Текст книги "Похороны крокодила"

Александр Зорич
Похороны крокодила
рассказ

Было утро. Марина Сергеевна, уборщица, явилась на работу с опозданием – подвел троллейбус, сел, голуба, на ледовую мель.

С жестяным упорством покорителей восьмитысячников брела она через сугробы к родному супермаркету. Ночной снег только начали кое-как чистить. Шаркали об асфальт сонные еще дворничьи лопаты.

Опасливо поглядывая на часы, она выкатила телегу с инвентарем на середину секции рыбы и морепродуктов и принялась оглядывать витрины, стойки, холодильники – все ли в порядке.

Вообще-то, ее сменщица Нона по вечерам убирала на совесть. Но все может статься – тут на стекле сверкнет беглая чешуйка, там жирная полоса перечеркнет хромированный прилавок…

Старший менеджер Богдан будет с инспекцией ровно через три минуты. К моменту его появления все должно быть идеально. Марина Сергеевна беспокойно вертела седой головой. Что за день!? Сначала этот снег, потом ревматизм разыгрался, тут оказалось, из подсобки исчезли ее персональные совок и веник… С тяжелым вздохом она сняла с тележки химически синюю бутыль распылителя со средством для мытья стекол, вынула чистую сухую тряпку – с ними она чувствовала себя увереннее.

Сладенькая музыка полилась, потекла из динамика – до открытия «Сытый-сити» осталось десять минут.

Хлопотливый взгляд Марины Сергеевны скользнул по длинному стеклянному саркофагу с рыбой горячего копчения, он плавно перетекал в холодильник, загруженный филе и нарезками. Поднялся к стене с аквариумами. В самом большом из них серела грозовой тучей обреченная община зеркальных карпов. Едва ли сыщется более унылое и в плохом смысле слова более экзистенциальное зрелище, нежели это.

Невольничий рынок уже проснулся и шамкал ртами, а вот черные угри по соседству еще видели речные сны, свернувшись кольцами на мутно-желтом донном стекле своей выгородки, в то время как длинномордый крокодил… А вот крокодила не было.

«Неужто вчера-таки купили?»

Но сердце Марины Сергеевны подсказывало ей: что-то неладное произошло, неправильное.

Она принюхалась, вдумчиво втягивая воздух, как делают в фильмах следопыты.

В секции пахло тоской, скандалом, горем – как в домах престарелых или гримерных некоторых, сто лет не ремонтировавшихся, театров.

Нервно сжав губы, она пшикнула распылителем в пространство перед собой. Зачем – не понятно.

– Ну-с, что тут у нас? – мягкой поступью к Марине Сергеевне приближался Богдан, в респектабельном пиджаке, дивной с широким воротом итальянской рубашке и дешевом галстуке-приблуде. Его красивые голубые глаза глядели хищно, но как бы через силу, хотелось даже сказать «торчали» – перед выходом из дома он выпил слишком много кофе, силясь сменить ночную рифму «пабы-клубы-бабы» на какую-нибудь к слову «порядок».

– Чистота, Богданчик. Только вот крокодил… Куда подевался-то?

На лбу менеджера образовались две озабоченные складки.

Он достал из кармана мобильный, набрал номер. Долго не отвечали. Богдан чертыхнулся и набрал еще раз. Наконец повезло.

– Ариша? Спишь? Чего? Ах, простудилась… Плохо… Лечись там… Слушай, у меня тут вопросик один. Куда зеленого девали? Ну, крокодила. Что? А-а… Ты это серьезно? Ну ничего себе! Жжёте! А я подумал, что сбежал… – Богдан гаденько хохотнул.

Он спрятал трубку в карман и растерянно уставился в пол – мысль нехотя распихивала добытые сведения по дырявым карманам мозга.

– Что там сказали? – поинтересовалась Марина Сергеевна, подобострастно заглядывая в кое-как выбритое лицо начальника. – Продали голубу?

– Умер. Представляете?

Труп обнаружили вечером.

Зеленые глисты цифр электронных часов акробатически изгибались, показывая начало двенадцатого – «Сытый-сити» был пятнадцать минут как закрыт.

