Текст книги "Имя мерзости: степь"

СЦЕНА III: СУММАРНАЯ

И так он шел, минуя древние развалины, где на треснувшей могильной плите горько плакал старик о том, что никогда не вернется, проникшись состраданием, Тор положил конец его страданиям, мимо разрушенной часовни, где сидел в задумчивости крылатый дух, мимо города прокаженных и отравленных вод, носивших тела русалок, и сидящий на берегу утопленник ласково приветствовал, предлагая хлеб и вино, а шайка грабителей попыталась отнять то немногое, чем владел; и ведьма вознамерилась украсть его пищу и была убита, и видевший это истукан презрительно скривил каменные губы, а тощий оборванный нищий в алмазной короне, плюнув под ноги, высокомерно отвернулся. Далее, далее – мимо обнаженных красавиц с обнаженными же клинками, стоявших на страже царственных любовников из слоновой кости. Он видел лежавшего на земле человека с отрубленными руками и ногами, который славил судьбу и прекрасного юношу безутешно горевавшего, разодрав богатые одежды, коней несущих пустую колесницу и закованный в цепи скелет на троне. Он бывал в тех краях, где вурдалаки пляшут на костях мертвецов, где сидящий на скале гриф долбит клювом череп императора, к чьим стопам припадало пол мира, и раскаты хохота доносились из могилы шута!

Беременная козлоногая женщина предлагала стать отцом ребенка, покойница в венке из роз, с кожей белее мрамора, к себе в могилу звала, и как поссорились они меж собой; пожиратель трупов сулил добычу, призрак чудовищного зверя, в раздутом животе которого ворочались съеденные жертвы, ревя, прошел мимо и туман следовал за ним, толпа негодяев пинала голову праведного старца, а безумная старуха кормила грудью умершего младенца.

Безумец – говорящий: «Пойдем, и будем жить счастливо, навсегда!» – слезы на щеках, кровь на руках и венок на могиле есть подлинный удел любви. Где счастье влюбленных, держась за руки гуляющих по фруктовому саду, когда сзади на них падает тень подкрадывающейся волчицы? Это реальная жизнь, суть которой пожар. «Чем раньше поймешь, тем раньше умрешь, и меньше в аду проживешь», – кричали мрачные аскеты, бросаясь на Тора. «Наслаждайся жизнью, как она есть», – ответствовал он, воздвигнув пирамиду из их голов. «Ибо в смерти и подавно нет успокоения».

Он спускался в подземелья, проваливаясь по колени в пыль, расхаживал рядом с обратившимися в прах сокровищами, но брал с полок только манускрипты, читая: «Мера всему – Время? Время есть мера сыпучих тел! Ведь ее можно измерить простым падением крупинок», и еще – «Снизойдя до мельчайшего можно видеть малое», и многое другое, потерянную мудрость и забытую глупость. Каменные скрижали рассыпались, едва Тор дотронулся, и ветер унес деяния веков и исчерпавшие себя заветы. Он останавливался у разрытого кургана, наполненного золотом, рассматривал и за ненадобностью бросал на землю, попирая ногой, а истлевшая мумия так и не восстала вопреки ожиданиям. Он осторожно обошел отверстие, извергавшие дым и звон кующегося железа, и запах серы, ибо знал, что там ждала только смерть.

Был там еще грязевой омут и как бы человек тонущий. Когда же Тор поспешил на помощь, вот множество рук показались над поверхностью и вцепились в него, едва не утащив в бездну.

Светила плыли по небу, сливаясь и разъединяясь в своем бесконечном движении.

Как-то раз Тор пробудился под тяжестью сидящего на груди шакала. Тор ослабел настолько, что едва мог пошевелиться, предвосхищая это, вожак ощерил пасть в плотоядной усмешке и протявкал что-то стае, чинно рассевшейся полукругом слегка поодаль.

– Снова ты! – это хрип балансирующего на краю небытия.

Седой шакал смеялся, а может, он говорил, постепенно склоняясь, Тор не поручился бы. Вот его клыки нависли над самым горлом. В выцветших глазах Тор читал мудрость поколений. Шипение змеи. Теплая кровь. «Интересно, чья?» – промелькнула мысль, как слова на песке и была смыта набежавшей волной.

