Текст книги "Письмо Софьи"

Глава четвертая

Крепкий сон к утру разогнал усталость, выветрил из головы остатки хмеля, и Даниил Призванов, проснувшись, сразу же отчетливо вспомнил события прошедшего дня. Он был зол на самого себя за то, что вновь поддался пьяному азарту, хотя перед тем давал себе слово вовремя вставать из-за игорного стола. Еще ему было досадно, что в порыве откровенности рассказал почти незнакомым людям о своих семейных неурядицах. Но все перекрывала мысль о рискованном пари, которое он заключил не по собственному желанию, а чтобы избежать позора и унизительных объяснений с отцом. Впрочем, теперь уже поздно было отступать, да он и не видел особого греха в том, чтобы позабавиться с тщеславной красоткой, вздумавшей прыгнуть из грязи в князи.

Позвав слугу, Даниил велел ему принести кувшин холодной воды и умылся, раздевшись до пояса, чтобы окончательно стряхнуть с себя остатки сна.

Едва он успел позавтракать и облачиться в мундир, как к дому подкатила открытая коляска, на которой с довольным видом восседал Цинбалов. День начинался с поездки в Старые Липы, и Даниил подумал, что это не так уж плохо.

В усадьбе никто не ждал приезда незваных гостей, а ждали лишь Юрия Горецкого с матерью, надеясь на их появление со дня на день.

Домна Гавриловна после завтрака усадила Софью вышивать покрывало для приходской церкви Святого Феодора, а сама с управителем занялась расходной книгой.

Но, склонившись над пяльцами, девушка в мыслях была далека от рукоделия. Она снова переживала про себя события прошедшего бала и досадовала, что скандальный эпизод с Заборским может испортить ей репутацию. А еще Софью тревожило отсутствие Юрия, который, по ее расчетам, должен был уже приехать. Раньше она бы решила, что поездка задерживается из-за плохого здоровья его матери, но после обидных намеков Заборского девушка стала думать, что и впрямь родовитая дворянка Горецкая не дает сыну согласия на женитьбу.

Наконец, устав мучиться сомнениями и сидеть на одном месте, Софья вышла из дому и направилась к воротам усадьбы, а потом и за ворота, к пригорку, с которого хорошо просматривалась дорога. Ей хотелось еще издали увидеть долгожданный экипаж, и она мысленно торопила его появление.

И вскоре на дороге показалась открытая коляска, в которой сидели двое. У Софьи сердце подпрыгнуло от радостного волнения, и она шагнула вперед, стараясь получше разглядеть путников. Но через несколько мгновений, заслонившись рукой от солнца, заметила гусарские мундиры и поняла, что к усадьбе приближаются совсем не те гости, которых она ждет. При мысли, что одним из них может быть Заборский, девушка досадливо поморщилась и заспешила обратно в дом.

Однако скрыться до появления офицеров она не успела; они догнали ее у крыльца. Услышав голос Цинбалова, Софья с неудовольствием оглянулась, готовясь ответить какой-нибудь колкостью, но тут же осеклась, увидев рядом с Цинбаловым не Заборского, а незнакомца в красно-синем мундире изюмских гусар.

– Не убегайте от нас, мадемуазель! – воскликнул Цинбалов. – Позвольте представить вам графа Даниила Призванова – ротмистра гусарского полка.

Призванов поклонился, щелкнув каблуками, и в упор взглянул на Софью. Его слегка прищуренные блестящие глаза сначала показались ей дымчато-серыми, но, когда он шагнул из тени дерева в полосу солнечного света, девушка заметила, что они имеют редкий фиалковый оттенок. Взгляд у него был такой пристальный и дерзкий, что Софья на мгновение почувствовала себя раздетой. Ее это тем более смутило, что незнакомец был красив, хорошо сложен и, вероятно, считал себя неотразимым донжуаном. А Цинбалов, словно желая усилить ее смущение, громогласно объявил:

– Между прочим, вчера на балу вы отдавили ему ногу, но не во время танцев, а когда стрелой пронеслись мимо него и Ружича.

– Но я за это не в обиде, изящная ножка не может сделать больно, – с улыбкой заметил Призванов.

