Текст книги "Комната одиночества"

4

Я никогда не забуду эту рожу! Черт бы побрал этого оперативного. Одна рожа чего стоит! Если б у нас еще и за морды сажали, этого – в первую очередь. Впрочем, тогда бы и Серега, что пиво зарабатывал своим портретом, тоже был бы посажен. А это ни к чему.

В общем, началось все неудачно: сидел как-то с Кешиком в своем кабинете, утро такое хорошее, только-только началось бабье лето, погода прелесть, тишина, на небе ни облачка, в воздухе ни комара, и душа поет, вроде, как и не в Грузии. Кешик, как водится, уже успел у меня выпросить полстакана «шила» и теперь сидел в трепетном ожидании начала его действия. И тут звонок. Черт бы побрал этот телефон. После этого случая телефон сломался, и его не могли починить в течение двух или трех месяцев, я даже счет времени потерял.

Беру я трубку и представляюсь, мол, лейтенант такой-то у телефона. Из трубки слышу:

– Ну-ка, мне Бондаренко и побыстрее!

– А кто говорит? Представьтесь, пожалуйста.

– Ты что, лейтенант, плохо слышишь? Срочно дай трубку Бондаренко! Ну!

– Нет, – я уже завелся, черт его знает, кто это звонит, у нас часто разыгрывали таким образом: позвонят, представляются то начпо, то комбригом и передают приказание – то прибыть на десятый причал, то срочно доложить оперативному о чем-нибудь и тому подобное, а потом оказывается, что просто кто-то из знакомых баловался. – Вы не правы, я представился, а вы мне хамите. За что? Кто вы такой?

В ответ на меня из трубки хлынул такой поток ругани, что не будь я военным, уши мои свернулись бы в трубочку. Я послушал немного и говорю в трубку:

– Пошел ты знаешь куда. На… – и бросил трубку.

– Какой-то козел тебя разыскивал, – говорю Кешику, – да я его послал куда следует.

– Ну и правильно, – отозвался Кешик.

Но тут снова раздался телефонный звонок. На лице Кешика ничего не дрогнуло, он потянулся за трубкой. Я хотел его опередить, но Бондаренко жестом остановил меня, взял трубку и стал слушать.

Потом говорит в микрофон:

– Бондаренко.

Далее мне стало слышно, как в трубку что-то очень громко и сердито кричали. Кешик выслушал и положил трубку на место.

– Ты зачем на три буквы послал оперативного?

– А это был оперативный?

– Да.

– Он не представился.

– Иди к начштаба на ковер.

– Я ж не виноват!

Кешик молча поднялся и вышел из кабинета.

Я поплелся в штаб. У ворот меня уже ждали, дежурный в звании мичмана проводил к двери, на которой значилась фамилия начальника штаба. Я постучал и вошел в кабинет.

Начштаба и оперативный уже были наготове.

– Так, – начал начштаба, – расскажите, товарищ лейтенант, что произошло?

– А что?

– А вы не прикидывайтесь овечкой! Знаем мы таких.

Я понял, что ему уже все известно.

– Мне позвонили, – начал я, – я представился, в ответ нецензурная брань. Вот и все.

– Все?

– Все.

– А что вы ответили оперативному дежурному?

– Я не знаю, кому я отвечал, но ответил теми же словами, которые говорили мне.

Начштаба посмотрел на оперативного, этого ублюдка с минимум двадцатью килограммами лишнего веса. Опустил голову, потом поднял глаза на меня и говорит:

– Вы борзый, лейтенант, видели мы таких, так что от имени комбрига, которого я временно замещаю, объявляю вам трое суток ареста за нетактичное обращение к оперативному.

Потом небольшая пауза и новый вопрос:

– Вы пьяны?

– Нет, – отвечаю, а сам думаю: «Чтоб тебя, Кешик, подняло да об землю стукнуло за твои приставания – налей-налей!» Не дай Бог, повезут в госпиталь проверять наличие алкоголя. Нет, отговориться можно, мол, у меня печень больная, кетонемия и тому подобное, но это можно оболванить этих строевых меринов, а своих врачей-коллег ни за что. Позор, если повезут на проверку врача!

– Ладно, остановимся на этом, – пробормотал начштаба. – Неудобно врача вести в госпиталь для проверки на алкоголь. Можете идти.