СЦЕНА IV: СУМЕРЕЧНАЯ

Кочевники называли их «сетхи» – дикие люди, и справедливо страшились их, наделяя сверхъестественными способностями, ибо в силе и свирепости они уступали только могильным обезьянам Востока. Они передвигались на четвереньках, грязь им служила естественной одеждой, и гривы спутанных волос волочились по земле; они были хищниками, но, испытывая длительный голод, становились всеядными. Они преследовали добычу пока не падали замертво, либо, настигнув, в мгновение ока разгрызали горло жертвы мощными клыками. Так было, и так есть. А будущее закрыто.

В настоящий момент сетхи пытаются настичь одинокого всадника, полуобернувшись, тот изредка посылает стрелы, сражая опасно подобравшегося хищника. Его юное лицо пылает мрачной решимостью, на груди собственноручно вырезанный Иероглиф Возмездия сочится кровью. Обычай требует, чтоб раны оставались не заживленными до тех пор, пока не свершиться начертанное. Поэтому Барту Тхаш раздирает ногтями раны, едва те закрываются, приводя в неистовство следующую позади погоню.

Второй всадник, его отец, остался лежать среди бескрайних просторов степи, успев разрубить пополам накинувшегося сетхи, прежде чем остальная стая, поджидавшая в засаде, накрыла его вместе с конем валом барахтающихся, дерущихся за пищу тел.

Отставший от стаи сетхи с трудом ковыляет, поджимая покалеченную конечность. Ему удалось сначала откусить древко ранившей его стрелы, а затем и вырвать и пожрать кусок собственной плоти с засевшим глубоко железным наконечником, однако силы медленно, но верно оставляют его. Вдруг порыв ветра доносит до его чуткого обоняния многочисленные запахи, вызывающие в памяти образ более легкой добычи.

Прервав похоронный плач, шакалы разбежались, поджав хвосты, когда переменившийся ветер выдал подкрадывающегося сетхи. Зарычав в бессильной злобе, ибо более не было смысла таиться, он неуклюже пробежал несколько шагов, пока не свалился, взвыв от боли. Однако и тут судьба смиловалась над несчастным: сетхи заметил оставленный шакалами труп вожака и подающий слабые признаки жизни человека. Настороженно припадая к земле, сетхи стал приближаться.

… А в Сумеречных Землях шелестит под ногами пепел. Даже сквозь подошву обуви Тор чувствует исходящее тепло. В насыщенном запахами гари воздухе плывут клочья пепла, он вездесущ, покрывает лицо, руки, проникает сквозь одежду, сугробами собирается на плечах и голове, потревоженный, взлетает из-под ног и долго еще кружится позади. Покрытые копотью полые стволы деревьев приютили сонмы стенающих призраков. Заслышав шаги они обращают страдающие взоры к проходящим. Тор видит исполненные невысказанной муки лики, чувствует, словно прикосновения легких, бархатных пальцев, слышит их жалобы и шепот. Не задерживаясь, он проходит мимо. Полуобернувшись, Королева Сумерек говорит с ним своим призывным, чарующим голосом. Но Тор слышит поднимающийся над миром звон погребального колокола. На губах ее блуждает легкая улыбка, и Тор молча кивает, продолжая идти, сжав зубы, его дыхание затруднено, с каждым шагом нарастает усталость.

Из-под черепков обрушившегося колокола видна подрагивающая рука звонаря, и язык пророка вырезан, зажарен на костре и съеден. Приходит тишина, и иероглиф забвения накладывается на бездну. Сумерки вселенной порождают Яму. В бездонных ее глубинах Тор видит ровное голубое пламя, лижущее груды обезображенных трупов. Под черным небом сидят на корточках могильные обезьяны, покачиваясь в трансе. Он переводит взгляд на Сумеречную Королеву и видит образ неизмеримо далекий, отрешенность, запечатанную на ее лице вместе с выражением трепетной радости и блаженства, когда, слегка подавшись вперед, стоит она полуприкрыв глаза, с прижатыми к груди руками, омываемая волнами удушливого смрада исходящего из Ямы. Он хочет сказать, как она недосягаемо прекрасна, но вместе с последним вздохом отравленные легкие рассыпаются в труху, которая заполняет желудок. Тор стремительно стареет: седая борода достигает колен, ногти змеятся по земле; задыхаясь, он падает на землю, в отчаянье разрывая себе грудь. Умирая, он смотрит в испуганные глаза любимой…

* * *

На мгновение сознание вернулось к Тору, и в ослепительном блеске негаснущих солнц он увидел свой вспоротый живот, раскиданные внутренности, и сетхи, с упоением высасывающего из него кишки. Безумие затмило разум Тора, когда, умирая, он накинул петлю из собственных окровавленных кишок и яростно затянул. Человек и зверь остались лежать, так и не разомкнув предсмертных объятий вражды.