По-гусиному вытянувшись к складному зеркальцу, поставленному на витрину – там, в морозных глубинах, зернилась разновсяческая икра – прехорошенькая Галинька, она была уже в дубленке, возила по верхней губе восковым пальцем гигиенической помады.

Она дожидалась Женю, которая сдавала отчетность, чтобы вместе с ней идти к автобусу.

Не то чтобы идти в одиночку было опасно – микрорайон слыл приличным, хорошо освещался, да и улица производила впечатление людной, но такова была традиция. Галинька и Женя считались подругами.

Увлажненные губы призывно заблестели и Галинька удовлетворенно сложила помаду в косметичку.

Женя все не шла.

«Опять опоздала, копуша. Небось, теперь там очередь на сдаче. А может Богдан решил проповедь прочесть, чтобы потом ему в кабаке веселей гулялось…» – вздохнула Галинька, извлекая из косметички голубой карандаш.

Раз есть время, можно и глаза накрасить.

Зачем прихорашиваться на ночь глядя (Галинька незаконно жила в женском общежитии Текстильного техникума, сразу по возвращении с работы она смывала косметику и, даже не поужинав, ложилась спать) было непонятно. Но Галинька привыкла доверять своей интуиции, а она, голосом старшей сестры – та еще в начале девяностых перебралась в Москву и теперь служила в салоне красоты – говорила: так правильно.

«Вероятно, она красится, чтобы осимволить Великое Освобождение, с которым у нее ассоциируется всякий конец рабочего дня. Это как пострижение новобранцев или молодых монахов, только наоборот…» – подумал проходящий мимо разнорабочий Саша. Он медленно грохотал тележкой, полной мороженых минтайных обрубков.

Смугленькое веко Галиньки послушно замерло, голубой карандаш прочертил длинную жирную стрелку.

Теперь левое.

Галинька примерилась… Как вдруг в карманном зеркальце, двустворчатая раковина которого как будто затаилась, чтобы вот-вот цапнуть девицу за нос, мелькнул желтый аквариум, точнее, акватеррариум, с единственным в экспозиции крокодилом. Одну третью часть составляла сухая пластиковая площадка, куда крокодил кое-как выбирался по ночам, чтобы порычать, поскрести когтями. Привычным взглядом Галинька окинула датчики – фильтр работает, температура воды 24, воздух – 35 градусов… Как во Вьетнаме.

Хозяин вольеры, молодой вьетнамский крокодил, лежал на дне, как обычно.

Нет, не как обычно.

Брюхом вверх!

Галинька громко вскрикнула, вскочила со своего вертящегося стула.

– Ты чего, Галка? – встревожено поинтересовалась Женя, трогая ее за плечо.

– Посмотри же! Там, вон! Что ли, сдох?

Женя повернулась к аквариуму.

– Ну… да. Ужас какой…

– И что теперь?

– Наверное, похороны, – пожал плечами Саша, его крупной лепки ироничное лицо, обросшее двухдневной щетиной, блестело от трудового пота.

Но в этой Сашиной шутке не оказалось никакой шутки.

В секции рыбы и морепродуктов собрался народ.

Все еще в дубленках, Галинька и Женя походили на жен-мироносиц из баптистской брошюры. Они стояли ближе всех к аквариуму, излучая скорбное спокойствие.

За ними, оплывая от усталости как большая новогодняя свеча, расположилась продавщица из кондитерского Серафима, немолодая, неповоротливая женщина, всяким торговавшая на своем веку. Эпоха обэхаэсэса, с ее редкими, но оттого втройне грозными расстрельными делами, борьбой против несунов, «особо крупными размерами» и прочим народным контролем наложила на Серафиму печать непроходящего испуга. Выражение ее увядшего лица наводило Сашу на мысли о гримасах гибнущих внезапной насильственной смертью – оно было недоумевающим и одновременно мазохистически-радостным.

Серафиму придерживала за талию уборщица Нона – бесправное существо родом из грузинского села. Когда-то их названия завораживали даже диавольски требовательного поручика Лермонтова, теперь же не умели запомниться картографу.

С той же стороны витрины, что и Саша, стоял, поигрывая брелоком от машины (он никогда не упускал случая уточнить – «иномарки»), охранник, отставной майор Молоштанов. Крючковатый нос, мелкие бесцветные глаза, волосы в ушах.

