Текст книги "Под сетью и мечом (сборник)"

Такой была судьба этого пламенного революционера.

3. «Специальные методы дознания»

Был ли революционером Андрей Януарьевич Вышинский – «Ягуарович», как называли его между собой коллеги, – большой вопрос. Особенно для того, кто знает его жизненный и, так сказать, творческий путь. Да, участвовал в студенческих беспорядках, вступил в бакинскую организацию РСДРП (меньшевиков), выступал на митингах и собраниях со страстными речами, громя самодержавие, эсеров и черносотенцев, создал боевую дружину из нескольких сотен рабочих, даже был ранен. Да, в 1906–1907 годах его дважды арестовывали, был приговорен к одному году заключения в крепости, где состоялось знакомство со Сталиным. Но в те годы кто из молодых в Российской империи не ждал революции? Это была мода, поголовное увлечение.

После освобождения из тюрьмы Вышинский не только сумел восстановиться на юридическом факультете в Киевском университете, но и блестяще его закончил. Потом опять вернулся в Баку, где занялся газетно-репортерской деятельностью.

В 1915 году он приезжает в Москву и два года работает помощником у Павла Малянтовича – знаменитого адвоката, специализировавшегося на политических делах. У Малянтовича было два помощника, фамилия одного из них была – Керенский, а другого – Вышинский. И если первый отблагодарил своего наставника, сделав его министром юстиции во Временном правительстве, то второй не пошевелил и пальцем для спасения Малянтовича, когда тот оказался в застенках НКВД. Именно в бытность Вышинского Прокурором СССР Малянтович будет арестован и в 1940 году расстрелян.

После Февральской революции Вышинский становится комиссаром милиции, ревностно выполняет указания Временного правительства, в том числе и по розыску Ленина, скрывавшегося от властей после июльских событий.

Октябрьская революция застала Вышинского на посту председателя Якиманской районной управы. Он не сразу поддержал большевиков, не верил, что они пришли всерьез и надолго. Зато когда понял это, в 1920 году вступил в ВКП (б) и сразу устроился работать в Наркомат продовольствия – ведь время тогда было не только тревожное, но еще и голодное. В одной из характеристик, сохранившихся в архивах наркомпрода, отмечается – «Энергия полная. Дисциплина средняя. В полемике ведет себя не совсем «товарищески». Собой владеет полностью. Ошибки признает не всегда. Более эффективно может быть использован на пропагандистском фронте». Тем не менее это дало возможность Вышинскому, конечно же, благодаря поддержке Сталина, делать карьеру. Вышинскому уже 37 лет, и он понимает, что надо спешить.

Уже в 1923 году в должности прокурора Верховного суда РСФСР он участвует в нескольких крупных процессах. Весной 1923 года в Верховном суде республики слушалось дело по обвинению в злоупотреблениях директора-распорядителя Государственной экспортно-импортной торговой конторы при Госторге Когана, его заместителя Зельманова и других. Вышинский темпераментно и красноречиво доказывал, что, хотя факты корысти со стороны подсудимых не установлены, все обстоятельства так и кричат о том, что «здесь пахнет жареным». Адвокаты категорически возражали против такой постановки вопроса, возобладала точка зрения обвинителя. Коган и Зельманов были приговорены к расстрелу, а остальные подсудимые – к различным срокам заключения. Здесь уже виден стиль и почерк Вышинского.

Затем в Ленинграде рассматривалось грандиозное дело судебных работников. Обвинителем выступал Вышинский. Скамью подсудимых заняли 42 человека – 17 следователей, судей и других служителей Фемиды и 25 нэпманов. Собственно говоря, прямой связи между всеми подсудимыми не было, в деле искусственно были соединены материалы о нескольких преступных группах.