Софья растерялась, не найдясь, что бы поостроумнее сказать, но тут, к ее облегчению, на крыльцо вышла Домна Гавриловна и степенно ответила на приветствие нежданных гостей.

– Граф привез вам письмо, очень важное! – поспешил сообщить Цинбалов.

Софья заметила, что графский титул офицера произвел впечатление на тетушку, которая тут же пригласила молодых людей в дом.

Пройдя из передней в гостиную, Домна Гавриловна усадила гостей к столу, а крутившейся рядом Варьке велела принести чаю. От Софьи не укрылось, каким заинтересованным и кокетливым взглядом служанка окинула красивого гусара. Кажется, и он приметил смазливую мордашку горничной.

Рукоделие Софьи лежало на маленьком столике в углу; девушка хотела его забрать и уйти из комнаты, но в этот момент тетушка спросила Призванова, откуда письмо, и он ответил:

– Из Вильно, от Ольги Гавриловны.

Софья заметила, как напряглось лицо пожилой дамы, как судорожно она скомкала конец своей шали. Девушке стало интересно послушать предстоящий разговор, и потому она не ушла, а, взяв шитье, уселась в углу гостиной.

Граф протянул Домне Гавриловне запечатанный конверт, но та небрежно бросила его на свободное кресло и спросила:

– А почему она прислала письмо через вас?

– Ну а почему бы не прислать письмо с оказией, раз уж я ехал в эти края, – пожал плечами молодой человек. – Вряд ли по почте пришло бы быстрей. Да, еще должен добавить, что ваша сестра сейчас болеет и очень надеется, что вы ей ответите.

– А вас откуда знает… Ольга Гавриловна? – пожилая дама с усилием произнесла имя своей сестры. – Вы ей знакомый или родственник?

Призванов объяснил степень своего родства, и Домна Гавриловна тут же поинтересовалась:

– А позвольте узнать, из какой семьи ваша тетушка?

– Мой дед по материнской линии – князь Шувалов.

– Вот как!.. – Домна Гавриловна поджала губы. – И князья Шуваловы не возражали выдать дочку замуж за католика?

– Что ж делать, браки совершаются на небесах, – слегка улыбнулся Призванов. – Наверное, Лев Жеромский и моя тетушка Юлия любили друг друга. А впрочем, я не знаю, как у них все складывалось, я тогда был слишком мал.

Софья слушала, чувствуя на себе взгляд графа, который словно завораживал ее и не отпускал от себя. Причем со стороны было почти незаметно, чтобы Призванов на нее смотрел, но она все время ощущала это странное поле притяжения его лучистых фиалковых глаз.

На Домну Гавриловну слова Призванова, очевидно, произвели не лучшее впечатление, что было видно по суровым складкам у нее между бровями и возле губ. Как догадывалась Софья, тетушке хотелось побольше узнать о сестре, но что-то удерживало ее от расспросов.

Появилась Варька и еще одна служанка с приборами для чаепития, и Домна Гавриловна оглянулась на племянницу:

– Садись к столу, будешь чай разливать.

Встретившись глазами с Призвановым, Софья поняла, что не сможет чувствовать себя свободно под прицелом его магнетического взгляда, и попросила у тетушки позволения уйти, сославшись на головную боль.

Домна Гавриловна позволила и не обратила внимания, что девушка удалилась не в свою комнату, а потихоньку выскользнула в сад.

– Невеста, – с натянутой улыбкой пояснила она гостям. – Голова-то у нее, небось, болит от волнения: со дня на день должен приехать жених со своей матерью, чтобы уже окончательно договориться о свадьбе.

Офицеры незаметно переглянулись между собой, и во время чаепития Цинбалов завел с Домной Гавриловной разговор о хозяйстве, а потом попросил, якобы по поручению своих родителей, показать ему оранжереи, которыми Чепурная успела прославиться среди соседей.

Помещица охотно согласилась, приглашая с собой и Призванова, но он с улыбкой покачал головой:

– Нет, оранжерей я и в отцовском имении насмотрелся. С вашего позволения, я бы лучше пошел на речку прохладиться, сегодня жарко.

