Текст книги "Мел. Взрослым о детях"

Мел
Взрослым о детях
Александра Бакши

Фотограф Руслан Мартинович Битоков

© Александра Бакши, 2017

© Руслан Мартинович Битоков, фотографии, 2017

ISBN 978-5-4485-6220-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая

В нашем классе воздух всегда какой-то странный, липкий. Такой, что дышать противно. И мел мерзкий – сушит пальцы до скрипоты.

Я опять «ловлю ворон на уроке», как говорит Галина Петровна. По-моему, только она до сих пор использует это выражение. Взрослые любят говорить истоптанные фразы. Настолько привычные, что их как-будто не слышишь.

Бабушка считает, что я слишком по-взрослому выражаю мысли, перенимаю их из литературы, и поэтому мне надо меньше читать книги «не по возрасту».

Она не права. Я не говорю по-взрослому. Очевидно, я запоминаю чужие сложные фразы, но только потому, что они точнее, чем мои. К тому же, утаскивая красивые слова, я вслушиваюсь в звук, а потом размышляю над их значением. И размышляю много – мне, честно говоря, больше нечем заняться.

Что вы там, интересно, разбираете? Предложение? А его диктовали? Спишу у соседки.

– Анька, убери руку. Ну ничего же не видно.

– Пиши…

Спасибо, Аня. У тебя всегда можно подсмотреть пропущенное. Как бы я прожила без тысяче первого разбора предложения, выдранного из какой-нибудь толстенной книги такого же толстенного дядьки? Который, конечно, давно умер. И после смерти его оценили. Так полагается. Я где-то читала, что мёртвых любить удобно. Мёртвые не будут спорить, мёртвые не ляпнут лишнего и не сломают наше представление о них.

Хотя, я очень люблю Чехова. Он писал что-то вроде антисказок. Я прочитала все книги с его фамилией на обложке. Искала их сначала в домашней библиотеке, потом в городской. Когда появился компьютер с модемом – в электронной, у Мошкова. В конце концов Чехов предательски кончился, и мне пришлось читать других писателей.

Бабушка, я не книгоманьяк, как ты выражаешься. Я просто ищу Чехова. В других книгах. Не я виновата, что он написал так мало. Мало – для меня.

Училка проходит по моему ряду и останавливается на задворках знаний, у последней парты. Сейчас будет орать на Лёшку.

– Волков! Кто тебе разрешил встать?

Вот, я её уже изучила.

Тупой у неё вопрос, правда? Я знаю, что он риторический. Но он всё равно тупой.

– Волков! Я с тобой говорю! Почему ты встал?!

– Сердюков мой портфель пнул!

– Ты мог бы сказать мне, а не вставать!

– Я сам с ним разберусь…

– На уроке?!

– Да! – огрызается Лёшка и без разрешения плюхается на стул.

Училка торопливо забирает Лёхин дневник.

Опять тебе пара, Лёш.

Я это не скажу никогда вслух, иначе меня засмеют одноклассники и наша училка, но, Лёшка, ты нормальный. Галина Петровна, конечно, говорит, что ты в будущем сядешь, и, возможно, на пожизненное. Но вряд ли люди, сидящие на пожизненном, все поголовно били уродливые вазончики с дохлыми фиалками, пуляли бумажные шары и лишь поэтому стали маньяками, ворами и убийцами. В любом случае, прямой связи я тут не вижу.

– Галина Петровна! А Волков мне по ноге ударил под партой! – жалуется Сердюков.

Сейчас точно добьёт до скандала. Так всегда бывает.

– Волков! Ты не успокоишься?! Сегодня тоже маму в школу вызвать?!

Всё, понеслась «Ирония судьбы» – в сотый раз одно и то же. Вроде бы и интересно пару раз. Но во время десятого просмотра наваливается такое уныние, что ёрзать начинаешь. Скучно! А сказать нельзя – засмеют. Хотя, «Ирония судьбы» мне гораздо интереснее, чем регулярные школьные разборки. Там есть интересный диалог про ошибки врачей и учителей.