И были сожжены в Яме, вместе с философом, отрицавшим смерть, поэтом, воспевавшим жизнь, и нищим, никогда не видевшим счастья, равно как и с нечетным множеством других, безымянных трупов…

* * *

Внезапно раздался глухой чавкающий звук, как если бы ладонью со всей силы ударили по только что освежеванной туше. Глаза сетхи расширились и остекленели, когда из его оскаленной пасти показалось бордовое трехгранное лезвие. На кончике лезвия Тор разглядел нанизанную, трепыхающуюся часть языка сетхи. Изрыгая потоки крови, зверь тяжело опустился на грудь Тора.

В окружении мрачной свиты приближается Сумеречная Королева. В волосах ее – пепел, а в руках цветы лотоса и цитра, обнаженное тело нежной небесной голубизны восхитительно и грациозно. Едва касаясь земли, проходит она, лишь слегка подрагивают полные груди и кончики крыльев, когда бесплотным призраком, предсмертным видением скользит она к ложу больного и трава чернеет и рассыпается в прах под ее легкой поступью. Одна из могильных обезьян извлекает торчащий из затылка сетхи дротик и пинком отбрасывает в сторону труп.

Королева склоняется, чтобы забрать душу Тора, но вдруг останавливается, словно объятая сомнением. В воздухе возникает нота – это рвется первая струна на цитре. Королева осторожно опускается рядом с Тором. Могильные обезьяны разворачиваются и уходят под землю.

* * *

Светила все так же пляшут в недоступной вышине, и Тор оживает. Его голова покоится на коленях Королевы, и ее ладони порхают, лаская его, его живое тело. Вокруг, на страже, спиной к ним стоят горбатые фигуры могильных обезьян, чьи лапы сжимают копья, раскрашенные черепа и пучки лотоса, обвязанные вокруг зазубренных серпов. Королева улыбается, ниточки губ расходятся, обнажая белоснежные остроконечные зубы, и Тор отвечает ей робкой, неуверенной улыбкой воскресшего. Королева распускает черные, как ни что в этом мире, волосы, затем медленно ложится. Струящиеся каскады ее волос закрывают их сплетенные тела от не скромных взоров поднебесных птиц.

* * *

– Останься со мной, – говорит Сумеречная Королева, простирая руки к уходящему. Тор оборачивается, и не выразимая словами скорбь сквозит в его взоре.

– Как огонь и прах смогут быть вместе? Либо прах задушит пламя, либо тот пожрет прах.

– Но ведь прах и огонь неразделимы…

– …лишь краткий миг апогея пожара, когда они сосуществуют вместе.

Королева закусывает губу.

– Как можешь быть таким после того, как наши сердца нашли друг друга и дыхания слились. Пойдем со мной на Восток, который есть Сумеречные Земли, туда, где мы будем вместе навечно. Будь же моим Королем!

Тор порывисто возвращается и обнимает прекрасную Королеву. Дрожащим голосом он начинает страстно говорить:

– Думаешь, мой внешний облик есть суть моих чувств?! Я не хочу расставаться с тобой, и не могу остаться. Я борюсь с той любовью, что затмевает последние остатки рассудка, погружает разум в хаос. Ведь закон мироздания таков – всякая тварь обречена на то, что полюбит. Поверь мне, любимая, я отягощен памятью о прошлом, жутком прошлом, тысячи различных смертей и бед, что станут будущем. Я знаю и не могу изменить: наша встреча неизбежна, предопределена, так же как…и гибель. Но мы не будем вместе. Возлюбив смерть, я умру.

– Но что же будет со мной, коли, я возлюбила жизнь? – со слезами вопрошает Королева.