– Речки у нас нет, есть пруд – вон там, за рощей, – указала Домна Гавриловна.

Это было то, что требовалось Призванову, уже приметившему между деревьев стройную фигурку в палевом платье.

Лишь только Домна Гавриловна с Цинбаловым направились в сторону оранжереи, Призванов догнал Софью и попросил проводить его к пруду. Девушка кивнула и пошла чуть впереди, стараясь не смотреть ему в глаза.

– Вы всегда так молчаливы, мадемуазель?

Его вопрос застал ее врасплох, но она ни за что не хотела показать своего смущения этому титулованному красавцу и ответила довольно дерзко:

– Нет, не всегда, а только тогда, когда мне не хочется говорить!

– Вы намекаете, что не хотите говорить со мной?

Повинуясь властному притяжению его взгляда, Софья невольно оглянулась и, не заметив кочки под ногами, потеряла равновесие и чуть не упала. Молодой человек поддержал ее, обняв за талию, да так крепко, что почти приподнял над землей. Она тут же отстранилась и быстро пошла вперед, указывая на блестевшую в просвете деревьев воду.

– Вон пруд, извольте прохлаждаться, а можете даже искупаться, я уйду. – Софья сама удивилась, как нервно и ненатурально звучит ее голос.

– Искупаться – пожалуй, но вместе с вами!

Он встал перед ней и подал ей обе руки, помогая спуститься к пруду, а затем и вовсе обнял, приблизив свое лицо к ее лицу.

– Что это значит, сударь?… – Софья уперлась руками ему в грудь. – Почему вы думаете, что со мной можно так бесцеремонно шутить? Наверное, наслушались сплетен обо мне?

– Какая гордая невинность! – усмехнулся он, разжимая объятия. – Но давайте не будем ломать эту комедию, ведь здесь нет вашего жениха.

– А при чем здесь мой жених? – вспыхнула Софья.

– Действительно, ни при чем. Вы нравитесь мне, я нравлюсь вам, а жених ваш совершенно ни при чем.

– Да что вы себе позволяете?! – топнула ногой Софья. – Думаете, если вы граф, а я…

– Мне все равно, кто вы! Будь вы даже дочерью герцогини, я вел бы себя нисколько не иначе. Поймите же: я человек военный, сегодня здесь, а завтра уже скачу в другие края и, может быть, – навстречу гибели. Разве у меня есть время для ухаживаний и церемоний? Поэтому я и говорю вам вот так, с ходу, что вы мне нравитесь. По-вашему, я поступаю дурно?

Его глаза неотрывно глядели ей в лицо. Сейчас, в тени прибрежной ивы, они казались темными, как глубокий омут. В них была и усмешка, и откровенный мужской интерес, и еще что-то, пугавшее ее.

– Знаете ли, сударь… я не верю, что вы точно так же говорили бы с любой другой девушкой! – вскинув голову и отводя взгляд в сторону, заявила Софья. – Нет, вы так себя ведете именно потому, что не считаете меня не только равной себе, но и сколько-нибудь достойной уважения. Конечно, после того, как ваши друзья вам наплели, что я незаконная дочь старого барина и холопки…

– А вы хотите сказать, что это не так? – вопрос прозвучал иронично.

– И так, и не так. К счастью, есть люди, для которых главное – не происхождение, а личные достоинства.

– А может, я тоже один из таких людей?

– Вы – нет, судя по вашему поведению. Хоть вы и образованный аристократ, но, видно, не усвоили новых идей.

– Да? – рассмеялся Призванов. – А кто вас этим новым идеям обучил?

– Они витают в воздухе! Дойдут и сюда! Тогда даже у самых простых людей будет право на уважение!

– Уж не наполеоновские ли законы вы имеете в виду? Наслушались, что он не смотрит на происхождение? Что у него капрал и муж прачки Лефевр стал маршалом, а сын трактирщика Мюрат – неаполитанским королем?

– Может, благодаря этим законам Наполеон и стал велик, – пробормотала Софья, опустив глаза.