Лёшка опять вляпался. Нет, училка у нас не злая. Она никого никогда не ругала и не наказывала. Никого, кроме Лёшки.

Когда у меня стащили линейку, она даже беседу с классом не провела. Через месяц украли сшитую на заказ фетровую шляпу.

Чтобы попасть именно в набор к Галине Петровне, мне пришлось пойти в школу в восемь лет. Даже в восемь с половиной. И я тут такая не одна. Нас успокаивали тем, что будет действовать программа, по которой мы за год пройдём первый и второй класс. Обещали: «Прыгнете из первого в третий и ничего не потеряете».

Три года назад, в 98-ом, в момент поступления, программу отменили. А наш возраст – нет. И нам страшно скучно.

Лёшка получил свою пару. Класс, как обычно, повеселел.

Может, поэтому она до него докапывается? Может, она нас так развлекает? Всем интересна история с хулиганом Волковым. Чего стоят только классные часы с дебатами на тему: «Оставить ли у нас хулигана или выгнать со школы?», разборки с его родителями при всех учениках, иногда и во время урока.

Галина Петровна говорит, что мы ангелы, которые не умеют врать, завидовать и злиться. И я никак не могу решить: она глупая или лгунья? Хорошо бы только первое.

Бабушка утверждает, что я должна любить свою учительницу, ведь она отдаёт мне все главные роли в школьных спектаклях. А когда я пропускаю уроки, мне можно не приносить справку, ведь Галина Петровна не ставит пропуски и даже говорит проверяющему дежурному, что все дети на месте.

Да, я три года играю Осень, Снегурочку и Весну. Будет праздник – в четвёртый раз сыграю Осень. Точно говорю.

В классе, кроме меня, двенадцать девочек. Им отдадут роли овощей или дадут по детсадовскому стишку. Девчонки предсказуемо недолюбливают меня.

Я просила не давать мне больше играть главных персонажей. Фигу! Моя мама же часто носит в школу конверты с денежкой – благодарит Галину Петровну. А училка её тоже благодарит – моими ролями и оценками.

История с пропусками ещё смешнее. Весь класс знает, что она прикрывает прогулы. Иногда даже мы видим, как училка врет проверяющему.

Зачем? Мы с бабушкой можем пойти в поликлинику, которая через дорогу от школы. И будет бумажка. Мне «повезло» со здоровьем – всегда можно найти причину для справки.

Разумеется, мы нанюхаемся хлорки и еще какой-то гадости, посмотрим на бульдога в регистратуре, и главное – потратим время. Ценнейшее, для неработающей пенсионерки и школьницы. Бабушка за эти пару часов пересмотрела бы свой «Клон», записанный на кассету, я – «South Park». Известно же, что подростки и пенсионеры всегда правильно используют время. Поэтому услуга Галины Петровны неоценима.

Размышления заглушают звуки очередной разборки «Учительница vs Волков». Если бы я не умела громко мыслить, я бы тихо выходила из класса. Слушать это уже невозможно. Нет, она не обзывается. И сейчас даже не орёт. Она несёт чушь, это хуже.

Глава вторая

Окна нашей квартиры выходят на кольцевую трассу: прямые лучи солнца и шум машин. Октябрь, а так ярко. Каждое утро гудение моторов и не греющий, а ослепляющий свет напоминают о том, что пора идти в школу. А я не хочу.

Мама уже на работе. Дома из взрослых только бабушка.

– Бабуль, я не хочу в школу.

– Почему?

Бабушка, да если бы я сама знала, почему не хочу туда!

– Голова болит.

– Опять?! Выпей «Цитрамон» и иди!

– Не хочу и не пойду.

– Ты больная?!

Я пойду. Мне не очень приятно, когда меня бьют. Я знаю, что у бабушки уже сдают нервы, что я ей надоела своими вечными прогулами. Но всё равно ненавижу её, когда она меня бьёт. Быть избитым – всё равно что быть голодным. Боль не адская, но унизительная.

