Текст книги "Девица-Медведица"

Александра Богунова
Девица – Медведица

© А. Н. Богунова, 2016

© ООО «Литео», 2016

Русью запело сердце мое

 
Русью запело сердце мое,
экое дело, в ладе житье!
Гуслям моим ведать Сказку дано,
ставни раскрою – утро зазвано.
Свет лучезарный – Ярило взошло!
Облик кошмарный – лишь чучело.
Идол Перуна сгорает дотла,
варяжская руна дотронется дна.
Бубны звенят, играют гудки —
веселье идет с легкой руки.
Князь мой с княгиней-лебедкой сидит,
купцам заморским в очи глядит.
Жемчуг да злато, яхонт, булат —
будет Великим Новгород-град!
Гуси гогочут – хлещет их прут,
тут за молодца двух отдают.
В крепких руках плуг землицу рыхлит,
матерь в избушке девку бранит.
Ветер колышет сережки берез,
выпито озеро девичьих слез.
Летопись спрятана в лист бересты,
братья нательные носят кресты.
 

Детские игрушки

 
В детской комнате в шкафу завели они борьбу —
не простое состязание
за «Красу села» название.
В семь матрешек хоровод устремился дружно в ход
по окружности направо, часом больше – часом мало,
словно яркий паровоз – мал-мала да полный воз:
от большой до маленькой, от младой до старенькой.
Расписные куколки – купола да ступоньки!
В прятки разыгрались, в старшую впускались,
как в свою избушку – липову кадушку.
Спрятались, закрылись, словно не родились,
друг за дружкой, раз за разом,
по отдельности и сразу.
Поведя красивым глазом, да с загнутою дугой, —
бровки месяц расписной – любопытству удивляясь
и напрасно не стесняясь,
заявили о себе и народном мастерстве!
Глядь, а рядом в уголке на простом-то языке Неваляшка
улыбнулась и в поклон в спине согнулась.
С мановением руки раздаются звуки!
Звуки те от скуки для баю-баюки.
Раскачалась, закрутилась, станцевала и забылась.
Все начнет сначала, Ляля бы качала
славную игрушку, милую подружу.
Ты непобедимая, спать неуложимая.
Ты моя бедняжка, кукла-неваляшка!
Смотрят все ребята,
да глазам отрада!
И не наглядеться, как им приодеться
мастер повелел,
да за каждую радел.
Выбрать бы простую, да не дорогую,
милую, любимую,
с детством уносимую
в радужную сказку, в первую раскраску
мамину подсказку:
Марьюшку-матрешку
(поучала счету),
Неваляшку Катю, что
несла заботу
за дитя родное, нежное, малое.
Сажай на подушку добрую игрушку!
Глазками моргай, Лялю охраняй!
До зари спят детки,
лакомы конфетки
берегут игрушки,
шепчут им на ушки
быль и небылицы.
Ты прикрой ресницы,
уложи ладошки,
замурлычут кошки.
Месяц на дорожке отряхает ножки,
обувает снова бархатны сапожки,
чтоб во сне явиться и не запылиться.
 
 
И с улыбкой детки засыпают рано,
снятся им игрушки, каких в мире мало!
 

Сон-трава

 
Мы дети своего времени,
забывшие законы старого племени.
Мы, выпавшие из стремени,
тянущие лямку неизведанного бремени.
 
 
Кем поставлены на колени мы?
Почему стали лица невидимыми?
Где кукушка в лесах нам плакала,
а Судьба в руки меди накапала?
 
 
Отчего теперь поем песнь богам,
что нам видятся в белых облаках?
Миррой мазаны, да лег сглазами
души мир моей с синеглазою.
 
 
Распахнет врата Явь далекая,
прорастет полынь невысокая.
Раскурю траву у костра в ночи.
Не скажи, звезда, обо мне, смолчи.
 
 
Пусть узнает лишь об отце малыш.
Колыхал ручей поросль и камыш.
И Река судьбы извивалась,
сердце билось, надрывалось.
 