Но Вышинский говорил вдохновенно, с театральным пафосом: «Взятка сама по себе – гнуснейшее орудие разврата, но она становится чудовищной, когда дается следователю или работнику юстиции. Ведь едва ли можно вообразить что-либо ужаснее судей, прокуроров или следователей, торгующих правосудием. Я требую беспощадного наказания, которое разразилось бы здесь грозой и бурей, которое уничтожило бы эту банду преступников, посягнувших на честь судейского звания.

Пусть этот приговор очистительной грозой пронесется над головами преступников. Я требую расстрела всех главных виновников».

Верховный суд счел недоказанной вину лишь двух подсудимых, которых и оправдал. Остальных приговорил к различным мерам наказания, семнадцать человек были расстреляны.

Учителями Вышинского можно смело называть деятелей Великой Французской революции, которые оперировали не столько доказательствами, сколько высокопарным красноречием, апеллируя не к закону, а к интересам революции.

В эти годы начинается эра репрессий и политических процессов. Для одних это была трагедия, а для других – удобная возможность отличиться, выслужиться или избавиться от личных врагов, получив от этого не только моральное, но и материальное удовлетворение. Здесь-то в полной мере и проявились дарования Вышинского. В дальнейшем на всех важнейших процессах 1930-х годов Вышинский, будучи уже руководителем прокуратуры, выступал в роли государственного обвинителя. Красноречие его не знало границ. Вышинский торжествовал свою победу еще до начала сражения, потому что знал, что все процессы – спектакли, в которых все, в том числе и обвиняемые, послушно исполняют предназначенные им роли. Знал это Вышинский и потому, что сам был одним из режиссеров-постановщиков этих спектаклей.

Когда в 1931 году Вышинский был назначен Прокурором РСФСР, сменив на этом посту Крыленко, о нем заговорили как о новой восходящей звезде на юридическом небосклоне. Ни одно важное событие в правовой жизни страны, будь то совещания, активы, громкие судебные процессы, особенно по политическим делам, не обходилось без участия Андрея Януарьевича. К этому надо добавить его многочисленные выступления в печати, издание книг и брошюр по правовой тематике, лекции и доклады на разнообразных конференциях и симпозиумах. Он чутко реагировал на все выступления Сталина, тщательно штудировал статьи вождя и тут же пытался использовать идеи вождя в своей практической деятельности.

Даже если дело касалось не политики, а культуры, он призывал громить и уничтожать: «Органы юстиции обязаны со всей беспощадностью обрушивать свои удары на головы оказывающих делу культурного строительства сопротивление, пытающихся дезорганизовать ряды борцов культурного фронта».

20 июня 1933 года ЦИК и СНК СССР приняли постановление «Об учреждении Прокуратуры Союза ССР». Первым Прокурором СССР был назначен известный государственный и политический деятель Иван Алексеевич Акулов, который не был юристом и не имел высшего образования. А.Я. Вышинский стал его заместителем.

Одним из первых громких дел, в расследовании которого принял участие Вышинский уже в новом качестве, было дело об убийстве Кирова. Сталин заявил, что «убийство Кирова – дело рук организации». Через несколько дней он добавил: «Ищите убийцу среди зиновьевцев». Эта установка стала для Вышинского определяющей. Он лично допрашивал арестованных, допросы больше походили на оформление предварительно выбитых показаний.

Убийство Кирова развязало руки властям для организации массовых репрессий по всей стране. Для того чтобы их проводить, по поручению Сталина срочно изменили процессуальный закон. Вышинский составил обвинительное заключение. Он же два-три раза ездил с Акуловым в ЦК к Сталину, и тот лично редактировал обвинительное заключение. Вышинский восторженно рассказывал, как тщательно и чисто стилистически редактировал Сталин этот документ. 26 декабря Сталин вызвал к себе Ульриха и Вышинского и дал указание провести процесс в два дня и приговорить всех обвиняемых к расстрелу. Тут же был составлен приговор по делу. Все подсудимые были приговорены к расстрелу. Через час приговор был приведен в исполнение.