Позавтракала. Оделась. Забрала портфель. Там учебники и тетради для всех возможных предметов. Вторую неделю я его не открываю дома. Проверяю, что будет, если не делать домашку. Ничего! Я и в прошлом году так проверяла.

Математика.

– И какова же скорость мотоциклиста?

– 130 кмч.

– Умница, Катенька. Пять!

Противный мел опять вяжет пальцы. Почему этот мел, принесённый Ксюшкой, так нравится Галине Петровне? Она прямо в восторге от этого осыпающегося куска дряни.

Задача решена. Не кладу мел на место, держу в руках и топчусь у доски. Учительница на меня смотрит. Это хорошо. Тереблю белый брусочек в руках, чтобы она точно его заметила. Медленно иду к парте. Галина Петровна провожает меня глазами. Суетливо и долго, пачкая всё, что только можно, прячу мел в правый боковой карман портфеля. Она смотрит и молчит. Молчит.

У меня сильно заболели виски.

– Галина Петровна! А Катя мел украла!

Это Андрюшка, соседняя первая парта справа. Громче кричи, она делает вид, что не слышит.

– Галина Петровна! Катя ваш мел стащила!

Спасибо, Андрюша, хоть ты и крыса, но ты мне сейчас помогаешь.

Галина Петровна машет рукой:

– Андрей, там, наверное, маленький кусочек такой остался. Им писать нельзя, и она его выбросить хотела.

Врёт! Я целый брусок уволокла!

Утыкаюсь лицом в холодную и бугристую от многочисленных покрасок парту. Я её точно ненавижу! Если бы она сейчас отвела меня в сторону и поговорила, о том, что я сделала… Если бы она достала сейчас этот мел и, да пусть даже при всех, вернула бы его на место, я бы всё ей простила.

Почему? Не знаю.

У школьных ворот меня ждет бабушка. Это странно, ведь она нечасто меня встречает. Может, училка всё же ей рассказала о произошедшем?

– Галина Петровна тебе звонила?

– Нет. С чего бы? Что-то случилось? – насторожилась бабуля.

– Ничего не случилось.

– Я шла от Тани и решила забрать тебя по дороге. Ты на кого оглядываешься? Что случилось?

– Да говорю же: ничего! – я вру. Но я не знаю, что именно случилось. Получается, я честно вру: как можно объяснить то, что сам не понимаешь?

Хотя, нет, нечестно – оно, это случилось, абсолютно точно есть.

Идем домой. Мне нравится говорить с бабушкой, слушать истории из её жизни и её времени. Я люблю бабулю. Она мне напоминает огромную советскую Детскую Энциклопедию в уставшем оранжевом переплете. Причем сразу все тома – она тоже большая.

Сейчас, в две тысячи первом году, эти книжки кажутся глупыми из-за плотных цветных матовых вставок с плакатами и лозунгами: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Из-за портретов Ленина, из-за странного, гладкого, но навязчивого языка, на котором сейчас никто уже не говорит. Но в то же время это – огромный кусок другого мира, который точно был, дышал и умер.

Когда-нибудь мы, наш мир, станет для новых людей таким же. И мы тоже будем интересны будущему миру, как кусок истории. Наверно.

Глава третья

– Вставай, уже много времени.

Почему нужно вставать, когда времени много?

Почему мы используем такие странные фразы? И, что ещё страннее, понимаем их так, как положено, а не так, как они звучат. Интересно, взрослые знают, почему? Хотя, нет. Они точно о таких вещах не думают. Им нужно много работать. Они говорят, что для нас, для детей. А дети – это их смысл жизни.

Почему? Почему другой человек должен быть смыслом их жизни? И именно человек. И именно смыслом. А дети их детей станут жить ради своих детей. Не эгоисты же. И вот так тысячи лет.

– Ты еще валяешься?

– Ба, сегодня я точно не пойду в школу. У меня болит голова.

– У тебя она всегда болит. Из-за этого уроки не пропускают.