 
Обниму тебя, моя долюшка.
Заведу тебя я на полюшко.
где пшеница, рожь поднимаются.
Солнца ярого свет сжимается.
 
 
Угасает день, ночь-наставница
заступается в сени, улыбается.
Месяцем в луну обращается.
Как тебя люблю, воспевается.
 
 
Соберем любви сон-траву,
и во сне живем, словно наяву.
 

Русь погожая

 
Русь Былинная, Русь Святая —
Лебединая, птичья, стая.
Русь священная, в веках – вечная,
Живо-родная, Река, быстротечная!
 
 
Горе лютое, Слава ратная,
Ты – История – безвозвратная.
Лети в стремени да во Времени,
Ты, родимая, да на темени.
 
 
Травы сочные, пахнут заводи,
а мы – дочери – да отрадные.
Ищем битое счастье племени,
от того сердца наши пленные.
 
 
В родах мучиться – да получится:
по земле Святой князь пойдет младой.
За его спиной – рать из русичей,
И немая суть – хмурой тучищей…
Надвигается дума грозная,
И душа замрет – ночь морозная.
 
 
Ты сними с плеча длань не божию
И увидишь Русь вновь погожую.
Благородное сердце встретится.
В ясных зорь мечту снова верится!
 

Счастье старика

 
Богатство старины глубокой,
истории совсем далекой,
хранит деревня русская —
сказительница искусная.
 
 
Избенка в кружеве резном,
колодец рядышком с двором.
Родник в лесу, а дома —
старушка с домовым знакома.
 
 
И прялка вот уж в стороне,
клубок гоняет кошка,
мурлычет нежно,
а рука опустошит лукошко.
 
 
Грибы и ягоды собрал —
плетёт сидит он лапти.
Воды холодной испить дал —
ждёт от погод напасти.
 
 
Пастух хлыстом гонит коров,
подоит он и дровку.
На ярмарку со всех домов
зовет крестьян обновка.
 
 
Не лаптем щи хлебают,
на город жизнь равняют.
Румяным девкам иным кнут
напоминает, что не блуд,
невест хваленых сваты ждут.
А замуж вот и не берут.
От горя девушки орут.
Да с головою в омут.
Парнишки с берега бегут,
на руки их свои берут,
да только чаще гибнут.
 
 
В восточном, красном уголке,
Христа весит икона.
И годы хоть уже не те,
спина все ж гнет поклоны.
 
 
И помнит он, старик седой,
как целовал Матрену.
И был тогда казак младой.
и с сердцем закаленным.
 
 
Придя с войны, он утопил
оружие в колодце.
Искал прощения вины,
И счастья под солнцем.
 
 
Теперь закроет ставни жизнь,
земля прикроет кости.
Но не прервется эта нить,
вступают в нее гости.
Пусть неуверенно пока,
идет он за водою.
Но внука жизнь наверняка
сроднит его с мечтою.
 
 
И видит старый в малом
кровь, бурлящую, живую.
И понимает, что судьбу
он не желал иную.
 

Русская смекалка

 
Русская смекалка – вилы да палка —
И висит француз, как гнилой арбуз.
Гнал Наполеона парень деревенский,
Слушал он в пол уха вальс прекрасный венский.
Матушке-России клал в душе поклоны,
И не мерил с паном жабо, панталоны!
Крест носил с рубахой, лапти да ушанку
И до грома в небе не сгибал он палку!
Но когда лихие ухари, злодеи
навалились разом словно берендеи,
Всех одной он левой вымел как заразу,
Плугом-другом пашет, зерна – до отказа!
 

Дебри

 
Лес густой, припорошенный снегом,
Словно в дивную сказку манит.
И иду я за вьюгой по следу,
Слыша как колокольчик бренчит.
 
 
Я не верю в плохую примету —
На суку старый ворон кричит.
Страха нет, и сердечко младое
В такт за дятлом негромко стучит.
 
 
Что ж ты, Леший, ведешь в эти дебри?
Я не пеший, а свистну – дак тройка примчит!
Мне гадала цыганка намедни —
Мне Судьба лучшую долю сулит.
 