Я вышел как из парилки, вся рубашка мокрая. Перед глазами стояла морда оперативного. Самое интересное, что очень скоро этот оперативный поступил в госпиталь с белой горячкой – в гостях перепил, вот его и шибануло по голове. Бедняга бросался на застекленную дверь, пока не порезал себе вены. С тем и поступил. Ходил по госпиталю потом притихший, все ждал решения своей участи, а тогда, при начштаба – герой. Как же – лейтенант для него не человек. Но в покое меня в тот день просто так не оставили, тут же в коридоре я нарвался на начпо, который ухватил меня за руку и затащил в свой кабинет.

– Ну, рассказывай!

– Что рассказывать?

– Как дело было, весь штаб гудит – не успел лейтенант начать службу, как уже влип!

– Может, товарищ капитан второго ранга, я по форме и не прав, но по существу прав, несомненно. Мне звонят, я представляюсь, а что в ответ? Просьба в грубой форме позвать человека, которого рядом со мной нет. А когда я начинаю выяснять, кто спрашивает, то слышу нецензурщину. Вот вы бы стали разговаривать по телефону с человеком, если б он не представился?

– Да, – после паузы согласился начпо, – ты прав, нет еще у наших офицеров культуры в общении, нет, но все равно ты не должен был опускаться, не должен.

Помолчал немного и спрашивает:

– Ты коммунист?

– Нет, – говорю, – комсомолец.

Ведь он уже спрашивал меня, вспомнил я, но начпо в это время вытянул губы трубочкой и произнес:

– А-а-а, идите!

Я ушел в часть.

Кешика нигде не оказалось. Чтоб он провалился – когда надо, его никогда нет. Я побродил по пирсу, потом перелез через брекватер и пошел по песку вдоль кромки совершенно спокойного моря. Вода была прозрачна как никогда, и волн не было, ноги мои утопали в мельчайшем песке, вокруг валялись мелкие и большие трупы деревьев, вынесенные рекой, среди песка лежали коровы и мирно жевали свою жвачку. Когда я устал и остановился, городка не было видно. Я сел на почти белое, отполированное волнами бревно, выброшенное на берег, и стал поддевать ногой пустые полиэтиленовые посудины из-под моющих средств.

Я вспомнил, как старожилы рассказывали, что после присвоения очередного воинского знания можно делать все, что душе угодно. А вот за полгода до присвоения следующего звания нужно «завязать», так сказать, осознать свою вину, в политотделе покаяться, пообещать всенародно, да так, чтобы поверили. А когда очередная звездочка прицепится к погону, опять можно все обещания забывать и ждать до того срока, когда исполнится ровно полгода до присвоения очередного звания. Говорят, что все так служат, в большей или меньшей степени.

Когда привезли на моем дежурстве этого оперативного с порезанными венами, я подумал, получит ли он свое очередное звание? Но, как оказалось, он был почти «испечен», то есть, дослуживал свой срок, и терять ему было нечего, все, что нужно от службы, уже выбрал. А когда так, то и делирий не страшен.

Я пошел назад в часть по мелкому песку. Впереди меня поднималась в воздух стая чаек, и, сделав круг над морем, садилась па песок. Я приближался, и птицы вновь взлетали, все точь-в-точь как в той новелле Роб-Грийе. Поэтика, но что меня ждало за брекватером? Уже трое суток получил, теперь служба пойдет кувырком, чтоб все провалилось. Не нужно служить годы, чтоб знать, как к изгоям относятся. В общем, я понял, что мне не повезло, а лично мне не везет напропалую. Я внутренне приготовился ко всему самому плохому и полез через брекватер, в последний раз оглянулся на стаю чаек. Они как раз, потревоженные мной, заканчивали круг над морем и собирались приземляться на берегу. Кешика я нашел на барже, он пил чачу с дежурным.

– Трое суток объявили, – начал я.

Кешик только хмыкнул, а потом полушепотом начал выдавать:

– Ты хорошо подготовлен, оттого и борзый, мы пьем и ты забульбениваешь. Всех это раздражает.

– И вас?

– М-м-м, я не про себя, еще неизвестно, кому лучше.