– Переведи меня в другую школу.

– Зачем?! Что ты там удумала с безделья?

– У нас плохой класс.

– Чушь не неси, я тебя прошу. У тебя золотая учительница! Гимназический класс! Помнишь, как тяжело туда было попасть? Знаешь, какой отбор был, а? А ты помнишь, в каком возрасте ты пошла в школу, только чтобы учиться у Галины Петровны?! А ты хочешь пойти к дуракам учиться? Хочешь к какой-нибудь студентке-практикантке попасть?! К не пойми кому?

– Ба, мы там все монстры.

– Чего-о-о?

– Монстры, как Минотавр.

– Чушь не неси.

– Мы воруем.

– Почему это мы? Это у тебя украли там что-то. Но это дети.

– Я вчера стащила мел.

– Ты?! Зачем, тварь?! Я тебе что, мела копеечного не покупала?!

– Покупала.

– А в школе лучше мел, да, кровопийца моя?!

– Нет. Он отвратительный.

– Зачем, тварь, позорящая семью, зачем?! – бабушка склоняется прямо над моим лицом. Странно, но пока не ударила.

– Я хотела, чтобы Галина Петровна что-то сделала.

– Что?! Она видела? Она отругала тебя? При всех?!

– Да не говорила она мне ничего! Но всё видела.

– Слава Богу, хоть ничего не сказала… Святая женщина!

– Ба, она должна была! Мы воруем, ябедничаем, как в саду…

– Так не воруй, тварь! Не смей! Мало ты мне крови попила, мало? Ты воруешь, а она виновата?!

– Она никого не ругает!

– Потому что вы дети, дура! Что ей, за шалость душить вас?!

– Так я и не прошу нас за это убивать! Зачем она… совсем ничего не делает? И говорит, что правильно то, что неправильно.

– Я поняла. У тебя психика нарушена. В судью, в философию играешь!

– Просто переведите меня в другую школу, в хорошую. Там я буду вести себя нормально. Обещаю!

– Никуда мы тебя не переведем! Ты плевала на то, что нам стоило засунуть тебя в гимназический класс!

– Не плевала. Я помню… Но почему я должна ходить туда, где мне постоянно плохо?

– А ты пробовала в школе учиться? Тогда времени на глупости бы не оставалось! – бабушка немного успокоилась. Даже отодвинулась от меня.

– Пробовала. Не получается. Мне там совсем, абсолютно не нравится.

– А не всё, что тебе не нравится – плохо! Лекарство тоже горькое, а лечит!

– И яд какой-нибудь горький. Не всё же горькое полезно.

– В жизни, дорогая моя, нужно уметь терпеть!

– Так вот для чего школа, я поняла. Чтобы научиться терпеть.

– Не язви! И это, кстати, так же нужно, как и образование! Без терпения и смирения ты не добьешься ничего. Кто тебе сказал, что жизнь состоит из сплошных удовольствий? Ты должна уметь преодолевать трудности. Все эти удовольствия и радости земные – минутные. Порадовалась и забыла.

– Да, я поняла. Твоя старая история сейчас начнется. Помучься тут – в Раю воздастся.

– Это истина, дура.

– Пригласи нашу училку в свою церковь.

– Зачем?

– Мне интересно: сгорит ли Галина Петровна на пороге?

– Не смей шутить на такие темы! Напридумывала себе черти что, оттуда и все проблемы! – бабушка опять краснеет. – Не смей! Поняла?!

– Поняла.

Вру. Ничего я не поняла. Нет, я знаю, что бабушка верит в то, что жизнь – это тяжёлое испытание, что после смерти будет Рай и вечное счастье, если, конечно, всё сделать по правилам.

Мне непонятно другое. Вот, например, я тащу тяжёлый чемодан. Тащу, страдаю, ругаюсь. И ручка неудобная, а двумя руками тащить, обняв его – скользит! Уж лучше ручка.