Поодаль теребила пачку дамских сигарет Арина, менеджер этажа. Время от времени она изменяла позу, чтобы дать отдохнуть своим натруженным ногам, переобутым уже для улицы в теплые сапожки на высоком каблуке.

Остальных Саша, работавший в «Сытый-Сити» только четыре месяца, совсем не знал.

Все по-разному молчали, вглядываясь в мутную воду аквариума с покойником.

«Гражданская панихида», – усмехнулся Саша.

– Товарищи, что делать будем? – воззвала Серафима, оборачиваясь. На собраниях трудового коллектива супермаркета она всегда что-то предлагала – сказывалась советская выучка.

– Ну… как это что? Закопаем!

Галинька зачем-то всхлипнула.

– А по ведомости проведем как «браковку», – задумчиво заметила старший кассир.

– Не получится. При браке нужно оформлять возврат, – сказала очкастая девушка из бухгалтерии. – А эта «Гортензия-Альфа», которая нам животное поставила, уже месяц как самоликвидировалась, директор вообще в розыске…

– Тогда оформим как «порченый».

– Теоретически можно. Только если будет проверка, с меня за «порченого крокодила» снимут премиальные… Скажут, неправильные у тебя, Шарова, шутки.

– Можно сделать, чтобы его купили, – предложила Женя.

– Да кто его дохлым купит? Его и живым-то никто не покупал…

– Почему, предыдущего же купили, – возразила Галинька.

– То случайность была. Такие фраера, с фантазией, нынче редкость… – Молоштанов улыбнулся своему воспоминанию, сверкнул золотой зуб.

Эту популярную историю – про фраера с фантазией – Саша уже слышал. Некий бизнесмен привез купленного в «Сытый-Сити» крокодила на стрелку с контрагентами, думал удивить. Поскольку он приехал раньше, сдал спортивную сумку с тварью в гардероб ресторана. Пока то да се, крокодил выбрался, довел до апоплексического удара лысого метрдотеля и принялся за сонную кухонную челядь… Его ловили габардиновым чехлом от дивана под улюлюканье и свист официантов, а потом, озлобившись, палили в болотно-серую тушку из газовых пистолетов, пока она не затихла на фальшивых булыжниках декоративного камина. Происшествие попало в газеты.

– Вы не поняли, – настаивала Женя. – Можно в складчину его купить, а потом похоронить. И тогда проблем не будет в отчетностью.

– Ты что! Такие деньги… Я лично возражаю! – заявила Серафима. – По справедливости, пусть начальство покупает. Завтра надо Богдану сказать.

Все промолчали, соглашаясь с Серафимой.

– Он, кажется, уже вонять начал…

– По-любому похоронить надо. Все-таки зверь… И, между прочим, антисанитария! А то как инспекция?!

– Похоронить, говорите? Имейте в виду, фройляйн, температура за бортом минус двадцать два! – возвестил Молоштанов. – За три часа яму не выроешь! Когда мы в Ямало-Ненецком…

– В контейнер с мусором – и вся недолга, – сказал Саша.

На него посмотрели так, будто он только что предложил испражниться в директорский сейф. Нет, хуже. Коллеги глядели на Сашу, как древние индийские отшельники-аскеты, живущие одними пранаямами, должно быть, глядели на лесных дикарей, питающихся сырым мясом – со смесью отвращения и жалости.

– Вы что, Александр! – взвизгнула Галинька.

– Об этом не может быть и речи! – поддержала ее Женя. – Мы его страшно любили! Я лично ему давала птицу, особенно он непотрошеную любил, и чтобы неощипанную… Рыбу ему давала, даже крысу один раз, ничего для него не жалела… Он такой был маська! Нет, его обязательно надо похоронить. По-нормальному. В земле! Разве это не понятно?

«Может еще и место на четвертом кладбище приобретем? Скинемся на мраморное надгробие. Или, чего там, сразу на бронзовую фигуру – рептилия присела на задние лапы, напряглась для рывка в Вечность…» – но на этот раз Саша благоразумно промолчал.

– Оно-то может и правильно. Только где взять эту землю при минус двадцать два? А снега-то, снега, между прочим, полметра!