 
Сяду в сани, сниму рукавицы.
Глажу снег, проезжая, рукой.
Оглянусь, а полозья да сани
Пролагают дорожку за мной,
Снег откинув бугристой каймой.
 
 
Снегирей разлетаются стаи —
Вы простите, нарушил покой.
За деревней раскатисты лаи,
а за речкою – волчий вой.
 
 
Ветер машет мне веткой сосновой:
«Заходи, кто ты есть поглядим!»
Да не скрою, сегодня, и в правду,
коротаю я ночь не один.
 

Нимб то или герб?

 
Человек без Родины – мечется душа,
болью и оскоминой сердце-кликуша.
Рвётся, бредит, мается – как бы умереть?
Невмоготу справиться – горестно смотреть.
Крестят православные испокон веков
отроков и сродников, жён, сестёр и вдов.
Мы, иноязычные, цепью обвились,
и куда-то к Лихому в омут подались.
Слепнет око чёрное – золочёный крест,
Утро стало тлетворное – где же Благовест?
Вербное приблизилось, в Пасху – куличи.
Солнце в окне снизилось – день к полуночи.
Месяц в небе светится – янычаров серп,
отрок Богом меченный: нимб то или герб?
 

Про козу

 
Песенка комарья:
Жил Иван да Марья-душа сарафанья,
На козе катались, за руки держались.
Та коза бодалась, в руки не давалась.
Но козу любили, ей костюмы шили.
Были и сапожки, с бубенцами – рожки,
Хвостик как метёлка, завитая челка.
Марья ей капусту во саду растила,
Беленькую шерстку чистила и мыла.
А Иван с бугорка пел ей под гармошку,
Запекал да жарил вкусную картошку.
Так они и жили в радости-печали,
Травушку косили и плечами жали.
Пели, танцевали, молочко доили,
Всем в селе детишкам вроде угодили!
 

Непростой мешок

 
Ковылял хромой, нес мешок с бедой.
– Ну-ка, стой!
Заглянул в мешок, он – пустой!
Ковылял хромой, нес мешок пустой.
– А…постой…
Заглянул в мешок, он – с халвой.
Дорогой.
Да и вкус такой! Ой!
Ковылял хромой, вкус во рту сладкой.
– Стой!
Заглянул в мешок – шок!
А в мешке хурма! Вот так да!
Хохма.
А мешок, видать, непростой…
С давленой хурмой-хохломой!
Ах, как мёд хурма, прям беда. Н-да…
Засластил хурмой, да и в путь – не стой!
Ковылял хромой, нес мешок с хурмой,
Облился в три ручья водой,
сам не свой.
Заглянул в мешок на чуток —
Не упал чуть в обморок!
Кинул он мешок и утек.
Хромота-охота забралась в мешок. И молчок.
И лежит в пыли – не бери!
Всякому свои лекари!
 

Ночная стужа

 
Искрилось снежное безе,
с плутишкой-ветром в такт играя,
не отвести глаза уже,
за тем явленьем наблюдая.
 
 
Иные формы принимая,
на глади снежного покрова
вдруг появлялась и корова —
художник-ветер рисовал!
 
 
Ну а мороз хрусталь искал,
на нем он радостно играл
мелодию февральской стужи.
Не предвещал тот вечер лужи,
капель и солнца яркий свет —
звезды в ночи на небе нет!
 
 
И вьюжит, хлещет, просо сыплет
так, что никто и не увидит за окном
свет в ночи свечи.
Ты нас, Мороз, доволочи
к порогу дома,
где одна стоит за окнами Зима.
 
 
А мы согреемся и ну,
скорее звать к себе Весну
С лицом девицы молодой,
укрывшей плечи шалью цветной.
 
 
И звонкий глас ее в тот час
растопит лед в сердцах у нас.
Настанет час капели:
любовь распишет акварелью
белесый холст сестры Зимы,
чему так рады будем мы!
 