– Я не всеведущ, к сожалению, – горько сказал Тор. – Но в Сумеречных Землях никогда не будет Короля.

– Тогда останусь я, – решает Сумеречная Королева. И Тор покорно склоняет голову.

* * *

Быстрым решительным шагом Тор идет вперед, сквозь поле бормочущей травы. Каждый стебелек заканчивается сочными алыми губами, шепчущими на тысяче языках. Обрывки фраз в шорохе судеб:

– Дорога на Илбимар вымощена розами…

– Улитка, переползшая диск земли, раздавлена копытом осла в миллиметре от края.

– Хей! Ты слышишь как бы гул водопада?! Что это? Это обреченные на жизнь приветствуют смерть.

– Прекрасен, прекрасен Тетуитланский фонтан!

– Лилии в волосах утопленницы – пыльца на крыльях бабочки…

– Что управляет миром, догадаться попробуй.

– Пена на рифах есть кровь разбившихся волн.

– …кровь на парче и кинжал под рясой.

– Время, заключенное в круг теряет смысл, нарушается суть, имя для сей нелепицы – вечность.

– Будь сильным…

– …крепись…

– …переживи это.

Слова падают тяжелыми каплями, порождая расходящиеся от центра круги в сознании Тора. Предчувствие овладевает им, он оборачивается. Морщинистая старуха на дрожащих ногах, ветер уносит пряди волос с ее головы. Решение опережает мысль, когда, делая шаг назад, Тор пронзает Сумеречную Королеву. Возмущенно шипя, Нордрон извивается в сжатом кулаке Тора. Из земли появляются покинувшая Королеву свита. Нордрон вновь становится мечом, нагнувшись, Тор проводит продольный разрез на животе мертвой, и извлекает оттуда едва оформившийся плод. Тор целует плод, затем передает могильным обезьянам. Обезьяны почтительно принимают еще не рожденного ребенка Сумеречной Королевы и человека Тора, и уходят сквозь землю.

Тор не разрешил забрать тело Королевы. Он стоит, до хруста стиснув зубы, созерцая некогда прекрасные черты, одинокая слеза ползет по хрустальной щеке, оставляя безобразный шрам. Срываясь, она падает на тело почившей, и оно воспламеняется. Огонь вгрызается в почву; где-то внизу он пробьет земной диск и падет в космос, где станет солнцем для нового мира. А в воздухе проплывает вторая нота, и уплывает за горизонт, где сливается с первой. Тор замечает оставленную цитру.

ИНТЕРЛЮДИЯ

Проклятый, чье имя – легион, Однажды Нарушивший Пляску Светил, Играющий со Временем поднимается, чтобы совершить самоубийство.

На Севере собираются тучи легионов зверолюдей Сурту Урула III. Скоро эта весть повергнет в смятение города Межземелья.

Дряхлый Восток ждет перемен, вдыхая гарь трупов.

В могилах по-прежнему тепло и уютно.

В подземельях Дардантала – тишина.

В заброшенном храме блестит выкатившаяся из глазницы черепа слеза, рядом лежит Утерянный Меч.

Моря выливаются через края Земли, застывая россыпью звезд.

Во сне разум грезит об иных мирах и других временах.

Стебель травы раздвигает гранитные плиты, и текущая вода становится пылью.

Боги не вечны – все умирает.

СЦЕНА V: НАБРОСКИ

Трое сучковатых, гротескных существ, больше напоминающих старые трухлявые бревна, пляшут вокруг привязанного к наковальне. Их имена: Голод и Жажда, имя третьего забыто, но когда вспомнится, оно будет – Чума. Разрывая изломами веток кожу пленника, они пируют, крепко обняв щупальцами голову лежачего, восседает высокомерно паук. Застигнутые врасплох, Трое изрублены на части, из прорех высыпается пыль и опутанные паутиной крысы. Паук успевает ускользнуть под наковальню, где сидит, затаив зло и пережевывая что-то. Приблизившись, Тор нависает над привязанным. Не произнесено ни слова. Вглядываясь в душу, Тор читает записанное в ней прошлое, настоящее, будущее.…И обрушивает разящий клинок! Под расколотой наковальней в отчаянье скребет щупальцами пронзенный паук.