3 марта 1935 года ЦИК СССР назначил Вышинского Прокурором СССР. Освобожденный же от этой должности Акулов был переведен секретарем ЦИК СССР, а спустя два года арестован и после скоротечного суда расстрелян.

Вышинский услужливо, с готовностью выполнял роль главного инквизитора вождя – она ему нравилась, он упивался ею. Он завладел всеми ключевыми позициями юридической науки и практики, его боялись.

Среди многих научных трудов академика Вышинского особенно высоко в те времена ценилась монография «Теория судебных доказательств в советском праве». Именно в ней приводился один из главных постулатов древних, который активно эксплуатировался репрессивной машиной: «Признание обвиняемого – царица доказательств». Особыми директивами НКВД разрешалось добывать это признание с помощью «специальных методов дознания», то есть с помощью пыток. Немногие вышедшие из застенков ГУЛАГа живыми и в своем уме рассказывали об этих «специальных методах» такое, что волосы становились дыбом. Многие из этих методов удивительно напоминают способы дознания святой инквизиции во времена мрачного Средневековья.

На одном из допросов арестованный нарком внутренних дел СССР Ежов, лично принимавший участие в пытках арестованных, рассказал, что идею о непригодности гуманного отношения к «врагам народа», отказывавшимся говорить «правду», подал Сталину именно Вышинский во время расследования дела Тухачевского. Сталин на это якобы сказал: «Ну, вы смотрите сами, а Тухачевского надо заставить говорить все и раскрыть свои связи. Не может быть, чтобы он действовал у нас один…»

Физическое воздействие на подследственных Ежов называл «санкциями». По его словам, Вышинский заверил, что органы прокуратуры не будут принимать во внимание заявления арестованных о побоях и истязаниях. Как показал Ежов, Вышинскому же принадлежит одобренная Сталиным идея создания так называемых троек, внесудебных органов с широкими полномочиями в составе начальника областного управления НКВД, прокурора области и секретаря обкома партии.

Если первое время с юридическими новациями Вышинского полемизировали, в частности, нарком юстиции Крыленко и директор Института права Академии наук СССР Пашуканис, то после устранения Крыленко, Пашуканиса и других «спорщиков» в теоретическую схватку с Андреем Януарьевичем уже никто не вступал.

Советские газеты печатали речи Вышинского на первых полосах. Они поражали своей велеречивостью: «Пройдет время. Могилы ненавистных изменников зарастут бурьяном и чертополохом, покрытые вечным презрением честных советских людей, всего советского народа. А над нами, над нашей счастливой страной, по-прежнему ясно и радостно будет сверкать своими светлыми лучами наше солнце. Мы, наш народ, будем по-прежнему шагать по очищенной от последней нечисти и мерзости прошлого дороге во главе с нашим любимым вождем и учителем – великим Сталиным – вперед и вперед, к коммунизму!»

Пафос, доходивший до истерики, прикрывал откровенную топорность и нелепость предъявляемых обвинений. Бухарина, например, обвиняли в том, что он начал свою шпионскую деятельность против советского строя… в 1912 году, когда строя еще не существовало вовсе. Но абсурд не смущал, даже некоторые иностранные журналисты писали, что обвинения скорее всего совершенно правдивы. В кинотеатрах шел документальный фильм «Приговор суда – приговор народа», снятый в марте 1938 года на процессе Бухарина и Рыкова. И с киноэкрана Вышинский, все больше распаляясь, кричал: «Изменников и шпионов расстрелять, как поганых псов! Раздавить проклятую гадину!» Призывал уничтожить «вонючую падаль» и «бешеных собак». Здесь уже виден человек, совершенно распоясавшийся.