Тогда я не понял, что этим хотел сказать Кешик – кому лучше. Ему-то что, Кешик – профессионал, пусть спившийся, но профессионал, тут для меня лично двух мнений быть не может. Но болезнь уже создала Кешику свою комнату, в которой он обречен, жить и полном одиночестве, он выходит из нее, только когда трезв, но, сколько есть способов не выходить из этой комнаты. Я часто видел Кешика в духане, он сидел за столом в ожидании. Кешик эксплуатирует местное грузинское гостеприимство – если в духане сидит человек перед пустым стаканом, то, рано или поздно, ему поднесут или стакан водки, или бутылку вина. Кешик всегда дожидался. А если случалось, что не дожидался, то делал просто: подходил к стойке, за которой колдовал Резо, и говорил:

– Налей сто грамм!

Резо обычно наливал. А раз налито, то Кешик вновь в комнате одиночества, и никто ему не нужен. Кешику всегда хорошо, поэтому ему на все наплевать, но я-то не в Кешкиной комнате, я на воле… Действительно, можно позавидовать пьяницам – залил стакан водки в отстойник и лови кайф, никаких проблем!

– Зря переживаешь, – оборвал мои мысли Кешик, – у нас в бригаде нет офицерской камеры. Не посадят. А если начштаба рискнет, можешь объявить голодовку.

«О, голодовку! – подумал я. – А разве у нас кто-то объявляет голодовку? Ведь за голодовку так попадет!»

В общем, если посадят на нашей гауптвахте, то объявлять голодовку я не собирался. Ну и что, раз служба не пошла? Я-то на службе всего ничего, месяц-полтора, все может измениться, ведь что-то всегда меняется. А вдруг помрет этот начштаба? Интересно, если помер тот, кто наложил взыскание, что с самим взысканием? Я подумал и спросил об этом Кешика. Кешик посмотрел на меня так, будто у меня началась белая горячка, и ничего не ответил. Значит, взыскание остается, решил я и вышел из каюты.

– Ты куда? – закричал мне вслед Кешик, но я не ответил.

Пока бутылка не допита, Кешик не будет догонять. А Кешик вновь заорал на меня:

– Ты что, в лоб хочешь? – ну как в тот раз, из-за бутылки чачи.

Я еще подумал, что, может, Кешик не врал и действительно боксер, и действительно его сам Попенченко нокаутировал? Но Кешик уцепился за вторую бутылку чачи и пошел дальше. А вся суть конфликта – я выбросил по ошибке за борт бутылку с чачей, хотя думал, что в бутылке просто тухлая вода. Тут появился Кешик, он припрятал бутылку в тамбуре на пожарном катере, а тут я нашел эту посуду.

В общем, я ушел с баржи, никого не хотелось видеть. Пошел домой, то есть к себе на квартиру. Благо, Важи дома не оказалось. Я тут же завалился спать.

Среди ночи меня разбудил стук. Я поначалу не понял, кто это стучит и где, но когда стук повторился, понял, что стучат в квартиру. Сразу подумал, что пришли за мной, чтобы отвезти на гауптвахту. Я поднялся, надел форму, собрал кое-что из предметов туалета и пошел к двери.

Открыл, но вместо ожидаемого наряда патруля увидел в хлам пьяного грузина.

– Гыдэ Важа?

– Нет его, – сказал я и попытался закрыть дверь. Но гость навалился плечом и втиснулся в прихожую.

– Гыдэ Важа, мой брат?

– Нет его, в селение уехал!

– Нэт, мой брат здесь!

И пошел бродить по комнатам, да еще пытался песни петь. Я не знал, что делать. Этот трехметровый грузин мог сделать со мной все, что хотел, я жался по углам и ждал, когда он утащится из квартиры. Но посетителю, видимо, понравилось, он сел на Важину кровать и начал со мной разговаривать по-грузински. Я послушал его несколько минут, и говорю, как мне показалось, к месту:

– Ара! – что значит «нет».

Грузин поднимает на меня свои красные глаза и с ужасом смотрит, потом поднимается и начинает на меня надвигаться. Я понял, что он меня или прибьет, или изнасилует. Но грузин похлопал меня по плечу и сказал:

– Малчык! – потом вышел из квартиры.

Я закрыл дверь, лег на кровать и быстро заснул. У меня хорошие нервы.

Позже я рассказал Важе о посещении брата, на что хозяин ответил:

– Зачем впускал? Это пьяница, нехороший человек, не пускай!

