Текст книги "Тайные учения Тибета (сборник)"

Они говорят: тех, кто не занимается духовным развитием, кто живет подобно животным, бессознательно подчиняясь своим инстинктам, можно уподобить человеку, бредущему наугад, не придерживаясь никакого определенного направления.

Например, он замечает на востоке озеро, и жажда направляет его шаги к озеру. Приближаясь к нему, он ощущает запах дыма (лама, рассказавший эту притчу, сказал «аромат огня». Тибетцы, путешествующие по горам или пустыням трав севера, обладают способностью на большом расстоянии ощущать запах горящего костра, даже если он горит без дыма), вызывающего у него представление о доме или стойбище. Было бы приятно, – думает он, – выпить вместо воды чаю и получить приют на ночь. Даже не дойдя до берега, он поворачивает и направляется на север, откуда доносится запах дыма. Еще не видно никаких признаков жилья – ни дыма, ни палатки, как вдруг перед ним возникают угрожающие призраки. Перепуганный странник со всех ног бежит в противоположную сторону на юг. Наконец, ему кажется, что чудовище далеко, ему больше нечего бояться, и он останавливается. Мимо него проходят другие подобные ему скитальцы. Они восхваляют красоты какого-то благословенного края, земли изобилия и радости, куда они направляются. Наш путешественник приходит в восторг, присоединяется к ним и идет на запад. Но по дороге из-за новых направлений снова меняет решение, так и не побывав в земле обетованной.

Всю жизнь, бросаясь из стороны в сторону, этот безумец так ни к чему и не приходит.

Смерть настигает его в пути во время бессмысленных скитаний. Антагонистические силы, порожденные его беспорядочной деятельностью, рассеиваются. Поскольку сосредоточение энергии (эта энергия часто упоминается у тибетских писателей. Они именуют ее Шугс или Тсал), необходимой для продолжения того же потока, не было создано, то о формировании тулку не может быть и речи.

Наоборот, человека, получившего озарение, можно сравнить с путешественником, твердо знающим, куда и зачем он идет, ему хорошо известно географическое положение места его назначения и ведущие туда дороги. Поглощенный стоящей перед ним задачей, он слеп и глух к возникающим на пути миражам и соблазнам. Ничто не может отклонить его от намеченной цели. Этот человек направляет силы, порожденные концентрацией его мысли и его физической деятельности, в одно русло. По дороге смерть может уничтожить его тело, но духовная энергия, для которой это тело одновременно было и создателем и орудием, останется сосредоточенной. Упорно стремясь все в том же направлении, она обеспечит себе новое материальное орудие, новую форму, т. е. тулку.

Здесь мы встречаем различные точки зрения. Некоторые ламы верят, что проникающая энергия, остающаяся после смерти создавшего ее индивида – или питавшего ее, если он уже был тулку ряда последовательных перевоплощений, – притягивает и группирует созвучные ей элементы, превращаясь таким образом в ядро нового существа. Другие придерживаются мнения, что пучок освобожденных бесплотных сил сливается с каким-нибудь живым существом, если физические и духовные наклонности последнего, приобретенные в течение ряда предыдущих жизней, обеспечивают гармоническое соединение.

Само собой разумеется, против этих теорий можно выдвинуть различные возражения, но цель моей книги составляет не обсуждение, но изложение взглядов и верований, встречающихся среди мистиков Тибета.

Могу добавить – любая из приведенных теорий подкрепляется множеством старинных тибетских сказаний. Герои этих сказаний волевым усилием предопределяют характер своего возрождения и карьеру своего следующего аватары.

Невзирая на все сказанное о роли сознательной и настойчивой целомудренности для продолжения линии перевоплощений тулку, не следует делать опрометчивый вывод, будто формирование новой личности происходит непроизвольно. Вера в предопределение (детерминизм) слишком глубоко укоренилась в сознании тибетца – включая сюда самых примитивных степных пастухов, – чтобы он мог допустить подобную возможность.

Буквально термин «тулку» означает «форма, созданная средствами магии». По мнению тибетских ученых и мистиков, мы должны считать тулку призраками, оккультными эманациями, марионетками, изготавливаемыми магом в собственных целях.

Для уточнения последней точки зрения я привожу здесь объяснение, полученное от Далай-ламы.