Бывший Главный военный прокурор СССР Н. Афанасьев (при Вышинском он занимал должность прокурора Орловского военного округа) рассказывал: «Так каков же был Вышинский? Внешне строгий, требовательный – в общем, человек, чувствующий свой «вес», явно показывающий, что близок к «верхам», и сам являющийся одним из тех, кто на самом верху вершит дела. Таким Вышинский был перед подчиненными. А на самом деле Вышинский был человек с мелкой душонкой – трус, карьерист и подхалим. Так что вся «значимость» Вышинского – позерство и трюки провинциального актера, до смерти боящегося за свою карьеру, а главное, конечно, за свою меньшевистскую шкуру».

Однако Вышинский, как ни странно, репрессирован не был. Хотя периодически и над ним сгущались тучи, но что-то наверху в последний момент не складывалось и его не трогали. Он и сам понимал: чтобы уцелеть, пора бы и сменить сферу деятельности. Незаметно оставив свой пост, в 1940 году он уходит «в дипломатию» и становится заместителем наркома иностранных дел. В январе 1946 года Вышинского назначили главой делегации СССР на первой сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Поначалу, выступая, он еще употреблял выражения «наши американские и английские друзья», но очень скоро, по мере усиления «холодной войны», стали крепчать и его речи. Подтверждая, что «демократия – это есть ограничение тирании», он одновременно выступал против «принципа неограниченной свободы». Символично, что, когда в 1948 году ООН принимала Декларацию прав человека, позицию Советского Союза озвучил именно Андрей Януарьевич. Всю жизнь призывавший к расстрелу за любые проявления инакомыслия, теперь он сетовал на то, что в Декларации не прописано право на уличные демонстрации…

Он, и будучи представителем СССР в ООН, давал волю своей артистической натуре, на устраиваемые им концертные номера, в которые он по старой привычке превращал все свои речи, сбегались посмотреть. Человек с моментальной реакцией, блестящей эрудицией, богатейшим лексическим запасом, он славился непредсказуемыми выходками. «Вот он, поджигатель войны!» – мог крикнуть Вышинский, указывая на человека пальцем. При этом «Ягуарович» был примерным семьянином – еще в 1903 году он женился на Капитолине Исидоровне Михайловой и прожил с ней в счастливом браке свыше пятидесяти лет. Нежно любил свою дочь Зинаиду.

4. Личные обстоятельства

Помню, еще во время нашего первого знакомства с Волиным я не удержался и спросил, как ему удалось уцелеть в годы массовых репрессий. «Я никогда не держался за кресло», – коротко ответил он.

Вряд ли это что-то объясняет. Гибли тогда и те, кто делал карьеру любой ценой, и те, кто не держался за кресло, и те, кто никаких высоких кресел не занимал.

Можно пытаться объяснить судьбу Крыленко его принадлежностью к старым революционерам, его горячностью, несдержанностью, кипящим темпераментом. А судьбу Вышинского – хитростью, лицемерием, умением приспосабливаться, угодничать. Но опять же не все пылкие революционеры были расстреляны, были и такие, что прожили долгую жизнь, и не все хитрецы и приспособленцы избежали гибели, смогли обмануть судьбу.

Из этих историй можно сделать лишь один безусловный вывод. Когда закон в государстве попирается (не важно из каких соображений – революционной сообразности или карьерной выгоды, высоких мечтаний о грядущем счастье или низких расчетов), каждый человек может стать жертвой произвола, насилия. И личные обстоятельства становятся лишь деталями этого произвола, неумолимого и необъяснимого.

2007 г.

Грозный баловень судьбы, или По законам своего времени

По многолетней привычке в одну из суббот я заглянул в книжный магазин «Москва». Там в букинистическом отделе среди множества книг вдруг сразу бросился в глаза массивный, густо коричневый том в тяжеленном, словно бронированном, переплете.

Я узнал его сразу. «Настольная книга следователя», изданная в 1949 году, где среди трех авторитетных членов редколлегии и авторов был Лев Романович Шейнин. В свое время эта книга многому меня, начинающего юриста, научила. Самое поразительное – она и сегодня по отзывам многих практиков не потеряла актуальности. Разумеется, тут же вспомнил о Шейнине и подумал, без него в те годы такой труд не мог обойтись!