Это было по возвращении Важи из селения, а тогда, наутро, я не пошел в часть, подумал, что если я нужен кому-нибудь для посадки на гауптвахту, разыщут. Надел форму и поехал в госпиталь.

5

Сколько пересудов в маленьком городке! Неужели во всех маленьких городках много сплетен? Это, наверное, оттого, что так жить интереснее – рассказы будоражат воображение.

В госпитале, во время обеденного перерыва, подсел ко мне замначальника по МТО. Потертый такой, старый, очередное звание он уже перехаживал лет пять или восемь. Но из госпиталя этот старлей никуда не собирался переводиться. И вообще я понял, что в Поти остаются служить те, кто приспособился к местным условиям. Прекрасно помню разговор со случайным попутчиком в такси. Пока мы проехали пару километров, он мне выдал такую теорию:

– Понимаешь, в России ночью привезешь себе, например, машину кирпича, утром уже приходит милиция. А тут хоть дом привези, даже среди бела дня, никому ни до чего дела нет.

– А если милиция случайно увидит, и подойдут товарищи разбираться? – вставил я тому своему попутчику.

– Ну, дашь менту пятьдесят рублей, и он уйдет.

Я тогда подумал, что Важа не врал насчет листов из нержавеющей стали, которые продавал налево. Ведь найти этот лист не составляет никакого труда, полгорода крыши, и стены своих домов ими обшили, так ведь не слышно, чтоб кого-то за покупку забрали в тюрьму. Значит, не врал.

– А хватит пятидесяти? – не унимался я, хотелось все узнать подробнее.

– Не хватит, он скажет, мент этот, сколько надо, у них на все своя такса: пьяный за рулем – 300 рэ! Или ежемесячный взнос 50 рэ – и катайся, каким хочешь. И так далее.

Я же не хотел, да и не мог пристраиваться к местным условиям, хватит с меня погоды да комаров, еще и плати за то, чтоб спокойно по улицам ходить! Действительно, торчишь в дыре, да еще и пристраиваешься. Хотя я прекрасно уже понял тогда, что от меня ничего не зависит в этой самой дурацкой дыре Черноморского флота.

Так вот, подсаживается ко мне замначальника госпиталя по МТО и начинает с места в карьер рассказывать историю, которую он от кого-то слышал. Суть в том, что рыболов «Шота Руставели» сделал только один рейсик.

– Почему? – удивился я.

– Э-э! Да ты ничего не знаешь! Здесь действует мафия!

И так произнес это слово «мафия», что мне показалось, он должен озираться по сторонам. Но озираться МТО-шник не стал, а приступил к изложению сведений. В первом рейсе, оказывается, так нашпиговали судно контрабандой, что не выдержал такого хамства радист, коммунист из принципиальных. А может, этого радиста жадность или зависть обуяла. Может, доля не удовлетворила. Кто теперь догадается? В общем, радист дал радиограмму в Москву, что на борту контрабанда. Ну, конечно, из Москвы, как водится, приехали спецы, встретили радиста и повезли его обратно в Москву для допросов, но дальше Сухуми не довезли. В аэропорту, когда радист находился под охраной двух горилл, ему всадили нож в спину.

Я частенько бывал в Сухумском аэропорту и все диву давался, как можно всадить нож при таком стечении народа? Видимо, всаживали тоже спецы, если вообще всаживали, МТО-шник мог и наврать.

– Врешь ты все! – сказал я тогда старлею.

Старлей, конечно, обиделся, но через минуту продолжил:

– Стали из бортов судна вырезать куски автогеном и доставать ручные пулеметы, ковры, баллончики со слезоточивым газом, наркотики. А ты говоришь, вру! Если хочешь знать, все это неспроста, говорят, что лет пятнадцать назад хотели местные расстрелять на седьмое ноября военный парад нашей бригады. Установили пулеметы и все такое, но время, я имею в виду местное, сдвинули на час, поэтому ошиблись с началом, а пока разбирались, всех и накрыли.

Не знаю, как расстрел демонстрации или военного парада, а на кладбище кораблей я ходил, действительно, лежал на боку «Шота Руставели» и на его корпусе копошились несколько рабочих или сварщиков, или как их там называют, и вырезали листы железа.

