Текст книги "Катастеризм"

Глава 4
Автопилот

Тульин открыл глаза.

На потолке торосами лежали тюлевые тени, зыбкие и невнятные: вот – лицо, вот – белый медведь (Ursa Major?), а вот как будто колышется от зимнего сквозняка Южная Америка. Блёклые, больничные рисунки, от которых не спасёт ни музыка ветра на форточке, ни кактус на подоконнике. Разгонять их умеет только электрический свет.

Он медленно поднял ладони и потёр лицо. Сел. С минуту тупо слушал, как заливается смарт, и не мог сообразить, что по этому поводу делать.

«Ваша машина подана».

Звонок смарта мог бы играть бесконечно – бесконечно же обновляясь. Процедурная музыка не всем ещё нравилась как род искусства, но польза её на звонках и будильниках была несомненна: к постоянно перерождающейся мелодии не привыкаешь. Не подпрыгнешь в баре, когда по радио вдруг заиграет трек, привязанный на начальника; не разовьёшь к набившему оскомину треку глухоту.

Тем не менее прозвеневший полтора часа назад будильник Тульин отключил, не просыпаясь.

Он больше не слышал будильники, потому что проводил ночи в чёрной колодезной яме, где не было снов. Ему не снились теперь ни мешок с апельсинами, ни кудрявая Маша и её отсутствие. Не снились длинные серые коридоры, по которым идёшь с одной только надеждой: чтобы они прекратились, и за каждым поворотом снова видишь всё тот же коридор, но и новый поворот тоже видишь, а значит, и новую надежду. И снова идёшь, и снова обманываешься, и снова в животе твоём перебирает отвратительно тёплыми лапами надежда, и как ты ни прижимай ей горло, всё она не умирает, стерва.

Надежда не подвержена апоптозу.

Тульину больше не снились разводы крови на экране смарта. Ему больше ничего не снилось. Просто по вечерам он закрывал глаза, а через мгновение открывал – и наступало утро.

Он был почти уверен, что это один из побочных эффектов работы в BARDO, о котором Гамаева и Сунага то ли забыли, то ли не пожелали сказать. Решили, что испугается? Вроде ведь и талдычили нам учебники, что сны – лишь выхлопы мозга, немногим лучше дерьма или, скажем, пота; а всё равно мы видим в них что-то экзистенциальное, и если бы кто-нибудь пришёл к Тульину и предложил по сходной цене продать свои сны, он бы, наверное—

Он—

Чёрт с ним, с Сунагой, но Гамаева могла бы сказать и прямо. Уж она-то точно знала, что для него это не помеха.

Смарт снова рассыпался радугой напоминаний: через десять минут простоя водитель имеет право уехать, а если и не уедет, то дополнительная оплата – по бонусному тарифу, и не говорите, что вас не предупреждали, вы тыкнули галочку при логине.

Из общей вежливости в адрес человечества Тульин всё же повозюкал во рту зубной щёткой, но завтракать и так далее не стал. Вроде в BARDO стоял какой-то автомат с чипсами, да и вообще, не сахарный.

В коридоре он обнаружил, что не может найти ключи, и подумал, что это благовидный повод никуда не идти. Даже отыскал было в кармане смарт, но потом усмехнулся: Гамаева, пожалуй, знала о его жизни не всё, но что точно знала – так это что в квартире английский замок. Запирать его не требуется, выходишь – и он сам защёлкивается за спиной. Отговорка получится жалкой.

Поэтому на смарте Тульин отыскал не номер BARDO, а иконку приложения, чтобы позвонить на ключи, и спустился.

Последнее, чего он ожидал в такси, – это запах свежего хлеба, такой живой и золотистый, будто на заднем сиденье стояла печка. Впрочем, она бы сюда вписалась – к пёстрым вязаным чехлам на креслах и тапочкам с заячьими мордами на ногах водителя.

Водитель – водительница – оказалась женщиной лет двадцати пяти. «Вика Ивлева», – гласила карточка на приборной панели; девица на фотографии заламывала винтажную советскую таксистскую фуражку с таким видом, что было ясно: на фотографию она потратилась затем лишь, чтобы повесить её копию в приложении для знакомств. Пшеничные волосы рассыпались по плечам, лукавый взгляд сулил что-то туманное, но прекрасное, и рука Тульина почти дрогнула, когда он машинально сфоткал карточку – будто ему не для безопасности, а зачем-то ещё.

Смарт послушно подписал лицо – будто уже знал девицу.