Лев Романович Шейнин был человеком с необычной биографией и удивительной судьбой. Он занимал тогда мои мысли еще и потому, что я работал над романом-хроникой о Нюрнбергском процессе, а Шейнин в нем участвовал, и даже был втянут в серьезную интригу, которая потом обернулась для него самого весьма печальным продолжением…

Человеком Лев Романович, конечно, был незаурядным. Многое успел сделать, многое пережил. Вот только исповедоваться – ни публично, ни в частных разговорах – никогда не желал, до конца дней своих хранил молчание о делах минувших. Что ж, чем оборачивается блуд словес, Лев Романович хорошо представлял, ибо был посвящен в правила игры, существующие в обществе, в котором он жил, и сам неукоснительно их соблюдал. И когда знаменитый актер Василий Борисович Ливанов в 60-х годах прошлого столетия, едва прикоснувшись к истории его жизни и будучи поражен услышанным, предложил написать Шейнину мемуары – это будет бестселлер! – тот посмотрел на него так, «будто в первый раз видел», и только негромко сказал: «Васечка! Вы что, с ума сошли?!»

Шейнин не считал возможным предать гласности тайны былых времен даже в ту пору, когда был к небу ближе, чем к земле. Он все равно молчал. Но и пружину молчания время от времени история приводит в движение…

О Льве Романовиче я говорил со многими – коллегами, друзьями, которых было не счесть, просто знакомыми и людьми, которым случайно довелось встретиться с ним на жизненном пути. И что-то из тайн, хранимых этим человеком, становилось более или менее понятным. Пусть не в деталях, а в виде общей картины. Весьма разнообразной и поучительной.

На работу в прокуратуру после Гражданской войны его, семнадцатилетнего студента литературного института, просто мобилизовали по комсомольской путевке только потому, что там некому было работать. И он, пылкий провинциальный юноша, мечтающий о литературной славе в столице, без всякой подготовки становится следователем, получает право арестовывать людей, отдавать их под суд, распоряжаться судьбами человеческими. И одновременно сталкивается с самыми темными и грязными сторонами жизни, с пороками и жестокостью, превосходящей порой все фантазии, доступные молодому человеку. И все это в условиях «обострения классовой борьбы», когда любые собственные промахи и даже проступки ничего не стоит оправдать «классовым чутьем» и «революционным сознанием».

И в этой ситуации сообразительный, умеющий мыслить и сопоставлять факты Шейнин, скорострельно окончивший юрфак МГХ, становится настоящим профессионалом следствия. Это замечают и достаточно быстро назначают следователем по особо важным делам. Мало того, он не забывает о литературных пристрастиях и начинает публиковать в журналах рассказы, написанные на основе тех конкретных дел, которые он вел. Уже через несколько лет появляется ставшая знаменитой книга «Записки следователя». Было ему тогда 24 года. А спустя год Шейнин пишет… учебник по криминалистике.

Его жизнь складывается на редкость удачно – карьера, литературная слава… Чего еще желать?

Но у каждого времени свои законы.

В 1934 году его привлекают для участия в расследовании убийства Кирова. Шейнин становится помощником Прокурора СССР Вышинского, он работает на всех процессах того времени, участвует в разоблачении бесчисленных «врагов народа», руководствуясь порой совсем не теми методами следствия, которые сам описывал в учебнике криминалистики. Это, надо полагать, спасло его самого от участи многих прокуроров, немалая часть которых в те годы тоже попала под каток репрессий, но наверняка сказалось на его отношении к жизни. Вероятно, именно тогда он понял, что есть вещи, о которых ему лучше не говорить никому и никогда. Тем более что и сам он в 1936 году был арестован, его подержали недолгое время в лагере на Колыме, а потом оправдали и вернули на службу. Это было суровое назидание, которое он запомнил на всю жизнь.