Старлей продолжал:

– Они всегда ставят на ответственные посты русских, чтоб потом было, кого засаживать в тюрягу!

– Зачем?

– А своих жалко.

– Ну и правильно, – ответил я.

Как он мне надоел, этот старлей, поговорить ему, что ли, не с кем? Я поднялся, чтоб уйти, но он тоже поднялся.

– Уже уходишь? Подожди, посидим, поболтаем.

– Нет, мне пора.

Но старлей пошел рядом со мной и стал рассказывать историю своей женитьбы на местной красавице. Дебил какой-то, точно, как он мог жениться на красавице, если у самого рожа, как печеное яблоко. Позже, по-моему, на ноябрьские праздники, я видел этого старлея в госпитале, видел, как он нарвался на начальника. Вид у старлея был – полный отпад: шинель – как будто только что он разгрузил в ней вагон с мукой, фуражка – как из-под колес КамАЗа, ботинки в грязи, а из кармана торчит полбуханки хлеба и, естественно, выпирает.

Начальник посмотрел на своего подчиненного, видимо, ощутил запах, я-то видел, что старлей с перепоя изрядного, и говорит:

– Я вам рекомендую пойти отдохнуть, товарищ старший лейтенант!

Так как старлей был не в состоянии что-либо ответить, промычал что-то несуразное и пошатнулся так, что начальник его поддержал.

– Не капризничайте, Васильев, идите домой! – повторил начальник и вытолкнул старлея за ворота.

Вот так жених! И на местной красавице женился. Видел я эту красавицу – необъятной наружности бабу, всего в ней много, и голос как у начпо.

Однажды Васильев, я уже по второму году служил в бригаде, подкатил с просьбой, мол, посоветуй, как жене вес сбросить.

– Могу продать способ римских патрициев, – начал я.

– Это как? – вытаращился старлей.

– А так, ограничивать себя в еде не нужно, пусть ест хоть в три горла, но через час после приема пищи она обязана пойти в туалет и всунуть в рот два пальца.

– Блевать, что ли?

– Да, до полного освобождения желудка.

Васильев так посмотрел на меня, будто я ему предлагал переспать со старухой. Ничего не сказал и отошел. Да и в покое меня оставил.

Но тогда старлей взахлеб рассказывал об истории своей женитьбы, обо всех ее перипетиях.

– Они меня избили так, что я подняться не мог на ноги два дня. Только голову оторву от подушки, как все перед глазами кругом идет, и я бряк в постель.

Ну, это в его болтовне было правдоподобно, потому что, когда бьют по голове, всегда есть сотрясение мозга. Как-то я спорил с Олегом, нашим водолазным специалистом, что любой сильный удар приводит к сотрясению мозга, а он утверждал, что только такой удар, который вводит человека в нокаут или нокдаун. И никакими доводами я не мог Олега переубедить.

– Сухарики, Олежек, надо жевать перед тем, как по твоей голове настучат, и ты не попадешь ни в нокаут, ни в нокдаун.

– Это зачем? – спросил Олег.

– А давление в твоей черепушке после ударов поднимается, и какой-нибудь сосудик не выдержит и лопнет, и станешь дураком в двадцать пять лет. Начнут трепанацию за трепанацией делать! А сухарики на голодный желудок давление понижают. Метод английских боксеров времен Байрона.

Но, мне кажется, Олег все принял за шутку.

Васильеву я тогда не стал ничего говорить, я понял, что это типчик из той породы, которая любит только себя слушать. Но как он мне тогда надоел! Вот зануда, видимо, эта красавица или кто там еще, вышла за него замуж по одной причине – не могла отвязаться, везде он ее доставал.

– Очухался через несколько дней, взял нож и пошел ловить этих гадов. Попадается мне один.

Я подумал тогда, если этот дебил скажет, что пырнул встречного в живот, то сразу убегу с территории госпиталя. Но старлей сказал:

– Я подошел сзади и примерно на два сантиметра всадил ему нож в бедро. Кровь полилась, и он в обморок шлепнулся, а я со страха бежать.

Так могло быть, следовательно, Васильев не соврал, и я остался его дослушать. Потом шла история его женитьбы. Где-то Васильев успел подловить гонорею, и перед самой свадьбой решил, как следует провериться и вогнал себе запредельную дозу гоновакцины. Естественно, в гостях у родителей невесты у него поднялась температура, стало дурно, и он стал травить прямо за праздничным столом. И красавица невеста, и ее родители бегали вокруг и жалели дурака.