* * *

Люди отрываются от работы, ощутив в ветре запах гари. «С Востока!», – вздыхают они, и какое-то время смотрят вдаль слезящимися от дыма глазами. Затем вновь возвращаются к прерванным занятиям.

* * *

Подбирая оставленные трупы иль разрывая могилы, обезьяны устремляются на Восток. Для них Восток – жизнь.

* * *

Тор чувствует нарастающее давление в области шеи и ниже. Скосив глаза, он испуганно видит, как сокращаются мышцы, словно неведомый паразит ворочается под кожей. Плечи Тора чудовищно набухают, кожа начинает лопаться, расползаться, исторгая ручейки крови и какие-то еще не до конца оформившиеся отростки. В спазме боли Тор обращает исказившейся болью и ужасом лик к солнцам, и те, не выдержав, беззвучного вопля взрываются, позади рук его возникает, уже закончив рост, вторая пара, и он становится четвероруким!

Вереницы планет всевозможных цветов и конфигураций проплывает туда, откуда доносится тяжелый скрип перемалывающих жерновов. Искрясь, падают в пустоту обломки душ людей, богов, животных и тварей. Гигантские весы взвешивают неразборчивую, серую, копошащуюся массу. Громовой голос вещает с зенита – слова остаются не услышанными.

Внезапно все застывает.

Се грядет сцена Мощи!

В пространстве появляется круг, в центре которого танцует сияющее существо, в руках у него – Три Предмета. Трещины сбегают по матовым поверхностям чаш – весы начинают рассыпаться.

Брызги солнц сливаются в новые светила. Танец возобновляется.

АКТ ВТОРОЙ, ГОРОДСКОЙ

СЦЕНА I: ПО ДОРОГЕ В ДЖЕД: СМЕХ МЕРТВЕЦА

Тор рассматривает покрытую письменами мраморную стелу.

Вот, о чем она хранит память и может поведать.

      Некогда царь всесильный, горделиво попиравший народы, состарился и слег на предсмертном ложе, устав ожидать, ближайшее окружение бездетного монарха обратило алчные взоры к казне и трону. Верные полководцы покинули умирающего и затеяли междоусобицу. Хаос и принуждение воцарились вместо закона и порядка, сталь и кровь вместо вина и хлеба.

Однажды, немногие сохранившие верность слуги поднесли ванну с лечебными водами, в коих покоился, ни жив, ни мертв государь, к окну дворца. Когда узрел беспомощный крушение горделивых устремлений, тщету мирскую, пылающий град, трупы на улицах, грязных рабов дерущихся из-за царских жен, печальная улыбка отразилась на изможденном тяжелым недугом челе. Когда ж один за другим пали в лужах крови бывшие друзья и соратники, ныне делившие не завещанное наследство, засмеялся страдалец. Страшен был смех тот, ибо сводил с ума живущих. И первыми жертвами стали те верные прислужники. Зараза безумия распространялась. Устрашившись, в панике бежали горожане в степь, и был оставлен город.

А теперь Тор входит в предместье заброшенного города. Повсюду – запустение, да пристанища зверья степного. Тору чудится смех, описать который невозможно.

– Что такое? Где все? Есть кто-нибудь здесь? – кричит он, но только нарастающий смех приходит в ответ.

Поеживаясь и постоянно оглядываясь по сторонам, он подходит к дворцу. Здесь хохот становится невыносимым, оглушающие раскаты наполняют площади, доносятся из пустых оконных проемов, мечутся по улицам и переулкам, отражаются от разбитой мостовой и летят дальше. Смех наполняет все пространство и некуда от него скрыться, он глушит любые звуки, и Тор не слышит даже собственного голоса.

На балконе дворца появляется мумифицировавшееся древнее существо.

На голове мумии царский венец, беззубый рот исторгает потоки хохота. Тор с ужасом подмечает, как нечестивый безумный смех входит в него, наполняет грудь, вот первые звуки уже помимо воли срываются с плотно сжатых губ. В ярости Тор кидает копье, тщась поразить невидимого насмешника, но оно, не долетая, застревает в балюстраде. Из камня по древку бежит кровь. А смех заполняет разум, пожирает изнутри. Но вдруг, Тор слышит растущую музыку, чудную, неведомую, и смех отступает. Удивленный он взирает на свои руки, перебирающие струны цитры. Воспользовавшись паузой, возвращается смех; мертвецы выходят из дворца и спускаются по лестнице. Из глазниц, провалов ртов и носов ползут склизкие черви и сворачиваются вокруг туловищ. Опомнившись, Тор возобновляет игру, пальцы сами находят нужные лады, он отдается наитию, концентрация лишь мешает процессу. Пронзительные ноты набирают силу. Складываясь в мелодию сумерек. Тор делает шаг вперед. Ближайший мертвец оплывает как сгоревшая свеча. Тор подходит вплотную к парадному входу, вокруг отвратительные мертвецы вместе с червями растекаются скверно пахнущими лужами.