Шейнин возглавил следственный отдел Прокуратуры Союза ССР в 1935 году и руководил им более 12 лет. Он вел тогда жизнь баловня судьбы. Получал награды, выпускал книги, по его пьесам и сценариям ставили спектакли и фильмы. Одновременно этот грозный баловень раскрывал громкие уголовные дела, а при надобности по указанию свыше сажал в тюрьмы людей, устраивал по ночам допросы с пристрастием.

Жил он широко и роскошно, сполна пользовался всеми благами, которые ему предоставляли служба в прокуратуре и литературные занятия. Имел машину, великолепную двухэтажную дачу в Серебряном бору, был женат, но это не мешало ему заводить связи с другими женщинами. Как говорили про таких руководителей, был жизнелюб.

Его книги издавались огромными тиражами. Я и сам в молодости читал их взахлеб. Правда, наиболее придирчивые сотрудники правоохранительных органов поговаривали о них с иронией. В реальности, мол, все выглядит иначе, факты изменены, сюжеты подогнаны под жесткую схему… Конечно, это так. Но во-первых, это все-таки не отчеты о реальных делах и не комментарии к кодексам, а литературные работы. А во-вторых…

Сегодня, конечно, трудно поверить в раскаявшихся «воров в законе», которых он описывал. Тех самых, которые в едином порыве приходят в милицию, чтобы начать новую, честную жизнь. Как и трудно представить себе всех абсолютно безупречных и честных работников НКВД и МВД, думающих только о выполнении воспитательных задач, поставленных партией и правительством…

Однако есть в этих рассказах некое обаяние, которое делает их популярными до сегодняшнего дня. Может быть, дело в том, что они лишены плакатной назидательности и наставительности, автор не педалирует сугубо на идеологические моменты, а вот характеры преступников, сюжетные линии выстроены вполне занимательно, описаны весело и даже благодушно, снисходительно. Такое впечатление, что автор вполне понимает своих героев. Да, жулики, воры, спекулянты, мошенники, но ведь и люди же…

Мне кажется, чувство тревоги и ответственности за дела политические, особенно в тридцатые годы, не покидало Шейнина никогда.

Люди, знавшие Льва Романовича, чаще всего разделяли эту мою мысль. Большинство из них считали, что Шейнин не был напрямую причастен к фальсификации доказательств, истязаниям и пыткам. Последний, кто мне об этом сказал, был известный художник-карикатурист Борис Ефимович Ефимов. И было это в 2005 году.

Тогда я работал над документальным фильмом «Нюрнбергский набат» и встретился с Ефимовым, который трудился на процессе. И хотя было ему уже 105 лет, память он сохранил цепкую. Многое помнил до мелочей.

Вести беседу с ним мне было достаточно легко. Мыслил он, когда этого требовала тема разговора, правовыми категориями – и это было неудивительно, еще в 1917 году Ефимов поступил на юридический факультет Киевского университета и учился там у солидной профессуры. Говорил, что за четыре года до того, как он поступил на учебу в университет, его окончил Вышинский, с которым ему довелось встречаться в Нюрнберге. Общался Борис Ефимович там со многими прокурорами, судьями, следователями, контрразведчиками, но, вернувшись в Москву, близкие отношения сохранил только с Шейниным, который участвовал в суде народов в качестве помощника Главного обвинителя от СССР Руденко.

Ефимов называл его «весельчаком», «балагуром» и «душой компании». Утверждал, что они дружили. Он был для него «просто Левчик», а он для Шейнина – «Боря». Рассказывал, что Лев Романович хорошо запомнился ему не только как остроумный, легкий и общительный человек, но и как настоящий профессионал:

«Помню: выступает Шейнин на процессе по разделу об ограблении музеев и вывоза фашистами из СССР в Германию произведений искусства, а Геринг, который, как известно, сам всем этим заправлял, сидит на скамье подсудимых и нервничает. Снимает наушники, потом опять их надевает. Потом бросает их перед собой. Наконец, не выдерживает и раздраженно говорит Шейнину:

– Господин обвинитель, а вам не кажется, что вы здесь всех вводите в заблуждение, поскольку пользуетесь фальшивыми доказательствами?