Горлица

 
Когда-нибудь свой грешный путь
я завершу в пристанище Эйюп.
Не буду я наложницей султана,
не стану и послушницей шайтана.
 
 
А буду горлицей плескаться у фонтана…
 
 
Иллюзией и магией обмана
не покорю я сердце властного османа.
И отдадут всего лишь два динара
за пойманную птицу у ручья…
 
 
И чья теперь я горлица?
Где сизый голубь мой?
До родины – подать рукой.
Только неси, прибой!
 
 
Над моря гладью пенной
вздымается волна,
На башне минарета
воркую не одна.
 
 
Из рук, пропахших рыбой,
я вырвусь и взлечу,
да только вскоре сердцем
свободу оплачу.
 
 
Палач заносит ножик,
из горла брызнет кровь.
Мне не видать дорожек
и узких горных троп.
 
 
Не будут мои детки
весной в цвету шуметь.
Как сломанные ветки…
В костре им не гореть.
 
 
Душа моя кружится над облаком из снов…
Дано ли сему сбыться?
Увы, наш мир не нов.
 

Русалка

 
Русалка нежная рыдала
и кровь холодную пускала
по речке, как прибрежному ручью…
Делила долю она чью?
 
 
Да девичью…
Её судьбина,
как бурей сорвана плотина:
снесло течением Реки.
 
 
Во след глядели мужики:
кто пальцем ткнул и упрекнул;
кто в церкви горько так всплакнул,
а кто зевал и не страдал —
венец невинности срывал,
не замечая этих слез:
землю рыхлил и клал… навоз.
 
 
Сгубив судьбину не одну,
он топором пошел ко дну!
 

Дедушкин сказ

 
Морозным вечером скрипят снега,
Сугробы белые метет пурга.
На печке с дедушкой лежал внучок,
Игрушку мягкую клал под бочок.
 
 
Сказанье древнее шептал старик,
Малыш прислушался, совсем притих.
Писал узорами мороз стекло,
В избушке холода уж нет давно.
 
 
Горят дровишки, искрой играя,
прядет старушка его родная.
Светло в светлице, лучинка тлеет,
ему не спится, но сам робеет.
 
 
Из мифов древности идут лихие
злодеи, бестии невесть какие!
А где ж былинные герои прошлого?
Неужто спрятались? И осторожные?!
 
 
И сердце с трепетом, завороженное,
зовет с надеждою вооруженного
Илюшу Муромца, да и Поповича —
пускай померятся, рубя врага с плеча!
 
 
И гордость в детскую душу наивную
вступает чинною походкой, бравою.
Ведь той причиною была состругана,
подобно Муромца булава знатная.
 
 
Да вот поднять ее совсем нет силушки:
нависла ноченька, прикрыла глазоньки.
Погладит дедушка головку светлую,
Пусть пропоет внучок песню победную.
 
 
Когда дотянется рукой до облаков,
тогда, как вырастет, и будет уж готов,
словно Илюшенька, да сын Поповича —
головка буйная, да горяча —
постигнет мудрость – чаша испитая,
и будет нечисть вся им перебитая!
 

Веды

 
Сколько нам известных сказок в «Книге Коляды»!
Там открылись мне ворота да в Ирийские сады!
Друг мой, Пушкин! может это ты ночью писал?
Вот читаю я о том, как там жил Салтан!
Ну а может, Вы, Аксаков, выкрали цветок,
что алеет всех прекрасней, не возьму я в толк??
И ковры да самолеты дарит вовсе не Восток!
Римский-Корсаков услышал дивную оперу «Садко»!
Васнецов писал Снегурку на льняном холсте —
узнаем детских героев, все былины, ВСЕ!
Змей Горыныч, да Емеля со страниц глядят.
Что же это за такое?! Изумленный взгляд!
Греки-греки, как же гнусен был ваш плагиат
Прометей и Дионисий с нами говорят
только вовсе не на вашем, нашем, языке,
и гадать вовсе не надо вилами по воде!
Ах, этрусски были рядом, мне тут сообщили.
Вы, должно быть, в мире жили.
Переделать поспешили мифы, оды да стихи,
что неведомы вам были до этой поры?!
Вижу-вижу образ древний и язык родной,
тот, что душу мою греет и несет покой!
Обороты, повороты, линии, сюжет —
Боже мой, какая Радость этот ваш запрет!
Веды-Веды, вы ведите долгий разговор,
до рассвета не закрою окна-двери на запор.
Боги-боги, разных классов, родов, степеней,
если б знать могли б мы сразу, кто из вас сильней!?
Из языческих диковин выбрался Христос…
Слава Богу, мы с Тобою, и в венке из роз!..
 