– Да вот хотя бы на «Заре», возле теплиц, – предложила кассир. – Я заметила, там земля всегда теплая, черная, трубы везде проходят.

«Зарей» назывался тепличный комбинат, им владел тот же холдинг, что держал «Сытый-Сити». Там выращивали помидоры, огурцы и перцы, которыми круглый год торговала овощная секция. Овощи с «Зари» приходили бледные и плюгавенькие, какие-то недоношенные, не чета турецким и особенно египетским, глянцевым и мясистым. Но девчонки из овощной, с подачи Богдана, принялись рекламировать их как «экологически чистые», «без химии». Продажи пошли – ничто так не тешит русского человека, как подражание европейским бзикам.

– Значит решено: надо похоронить! – подвела черту под дискуссией Серафима. – Вот вы бы, красавицы, и занялись.

– Я не могу, – виновато проблеяла Галинька. – Сегодня в общежитие после двенадцати пускать не будут… На улице, что ли, мне ночевать?

– У Дениски завтра утренник, а мне еще подшивать костюмчик Кота-в-Сапогах. Знакомые дали, но размер большой, – Женя в отчаянии заломила руки.

– Ну, обо мне и речи быть не может, – охранник со значением хлопнул пятерней по кобуре. – На посту! Вчера, понимаешь, шпана какая-то пыталась залезть в отдел сертификатов по пожарной лестнице… Пришлось вызывать усиленный наряд!

И, как видно, для усугубления произведенного впечатления, Молоштанов напел: «Как много их, друзей хороших… Лежать осталось в темноте… У незнакомого поселка…»

– … «…На безымянной высоте», – зачем-то подтянул Саша. – Мой папа эту песню очень любит.

На Сашу вновь посмотрели осуждающе. Будто, в соответствии с неписаным кодексом Молоштанову петь было можно, а ему, Саше – нельзя.

– Вот пусть Саша его похоронит, – предложила Серафима, сурово сдвинув нарисованные брови. – Все-таки мужчина…

– И на «Зарю» ему легче съездить.

– Да вы что – половина двенадцатого! – попробовал отбояриться Саша, хотя и понимал: решение уже принято где-то там, на заоблачной вершине, куда ведут все ниточки. – Нет, ну подумайте… Вот приезжаю я на эту «Зарю», хватаю за грудки в дупель пьяного сторожа, и ору: «Пропустите меня, мне надо крокодила похоронить!»

Саша обвел присутствующих красноречивым взглядом. Но сочувствия не встретил.

– Между прочим, Константин Петрович не пьющий, – с непроницаемым лицом заметил Молоштанов. Как и все отставники, он был фанатичным поборником цеховой солидарности.

– Кто такой Константин Петрович?

– Охранник «Зари». Сейчас его смена.

– Ладно, я поеду, – покорился Саша. – Если мне во-первых, дадут денег на такси. А во-вторых, если мне гарантируют, что этот Константин Петрович откроет ворота!

– Деньги дадим. А вот насчет гарантий – кто вам такое вообще гарантирует? – возмутилась Женя. – Между прочим, есть телефон у этой «Зари»?

– Телефон знаю, – пробасил Молоштанов. – Только охрана к телефону не подходит. Не обязана.

– Имейте в виду, если меня не пустят на «Зарю», я выброшу этого крокодила в сугроб и поеду домой, – решительно заявил Саша.

«У меня вообще жена беременная!» – хотел добавить он, но почему-то не добавил.

– Выбросишь? Да ты что, ирод! – Серафима агрессивно подбоченилась.

– Мы его как человека любили! Как маленького! – всхлипнула Женя. – Когда фильтр чинили, он у меня в ванной жил, мы ее оргстеклом сверху накрывали! Он меня через стекло узнавал! И Галку тоже!

– Съездите с ним кто-нибудь! – воззвала Галинька. – Для подстраховки!

– Ладно. Я съезжу, – проронила менеджер этажа Арина.