– Велик? Какое величие вы имеете в виду? Хм, у нас многие готовы смотреть на него снизу вверх, хоть он и ростом мал. А велик и могуч он за счет своих солдат, которых толпами посылает проливать свою и чужую кровь за его величие. Однако я вовсе не хочу говорить с вами о политике, прелестная Софи. Я просто наслаждаюсь вашим обществом, пока это возможно, пока к вам не приехал жених, а меня не позвала в поход боевая труба.

Софья нахмурилась, не желая верить его двусмысленным комплиментам, и сухо ответила:

– Наверное, вы решили, что и я в восторге от вашего общества, а это не так.

– Да? А мне все-таки кажется, я тоже вам нравлюсь, но вы не хотите в этом признаться, потому что боитесь потерять своего жениха.

– Просто я люблю Юрия, а другие мужчины мне неинтересны! – с вызовом заявила Софья. – А вы, наверное, считаете себя настолько неотразимым, что никакая женщина перед вами не устоит?

– Нет, я понимаю, что моя персона совсем не в вашем вкусе. Вам нравятся юноши, цитирующие «Бедную Лизу» и «Новую Элоизу».

– Откуда вы знаете, что… – Софья тут же осеклась, не договорив, что именно эти книги любил приводить в пример Горецкий.

– Откуда я знаю характер вашего жениха? Да тут и знать не надо, достаточно иметь простой жизненный опыт и хоть немного разбираться в людях.

Смысл этих слов показался Софье в чем-то обидным: похоже, Призванов намекал, будто лишь чувствительно-восторженные юноши могут всерьез предложить свою руку и сердце таким, как она.

Девушка хотела было что-то возразить, но вдруг услышала неподалеку женский голос, затянувший песню, и тут же встрепенулась, узнав по этому голосу свою недоброжелательницу Варьку. Понимая, сколько всего может наболтать такая свидетельница, увидев барышню наедине с красивым гусаром, Софья скороговоркой пробормотала:

– Ну, мне уже некогда с вами беседовать. Пруд я вам показала, обратную дорогу вы и сами найдете.

И, подобрав юбки, Софья стремительно унеслась прочь, не оставляя Призванову возможности ее удержать. Впрочем, он и не делал такой попытки.

Через несколько шагов она чуть не наткнулась на Варьку, бродившую по роще с лукошком в руках.

– Ох, барышня, как вы меня испугали, так выскочили неожиданно, – нараспев произнесла служанка, уставившись на Софью любопытным взглядом.

Не удостаивая Варьку ответом, Софья пошла прочь. Возле дома она оказалась почти одновременно с Домной Гавриловной и Цинбаловым и услышала, как тетушка спрашивала молодого человека:

– А что же, этот ваш знакомец, Призванов, сегодня в город возвращается?

– Нет, он обещал денька два погостить в нашем имении.

Девушке показалось, что в вопросе Домны Гавриловны прозвучал не праздный интерес. Вполне возможно, почтенная дама сейчас колебалась: передать ли через Призванова ответное письмо сестре или продолжать свое упорное многолетнее молчание.

Софья больше не появилась перед гостями, но из окна увидела, что они скоро уехали из усадьбы, провожаемые любопытными взглядами дворовых девушек. Ясно было, что интерес женской половины слуг вызвал отнюдь не Цинбалов, которого они видели уже не раз, а его примечательный спутник. Софья неохотно призналась себе, что и на нее Призванов произвел определенное, хотя и не лучшее, впечатление.

«Самонадеянный фат! – мысленно утвердила она ему приговор. – Чем он отличается от Заборского? Разве что внешностью и графским титулом. Но я показала, что умею вести себя достойно. По крайней мере не дала ему повода считать меня легкой добычей».

Думая так, Софья не подозревала, что Призванов посчитал ее просто ловкой притворщицей, изображающей из себя образчик гордой невинности.

Письмо Ольги Гавриловны еще некоторое время оставалось лежать на кресле, потом Домна Гавриловна как-то незаметно его забрала и унесла в свою комнату.

Теперь, после визита Призванова и столь явного волнения тетушки, вызванного напоминанием о сестре, Софья уже не могла удержаться от любопытства и пошла с расспросами к Евгении, которая, будучи много лет приближена к Домне Гавриловне, не могла, конечно, не знать о причинах роковой ссоры.