Русь

 
Мы правду не узнаем никогда,
она закрыта за семью замками.
Из памяти, как с черно-белого листа,
веками ластиком в сознании стирали
и уголь, и золу, и Быль и Небыль…
 
 
И вился пепел над распаханной землей – ничьей!..
Но мы помянем звоном сабель и мечей лишь то,
что предки в душах сохраняли.
И нам с рождения внушали
своим примером, Верой и мечтой —
храним Руси образ Святой!
Языческой ли, христианской —
она одна у нас в веках.
Ее несем мы на руках
младенцем, витязем и старцем —
расписанным, богатым Ларцем,
в котором Кривда не живет,
а Сурья сладкая течет…
Взлетает Птица-Жар,
И шалью вслед махнет Посад.
Девиц-матрешек хоровод
нам каравай в руках несет,
а Лебедь Белая плывет к Истоку
Чудотворных Вод,
где Правда Вечная живет…
 
 
«Христос воскрес» Земля поет!
С усов стекает горький мед,
и в терем Мать детей зовет.
 

Христа знамя

 
Революция кровью умыла
Белокаменной лик,
Коршун в небе кружил —
Слышен лебедя крик.
В сердце Родины воткнут
острый штык,
Час расплаты пробил,
Час Пик!
И спускался с Небес
Светлых ратников полк,
А в степи завывал
Одинокий волк.
И молил народ:
«Помоги нам, Бог!»
Растворял врата Ангел —
им в чертог.
Ограждала Мать
Крестным знамением,
И шептал колдун при
Лунном затмении.
А младенец рос на руках царя,
И ждала его Русь, Господь, Твоя.
На распутице цепи сорваны,
И Державы той основы подорваны.
Пуля метила в сердце чистое,
а в глазах его Мать Пречистая.
И Святая их Фамилия
Защитит теперь от бессилия:
Духом крещены новые сыны,
И не утихают в храмах псалмы.
Разожжет народ сердца пламя —
Православное, Христа, знамя!
 

Мой Новгород

 
Для каждого сердца близка та эпоха,
в которой однажды он осознал Бога.
И пусть говорят: «Реинкарнации нет»!
Но сколько постиг Знаний наш Белый Свет?
 
 
Я Странник, пришедший из Древности Дальней.
Я видела символ на небе Сакральный.
Мне Чудилось, будто бы где-то за лесом
мой предок повержен безжалостным бесом.
 
 
Пред взором моим на пахучей земле
вставал в лучах Солнца Град лучший из всех!
Булыжником Путь выстлан прямо к ногам.
Я сяду на трон, средь вельможных дам.
 
 
Мне править Судьбой жребий выпал страны.
С рождения люди не стали равны.
Дай Бог мне постичь этот странный народ,
стоит предо мной вольный Новгород!
 
 
И трижды я вижу все этот же Сон.
К чему он мне снится? Вновь слышу я звон!
Я словно вернуться желаю туда.
Омой мою душу, Живая Вода!
 

Для девицы

 
Как важно для дЕвицы
быть недоступной.
Не полниться страстью
ежесекундно.
Держаться святынь,
заповеданных Богом.
Не слушать словес
людей недалеких.
Бежать от юнцов,
живущих лишь вздохом…
Мирской суеты да переполохов.
От блеска ларцов,
открытых зазывно,
И княжьих хором,
гнетущих всесильно
богатством и властью,
да похотью-страстью,
убийства и буйства —
холопов несчастья!
 