Тошнит от усталости, но я его не отпускаю, потому что в нём лежат необходимые мне для учебы книги. И мне нужно дотащить его до дома. Выброшу – не получу знания. Вот представим так. А я хочу их получить. И вот я, приложив все усилия, наконец дотащила чемодан до дома. Опускаю его на пол. Чемодан на месте! Я беру стакан воды, выпиваю. Бордовые полоски на пальцах начинают медленно исчезать. Мне хорошо. Мне очень-очень хорошо. Я выполнила задание. Я счастлива.

Потом я обращаю внимание на что-то другое. Ну, мало ли, что ещё нужно сделать. Или не сделать. Или, допустим, у меня кот, и он нагадил в мои туфли. И я забываю про это своё счастье, так? Так.

Получается, я не была по-настоящему счастлива, раз так быстро изменилось моё настроение. Это просто была радость. Радость, что я донесла этот тяжеленный чемодан! И всё! А радость – минутная вещь. Даже бабушка это понимает. Настоящее счастье минутным быть не может. Ведь все на свете его хотят, ищут, ждут, гонятся за ним. Ну не могут же люди так сходить с ума из-за какого-то мгновенного ощущения. Не идиоты же!

Ладно, вернусь к основной мысли: логично, что если я всю жизнь буду мучиться и страдать, после смерти я точно не буду счастлива. Ну, порадуюсь немного. А дальше? Дальше же, бабушка говорит, будет вечность. А счастье-то где? И зачем я мучилась?

Ведь чемодан можно было не тащить, а волочить. Моей задачей было донести книги, а не сохранить красоту чемодана. Но, вроде неудобно портить вещь. И так люди не делают. А зря не делают.

Ну, допустим дорога неровная, прямо горы, и волочь всё равно неудобно. Так можно вытащить книги и выкинуть чемодан. Он всё равно дает лишний вес. И содрать с книг толстые переплеты – нам нужны только листы, содержание. Да ещё и критично оглядеть всю библиотеку: нет ли ненужных? И пойти со стопками книг. Которые можно нести двумя руками. Зачем страдать-то на ровном месте? Да, и быть счастливым всю дорогу. Что мешает?

Глава четвёртая

В нашем классе на подоконниках стоят полупрозрачные фиалки в горшках из виниловых пластинок. Эти горшки мы делали все вместе. Некоторым даже нравилось плавить винил и сгибать его в уродливые вазончики. Нам заранее сказали принести из дома все имеющиеся пластинки. Мама отдала мне дедушкину коллекцию: Синатру, Дина Мартина. «Рэт Пэк» пришлось принести в жертву этим цветочкам-задохликам.

Когда-то дед покупал эти пластинки у «фарцы». Бабушка рассказывала, что его за это могли даже посадить. А теперь скукоженные тела пластинок, за которые можно рискнуть свободой, украшают наш класс.

Я подхожу к подоконнику у самого учительского стола. Галина Петровна меня замечает – она не выходит из класса на перемене, а всегда остается за своим столом. Протягиваю руку к пушистому листку, отдающему желтизной, как перезревший огурец. Срываю. Один. Другой. Третий. Перекладываю листья в карман юбки и начинаю обрывать второе цветочно-виниловое чудо. Меня замечает Наташка:

– Галина Петровна! А Катя рвёт фиалки!

Не реагирую. Рву. Почему-то даже смешно.

– Катя, – слышу я голос учительницы. – Зачем ты это делаешь?

– Не люблю фиалки.

– Надо любить цветы, ты же девочка, – елейным голосом сообщает мне училка. И утыкается в журнал.

– Чего рвёшь?! Тебе разрешили?! – выслуживается Наташка.

– Как видишь, разрешили.

– Галина Петровна! А Катя говорит, что вы ей разрешили рвать фиалки!

– Нет, Наташенька, я ей не разрешала, – соглашается Галина Петровна. – Цветы рвать нельзя. Катя, пожалуйста, перестань.

– Почему? Они мне не нравятся.