Наконец мы добрались до приемного отделения, но Васильев и здесь не отставал от меня. Я уже чувствовал себя так, будто отстоял за столом несколько операций подряд. Хотя почему несколько? Я помню, как в «системе» подмылся в качестве ассистента в половине девятого, а закончилась операция в двадцать три тридцать. Парня из Афгана привезли, ему из «бура» повредили плечевое сплетение, вот Белобородов и раскладывал оставшиеся нервные волокна под микроскопом, а я все это время только держал крючки, расширяющие рану.

Но в тот день просто так не закончилось. Сначала Васильев, потом этот звонок. Я как раз стоял в приемном отделении, когда зазвонил телефон, и дежурная сестра переспросила:

– Кого? У нас таких нет, – подняла глаза и, увидев, что я стою неподалеку, добавила: – Подождите минуточку, я сейчас его поищу.

Положила трубку на стол и обращается ко мне:

– Вас разыскивают из части.

Тут я подумал, что вызывают, чтоб на гауптвахту посадить. Не век же мне с объявленным арестом бегать. Естественно, чертыхнулся и подошел к телефону. Одно хорошо – Васильев умолк. Но уходить никуда не собирался, стоял и слушал, как я разговариваю по телефону. Точно, дебил, видимо, в госпитале его уже никто не слушал, так он нашел дурака-слушателя. Болтать болтал, а вот про самого Васильева другие говорили, что пол-госпиталя перетащил. Поначалу я сомневался, но позже понял, что воровать много ума не надо. Помню, пришел из ремонта корабль, в Ливии ремонтировался. На борту запас краски, то ли ливийской, то ли французской, не знаю. Только очень дефицитная была эта краска. Так два болвана, вольнонаемные, матрос и боцман из местных, за ночь утащили двадцать бидонов той краски. Но когда стали ее реализовывать, кто-то проболтался или еще каким-то образом стало известно, в общем, местная традиция не сработала, попались ребятишки. Ну, потом суд, а перед судом тягостные для глаз сцены. Матрос шел по одной статье, а боцман сразу по двум, не помню, по каким именно. Так боцман бегал по штабу и кричал:

– Несправедливо, вместе воровали, почему я сразу по двум статьям, а он по одной? Несправедливо.

Потом боцман примолк, а я позже узнал, почему. Договорился в суде, то есть, по местным обычаям, дал деньги. Матрос потянул на полную катушку, а боцман получил два года химии. С этой самой химии приезжал каждое воскресенье к жене. Условия на химии были такие: сто рублей на бочку – и едешь к семье, если сто рублей не выкладываешь, то не едешь, но это не все. Не только не едешь, но и вообще попадаешь в черные списки, а это значит, что не дадут ничего заработать. Круг замыкается. В общем, полный на химии капитализм.

В одно прекрасное воскресенье появляется боцман в части уже в качестве осужденного, встречает меня и начинает плакаться, как ему ТАМ тяжело. Потом мы прошли с ним ко мне в кабинет. Я налил боцману «шила» и продолжил слушание его исповеди. Оказывается, перед судом был такой разговор у него в прокуратуре.

– Я хочу дать, – сказал боцман человеку из прокуратуры. – Сколько?

– Нет, дорогой, – говорит человек, – сам назови цену.

– Тысяча!

– Пять лет.

– Две.

– Четыре года.

– Три.

– Три года.

– Четыре.

– Два года.

– Пять.

– Два года химии, но это последнее слово.

Потом был суд, и боцман схлопотал два года химии. После суда по части поползли слухи, что боцман с матросом кроме краски столько переворовали, что попадись – не вылезли б из тюрьмы до конца жизни. Вот тебе и дебилы.