 
А лучше девИце
сидеть на крыльце,
да думать о матери, старом отце.
Водить хороводы,
да стряпать блины.
Братишкам родимым штопать штаны.
Платок повязать и к колодцу пойти,
да яблок собрать,
птице нАлить воды.
 
 
А вечером ясным с подружками спеть
о том, как петух полетел зорьке петь.
 
 
Как тень напугала парнишку-задиру.
На ярмарке шут отыграл нам сатиру.
И русский такой заводной менестрель
забрался на дряхлую, старую ель.
 
 
Колядки допели – да спать на печи!
А лапти надели – с утра хлопочи!
Ухват, коромысло, жаровня да печь —
кому пирогов с кренделями испечь?!
 
 
Хлопочет хозяйка да дочь молода.
Скорее сватов зазывайте сюда!
 

Дивчина с Украины

 
Пан Кшиштоф пригласил на полонез,
но отказалась наотрез дивчина с Украины,
пред взором чьим невольно так предстали вдруг равнины
Восточно-Европейской полосы…
 
 
И косы, и венки, и лютни…
Свиристели, что над родимым краем, размыв крыла крестом летели!
Стога пшеницы скошенной, да хлопчик-босоног,
казак донской, да дед родной, направленный в острог.
 
 
И крынка молока, и ломоть хлеба на рушнике, расшитом мамкиной рукой;
Да белы облака, да лента неба, зеркально отраженные рекой.
 
 
И Лавра, Днепр, и Киев, и Десна,
и ранняя весна, и яблонь цвет —
Христов завет…
 
 
Крестьянки снедь – за грош и медь?!
Не продается девичья душа, хоть и Европа тоже хороша!
 

Туч разведенные краски…

 
Облачно.
Туч разведенные краски
медленно ветер метет.
Небо-художник, как по подсказке,
мазки за мазками кладет.
 
 
Полосы грозные цвета багряного
Синь заплетает в искусный узор.
Лики безвестные, лица румяные —
видит таинственность пристальный взор.
 
 
Чтение-пение книги мистической,
словно затмение мысли скептической.
Дивное видится сердцу глубокому,
знает оно старину ту далекую.
 
 
Слышит вибрацию нити духовной,
Бога далекого оклик пристойный:
 
 
«Как тебе дышится в зареве века
огненным пламенем левого века
идола страшного – Нечеловека?!»
 
 
То в рукопашную звать нас пытается;
Полчище бледное к вам обращается —
Инок усопший и ангелы-ратники…
 
 
Вот вам, развратники, их наказание:
молнией выжжено поле посевное,
пламенем писано слово заветное!
 
 
«Помните палицу Бог-человека!
Вам ли не справиться с умыслом беса?!
Зверя побитого в прах вы сотрите,
родину-матушку вспять воротите».
 
 
Детушкам малым зарей улыбнется,
сердце родимое в нем отзовется,
звоном рассеянным люд соберется,
жизнь полюбовная к миру вернется;
 
 
Колоколом к службе в храм созовется,
Облаком белым в небо вернется…
 
 
Явлено было Чудесное вам!
Пусть устыдится постылый ваш срам!
Кистью пишите на чистом холсте,
век возродите в Иисусе Христе!
 

Окутан снегом бор сосновый

 
Окутан снегом бор сосновый.
Стоит в низине дом дубовый.
Мерцает блеск сугробов белый.
Огонь в окне горит несмелый.
 
 
Супруга, мать, красна девица —
русалке озорной сестрица —
глядит сквозь тюль рисунка стужи
и мужа ждет к столу на ужин.
 
 
Тоска хоронится в глазах.
В улыбке нежной – сожаленье:
ее он носит на руках,
соседи смотрят с умиленьем.
 
 
И кажется, о чем мечтать
в лесной тиши, в тепле и неге?
Но только злые человеки
сверлят сердца:
так, для потехи!
 