Лев Романович тут же отбрил нациста № 2:

– А не кажется ли господину Герингу, что он уже не рейхсмаршал, которому позволено перебивать кого угодно, а просто обыкновенный преступник, который должен отвечать за свои преступления?

Тогда в Нюрнберге такая острая, молниеносная реакция со стороны Шейнина на реплику Геринга имела большой резонанс».

Кстати, о литературных трудах Шейнина Ефимов отозвался спокойно:

«У него были литературные способности. А профессия давала ему материал и возможности».

Встреча с Ефимовым, его воспоминания о Нюнбергском процессе заставили меня задуматься над одним из эпизодов в жизни Шейнина того времени.

Изучая материалы уголовного дела, возбужденного в 1951 году в отношении Шейнина, я наткнулся на допрос, в котором он, уже будучи арестованным органами МГБ, в своих показаниях утверждал, что одной из причин его ареста стал конфликт с руководителем бригады Главного управления «Смерш» полковником Лихачевым в Нюрнберге…

А суть конфликта заключалась в следующем.

Как-то еще до начала процесса контрразведчики донесли из Нюрнберга в Москву, что работники прокуратуры якобы «слабо парируют» на антисоветские выпады обвиняемых. Начались разборки. В дело лично вмешался Прокурор СССР К.П. Горшенин, находившийся в то время в Нюрнберге. Факты не подтвердились. Более того, было установлено, что Лихачев и сам сильно подставился. Разъезжая по Нюрнбергу на лимузине – черно-белом «Хорхе» с салоном, отделанным красной кожей, из гаража Гитлера, полковник вел себя крайне нескромно, даже вызывающе. Был заносчив и дерзок. Его побаивались. Во время проверки выяснилось, что Лихачев принудил к сожительству молоденькую переводчицу, которая забеременела. Он заставил ее сделать аборт. Его люди отыскали врача-немца, но срок беременности был уже велик, и операция прошла неудачно. Женщина погибла. Лихачев стал заметать следы, распускать слухи, что она была тяжело больна, однако в советской делегации (не без помощи прокурорских работников, как следовало из показаний Шейнина) узнали, что к чему. Ведь тогда в СССР действовал закон, запрещающий аборты. Собранную информацию Горшенин передал в ЦК партии и руководителю «Смерша» Абакумову. Лихачева отозвали из Нюрнберга и посадили на десять суток под арест.

Вот такие были в те времена сюжеты… И это еще не все!

Потом мне удалось установить, что материал о «мягкотелой соглашательской линии поведения нашей делегации в Нюрнберге» Сталину направил Берия. А Сталин дал поручение разобраться Молотову. Об этом мне стало известно в 2008 году от нашего посла в Швейцарии Игоря Борисовича Братчикова, который работал и долгое время поддерживал дружеские отношения с известным советским дипломатом Владимиром Семеновичем Семеновым. В одной из бесед Семенов ему рассказал, что в 1946 году, когда он был политсоветником главноначальствующего СВАГД (Советская военная администрация в Германии. – Прим. авт.), ему в Берлин позвонил Молотов и дал поручение съездить в Нюрнберг, посмотреть, как идут дела на процессе, и доложить о работе советской делегации. Семенов спросил: «Будут ли какие-либо установки?» Получил ответ: «Нет, не будут».

Приехав в Нюрнберг, Семенов собрал совещание, выслушал доклады наших сотрудников, работавших в трибунале. Затем присутствовал на самом процессе, на допросах Кальтенбруннера, Йодля, Розенберга и других. Спустя несколько дней снова собрал совещание. Сказал, что доложит в Москву, что работают советские представители хорошо, умело отстаивают утвержденную линию, а так как он не специалист в юриспруденции, то делать ему здесь нечего и он просит разрешить ему вернуться в Восточную Германию, где ему необходимо лично контролировать ход земельной реформы. Написал соответствующую шифртелеграмму и, получив согласие Молотова, вернулся в Берлин.