Не переставая играть, Тор поднимается по лестнице, ступени бессильно скалят клыкастые пасти. Охраняющие проход деревянные скульптуры львов соскальзывают с постаментов и разбегаются. Тор проходит анфилады давно пришедших в упадок комнат, пустых залов с облупленной позолотой и штукатуркой, где из темных углов взирают голодные глаза непостижимых тварей, ветер теребит гнилые клочья картин, эхо его шагов словно невидимый беглец мечется по коридорам. Что-то, тяжело ступая, движется следом, обдавая затылок гнилостным дыханием, но каждый раз бесследно ускользает, едва Тор оборачивается. Вот он останавливается перед бассейном.

Пока вода расступается, обнажая илистое дно, розовые щупальца поспешно зарываются в грязь. Когда ж Тор минует бассейн и вода вновь смыкается за спиной, он больше не ощущает чужого присутствия.

Постоянно поднимаясь, Тор, наконец, восходит в круглую комнату со следами былых фресок на сырых стенах, под потолком в паутине раскачивается ржавый человеческий скелет, рядом с аркой, что ведет на балкон, лежат кучи глиняных черепков.

Застилая свет, в проходе появляется угрожающе поднявшийся на задних лапах жирный паук, его поросшее бурым волосом шипастое брюхо начинается на уровне головы Тора.

– Ну, наконец-то нормальный враг! – ворчит Тор, откладывая цитру.

Смех также больше не звучит, а паук обрушивается вниз, подминая противника. Ядовитое жало стремится найти жертву, но Тор, удерживая чудовищную тушу одной парой рук, другой ломает жало. Их обрубка хлещет горячий яд, на мгновение ослепляя воина. И этого оказывается достаточно.

Полураздавленому, ему чудится треск костей – шипы все глубже вонзаются в тело, по мере того как живая глыба вдавливает в пол. Когда кажется, что все уже кончено, паук, внезапно отпрянув, начинает кружиться, пытаясь сбросить вцепившегося в загривок Нордрона. Пошатываясь, Тор с трудом поднимается на ноги.

– Подохни, мразь! – ревет он, обрушивая на паука полный гнева и боли единый удар всех четырех рук.

В том месте, где рука изумрудная погрузилась в тушу, образовывается рваная рана. Паук стремительно оборачивается, но Тор вновь ударяет, но на этот раз, удерживая взбесившуюся громадину, просто разрывает тварь пополам!

Комната вмиг наполняется потоком молочно-белой жидкости. Бредя по колено, Тор выбирается на балкон, мимо проплывает ставшая бесформенной туша паучья, и низвергается с балкона вниз, ломая перила. Тор едва успевает подхватить несомого отвратительным течением Нордрона.

– Поздновато ты что-то, – с облегчением говорит Тор.

Нордрон презрительно шипит в ответ, не понимая шутливых речей. Мумия в венце царственном стоит на балюстраде, из ее правой глазницы в глаз левый неспешно переползает кобра, чешуя, нежно розового оттенка с примесью охры, шуршит и искриться отраженными крупинками солнечного света. Издав нечто, напоминающее стенание ожившая мумия прыгает вниз. Дворец начинает рушиться.

Из-под обломков Тор извлекает невредимую цитру, рядом греется на поваленной колонне Нордрон, в пасти у него зажат драгоценный камень.

СЦЕНА II: СЕТХИ И ЗАПРЕДЕЛЬНОЕ

Сетхи возвращаются.

Сначала показывается всадник на взмыленном коне, роняющем клочья пены. Всадник, чей взор страшен, ибо принадлежит обреченному. На ходу он кричит вызов и вздымает над головой изогнутую саблю.