Впрочем, любого из нас, кто ведёт в сети хоть какие-то аккаунты, смарты знают. Долго ли – распознать текст, подтянуть данные из социальной сети?

С того самого сайта знакомств, может.

Реальная Вика, впрочем, на свой роскошный портрет была и похожа, и нет. Будто Тульин не в такси сел, а случайно вломился в чужую квартиру – а там женщина в домашнем: волосы собраны в небрежный хвост, выцветшая футболка, короткие джинсы, тапки эти нелепые – закинутые тонкими лодыжками прямо на приборную панель. Рядом с ногами Вики на панели лежали два смарта: один показывал иероглифы, во второй она говорила – а третий был воткнут рядом с приборной панелью и показывал фид с какой-то камеры; приглядевшись, Тульин рассмотрел спящего младенца.

Руки Вики были заняты каким-то цветастым хитроплетением. Она скользнула по Тульину тёплым и кокетливым взглядом – такой бывает у девушки, с которой вы крутили роман на первом курсе и расстались давным-давно, запомнив друг друга живыми и красивыми.

– Отлично выглядите, – приветливо соврала Вика и вернулась к своему, видимо, китайскому.

Рядом с зеркалом заднего вида у неё висели чётки, две утяжелённые бусинами фотографии (какой-то мужчина и какая-то девушка) и цветастый вымышленный зверёк. Когда машина тронулась, все они дружно качнулись.

– 伤心, – сказал смарт.

– «Шан-синь», – мяукнула Вика. – Как «шансон». «Горевать». Ну что, хорошо вчера посидели?

Тульин даже не сразу сообразил, что она обращается к нему: слишком заворожен он был происходящим. Потом не сообразил, кто и где сидел. И только через пару секунд до него дошло, что спал он опять в уличном джемпере, перед выходом не переоделся, а если ничего не обоняет – то это только потому, что любой человек привык к собственным запахам. Не говоря уж о том, что от движения, даже плавного движения автомобиля, мутило его нынче знатно, а в глазах начинали мелькать зыбкие тени с камер видеонаблюдения.

А теперь, дети, объясните это незнакомой водительнице в двух словах – так, чтобы они не звучали как жалкие и нелепые оправдания.

Вика, впрочем, не смотрела на него осуждающе. Она вообще на него не смотрела, а вместо этого сосредоточенно нанизывала свои узлы.

Полуготовую фенечку – или что это – она приколола к джинсовой коленке.

– Аутентичное плетение из Непала, на Уделке по две пятьсот идут, – хмыкнула Вика, поймав взгляд Тульина. – Иногда по три даже. Брат продаёт. Ну вы знаете.

Плетение и правда выглядело узнаваемо – такое сейчас носили любители тульских пряников, голландского сыра и прочей аутентичности.

– Красиво.

– Возьмёте?

– Нет, спасибо. Не ношу фенечки.

Вика посмотрела на него странно долгим взглядом, но промолчала. Как будто собиралась заговорить о чём-то другом, но передумала.

Тульин вдруг понял, почему она выглядела так домашне. Дело было не в футболке, не в домашних тапочках и даже не в делах, которы– ми явно не пристало заниматься водительнице такси.

Она была не накрашена.

– Ну и как ваше всё?.. – начала было Вика, но Тульин её оборвал:

– Знаете, большинство водителей, с которыми я ездил, хотя бы делали вид, что следят за дорогой. И руки на руле держали.

Прозвучало слишком раздражённо, и ему тут же стало неловко. Вика захлопала глазами:

– Вы чего? Не в первый же раз едете, знаете, как всё устроено. Или вам нравится разводилово? Если б вы бабушкой были, я бы, может, и притворилась, но вы-то понимаете ведь, что я тут чисто для красоты. Ну и чего мне ваньку валять? Я лучше урок доделаю. – Она поднесла второй смарт ко рту. – «Хай-па». Как «хайп». «Бояться».

Приложение на первом смарте сменило «害怕» на жёлтый смайлик со сдержанной улыбкой.

– Тьфу, чёрт. Никак не могу наладить произношение.

В случае аварии аутентичная непальская фенечка, которую плела из радужных ниток Вика, впечаталась бы ей аккурат в череп. Автопилот, конечно, снижал вероятность аварии до смешной, но в других-то машинах живые водители ещё попадались…

Он опустил глаза и наткнулся взглядом на третий смарт – с младенцем.