Саша не был с ней знаком лично, но, конечно, часто видел проворно шагающей через кассовый зал. Одевалась она без традиционных для местных девушек молодежных затей, но, пожалуй, со вкусом. Носила неотличимые друг от друга серые шерстяные юбки до колена и белые блузки с корпоративным шейным платком. Некоторые блузки были прозрачнее других и под ними, особенно когда Арина наклонялась, виднелся лифчик, случалось что черный. Разнорабочим и грузчикам Арина никогда особенно не нравилась – проигрывала Снежане из моющих средств сразу по всем существенным пунктам, а Кисе из чая-кофе – по высоте каблуков и обхождению.

– Только вы, Галина и Евгения, пожалуйста, выловите этого крокодила сначала, – велела Арина. – А потом сходите в упаковочную и заверните в пищевую пленку. Лучше несколько раз, покрепче. Это ясно?

Никто не шелохнулся.

– Галина, Евгения, я к вам обращаюсь, – с ледовитой мягкостью королевы повторила Арина.

Вполголоса причитая, продавщицы принялись исполнять.

Разбредалась панихида…

Шаркая в подсобку за вещами, Саша размышлял о том, сколько же, должно быть, неизрасходованной любви и сострадания неприкосновенно хранится в душах этих людей, если они заботятся даже о мертвом крокодиле.

Арина была менеджером продуктового этажа. В рамках внутренней иерархии «Сытый-Сити» – большой шишкой.

В рамках Сашиной внутренней иерархии хомо сапиенсов – … Саша затруднялся назвать место Арины в ней. Ясно, что на Олимпе – Карамзин и Шпенглер, Блок и Ключевский, пониже – профессора истфака и отец с матерью, плюс, наверное, Леля, если спуститься еще на уровень – друзья и собутыльники, раньше там квартировали и университетские коллеги. А в придонном песочке копошатся трудящиеся, случайные прохожие, говорящие головы из телевизора, и вот интересно, куда поместить менеджера зала? На песочек или выше, к бывшим коллегам… но додумывать эту мысль Саше стало лень.

Ловить такси не пришлось – грузовому фургону с рекламным ярлыком супермаркета на крутом лбу было по пути. Водитель, коренастый мужичок в кепке как у французских жандармов и высоких валенках согласился подбросить. Вошел, так сказать, в положение. Это была заслуга Арины.

Свет в фургоне не горел. Они сели на лавку для грузчиков.

Крокодила положили у ног – поверх пищевой пленки он был замотан в отрез белой ткани с выделяющимися синтетическими волокнами, пропечатанной кое-где фиолетовыми надписями на немецком. Саван был перетянут скотчем, причем довольно умело, так, что получалась как бы ручка для переноски – на славу постарались в секции доставки.

«Это у вас что – елка?» – поинтересовался водитель.

Сверток оказался довольно увесистым.

«Надо же… А с виду такой тщедушный крокодилишко…» – удивился Саша, не без усилия забрасывая тушку в черную утробу фургона. Следом полетел сверток с инструментами – совком, лопатой и зачем-то веником.

Машина тронулась. Выезжая с территории супермаркета, фургон заложил вираж вокруг исполинского сугроба и Арина едва не упала. Если бы не Саша, по-дружески поддержавший ее за талию, упала бы наверняка.

Отняв руку, Саша почувствовал томительную неловкость. Все-таки малознакомая женщина, да еще и начальница…

Крокодилу тоже досталось на вираже – сверток стремительно проскользил в сторону дверей и глухо о них бахнул.

Пришлось Саше, держась за стену, подобраться к нему и возвратить на место. Можно было, конечно, так и оставить. Что ему теперь, крокодилу, до человеческих представлений о благолепии последнего пути? Но Саша постеснялся Арины.

Итак, крокодил вновь простерся у ног – Сашиных, обутых в грубые, с осени не мытые башмаки, и Арининых, в элегантных замшевых сапожках.

«Сорок третий размер плюс тридцать седьмой дают при сложении восьмидесятый размер…» – Сашины мысли блуждали.

Устроив подбородок на упертых в сведенные колени руках, Арина пристально смотрела на сверток. Ее слабо освещенный профиль казался значительным и печальным, как у барышень со старинных камей.

«Надо бы развлечь ее.»