В общем, в приемной меня к телефону позвал Кешик, как потом оказалось, первый и единственный раз. Кешик приказал, по-моему, тоже первый и единственный раз, чтоб я срочно прибыл в часть, что-то нужно было обеспечивать. Обеспечивать мне приходилось и потом, но так поспешно никогда. Это вообще был стиль работы комбрига, ведь двинули на работу группу АСС по его приказу. Комбриг всегда так: сразу двинет вперед силы, а потом наблюдает, как неумолимо движение вперед затормаживается. Тогда снова обойма приказов и вновь спокойно наблюдает. Что поделать – у каждого свой стиль руководства. На самом деле было так: грузинский комсомол решил поставить старый буксир, который уже покоился на постаменте, поближе к городу. Решено – сделано, и стали дяди переправлять через устье Риони старое корыто, на котором всю его сознательную жизнь возили контрабанду и только один раз, как говорят, большевиков в Турцию. Но на быстрой воде возникла паника, черпнули раздраенными иллюминаторами водички, и пошел буксир ко дну, и стал заноситься песком. Ну что, дяди из комсомола бегом к начпо, тот посылает к комбригу, комбриг объявляет тревогу, и группа АСС в полном составе выброшена десантом на пустынный берег Риони.

Я выслушал Кешика и положил трубку. Потом пошел за вещами.

– Слушай, док, а слышал, как местный вор в законе в одном ресторане за 10 тысяч приказал официанту отрубить палец и зажарить?

Вообще, крышка с черепа отлетела у МТОшника, такое понес.

– Нет, – говорю, – не слышал.

– И самое главное, совсем недавно. А знаешь, как менты его повязали? Подбросили наркотики в дом и тут же нагрянули с обыском.

– Нет, – говорю, – не слышал.

– А знаешь, здесь есть духан под названием «Белый камень»?

Как мне этот болтун надоел в тот день! Я не знал, что б ему такое сказать, чтобы он отвязался.

– Конечно, – говорю, – знаю.

– Так вот, еще в английскую оккупацию…

– Извини, – перебил я его, – меня в части ждут.

Я быстро вышел из госпиталя. Мне кажется, засядь я в туалете, этот дурачок меня бы до вечера ждал, пока бы я не вышел.

В части меня ждал грузовик и четыре матроса. Когда я прибыл, машина уже была полностью загружена, а Кешик прохаживался возле.

– Значит так, док, прибудешь на место, ставь палатку, матросы все знают, потом пусть изобразят на каком-нибудь дереве прожектор и кабель затянут подальше в кусты. И ждите команды. Понял?

– Понял. А дальше что?

Кешик усмехнулся, как бы давая мне понять, что главное – не спешить. Теперь-то я понимаю, что наскоком судоподъемные работы не делаются, пусть судно маленькое и не имеет никакой цены, а тогда мне казалось, что у Кешика предделириозное состояние, когда услышал:

– Нужно протянуть пару дней, до первого шторма, тогда у него охота к работам пропадет. Мы успеем.

Я ничего не понял, но козырнул и полез в кабину к водителю.

Долго тряслись по разбитым дорогам, потом катили вдоль берега реки и, наконец, остановились в месте впадения ее в море. Я ничего не успел приказать, матросы сами стали стаскивать барахло. Я пошел по песку. Вода текла рядом, мутная, грязная, и все несла в море: и муть, и плавающие на поверхности отбросы города. Действительно, города рождают только гниль, это особенно в устье реки заметно. На фарватере возвышалась палубная надстройка затонувшего буксира. Я поглядел на море – было спокойно и очень тихо.

– Товарищ лейтенант!

Я обернулся, матрос показал пальцем в ту сторону, откуда мы приехали. Приближалась «Волга» комбрига, за ней УАЗик.

Из «Волги» вылез комбриг, из УАЗика Бондаренко и Олег. Комбриг начал с разноса Кешика.

– Так, Бондаренко опять пьян! Еще раз – отправлю в камеру.

– Никак нет, товарищ комбриг, я в рабочем состоянии и только.

– Все шутишь. Так, заводите трос!

Я посмотрел на Кешика, он только усмехнулся, но команду подал:

– Завести трос!

Комбриг сбросил с себя рубашку, остался в какой-то пестрой майке и стал вместе с матросами заводить трос к затонувшему буксиру. Правда, в воду он не полез, а только помогал подтащить трос к урезу воды, потом в воду уже полезли матросы, но когда вода достигла груди, их опрокинуло, и комбриг тут же подал команду прекратить завод троса. Комбриг надел рубашку, приказал Кешику ждать и умчался на машине.

– Сейчас пришлет мыльницы, – обронил Кешик и пошел куда-то прямо через кусты. Олег посмотрел ему вслед и сказал:

– Сейчас найдет чачу, он знает не только все точки города, но и его окрестностей.