– Потому что это цветы, им тоже больно. Катя, ты же девочка, в конце концов.

Спасибо, что сказали. А то ж я не знаю, какого я пола. Всё думаю: кто я?

Мирно обдираю оставшиеся листки и дожидаюсь звонка на русский язык.

Пальцы грязные. Анька даёт мне платок. Мы с ней родились в один день. И она по той же причине, что и я, пошла в школу позже. А ещё она мне приходится троюродной племянницей. При этом всём Анька – полная противоположность меня: абсолютно послушна и всегда счастлива. После школы мою племяшку встречает няня, и Аня полушёпотом рассказывает ей, как хорошо было в школе, сколько интересного она узнала. И вежливо улыбается. Как в глупом американском фильме. У неё даже ободок с узким бантом на боку.

Где-то я вычитала или услышала определение «солнечный дурак». Аня – солнечный дурак. По-моему я её даже люблю.

В хвосте парт опять разборки. Лёша кого-то толкнул. Или его. Надо вслушаться.

– Галина Петровна! Отсадите Волкова подальше от меня! Он неадекватный!

– А ты чего меня обозвал? Что, думаешь я тебе не отвечу?! – гремит голосом Лёшка.

Лёха выше училки, хоть и младше большинства из нас. Ему, по-моему, всего десять лет. Галина Петровна говорит, что у него всё ушло в рост, а на мозги не хватило, как и у его родителей.

Его семья – и правда, великаны. Ещё два года назад они психанули и стали бить сына при всём классе, когда училка вызывала их на разборки любого инцидента.

Мать Лёшки постоянно плачет и умоляет не выгонять Лёшку со школы. Отец перестал приходить во второй четверти третьего класса. Решил, что сын неисправим.

Волковы-старшие недавно развелись. И говорят, что всё из-за Лехиного поведения.

А в первом классе его мама с папой сидели вместе на родительских собраниях, и папа клал маме на плечо руку. Обнимались они. Я это заметила, когда Галина Петровна громким полушепотом сказала родительскому комитету: «Ну что вы хотите от ребёнка? Вы посмотрите, какая семья. У них стыда нет. Сидят на собрании и обнимаются. А вокруг люди. Главное – дети! Дети!… А им хоть бы что… Как они могут воспитать сына, если сами не воспитаны?».

Честно говоря, меня не пугал вид огромной обнимающейся парочки. Было смешно и даже как-то мило. Но Галина Петровна – педагог с сорокалетним стажем. Эта старушка лучше знает нашу психику.

Разборка накаляется.

– Волков! Ты опять срываешь урок! Я больше не буду тебя жалеть, ты встанешь на учёт в милицию!

– Выгоните его из класса, насовсем! – оживился пострадавший Тимка.

– За что?! Ты сам что сказал?! Что?! Повтори сейчас, за что ты получил! Ты и ещё у меня получишь, урод!

– Он мне угрожает, вы слышите? – Тимка оглядывается, ища поддержки.

– Он постоянно угрожает, – соглашается его соседка, Лизка. – И бил Тимку на перемене. Я видела.

– Было за что, и ещё будет, – бухтит Лёха.

Дальше можно не слушать. Всё будет по накатанной: Лёшке – пара, звонок из учительской его маме на работу, разговор с директором. Завуча Галина Петровна в дела Лёшки давно не посвящает – та не на стороне училки. Тимка пару дней походит героем, пока снова не огребёт. И дальше опять всё заново.

– Мне Волкова сейчас жалко, – шепчет Анька.

– Почему?

– Тимур его обзывает на переменах. Я слышала.

– И я.

Да, Аньку я точно люблю. И не только из-за родства. Наклоняюсь к ней:

– Может, скажем, что мы слышали?

– Не надо… – Анька делает круглые глаза.

– Почему?

– Просто. Не надо. Все подумают, что мы за него.

– Плевать.

– Молчи, – она зачем-то хватает меня за руку.

Делаю пару глубоких вдохов и выдохов, чтоб прошёл мандраж и начинаю:

– Тим, а чего ты там говорил, прежде чем тебе в табло прилетело?

