я все медкнижки офицеров, а среди них медкнижки Воронина нет. Тогда я спрашиваю Кешика, где книжка Воронина, на что Кешик отвечает:

– Э-э-м, так он тебе и даст книжку! Его с корабля сняли из-за какой-то болезни. Так он теперь бережет медкнижку как зеницу ока. Только начпо ее и показывает, тот своих жалеет.

Через пару дней я поймал Воронина, как раз замполит возвращался из политотдела.

– Товарищ капитан-лейтенант, а где ваша медкнижка?

– Можете быть свободны, товарищ лейтенант! – отрезал этот ублюдок.

Я, естественно, в позу. Как же так, это же моя обязанность – вести учет больных. Я ведь не отказываюсь подписываться на обязательные газеты и журналы, хотя не коммунист. А Воронин отказывает.

– Это неправильно, – заблеял я, но Воронин прекрасно себя почувствовал, говорит:

– Все, что сказал, правильно. Имей в виду. Книжка будет у меня, – потом снизошел, полушепотом сказал: – У меня долихосигма, из-за нее сняли с боевой.

Вот дурак, из-за долихосигмы сняли с боевой, да черт с ней, будь у него хоть трижды сифилис, мне дела нет до него, пусть отдаст книжку, а то ведь флагман или комиссия какая нагрянет и будет меня драть за то, что плохо веду документацию и учет.

– Но книжка должна быть у меня, – опять начал я.

– Что-то я вас не понял, товарищ лейтенант, – брезгливо произнес Воронин и прибавил шагу.

Вот сволочь.

А когда Воронин послал меня за какими-то канцелярскими товарами вместо мичмана, я понял, что он издевается.

Я в магазине краснел, пыхтел, пока складывали в кучу для нашей части тетради, карандаши в коробках, плакаты с политическими картами мира, учебно-методическую литературу, в общем, всякий хлам, и девочка-продавщица все пищала:

– А гыдэ же ваши матросики, что приходили в прошлый раз? Гыдэ? Наказали?

Так вот, когда я уже оформил документы в интернатуру и купил билет, то буквально на минутку заскочил в амбулаторию, чтоб захватить с собой пару бутылок «шила». Тут же подскочил Кешик, пришлось и ему налить, а потом мы вместе вышли на крыльцо. Кешик что-то бормотал, а я уже посматривал на часы, до отъезда оставалось не так много времени. Смотрю, выныривает из-за угла штаба Воронин и тут же обращается ко мне:

– Сегодня быть на собрании, обязательно.

– Я уже в командировке.

– Вы поняли меня, товарищ лейтенант?

Как он мне надоел! Я не выдержал и говорю:

– Да иди ты, встретимся через полгода. Я уже в интернатуре. Понял?

Воронин вскинул голову и прошел мимо.

– Зря ты, – сказал Кешик, – не трогай их, потом не отвяжутся.

– А что он мне сделает? Сами говорили, что вот-вот его переведут.

Кешик только усмехнулся и сошел с крыльца.

Из интернатуры я вернулся очень скоро, не повезло. И встретил меня Воронин такими словами:

– Ну что, комсомолец? Допрыгался до взыскания? Уже до второго.

– Как до второго? – говорю я.

– Так. Вот в карточке все и записано, от десятого числа позапрошлого месяца.

Я покопался в карманах, достал командировки свои, в них значится, что я убыл из части седьмого числа, то есть за два дня до собрания.

– А разве можно налагать взыскание, когда комсомольца на собрании нет?

– Нельзя, – говорит Воронин.

– Тогда почему на меня наложили? – и показываю ему документ.

Покрутил головой Воронин и говорит:

– Разобраться надо, но кто будет разбираться? Я?

– Так что тут разбираться? Меня не было в части, а взыскание есть. Это непорядок.

Замполит посмотрел на меня и говорит, прищурив глазки:

– И новое будет, забыл, что тебя из интернатуры отчислили?

– Что вы знаете, – говорю, – вас там не было, а написали то, что хотели, я просто не смог доказать. Мне не поверили.

– Надо разобраться, а пока соберем собрание.

Потом указал на мою скуловую кость и продолжил:

– Кто же поверит при таких аргументах?! – и ушел. Вот так все и закрутилось, вместо одного «фитиля» вскоре было два и никаких перспектив.