В первой главе этой книги я уже рассказала, как в 1912 году, во время вынужденного пребывания Далай-ламы в Гималаях, я задавала ему различные вопросы об учениях ламаистов. Он сперва отвечал устно. Затем, во избежание неточностей и недоразумений, попросил меня составить список всех вопросов о моментах, для меня еще неясных. Ответы я получила на этот раз в письменном виде. Привожу цитату, заимствованную из рукописи Далай-ламы.

«Один Бодхисаттва представляет собой основу, дающую начало бесчисленным магическим формам. Сила, рождаемая совершенной концентрацией его мысли, позволяет ему – в миллиардах миров одновременно – делать видимым подобный ему призрак. Он может создавать не только человеческие формы, но и любые другие, даже неодушевленные предметы, например дома, изгороди, леса, дороги, мосты и проч. Он умеет повелевать атмосферными явлениями и даже изготовлять напиток бессмертия, утоляющий любую жажду».

– Это выражение, – объяснил Далай-лама, – следует понимать одновременно в буквальном и символическом смысле. Практически его способность создавать магические формы неистощима, – заключил Далай-лама.

Теория, поддерживаемая самым высоким авторитетом ламаизма, совпадает с учением, изложенным в трудах махаянистских буддистов. В них перечислены десять видов магических созданий, осуществляемых Бодхисаттвами – существами, степень духовного развития которых следует непосредственно после степени духовного совершенства Будды.

Все, что говорится о способе созидания магических форм каким-нибудь Буддой, относится и к любому другому существу человеческой, божественной или демонической природы. Единственное различие заключается в степени могущества, зависящего исключительно от силы концентрации духа и от «качества» самого духа.

Когда тулку какой-нибудь легендарной мифической личности сосуществует со своим создателем, то очень часто каждому из них поклоняются отдельно, как существующим независимо друг от друга. Это еще раз доказывает, что тибетцы не верят в полное воплощение какой-нибудь личности – божественной или иной – в своем тулку. Так, Далай-лама – тулку Ченрези живет в Лхасе, а предполагаемая резиденция самого Ченрези находится в Панкай Потала – на острове вблизи китайского побережья. Между тем как тулку Евнагмеда, Таши-лама, находится в Таши-лунпо, сам Евнагмед пребывает в райских кущах запада – Нуб Деватшен.

Люди тоже могут сосуществовать со своим магическим потомством. Примеры этого явления приводятся в тибетских легендах о короле Сронгбстан Гампо, военачальнике Гесэре из Линга и о других персонажах.

Когда Таши-лама бежал из Шигацзе, он, как говорят, оставил после себя призрачного двойника, похожего на него как две капли воды решительно во всем – и поведением, и манерой держаться, – вводя в заблуждение всех, кто видел его. Когда лама перешел границу и оказался в безопасности, призрак исчез (подробности о бегстве Таши-ламы смотри в книге «Путешествие одной парижанки в Лхасу»).

Упоминаемые выше лица сами по себе тоже тулку, но ламаисты считают, что это обстоятельство не служит помехой в создании ими магических форм, возникающих одна от другой. Существует специальная система наименований для обозначения эманации второй и третьей степени. Кроме того, ничто не препятствует дальнейшему развертыванию этой цепи. Случается, дух тулку размножается на несколько тулку, существующих параллельно и официально признаваемых.

С другой стороны, некоторые ламы считаются тулку нескольких личностей одновременно. Так, Таши-лама, например, не только тулку Евнагмеда, но и Субхути, ученика первого исторического Будды. Таким же образом Далай-лама в одно и то же время аватара мифического Ченрези и аватара Гедюндупа, ученика и преемника реформатора Цзонхава.

Прежде чем перейти к другой теме, интересно будет вспомнить, что древнехристианская секта донетов считала Иисуса тулку (аватарой). Члены этой секты утверждали, что распятый Иисус был не материальным человеком, но призраком, созданным для этой цели высшим духовным существом.

Некоторые буддисты придерживаются той же точки зрения в отношении Будды. Они верят, что обитатель рая Тушита не покидал своего небесного жилища, но создал фантом, явившийся в Индии и ставший Гаутамой, историческим Буддой.