Эжени была слишком предана своей хозяйке, чтобы сразу поддаться на уговоры, но, в конце концов, ей тоже чисто по-женски стало интересно обсудить давнюю историю, и она поведала девушке все, что знала:

– В юности Домна Гавриловна была безумно влюблена в знатного и красивого молодого человека – князя Белосельского, и он ей отвечал взаимностью, дело уже шло к помолвке. Надо сказать, тетушка твоя в молодости была щеголихой, любила наряжаться, причесывалась у модного парикмахера, имя свое всегда называла на западный манер – Доминика. Она тогда жила в Москве, в доме своего отца Гаврилы Кондратьевича, мать ее к тому времени умерла, а младшую сестру, Ольгу, бабушка забрала к себе в подмосковную деревню. Но потом и Ольгу привезли в Москву, и с этого все началось. Говорят, Ольга была красавицей, и князь Белосельский, когда ее увидел, так прямо с первого взгляда и влюбился.

– Значит, вражда двух сестер вышла из-за мужчины? – спросила внимавшая рассказу Софья.

– Нет, погоди, не все так просто. Если бы сестра-соперница вышла замуж за князя и сделала его счастливым – может, Домна ее бы и простила. Но Ольга сперва подала князю надежду, а потом вдруг ему отказала, потому что ей закружил голову один красавец офицер из польской шляхты – некий Владислав Жеромский, и она с ним тайно обвенчалась. Князь вызвал соперника на дуэль. Жеромский был ранен, а князь убит. С тех пор не только Домна Гавриловна, но и отец с дядей от Ольги отреклись, а в приданое ей досталось лишь то, что дала бабка по материнской линии. Ольга уехала с мужем в его виленское имение, и после этого никто из Ниловских не пожелал ни навестить ее, ни принять у себя. Гаврила Кондратьевич и Григорий Кондратьевич вскоре умерли, у Ивана Григорьевича была своя жизнь и свои дела, а Домна Гавриловна долго еще горевала, хотела даже уйти в монастырь. Потом стала путешествовать по святым местам, а тем временем выжига управитель порядком разорил ее имение. На завидных женихов она уже не могла рассчитывать, но тут посватался к ней пожилой вдовец Гордей Онуфриевич Чепурной. Он был человек добрый, благочестивый, она и согласилась, уехала с ним в Старые Липы. Ей понравилась здешняя природа с ее довольно теплым климатом, и скоро Домна Гавриловна сделалась заправской помещицей, а прежние манеры и наряды стала постепенно забывать. Но, видно, обида на сестру крепко в ней засела, хотя прошло уже столько лет. Вот такая грустная история.

– Да… Тяжелые воспоминания всколыхнул в тетушке этот приезжий офицер. Знаешь ведь, что он ей привез письмо из Вильно?

– Знаю. Она сейчас заперлась в своей комнате. Наверное, читает.

– Кстати, он еще рассказал, что за младшим Жеромским замужем его тетка – урожденная княжна Шувалова. Видно, эти братья Жеромские пользовались успехом у знатных дам.

– Наверное, так. К тому же, говорят, они были богаты. – Эжени вдруг улыбнулась. – А гусар, который привез письмо, – bel homme![5]5
  Красивый мужчина (фр.).


[Закрыть] И он, между прочим, на тебя поглядывал.

– И когда ты все заметила? – пожала плечами Софья, скрывая под небрежным тоном смущение. – Что мне за дело до других мужчин, если у меня есть жених? А этот офицер кажется довольно развязным. Наверное, считает, что если я… такого происхождения, то со мной можно не церемониться.

– Жаль, Иван Григорьевич не успел до конца устроить твою судьбу. Но все равно тебе грех жаловаться. Ведь сколько в разных барских поместьях незаконных детей, которым господа не дают ни вольной, ни образования, ни родительской ласки. Тебя Иван Григорьевич любил, дочкой своей признавал, вольную дал, выучил. А положение в обществе и состояние скоро будешь иметь благодаря замужеству.

– Ты как будто загрустила, Эжени? Или за меня не рада?