– А я знаете о чем думаю? Что мы с вами похожи на жрецов египетского бога-крокодила Себека. В Древнем Египте был такой город, в Ливийской пустыне – Шедит, греки называли его Крокодилополем. Там рептилии жили вольготно… При храмах. И всюду им был почет и слава – воплощения Себека! Считалось, что мистическое тело бога-крокодила состоит из обычных, рядовых крокодилов, точнее, что рядовые крокодильчики его составляют, ну, все равно как, допустим, совокупность всех влюбленных на земле отчасти составляет то, что мы называем «любовь»… Вообще, конечно, там была посложнее теория, но сейчас это не важно. В общем, крокодилов там хорошо кормили, даже поили вином, а после смерти бальзамировали. Археологи нашли такие кладбища… Мумии крокодилов по всем стоящим музеям пылятся, разве только в Саратове нету. По свидетельству современников, крокодилы там расхаживали по храмам совершенно свободно, увешенные золотыми украшениями. И если хотели кого-нибудь скушать из прислуживающих рабов, им, конечно, дозволялось… Так что нынешние мы, когда готовим крокодилье мясо, лишь восстанавливаем историческую справедливость по канонам Ветхого Завета. Зуб за зуб… Или вот еще вспомнил забавное: если родители-крокодилы умирали и оставляли без присмотра кладку яиц, добрые египтяне выковыривали яйца из навоза, пропитывали их бальзамической смолой и тоже хоронили… Чтобы папа и мама на том свете без чад не скучали.

– Вот это да… Откуда вы все это знаете?

– Я историк.

– Любитель?

– Почему? Дипломированный. После университета, даже аспирантуры. Хотя и любитель, конечно, тоже.

– Извините за глупый вопрос, ради бога, – смутилась Арина. – Я всю жизнь проработала в торговле… Просто успела забыть, что ведь и в наши дни бывают где-то еще университеты… Чувствую, скоро начну носить свитера с люрексом, слушать певицу Валерию и певца Киркорова… Как все у нас…

– Неужели нигде не учились? Речь у вас интеллигентная.

– Не велика заслуга. У меня родители преподаватели, дедушка даже проректором был. В машиностроительном институте. Так что корни.

– А почему не учились?

– Знаете, в 1991 году, я еще девочка совсем была, я вдруг очень остро поняла такую истину… Низкую… Как бы вам объяснить… Что все равно придется собой торговать. Ну, в переносном смысле, конечно… Родители нищие мечтатели, квартира – однокомнатная, конфеты мне позволялись только по воскресеньям, джинсы покупали «на вырост», с расчетом на целый год. Вот я и решила, лучше начинать зарабатывать сразу – большего достигнешь, пока все это тебе не опротивит. Вот вы – вы же, в конечном счете, тоже работаете в супермаркете, а не, допустим, учителем истории.

– Я бы, может, и не против учителем. Это, в сущности, так… своеродно. Недавно читал книгу про географа, который глобус пропил. Душа моя сначала развернулась, широко-широко, а потом завернулась, то есть свернулась в такой вот изящный вензель, какие, знаете, раньше гнули, чтобы украшать кованые ограды помещичьих парков, по-моему, что-то похожее было в Летнем саду… Ну, врать не стану, про школу я всерьез не думал, а вот в аспирантуре три года отучился, собирался защищаться, все по-настоящему. Но потом жена забеременела. Стало не до вензелей.

– Надо же! И когда срок? – с детской, ясноглазой улыбкой поинтересовалась Арина. Все в ее облике вмиг переменилось. Она стала похожа на Фею Орешника, приводящую в боевую готовность волшебную палочку, мановением которой все оживут, разбогатеют, укрепятся духом. Саша заметил, женщины всегда встречают весть о чужой беременности по-детски искренне, на необычайно возвышенной сестринской ноте.

– Кажется, в марте. Черт… Или в апреле?

– Ну и ну! Весной! Славно-то как! УЗИ делали?

– Леля почему-то не хочет. Она такая суеверная… Кажется, мать ей какое-то объяснение привела такое, оккультное. Что вроде как до седьмого месяца нельзя.

– А-а, ясно, – кивнула Арина, посерьезнев. – А почему разнорабочим пошли?

– А кем еще?

– Ну не знаю… Хоть кассиром.