Сложив на груди две пары рук, Тор спокойно ожидает его приближения.

Внезапно конь спотыкается и падает, занесенная сабля разбивается о рубиновый лоб. Поверженный болью, унижением и бессилием, степняк силится выбраться из-под мертвого скакуна. По губам несчастного животного стекает струйка крови. Бегущий по земле муравей слышит грохот Капель-С-Неба.

Сжимая бесполезный обрубок, степняк выкрикивает хриплые проклятья в спину спокойно удаляющемуся Тору. Его слова вызывают лишь улыбку на хрустальных губах.

Преследовавшая беглеца стая теперь сгрудилась над упавшим и, рыча и огрызаясь, друг на друга, рвет и пожирает трепещущее мясо.

– Какой отважный юноша! – слышится голос Бертхера, чья борода заплетена в косички, а игольчатый сапфир венчает белоснежную чалму. Придворный чародей парит в нарисованной мелом гексаграмме на высоте трех четвертей человеческого роста. – Столь юн, подававший большие надежды, целеустремленный герой и столь недостойная кончина! Увы, мой друг, миром правит несправедливость!

– Увы, мой друг, – передразнивает Тор. – Миром правят куда более значительные эмоции. Более могущественные и, следовательно, более опасные, и ненависть – одна из них. Порожденные копошащимися в первозданной грязи существами, они над ними же тяготеют. Этот мир возник как следствие ошибочной мысли. И подлежит однозначному уничтожению. На равнее с допустившим фатальную ошибку.

– О, я вижу, ты тоже философ! – оживленно восклицает Бертхер. – Воистину чудны твои речи, как и облик твой, незнакомец, и много в них сокрыто тайного смысла. Наделенный разумом да помыслит и узрит истину. Невежда же никогда не поднимет взор к светилам, не задумается о смысле их вечного танца. Но, жаль, что не разделяешь ты мои воззрения на то, что жизнь каждого существа священна, чудесна сама по себе, вопреки приходящим невзгодам. Как хотел бы я, чтобы жизнь не оставила это бренное тело, что терзаемо ныне волками. Искусство освобождения от забот, возвращения любящим любимого поистине достойно восхваления и суть достижений ученого разума. Вот к чему стоит стремиться. Да и что может быть прекрасней жизни!

– Жизнь, – выдыхает Тор, и хрусталь его губ кривится в усмешке. Властно простирая руку, он произносит. – Ну, что ж, оживи.

И растерзанный труп поднимается над сетхи!

– Вот она – жизнь, – продолжает зло Тор. – Во всем ее прекрасном проявлении. О ней ли ты сокрушался мудрый Берхер? О ней ли ты мечтал? То, что однажды умерло – умерло навсегда, то, что не было живым – не будет выглядеть живо, как бы ни старалось. Мое кредо просто – не возвысившись над смертью, не достойно жить. Переходные состояния и того хуже, странные изменения ожидают воскресшего.

Бертхер с содроганием наблюдает, как труп поочередно отдирает вцепившихся сетхи и душит.

– Да, ожившая мертвечина противоестественнейшее явление, деяние за которое должно жестоко мститься.

Тор замолчал. Он снова не понимал, высказывает ли свою точку зрения, или этот кто-то неведомый вкладывает свои слова в его пораженный болезнью мозг, дергает за ниточки, привязанные к его устам.

Воспользовавшись паузой, Бертхер жалко выдавил:

– Я вовсе хотел не этого!

– Не желай же, более, мертвому воскрешения. Этот кочевник, что подвигнулся отомстить мне за убитых родственников, погиб от своего же орудия, не осуществив намерение. И он, и те, что в поселке, встали на пути неминуемого. Глупо поступать так, обладая свободой выбора.

Покончив с сетхи, труп делает шаг вперед. Объятый ужасом Бертхер начинает сбивчиво творить охранное заклинание, которое так и остается незаконченным, ибо Тор, решительно приблизившись, дотрагивается до переносицы мертвеца, и тот падает.