– Ну что ты, милая, конечно, я рада. Но грустно будет с тобою расставаться. Как уедешь ты из поместья – когда потом увидимся?

– Да я ведь не навеки уезжаю! Буду обязательно проведывать Старые Липы.

– Хорошо, если твой муж на это согласится, а если увезет тебя куда подальше? Мужчинам ведь разные причуды в голову приходят. Вот мой Франсуа сейчас прямо дурит. Не оставляет мысли посмотреть на своего кумира. Как услышал от этого приезжего, что царь Александр не покинул виленский замок, так и обрадовался: значит, пока все спокойно, состоятся переговоры, а войны не будет. Загорелся ехать в Вильно, чтобы пробиться к Наполеону. Ну, не безумец ли?

– Да, это с его стороны легкомысленный прожект. Ясное дело, что на аудиенцию к Наполеону он не попадет, но… – Софья немного помолчала, задумавшись. – Но вот посмотреть на своего кумира и передать ему письмо – это, пожалуй, возможно.

– Письмо? И о чем он будет просить в письме? Взять его на службу? Это смешно! Кому нужен бедный старый лекарь? Нет, Франсуа решительно впал в детство, и я просто не знаю, как его остановить.

– Ну, не волнуйся ты так, Эжени. Что страшного в том, если месье Лан даже и съездит в Вильно? Может, кстати, за компанию с этим офицером. Пусть лучше один раз немного помытарится в дороге, чем постоянно будет думать о своем неисполненном желании.

Софье не удалось убедить Эжени, но после разговора с ней ее собственные мысли вдруг приняли неожиданный оборот. Ведь если этому упрямцу Франсуа и в самом деле удастся пробиться к «маленькому капралу», то почему же он не сможет передать не только свое, но и ее письмо? А в письме Софья вполне серьезно намеревалась посоветовать Наполеону, каким образом он может завоевать себе еще большую славу, избежав при этом кровопролития.

Она обдумывала такое послание всю вторую половину дня, заканчивая вышивать покрывало для приходской церкви, а вечером, оставшись одна в своей спальне, открыла дневник, который вела не постоянно, а лишь изредка, записывая особенно примечательные события или интересные мысли. Перечитав несколько своих последних записей, Софья взяла отдельный лист бумаги и задумалась, как лучше обратиться к могущественному адресату: просто «сир» или «великий император» или «Ваше Величество»? Наконец, она остановилась на первом обращении и вывела его каллиграфическими буквами. Но ничего более в этот вечер написать не смогла и легла спать с головой, полной сумбурных мыслей.

Сон ее был беспокойным, но она его совсем не запомнила, и лишь короткое предутреннее видение оказалось настолько необычным и ярким, что она проснулась вся охваченная дрожью. К ее досаде и по странному капризу Морфея, в этих рассветных грезах перед ней явился не Юрий, а вчерашний знакомец Призванов, который своим низким бархатным голосом говорил ей что-то бесстыдное, а она не могла сдвинуться с места под наглым взглядом его фиалковых глаз. Очнувшись от сна, девушка тут же села на кровати и стала быстро вертеть головой из стороны в сторону, чтобы окончательно избавиться от смутившего ее ночного наваждения.

Домна Гавриловна в это утро казалась погруженной в собственные мысли и не обращала внимания на племянницу, а потому и не заметила ее беспокойного состояния.

Сама же Софья не могла усидеть дома и решила пойти в церковь, умиротворить душу беседой с приходским священником отцом Николаем, которого она глубоко чтила.

Церковь была посвящена святому Феодору Стратилату, и, поскольку приближался день его летнего празднования, девушка могла кстати сделать подношение храму. Взяв вышитое покрывало и другие дары, она пешком отправилась в церковь.

Погода в это утро была переменчивая: солнечный рассвет внезапно затемнился тучами, которые порывистый ветер клочьями нагонял на голубизну небес, а потом так же быстро отгонял к горизонту. Софья подумала, что мятежное состояние ее души чем-то похоже на предгрозовую погоду.