– Вы что же, и за ребёнком удалённо следите? – пробормотал он. Вика рассмеялась:

– Да нет, говорю же, я не настолько оголтелая. Там няня. Просто она одна на весь коливинг. А так оно мне спокойнее – если что, я её сразу наберу. – Снова поглядев на Тульина, Вика глубоко вздохнула и спустила ноги с приборной панели. – Слушайте. Если вам не нравится – я перестану, вы только скажите. Ваша одна звёздочка мне ни вот сюда не упала, так что слово клиента закон и всё такое. Я просто… ну, виновата разве, что нас нанимают чисто для виду? Такси нельзя водить живым людям, а то вы не знаете? Это закон! Но при этом большинство пассажиров до сих пор стремаются ездить без второй рожи в салоне, вот придурки же, а? Это как в лифт без лифтёра бояться зайти – вы знаете, что раньше у лифтов были лифтёры? Ну ладно, это я так. Короче, я не виновата, что такая статистика. Лично вы наверняка не тупой, но средний обыватель до сих пор боится ездить в полностью автоматических машинах. А ведь машины раньше называли «авто», слыхали? Ну и где оно, авто… – Она подпёрла щёку кулаком, бесстыже упершись локтем в руль. – Кстати, смешной эксперимент недавно ставили в Бельгии – пытались определить, чего люди стремаются больше: когда в автоматической машине есть руль или когда нету. Он так-то ведь не нужен, это чисто символическая штука. Но – вы видели, наверное, – в старых авто-авто руль есть, и он крутится. И благочинным матронам, и патриархам семейств, значит, ну то есть людям постарше, это неприятно, они говорят, что как будто призрак машину ведёт. Ладно, сажают их в модель вообще без руля – так тем более паника! Говорят, мол, когда руля нет – они ощущают полное отсутствие контроля. – Вика снова фыркнула. – Как будто с рулём он у них есть! Чистая же иллюзия! В общем, как всегда у людей. Не безопасность, а театр безопасности – показуха, которая нужна, просто чтоб спокойнее было. Не контроль, а театр контроля. Ну а я в нём, получается, главная актриса. – Она снова подтянула к себе коленку и принялась за фенечку. – Но вы поймите, эта работа – хуже музейной тётушки. Хуже тётушки у эскалатора в метро! Они тоже бесполезны – я вообще читала мнение, что эта работа – род государственной социальной благотворительности, способ платить людям за ничегонеделанье, чтоб они только не спились и не взялись за ножи… Так, но я опять от темы ушла… короче, у тётеньки в метро есть хотя бы сигнальная кнопка. А у меня даже кнопки нету. Я совсем мебель, ну то есть совсем, как перчатка такая, которую натянули на вполне самостоятельную машину только потому, что большинству людей трогать металл напрямую – холодно. Но блин, я ж не настолько себя ненавижу, чтобы чисто перчаткой работать. Когда нынешние бабушки вымрут, перчатки больше не понадобятся и такси совсем без водителей станут. И что тогда? Нет уж, – она тапнула смарт, выводя его из гибернации, – я своё время так бездарно тратить не хочу. «Дань-синь», как… как… короче, синь. «Обеспокоенный». Я стараюсь совмещать. Иначе через десять лет вымру, как динозавр.

Младенец на третьем смарте мирно посапывал. Чётки, фотографии и вымышленный зверёк качались в ритме движения.

– Нет, – тихо сказал Тульин, – вы – не вымрете. Точно не вы.

Вика покосилась на него с удовольствием. Что бы он в свои слова ни вкладывал – а он сам не был уверен, что туда закатилось, – она расценила это как уважение.

– Хочешь жить – умей вертеться, – сентенциозно ответила она. – Жаль, до меня это только после четырёх лет юрфака дошло. Это ж надо так бездарно потратить время, а? Всё мама. Навешала мне на уши, что мир может меняться как угодно, а люди всё равно всегда будут цапаться и ругаться, а значит, им всё равно всегда будет нужен кто-то, кто будет эти конфликты разруливать. И вот где я теперь?

– А что, всё так плохо у юристов?