– Ты упомянул «волков», – продолжает он. – Магических существ, неизвестных этому миру, встречаемых разве что в богословских трактатах. Но неопределенное беспокойство, смутное чувство опасности, уходящее корнями в сгинувшие эпохи, есть своеобразная родовая память, присущая каждому человеку. Память о вечном враге. Сетхи – лишь их далекое отражение, но призвав в помощь отражение, он прикоснулся к сути Того, Что Отражалось. Барту Тхаш, имя это теперь неразрывно связано с Волками Миров в прошлом, настоящем и будущем,…если так не было предопределенно изначально, – мрачно закончил Тор.

– Мой разум в смятении, – молвит Бертхер. – Словно мышь, попавшая в когти ястреба. Хотел бы подольше пообщаться с тобой, чужеземец, но боюсь за свой рассудок. Посему внемли моей просьбе – оставь меня, дабы привести в порядок мысли и укрепить дух.

– Быть посему, – отвечал Тор. – Но прежде ты должен указать дорогу в славный град Джед.

Берхер хмуриться, но, справедливо опасаясь собеседника, извлекает из воздуха семечко и бросает под ноги Тору. Коснувшись почвы, оно превращается в убегающий к горизонту ряд растений, увенчанных бордовыми цветками с шестью лепестками.

Бертхер долго смотрит уходящему вслед, а когда расстояние поглощает удаляющуюся фигуру, он достает папирус и начинает что-то сосредоточенно писать. Спустя какое-то время от этого занятия его отвлекает сей-о-мороаш. На глазах его серая повязка. Удерживая в каждой руке по свирепой своре рвущихся с привязи сетхи, он грозно вопрошает:

– А не проходил ли здесь, какой каменноликий странник, несущий суму в одной руке и змею в другой?

– Проходил, – ответствует Бертхер и показывает, каким путем ушел Тор. – Но поторопись страж степи, ибо у твоего преследуемого уже четыре руки и твердое намеренье уничтожить всякого, кто посмеет его остановить.

Не говоря более ни слова, степной страж направляется в указанную сторону. В руке у Бертхера появляется изящный серебряный арбалет. Почуяв неладное, сей-о-мороаш начинает оборачиваться в тот момент, когда стрела с хлюпающим звуком проникает внутрь черепа.

Освободившиеся сетхи с визгом набрасываются на труп хозяина. Бертхер откладывает арбалет и вновь бреет свиток. В то время как он просматривает написанное, его взгляд постоянно возвращается к картине кровавого пиршества, разозлившись, он рвет папирус в клочья и швыряет их ветру. Ветер равнодушно принимает непреходящий дар и легкомысленно рассеивает по степи. Некоторые обрывки попадают в норы могильных обезьян.

Пентаграмма Бертхера медленно плывет над пригибающейся травой. Сидящий в позе лотоса чародей погружен в глубокое раздумье.

* * *

Отыгранная сцена.

Там, где скудная степь переходит в песок, там, где умирает последний бордовый цветок, покоится груда выбеленных временем останков. Там бесконечность ветер проносит крупицы песка меж полузасыпанных ребер, и треплет ржавые звенья кольчуги; там скарабей катит шарик из волос мертвеца. Там несломлена печать на устах безутешного духа и цепочка следов ведет в сторону от Джеда.

СЦЕНА III: МЕТАЛЛИЧЕСКАЯ РУКА И ТО, ЧТО ВЫШЛО ИЗ ЗЕМЛИ

Тор движется как бы сквозь время. Эта сцена написана одним цветом – разведенная фиолетовая краска на холсте травянистых равнин.

Поднимаются хижины поселений и глинобитные стены древних городов. Звучат слова давно забытых песен, молитв и разговоров. Клубок интриг запутывается вновь, и разбросанные куски камней собираются в жертвенник, отдающий кровь, а вино возвращается в ягоды. Старики становятся младенцами и поют давно вымершие птицы. Вот толпы пилигримов устремляются на поклон абсолютной истине. То на камне бородавчатом, камне дышащем, имеющем уста дерзкие и искушенные, говорящие свободно и глубокомысленно, восседает безгласный правитель, одеянием посрамляющий царя царей, горделивой осанкой вызывающий благолепие, пронзительным взором повергающий в священный трепет легионы подданных. Мак дурманящий произрастает на месте уст правителя, но к нему склоняются головы почитателей, служащих истине и не ведающих ее, то голос камня повелевает им, ему во славу слагаются горы умерщвленных тел и текут реки слез; то жизнь чуждая, погибель на неразумных.