Вопреки разнообразным, более или менее хитроумным теориям, имеющим хождение в среде ученых-философов, тулку вообще принято считать за подлинное перевоплощение их предшественников, и формальности, сопровождающие официальное признание какого-либо тулку, соблюдаются соответственно.

Довольно часто случается, что лама-тулку на смертном одре предсказывает место своего следующего рождения. Иногда он сообщает кое-какие подробности о будущих родителях, их жилище и проч.

Обыкновенно только спустя два года после смерти ламы-тулку его главный управляющий и другие слуги принимаются за розыски своего перевоплотившегося господина.

Если покойный лама предсказал место своего возрождения или же оставил распоряжения относительно предстоящих поисков, то следопыты черпают вдохновение именно в этих указаниях. Если же наводящих сведений нет, они совещаются с ламой-звездочетом и прорицателем, указывающим обычно в весьма туманных выражениях место, где следует искать ребенка, и признаки, по которым его можно будет узнать. Когда речь идет о высокопоставленном тулку, испрашивают совета одного из государственных оракулов, а при розысках перевоплотившегося Далай-ламы и Таши-ламы эта консультация является обязательной.

Иногда очень быстро удается найти ребенка по приметам, соответствующим описанию прорицателя. Но случается, проходят годы, а поиски остаются безуспешными. Для благочестивых прихожан ламы это большое горе. Еще более удручены монахи: лишенный своего высокочтимого главы, монастырь больше не привлекает толп набожных благотворителей, и угощения и дары становятся редким удовольствием. Но пока безутешные прихожане и трапа горюют, жуликоватый управляющий покойного ламы, должно быть, втайне ликует, так как благодаря отсутствию законного хозяина он бесконтрольно распоряжается его имуществом и быстро богатеет.

Напав на след более или менее подходящего мальчика, снова совещаются с ламой-прорицателем. Если тот одобряет предполагаемого кандидата, то последнего подвергают следующему испытанию: несколько личных вещей покойного ламы перемешивают с подобными им предметами, и ребенок должен отобрать вещи ламы, как бы узнавая предметы, принадлежавшие ему в прошлой жизни.

Иногда на освобожденный со смертью тулку престол претендует сразу несколько мальчиков. У всех детей одинаково убедительные приметы, все они узнают без единой ошибки предметы покойного ламы. Бывает также, что ламы-звездочеты и прорицатели расходятся во мнениях и указывают на разных наследников.

Такие недоразумения часто имеют место, когда дело идет о преемнике одного из великих тулку, владык знаменитых монастырей и обширных поместий. Множество семей мечтает посадить одного из своих сыновей на трон усопшего ламы.

Родителям юного тулку часто разрешают жить в монастыре, пока он еще нуждается в материнском уходе и заботах. Со временем им предоставляют комфортабельное жилище в монастырских угодьях, но за пределами монастыря, снабжают в изобилии всем необходимым для беззаботного и приятного существования. Если в монастыре не имеется жилища, специально предназначенного для родителей великого тулку, или же речь идет о тулку, не являвшемся главой гомпа, отец и мать ребенка-избранника остаются на родине и получают богатое содержание до конца дней своих.

Кроме главы монастыря, большие гомпа иногда насчитывают среди своих монахов свыше сотни тулку. Последние, помимо роскошного жилища в монастыре – их официальной резиденции, – часто имеют жилища и в других монастырях, а кроме того – владения во многих местах Тибета или Монголии.

Близкое родство даже с самым незначительным тулку всегда достаточно выгодно, чтобы возбудить алчность в сердце какого угодно тибетца. Потому вокруг права наследования тулку плетутся многочисленные интриги, а среди воинственного населения Кхама и Северной границы разгоревшиеся страсти часто бывают причиной кровопролитных столкновений.

Из конца в конец по всему Тибету разносятся многочисленные легенды о маленьких тулку, доказывающих подлинность своего происхождения рассказами о событиях прежней жизни. В этих рассказах мы находим обычную для Тибета смесь комического элемента, суеверия, хитрости с действительно ошеломляющими фактами.

Я могла бы сообщить десятки таких историй, но предпочитаю ограничиться двумя событиями, так как мне довелось принимать в них некоторое участие.