– То же мне, должность. Сидишь целый день перед этим ползущим обочь конвейером, слушаешь как машина чеки пробивает. Сдачу из выдвижного ящика вылущиваешь… «Это бананы из уцененки? Почему морковь не взвесили?! У вас что-то со штрих-кодом, почему-то не соответствует. Покажите, пожалуйста, ваш рюкзачок…». Безвыходуха, Арина! Вот как у этого несчастного крокодила в аквариуме… – Саша легонько пнул белый сверток носком.

– Вы поосторожней. Вдруг он и правда египетский бог. Еще обидится. Нашлет на нас какую-нибудь гадость…

– Уже наслал. Тащимся на другой конец города ночью…

– Нет, нельзя так говорить! Какое ни есть, а приключение, – назидательно сказала Арина. – Хоть что-то новое. У меня от этой схемы дом-работа-дом-работа скоро начнется эта самая, как в старых романах… инфлюэнца.

– А дома-то, небось, волнуются.

– Так позвоните.

– Уже позвонил, пока вы с шофером договаривались.

Разговор угас. Саша рассматривал сверток. Ему даже начало казаться, что он начал под складками ткани различать, где у тушки лапки, а где мордка. И даже, какое у этой мордки выражение.

Машина вновь заложила крутой поворот. Однако на сей раз Арина удержалась на месте, крепко вцепившись в лавку обеими руками. Саша досадливо взглянул на нее – у Арины была такая тонкая, сильная талия, чувствовалось даже сквозь подбитое ватой твидовое пальто. Вот и упорхнуло счастье за эту чудо-талию подержаться. Одной ночной фантазией больше. Или меньше. Не понятно.

Между тем Арина перехватила его взгляд. И по тому, как она искривила губы, Саша вдруг понял, что она прочла его последнюю мысль точно, буква в букву. Может, в темноте обостряются телепатические способности? Его прошибла испарина.

Он хотел замять неловкость рассказом про жрецов Себека, поинтересоваться, известно ли ей про распространенное египетское имя, которое на русский переводится как «Себек радуется» или «Себек доволен», но язык не послушался, спросил совсем другое.

– Извините, Арина… У вас мужчина есть? Ну там муж, или что…

– Есть, конечно. Он работает в «Интерфуд плюс», мы через них фрукты закупаем, финдиректором. Про таких говорят «хороший человек». Больше добавить практически нечего. Мы поженимся следующим летом. Или осенью. Когда достроят дом, где мы проплатили двухкомнатную. Если бы меня кто-нибудь спросил, счастлива ли я, я сказала бы «почти да». Только сейчас никто не задает таких вопросов. Как будто слово «счастье» – оно…

– …Табуированное, – подсказал Саша. Недавно он уже размышлял об этом, когда листал в гостях у племянницы брошюру «Темы для сочинений, 10 класс». Абстрактные темы вообще куда-то подевались, вместе с большими красивыми словами «добро», «правда», «справедливость». Может, схоронились на время, а потом, через десяток лет, вылезут, исхудавшие, но непобежденные, из своих катакомб?

Побуксовав не для виду, машина встала – водитель заглушил двигатель.

«Приехали! Там она – ваша „Заря“. Дальше дороги нет!»

Узенькая полоска света между створками дверей превратилась в широкое бледно-золотое полотнище.

Сугробы сменялись ледяными скользанками, но идти было в охотку.

Они быстро миновали спящий микрорайон, который, припомнил Саша, назывался Печники. Двухэтажные дома послевоенной застройки дышали уютом будто и впрямь в сердце каждого из них топилась белая русская печь, а на ней бил баклуши Емеля.

Местные жили наполовину сельским укладом – тут и там виднелись прирезанные к балконам первого этажа огородики в квадратных скобках смородиновых кустов, на дверях подъездов не водилось домофонов, самосадом росли гаражи и на грибные поросли смахивали вентиляционные выходы погребов, снабженные мухоморными шляпками.

Жильцы уже спали – только в одном незашторенном окне спорили о футболе хмельные хари, да еще, пожалуй, кое-где темнота комнат была подсинена телевизионными отсветами.

Указатель "На «Зарю» обещал триста метров. И Саша с радостью отметил, что вот еще целых триста метров перед ним будет законно вышагивать красивая и почти незнакомая женщина.