А спустя лет двадцать в санатории «Барвиха» Семенов встретил тогдашнего председателя Верховного суда СССР Смирнова, принимавшего участие в работе Нюрнбергского трибунала. Смирнов искренне поблагодарил дипломата за то, что четверть века назад он спас его и некоторых других советских участников Нюрнбергского процесса от вероятных репрессий. На что Семенов честно сказал: «Если бы Молотов сообщил мне о «сигналах» Берии, то не исключаю, что «по законам» того времени «что-нибудь» я бы в Нюрнберге нашел».

Вот так делались тогда большие государственные дела. Впрочем, только ли тогда…

Из Нюрнберга Шейнин возвращается триумфатором. Работа на высоком посту в прокуратуре, книги, фильмы, Сталинская премия за фильм «Встреча на Эльбе», слава… Он не отказывал себе ни в чем. Один из приятелей сказал как-то, что Шейнин вел распутный образ жизни и делал это с таким цинизмом, что все выглядело как «домашний публичный дом». Шейнин отрезал: «Я сожительствовал с рядом женщин, но в публичный дом свою квартиру не превращал».

В послевоенные годы среди московских интеллектуалов была очень популярна такая стихотворная байка: «На берегах литературы пасутся мирно братья Туры и с ними, заводя амуры, Лев Шейнин из прокуратуры».

И в то же время Шейнин работал над «Настольной книгой следователя», с которой начался наш рассказ. Книгой, по которой училось профессионализму не одно поколение следственных работников.

Однако жизнь в это время закручивает сюжет, который даже он, мастер драматургических ходов, не мог предусмотреть. Его нюрнбергский знакомый Лихачев становится заместителем начальника Следственной части по особо важным делам МГБ СССР и начинает заниматься делом Еврейского антифашистского комитета, готовясь привлечь к ответственности как можно больше людей и намечая возможные жертвы.

В 1949 году, как раз когда «Настольная книга следователя» вышла в свет, Шейнина неожиданно освободили от должности, не объяснив причин. Сказали, что назначат директором Института криминалистики, но…

Не назначили. Знак был, что и говорить, плохой. Шейнин сидел дома, писал рассказы, пьесы, сценарии. Выжидал, особенно не высвечивался, но при случае всегда «зондировал» почву, пытаясь понять, что его ждет. Он, конечно, догадывался, что освобождением от должности дело не закончится. На одной из вечеринок, на которых бывал Шейнин, подвыпивший сотрудник органов сболтнул: «Эх, Лева, Лева, старый уголовник!.. Умная у тебя башка, а все же мы за тебя взялись…» Кое-кто из его знакомых по писательскому цеху получил рекомендацию держаться подальше от Шейнина, так как его «выгнали» из прокуратуры по настоянию органов безопасности, а скоро вообще «возьмут». Разумеется, это дошло и до Шейнина.

Через несколько лет сам он объяснит такой неожиданный поворот своей замечательной карьеры знакомому только одним словом: «Михоэлс…»

Это очень походило на правду. Накануне увольнения Шейнин был командирован в Минск в качестве следователя по особо важным делам в связи с загадочной гибелью знаменитого артиста Михоэлса. Для многоопытного Шейнина не представило никакого труда установить, что никакой автомобильной аварии, о которой официально было объявлено, не произошло, а имело место подготовленное убийство, следы которого вели куда-то очень высоко… Видимо, от популярного писателя и авторитетного следователя ожидали, что он подтвердит факт «автомобильной аварии» и случайность гибели Михоэлса. Но факты подсказывали Шейнину другую версию, и его немедленно отстранили от дела, а вскоре и уволили.