Рядом с дворцом ламы-тулку Пегиай, у которого я жила в Кум Буме, находилось жилище другого тулку, по имени Агнай-Цзанг (не следует его путать с великим Агхиа-Цзанг, главой Кум Бума, о котором упоминалось выше). После смерти последнего Агнай-Цзанга уже прошло семь лет, а его воплощение все не удавалось найти. Не думаю, что это обстоятельство сильно удручало его домоправителя. Он бесконтрольно распоряжался всем имуществом покойного ламы, причем его собственное состояние находилось в периоде приятного процветания.

Но как-то во время очередной коммерческой поездки интендант ламы свернул отдохнуть и утолить жажду на одну из ферм. Пока хозяйка готовила чай, он достал из-за пазухи табакерку из нефрита и уже собирался угостить себя понюшкой, как вдруг игравший до этого в углу кухни мальчуган помешал ему, положив ручонки на табакерку и спросив с укором:

– Почему это у тебя моя табакерка?

Управляющий остолбенел. Драгоценная табакерка действительно ему не принадлежала. Это была табакерка покойного Агнай-Цзанга. Может быть, он и не собирался совсем ее присвоить, но все-таки она была у него в кармане и он постоянно ею пользовался.

Он стоял в смущении, дрожа под устремленным на него угрожающим суровым взглядом мальчика – лицо малыша вдруг изменилось, утратив все ребяческие черты.

«Сейчас же отдай, – приказал он. – Это моя табакерка».

Преисполненный раскаяния, перепуганный суеверный монах рухнул к ногам своего перевоплощенного повелителя.

Через несколько дней я наблюдала, как мальчика с чрезвычайной пышностью препровождали в принадлежащее ему по праву жилище. На нем было одеяние из золотой парчи, и ехал он на великолепном пони черной масти, которого управляющий вел под уздцы.

Когда шествие вошло за дворцовую ограду, мальчик сделал следующее замечание:

«Почему, – спросил он, – мы поворачиваем налево? Во второй двор нужно ехать через ворота направо».

И действительно, после смерти ламы по какой-то причине ворота справа заложили и проделали другие, слева.

Это новое доказательство подлинности избранника привело монахов в восхищение. Юного ламу привели в его личные покои, где был сервирован чай.

Мальчик, воссев на большую груду подушек, посмотрел на стоявшую перед ним нефритовую чашу с блюдцем из позолоченного серебра и украшенной бирюзой крышкой.

– Дайте мне большую фарфоровую чашку, – приказал он и подробно описал чашку из китайского фарфора, не забыв и украшавший ее рисунок.

Никто такой чашки не видел. Управляющий и монахи старались почтительно убедить молодого ламу, что в доме такой чашки нет.

Как раз в этот момент, на правах дружеских отношений с управляющим, я вошла в зал. Я уже слышала о приключении с табакеркой, и мне хотелось поближе посмотреть на моего необыкновенного маленького соседа.

По тибетскому обычаю, я поднесла новому ламе шелковый шарф и несколько других подарков. Он принял их, мило улыбаясь, но с озабоченным видом продолжая думать о своей чашке.

– Ищите лучше и найдете, – уверял он.

И вдруг словно мгновенная вспышка озарила его ум, и он добавил подробности о сундуке, выкрашенном в такой-то цвет, который находится в таком-то месте, в такой-то комнате, где хранятся вещи, употребляемые только изредка.

Монахи вкратце объяснили мне, о чем шла речь, и, желая посмотреть, что будет дальше, я осталась в комнате тулку.

Не прошло и получаса, как чашку вместе с блюдечком и крышкой обнаружили в коробке на дне описанного мальчиком сундука.

– Я и не подозревал о существовании такой чашки, – уверял меня потом управляющий. – Должно быть, сам лама или мой предшественник положили ее в этот сундук. В нем больше ничего ценного не было, и туда вот уже несколько лет никто не заглядывает.

Другой тулку объявился при еще более фантастических обстоятельствах. Это событие было на бедном постоялом дворе в маленькой деревушке недалеко от Анси (в Гоби).

Тропы, ведущие из Монголии в Тибет, пересекают здесь очень длинный путь из Пекина в Россию. Поэтому меня не удивило, но раздосадовало, когда, прибыв на закате солнца на постоялый двор, мы обнаружили, что он занят монгольским караваном.