Арина молчала. Но молчание это было не отчуждающим, а напротив – каким-то хорошим, светлым. Саша с удовольствием вообразил, что она сейчас думает про него.

Остановились у ворот «Зари». Арина нажала на кнопку звонка. Со двора донесся звон цепи, совсем уже деревенский – это сторожевой кабыздох высунул башку из будки.

Но вот звон стих и воцарилась ночная, лесная тишина.

Обоим вдруг показалось: никто и никогда не выйдет на их зов.

И Саша со всей остротой ощутил, насколько же шизанутой была затея хоронить горемычного крокодила именно здесь, именно сейчас. Не говоря уже о том, насколько все это вообще ненормально.

Неожиданно Арина сняла меховую рукавицу и протянула Саше руку.

– Давайте вы будете звать меня Аришей, – предложила она.

– Легко! – Саша заметил, у нее крепкое рукопожатие.

– И еще… Давайте перейдем сразу на «ты». Я обычно против всего такого… Мое правило – никаких брудершафтов. Но с вами… я и так уже два раза ошибалась.

– Я заметил, – Саша польщенно улыбнулся.

И тут… как будто на небесах дали зеленую улицу. Всё вдруг стало двигаться шустро и плавно, как действие в балете. Им тотчас отперли. Охранник был уже предупрежден Молоштановым и в своей рефлексии над ситуацией ограничился куплетом из песни про крокодила Гену и вопросом, почему не приехала Шапокляк.

Он был явно выпимши, но запаха не чувствовалось. Впрочем, Саша знал, так бывает – давным-давно водитель автобуса дядя Петя объяснил подростку Саше, что лучший друг таксиста – настойка боярышника на спирту, сердечное средство. Воздействие классическое, запаха – ноль.

Их впустили и даже проводили туда, где, словно в сказке о Двенадцати Месяцах, чернела среди снегов жирная плешь незамерзающей поляны. Даже предложили чаю. От чаю они, правда, отказались.

Нехотя пошел снег.

Вначале они уложили крокодила в центр поляны, затем Саша отступил от краев свертка на полметра и, оттащивши трупик в сторону, принялся рыть. Саша налегал на свое тупое орудие, Ариша тут же выгребала землю совком. Слаженно, почти мануфактура.

И вроде бы, задача пустяковая, но вглубь продвигались медленно.

Несмотря на кусачий мороз, оба быстро вспотели. Саша освободил горло от шарфа, расстегнул куртку и стянул с головы черную вязаную шапочку, какие в малоимущих слоях населения зовут «киллерками». И если раньше он, нестриженый и небритый, в своей ношеной, сплошь черной секондхендовской одежке, был похож на перевоспитавшегося каторжанина, то, расхристанный и потный, он стал похож на каторжанина беглого. Опасного. На все способного.

Ариша придирчиво осмотрела его с ног до головы. Прыснула.

– Не боишься простудиться?

– Никак нет! За крокодила, любимца публики, не пощажу живота своего… – с мрачной иронией присягнул Саша. – Да здравствует Древний Египет, наше светлое прошлое!

Они вгрызлись в черную, комковатую почву еще на сантиметр, когда в кармане Сашиной куртки задребезжал мобильник.

– Ты сейчас где? – спросила Леля, в ее голосе сквозили стервозные нотки.

– На работе.

– А точнее?

– На тепличном комбинате «Заря». Улица Красных танкистов, строение два. Во дворе.

– Это же… это же хрен знает где! Как тебя туда вообще занесло?

– Я же тебе сказал, я на работе.

– Чтоб тебе так платили, как ты там уродуешься!

– Ты же этого сама хотела. Разве нет? – сказал Саша безразлично.

– Ты не ответил, что ты там делаешь.

– Хороню крокодила.

– Чтооо? – в этом тяжелом "о" переливалась целая гамма чувств, ни одно из которых не способно было сделать жизнь прекрасней.

– Хороню… Послушай, долго объяснять. Все равно по телефону ты не поверишь.

Присевшая на корточки Ариша громко чихнула. Потом еще раз. Ее шапка рывком сползла на брови, а потом и на переносицу.

– Кто там у тебя чихает?