– Что Кешик задумал? – спросил я у Олега.

– Не понял? Протянуть до штормов, а потом работы отложат до весны, а весной кто об этом ржавом корыте вспомнит? То-то, док, – расчет.

Кешик явился через два часа, когда я полностью свыкся с положением, лежал на песке и принимал солнечные ванны.

Из кустов появился Кешик, а на горизонте – «мыльницы».

– Вот дает! Да разве винтами этих лоханок промоешь траншею! Ведь занесет течением. Да черт с ним, пусть делает, что хочет.

Действительно, малые десантные корабли стали возле возвышающейся над водой надстройки затонувшего буксира. Ревели дизели на катерах, гул смешался с плеском реки, а мы валялись на песке – и офицеры, и матросы.

Сколько событий за последнее время: то чуть на «губу» не упекли, а вместо этого приходится на пляже валяться. А что еще будет? Я понял, что вся служба состоит из этих бросаний по чужой воле из стороны в сторону.

От «мыльниц» отвалила шлюпка и понеслась к берегу. Когда носом уткнулась в песок, из шлюпки вышел мичман и пригласил офицеров на ужин. А я только заметил, что стало темнеть, и солнце уже касалось поверхности моря.

Кешик с Олегом ушли на шлюпке к «мыльницам», я отказался. Но Олег сказал:

– Я привезу подкрепиться на всех, док.

Я вновь растянулся на песке и слушал гул от «мыльниц» и плеск воды.

Стемнело. Навалилась тоска. Матросы насобирали хвороста и разожгли костер. «Что, матросы – не люди?» – подумал я и подсел к огоньку. Шлюпка все не возвращалась, но гул был хорошо слышен, хотя стемнело настолько, что самих катеров уже не было видно.

Потом сзади высветились огни машины.

– Комбриг едет, – сказал кто-то из матросов.

Точно, прикатил комбриг. Вот шальной мужик, дома ему не сидится. Отдал приказание и жди, когда доложат о выполнении. Нет, сам мотается. Пришлось ему докладывать, что да как.

– Медслужба на месте, это хорошо! А где Бондаренко?

– На дэкашках, товарищ капитан первого ранга, обеспечивает промывку траншеи!

– О, доктор разбирается в судоподъемных работах, это хорошо, это уровень. Я думаю, что к утру промоют, подгоним тягач и вытащим реликвию. А? Вытащим, доктор?

– Вытащим, товарищ капитан первого ранга! – отчеканил я, а сам подумал, сколько еще тешить комбрига, ведь не скажешь ему, что никогда этот буксир вытащен, не будет. Кроме того, откуда комбриг взялся, еще вчера мне взыскание объявлял от его имени начштаба.

Послышались голоса со стороны реки, а чуть позже скрип уключин. Ясно, что возвращался Кешик с Олегом. Так и вышло. Я отошел в сторону, чтоб посмотреть на встречу, но комбриг не дал никому сойти со шлюпки, прыгнул в нее сам и уплыл вместе с Кешиком и Олегом. Пока шлюпка была недалеко от берега, было слышно, как комбриг распекает Кешика. Олег успел передать матросам сверток с едой, и меня позвали ужинать. Еще не ел я матросской пищи, а что было делать? Пришлось давиться куском хлеба, на котором белела жареная рыба. Не знаю, что это, телепатия или случайность, но мне в тот момент вспомнился рассказ Гарина-Михайловского об этих краях. В нем писатель описывал шквалы, которые налетают мгновенно, все крушат и уносятся прочь. Вот и тогда, сел у костра, облизывая пальцы, как в полнейшей тишине, в застывшем воздухе, вдруг возникло движение со стороны берега и опять стало тихо. Через минуту опять дохнул ветерок, но уже со стороны берега, и стало тревожно так, что даже матросы умолкли. А до этого пассажа один из матросов травил о прелестях московской жизни. Вновь в природе пауза – и тут навалилось. Я уловил только первое мгновение, как будто кто-то опрокинул на меня стену из плотного воздуха. Костер взорвался тучей искр, палатка громко хлопнула и взлетела в воздух. Огромные колья понеслись по воздуху и грохнулись на машину комбрига. Водитель тут же завел «Волгу» и дал газу.