Путники, очевидно, были взволнованы каким-то чрезвычайным происшествием, однако при виде монашеских одеяний на мне и Йонгдене вообще свойственная монголам учтивость стала особенно подчеркнутой. Они потеснились, освободив для нас и наших слуг одну комнату, и нашли место для лошадей в конюшне.

Пока мы с сыном медлили, рассматривая лежащих во дворе верблюдов, дверь одной из комнат отворилась и появился высокий молодой человек приятной наружности, одетый в бедное тибетское платье. Он остановился на пороге и спросил, не тибетцы ли мы. Мы ответили утвердительно.

Тогда за молодым человеком появился пожилой лама. По богатому одеянию мы узнали в нем начальника каравана. Он тоже заговорил с нами по-тибетски.

Как всегда бывает при подобных встречах, произошел обмен вопросом и ответом – откуда и куда мы держим путь.

Лама сообщил, что они предполагали идти в Лхасу через Сютшу зимним путем, но теперь, поскольку путешествие стало бесполезным, он возвращается в Монголию. Занятые во дворе слуги выразили одобрение словам ламы глубокомысленным покачиванием головы.

Я недоумевала: что заставило этих людей изменить планы? Но так как лама вернулся к себе, было бы невежливым следовать за ним и просить разъяснений.

Позже, вечером, когда монголы, уже получившие исчерпывающие сведения о нашем караване от слуг, пригласили нас выпить с ними чаю, я узнала все.

Красивый молодой человек был родом из отдаленной провинции Нгари на юго-западе Тибета. Он казался немного одержимым. По крайней мере, такое впечатление он произвел бы на европейца. Но… мы были в Азии.

С самого раннего детства Мигьюра – так его звали – преследовала странная уверенность, что он находится не там, где ему следовало бы быть. Он чувствовал себя чужестранцем в своей деревне, чужим в своей семье. Во сне он видел ландшафты, каких в Нгари не существовало: песчаные пустыни, круглые войлочные шатры, небольшой монастырь на холме. Даже в состоянии бодрствования ему являлись все те же заветные образы, заслоняя окружавшие его реальные предметы, затуманивая их, постоянно создавая вокруг него миражи.

Мальчику еще не было и четырнадцати лет, когда, повинуясь непреодолимому желанию увидеть свои сны наяву, он убежал из дома. С тех пор он вел жизнь бродяги, нанимался время от времени по дороге в батраки, чтобы заработать на кусок хлеба, но чаще всего нищенствовал, скитаясь наугад, не в силах справиться с возбуждением и осесть в каком-нибудь определенном месте. Сейчас он возвращался из Арика, расположенного на севере пустыни трав.

Он брел все вперед, как всегда без определенной цели, и, опередив нас на несколько часов, дошел до постоялого двора, где на отдых расположился караван. Юноша заметил во дворе верблюдов. Сам не зная зачем, переступил порог и очутился перед старым ламой; и тогда словно молния прорезала тьму – воспоминание осветило в его памяти давно минувшие события.

Он увидел этого самого ламу молодым человеком – своим учеником, а себя – в образе престарелого ламы. Оба ехали по той же дороге, возвращаясь из длительного паломничества по святым местам Тибета домой, в свой монастырь на холме.

Все это он напомнил начальнику каравана, приводя мельчайшие подробности их жизни в далеком монастыре и множество других деталей.

Целью путешествия как раз было намерение просить Далай-ламу указать им способ разыскать тулку, главу их монастыря. Престол его пустовал уже более двадцати лет, несмотря на все старания найти перевоплотившегося ламу.

Эти наивные люди готовы были верить, что всеведущий Далай-лама знал об их намерении и по великой своей благости устроил им встречу с возрожденным тулку.

Бродягу из Нгари немедленно подвергли обычному испытанию. Он выдержал его с честью: сразу, точно и уверенно вынул из мешка с перемешанными в нем предметами вещи, принадлежавшие покойному ламе. Монголы не испытывали ни малейшего сомнения в подлинности их вновь обретенного тулку.

На следующий день мы видели, как большие верблюды возвращающегося назад каравана медленной важной поступью дошли до горизонта и растворились в пустынях Гоби. Новый тулку уходил вместе с караваном навстречу своей удивительной судьбе.