 
Она носила их младенца,
любя, любуясь, не страшась.
Вдруг – нить судьбы оборвалась!
 
 
Тоска в душе, и ноет сердце.
И думать нужно о младенце.
Не одинока, не одна,
и смысла жизнь не лишена…
 
 
Любовь томит ей грудь младую:
«Себя я вижу уж другую!»
Зеркал стекло ей вторит,
и с ним она не спорит.
 
 
Дилеммы нет, но дух вселился!
С похожим духом веселился,
и, видимо, в него влюбился.
 
 
Она глядит ему в лицо.
Что скажешь, незнакомец?
Но отвечает молодец,
что в мыслях нет его колец.
 
 
Прижать к груди? Спасти от стужи?
И пригласить в свой дом на ужин?
Но место занято давно,
и крепко заперто окно.
 
 
Проходит жизнь под облаками.
Мы виноваты в этом сами…
 

Снегуркина жалейка

 
Дочь Природы я!
Жить бы мне в лесу! В озере рукой мыть бы мне косу!
Белых лилий рой плыл бы вслед за мной.
Дерева плоды вешать бы на грудь,
среди васильков взять бы да уснуть.
Песню с птицей спеть, с эхом говорить!
Мне бы полететь, с облаком парить!
Не смогла забыть прошлую судьбу:
к Богу своему снова убегу босыми ногами по траве густой
в чащу, лес, дубраву к общему костру,
где мои собратья празднуют Весну!
И венок оденут на моё чело;
в резвом хороводе душу унесло!
Пляски, игры, шутки, радость да удаль —
навсегда забуду я свою печаль!
Мудростью Природы Путь свой освещу.
За Любовь и Веру я зажгу свечу.
Попрошу у Солнца согревать сердца;
глубины духовной нашего Отца;
у Луны рожденья Истины Святой, а у ветра силы,
чтоб принять покой.
Зеркало сознанья образ мой и твой.
И гласит Сказанье – лишь с душой иной стану я другой.
Так забудь мой Верный, что Язычница.
Все мы так едины под рукой Отца!
 

Позови меня…

 
Позови меня тихим голосом,
прошепчи ветрам зрелым колосом,
что склоняется к земле-матушке,
о тоске по мне, милой Ладушке.
 
 
Позови к себе синеокую,
за рекой, за долом – так далекую,
что кручинится словно горлица,
слезы катятся у оконца.
 
 
То не дождик льет орошающий,
то печаль живет вопрошающе.
Где же мил-далек сизый селезень,
сколько верст лихих за ним стелется?
 
 
Позови меня снегопадами,
обними меня листопадами.
Зацелуй меня цветом яблони,
не распятыми небом дланями.
 
 
Как ждала тебя, словно зорюшка,
свое яркое красно солнышко!
 

Чаша горькая бед и побед

 
О Великой России —
кубком выпита кровь.
Хоронила ты сына —
в сердце канула дробь.
 
 
Звон набатом в ушах,
слезы, ветры и прах.
В чужеземных глазах
отражается страх.
 
 
Брат ты мой во Христе!
Мы ль с тобою не те,
что спасали и бились за Правду?!
Снились оклики мне,
где-то там, в глубине,
где собрали однажды мы Жатву.
 
 
И горел тот костер —
сердец мам и сестер, что от нас
вовсе и не отстали.
Брали ношу они и во время Зимы
детей новых России рожали.
 
 
Смерть-зима…
 
 
Изгоняли ветра, руку помощи нам подавая…
И молились они к небесам от земли
голосами своими взывая;
Руки слабые вверх простирая.
 
 
И Божественный лик на полотнах знамен
собирал под собой много новых имен,
что за Родину храбро сражались.
Было много из них,
тех, которых, увы, дома родичи и не дождались.
 
 
Солнца свет ослепляет глаза,
нас минула беды той Гроза,
но иные Лихие ветра,
принесут ее вновь до утра.
 
 
Ждать не будем!
Мы будем растить тех,
которым придется испить
Чашу горькую Бед и Побед,
уходящих в Былое и вслед…