Отец Николай – пожилой, высокий, статный, с кудрявыми полуседыми волосами и бородой, казался девушке похожим на святого Николая Чудотворца, а его немногословные, но мудрые рассуждения всегда успокаивали ее и пробуждали в ней новые мысли, новое отношение к привычным вещам. Отца Николая любили во всей округе, а многие приезжали к нему издалека. Было даже странно, что духовное лицо столь высокого уровня образованности и талантов до сих пор пребывает в скромном чине приходского священника. Софья слышала от Домны Гавриловны и некоторых соседей, что отец Николай – слишком честный и скромный человек, а потому и не умеет пробиться в архиереи, да еще и служит живым упреком для других, не столь образованных и бескорыстных, попов.

Но именно за эту скромность и тихую мудрость Софья больше всего и уважала приходского священника. Только ему она могла откровенно рассказать о том, как обижают ее надменные взгляды и насмешки людей, которые ставят ей в упрек сомнительность происхождения. На это отец Николай всегда отвечал, что для Бога все равны, а рабство придумали люди, но никакие притеснения не сделают рабом того, кто свободен в душе. Также он говорил, что нельзя роптать на судьбу, а надо попытаться изменить ее к лучшему, не преступая при этом законов Божьих, а еще надо, как бы ни было трудно, помогать тем, кому еще труднее.

Повстречав Юрия и завертевшись в водовороте своих сердечных переживаний, Софья все реже вспоминала о священнике, но сегодня вдруг ощутила потребность в беседе с ним. Она хотела быть откровенной, даже намекнуть о своем странном и, наверное, грешном, сновидении, но, войдя в церковь, вдруг растеряла все слова и запнулась, встретившись взглядом с отцом Николаем.

– Тебя что-то тревожит, Софья? – спросил он мягким голосом. – Рассказывай, не таись. Мы давно с тобой не говорили. Что у тебя случилось за это время?

Она только и смогла ответить:

– Мой жених… он обещал скоро приехать, но почему-то задерживается. Может быть, его мать больна. А может, она не дает согласия на женитьбу…

– Ты только из-за этого волнуешься?

– В спокойные времена я бы, наверное, так не волновалась. Но, говорят, скоро может начаться война. И, если мы с ним сейчас не поженимся, то кто знает…

– На все воля Божья, – твердо сказал священник. – Если вам суждено быть супругами – вы будете ими рано или поздно и несмотря ни на что.

– Но злые люди… они ведь могут помешать…

– А чего ты боишься от злых людей? Клеветы или соблазнов?

– Скорее – клеветы.

– Но если вы с ним любите друг друга по-настоящему, то никакая клевета, никакие соблазны вас не разлучат.

Беседа со священником немного успокоила девушку, хотя она поведала ему далеко не все причины своей тревоги.

Когда Софья шла из церкви домой, погода стремительно ухудшалась. Темное от туч небо, сильные порывы ветра и звуки далекой грозы предвещали ливень, и девушка торопилась поскорее добраться до усадьбы.

Вокруг дороги росли деревья, и сквозь шум листвы Софья не сразу услышала приближение всадника, а потому вздрогнула от неожиданности, когда он вдруг догнал ее и окликнул:

– Мадемуазель Софи! Какая приятная встреча!

Ей пришлось остановиться и кивнуть Призванову, гарцевавшему перед ней на породистом скакуне. Дорожная куртка и ружье за плечами свидетельствовали о том, что выехал он на охоту, и Софья насмешливым тоном спросила:

– Не слишком ли неподходящая погода для охоты? Да и до леса отсюда далековато.

– Да, я сбился с пути, оторвался от Цинбалова и других охотников. Что же касается погоды, то ведь она испортилась так внезапно… Кстати, и вы рискуете промокнуть под дождем, он вот-вот начнется. Пешком не успеете, давайте я вас подвезу!

И, не успела Софья опомниться или возразить, как он, наклонившись, оторвал ее от земли и посадил впереди себя на лошадь.

– Это совсем ни к чему, – пробормотала она, стараясь отстраниться от него. – Я могла бы дойти и пешком.

– Вам так неприятно мое общество? Или вы боитесь, что нас кто-нибудь увидит?