– Тебе какое дело? – огрызается битый.

– Большое. Я двадцать минут слушаю ваши разборки. Раз уж приходится слушать, можно и поучаствовать. Так за что тебе прилетело? Не за то, что ты орал на весь коридор на перемене: «Леха – дебил, даун»? И дружки твои орали. Продолжать?

– Ну что ты… Зачем… Я сам его… Он ещё не знает, что я могу. Не надо это… – странно реагирует Лёха.

– А ты слышала?! – Тимка начинает злиться.

– Нет конечно, я же так далеко стояла – в двух метрах от тебя. А коридоры у нас со звукоизоляцией! – и, чувствуя, что мой сарказм прошёл мимо, добавляю:

– Слышала!

– Зачем? – шепчет Анька. Но, по-моему, она со мной согласна.

– Катя, даже если Тима его обозвал, Волков мог сказать об этом мне. Бить другого человека нельзя. Он вырастет, и его за это посадят в тюрьму, – ласково вступила училка.

– А Тимку тогда грохнут за язык, когда он вырастет. Раз уж начали сценарии писать – пишите всем.

Анька почему-то глупо смеется и не отпускает мою руку.

– Катя, ты же девочка, что это за слово «грохнут»? – училка, похоже, начала забывать о Волкове.

Ан-нет. Не забыла – делает ему знак рукой, чтобы он встал. И, уже обращаясь ко мне, добавляет:

– А за слова никто никого убивать не будет! Это просто слова. От слов ничего не бывает.

– В Лёху влюбилась? – ехидно спрашивает меня Тимур, как только Галина Петровна и Волков вышли из класса.

– Я? Да! Это же я его внимание на прошлой перемене привлекала. Это же я всю перемену с пацанами о нём говорила и задиралась. И орала ему что-то. Я, да.

Тимка опять не захотел понимать сарказм. Заржал. Нагнулся к соседней парте, начал что-то говорить дружку, давясь от смеха. Лизка тоже подхихикнула и многозначительно на меня посмотрела. Класс оживился и загудел.

– Видишь, что получилось? – назидательно подытожила Аня.

– Всё равно.

– Ты молодец, – улыбается моя племянница.

Очевидно, так думает только она.

В Лёху я точно не влюбилась. Не мой типаж, как говорят взрослые. Кажется, я до сих пор люблю Павлика. Павел Сергеевич – наш бывший сосед. И влюбилась я в него тогда, когда ещё плохо отзывалась на своё имя. Он был старше меня на пару лет. Павел Сергеевич катал мою коляску по всему двору и говорил: «Это моя невеста, Катерина Борисовна. Калинка – малинка».

Наши чувства были взаимны. Мы были вместе семь лет, а потом семья моего жениха уехала на тысячи километров, в Рязань. И я страдала.

Почему взрослые думают, что дети влюбляются только в подростковом возрасте? Мы с рождения способны к любви. Это же нормально – любить родителей. Почему так странно любить классного соседского парня? И в этом нет ничего смешного.

Однажды мы с Пашей даже играли в семью: стащили с кровати-чердака его младшую сестрёнку, Надюшку, представили её нашей дочкой и начал мучить. Мыли, расчесывали, переодевали, ругали, учили, укладывали спать. Надюшка страшно ревела. Мы тоже были далеко не в восторге. Я тогда ещё подумала: какие же идиоты, эти взрослые! И решила, что заводить семью не буду, ведь в ней почему-то всем плохо. Мы так вымотали и себя, и несчастную Надюшку, что все переругались. Первый и единственный раз за всё время наших долгих отношений.

Позже я наблюдала, как играют в семью другие дети. И один раз даже видела, как эта игра приносила удовольствие ребятам. Они прямо отрываться не хотели. Только играли, не так, как мы. Точно не поняла как, но по-другому. Теперь я не думаю, что семья – зло. Просто нужно уметь в неё правильно играть.