Софья и в самом деле этого боялась, но вокруг никого не было, что ее немного успокоило. Она оглянулась на убегавшую назад дорогу и попросила:

– Только, пожалуйста, остановитесь, не доезжая до ворот усадьбы. Мне ведь действительно ни к чему попадаться на глаза дворовым сплетникам.

– Ну что ж, воля ваша. Только жаль, что усадьба уже близко, мне не хочется быстро расставаться с такой хорошенькой девушкой.

И вдруг Софья почувствовала, как сильная рука Призванова обхватила ее талию, его лицо приблизилось к ее лицу, и в следующую секунду, не дав девушке опомниться, он крепко поцеловал ее в губы. Это был страстный и умелый поцелуй, от которого у нее на несколько мгновений закружилась голова. Испытав новое для себя ощущение, она испугалась и, отстранившись от Призванова, хотела соскользнуть на землю, но он удержал девушку в объятиях и глуховатым голосом произнес у самого ее уха:

– Не надо дергаться, ты можешь упасть. А я вовсе не хочу твоего падения.

Софья растерялась, не зная, что ответить на это двусмыслие, и тут же вспомнила, что ей, как достойной девушке, следует дать ему пощечину, и уже размахнулась, но Призванов перехватил ее руку.

– Не надо так торопиться, Софи, еще успеете, это не последний наш поцелуй. – В его словах звучала явная насмешка.

– А я очень надеюсь, что вижу вас в последний раз! Больше никогда к вам и близко не подойду!

– Ну, это будет зависеть не только от вас.

Он спрыгнул с коня и помог ей сойти на землю. И в тот миг, когда они оказались рядом лицом к лицу, солнечный луч вдруг пробился из-за темного облака и неровным, причудливым светом озарил все вокруг.

– Кажется, гроза прошла стороной, – заметил Призванов. – Очень жаль. Ведь в случае ливня я мог бы рассчитывать на ваше гостеприимство.

– Никогда!

Софья зашагала прочь так быстро, что даже споткнулась, но Призванов успел сказать ей вслед:

– Не пойму: вы слишком опытны или слишком невинны?

Когда же она скрылась из виду, он пробормотал про себя: «Кажется, придется действовать кавалерийским наскоком» и, сев на коня, поехал по дороге, ведущей в сторону от Старых Лип.

Софья пришла домой с пылающими щеками и сразу же бросилась в свою комнату, чтобы никто не успел заметить ее смятенного состояния.

Она злилась на Призванова, посмевшего столь явно ее не уважать, но еще больше злилась на саму себя за то, что его поцелуй произвел на нее такое ошеломляющее впечатление. Помимо воли к ней приходило сравнение с Юрием, и она, досадуя, сознавала, что никогда ласки любимого жениха так не волновали и не пробуждали в ней женского естества, как этот поцелуй, насильно сорванный с ее губ.

Наконец, с трудом подавив наваждение, которое могло быть внушено лишь «темным магнетизмом», присущим, как она считала, Призванову, Софья успокоилась и вышла из своей комнаты.

Домна Гавриловна одобрила племянницу за ее визит к отцу Николаю, а девушка мысленно похвалила саму себя за то, что рассталась с Призвановым, не доезжая до усадьбы и не попавшись на глаза никому из слуг.

Пожилая дама казалась очень рассеянной и объясняла свое беспокойство тем, что управитель долго не возвращается из города, куда уехал еще третьего дня. Когда время уже перевалило за полдень, помещица позвала кучера Терентия и велела ему закладывать дрожки для поездки в имение Цинбаловых. При этом она пояснила Евгении:

– Я слыхала, что Цинбаловы лес продают, хотела Евсея послать, чтобы он там присмотрелся, приценился. Так этот плут, видишь ли, в городе задерживается. Наверное, выпил там с дружками в кабаке. Придется мне самой поехать к соседям, посмотреть, какой лес.

Почему-то Софья сразу подумала, что лес – это только предлог, на самом же деле тетушка хочет застать в соседском имении Призванова, пока он еще оттуда не уехал, и расспросить его об Ольге Гавриловне. Вероятно, мысль о сестре все же не давала Домне Гавриловне покоя, чем и объяснялась ее необычная рассеянность.