– Нет, ну профессия-то существует. Примерно как профессия водителя. А когда у вас в последний раз кто-нибудь обращался к живому адвокату? То-то. Это со стороны неочевидно, но юрист, как и кто угодно другой, живёт текучкой. 80 % дел – это мелкая бытовуха, на которую всем плевать, она даже коррупции не стоит. Штрафы, кражи, побои – мелочи, ну то есть не мелочи, но абсолютно типовые истории. Ну их боты и разруливают. Боты! – она стукнула по рулю. – И есть, конечно, живые адвокаты где-то там на верхах, но где я и где элитные дела? А для нас, обычных, осталась только профессия «скриптера юрбота» – а там вообще мозгов не надо, научиться можно за полтора месяца, это как работа секретаря, просто переводишь информацию от клиента в более удобные для бота термины. Половина клиентов причём давно уже работают с ботами напрямую, ну а кто ещё нет – тот всё равно скоро будет напрямую, распознавание речи уже подтянулось, работа сетей с тезаурусом не за горами, короче, жопа и бесперспективняк. Но вы как будто сами этого всего не знаете!

– Да я не знал и того, что у водителей нет… кнопки. Как у тётеньки в метро. Я думал, вы тут всё-таки не для красоты, а на случай форс– мажора…

– Серьёзно? Да вы чего? Форс-мажор – это последняя ситуация, когда вы хотите передать мне управление машиной! Серьёзно, вы же рядом со мной сидите. А человек – это то есть я – при форс-мажоре инстинктивно защищает себя. Если б я могла перехватить руль, я бы в любой непонятной ситуации рулила влево, подставляя под удар вас – ну, если удар лобовой, конечно. Хотите? То-то. – Фенечка у неё получалась всё более яростной. – Да и вообще, люди ведь эмоциональные идиоты. Ну ладно, я вильну и врежусь вами в столб, если ребёнок на дорогу выбежит, допустим. Но я ж и на собаку врежусь. Не потому что это моя глобальная этическая позиция по жизни, я не зоозащитник, а потому что сиюминутные решения не так принимают, не по глобальным позициям. Нет никакой проблемы вагонетки, когда реальная вагонетка едет, а есть только древние бабуиновые рефлексы. Я в интернете сама могу написать, что бездомных собак, увы, надо отстреливать, потому что они вредители, но выбежит такая на проезжую часть – и меня либо эмпатией шмальнёт, что типа живая ж душа, либо вообще я просто рефлекторно на движение среагирую, и, короче, привет вам. – Она подняла глаза на Тульина и снова тепло улыбнулась. – Не думаю, что вы этого хотите.

Тульин промолчал.

Главная проблема алгоритмизации и автоматизации бытия состоит в том, что это всецело уместный, логичный и правильный процесс, к коему вела нас вся наша история. Только идиот не будет радоваться, что вместо человека в забой научилась спускаться машина, и не только в забой реальный, но и в забой рутинных вычислений или многотомных и одинаковых дел о побоях. Просто нам в детстве рисовали сладкое будущее, где всё скучное делали роботы и алгоритмы, а всё интересное – святое, недоступное! – оставалось нам; а оказалось, что мы существенно проще, чем мнили, и наше интересное не то чтобы сильно хитрее нашего скучного.

Впрочем, шут с этим. Эволюция терпит неэффективность, а плоды её деятельности больше похожи на наслоения спагетти-кода, чем на работу разумного инженера. Скелет прямоходящего человека – это тот же скелет горизонтальной зверюги, только поставленный на попа́, а потом всячески изогнутый, чтоб не падало, и поэтому нас в старости мучает боль в спине – изначально ведь не под прямохождение конструкция строилась. Роды мучительно болезненны, а тестикулы уязвимы снаружи, что уничтожило за историю не один приплод. И ничего, терпим, вселенная не взрывается от столь неоптимального устройства. Так что, если человечество изобретёт восхитительные автоматы, ничто не помешает ему выбросить оные на свалку истории и продолжить пользоваться трудом хорошо обученных индийских детей. Владелец бизнеса не обязан влюбляться в автоматы – да что там, иному циничному капиталисту может оказаться уютнее эксплуатировать не машину, а старого доброго ближнего.

Он такой же человек, как и почтенные бельгийские пенсионеры, которым уютнее, когда в машине всё же сидит водитель.

А может, будущему просто нужно намного меньше людей, чем есть сейчас? Ведь как удачно всё складывается: не нужно никого убивать, ни к чему драматичные меры. Просто в Средние века человек никак не мог выжить один, даже в девятнадцатом веке не мог, даже в двадцатом не всегда. Приходилось размножаться, объединяться – и прочая эта белковая дрянь.

А теперь технологии и стандарты жизни выросли, и опа – одиночка уже легко выживает, и кормит себя сам, и жильё находит, и даже если он женщина или там инвалид. И, получается, искать партнёров и размножаться не так уж и важно. Репродуктивное давление снижается естественным образом, а тестикулы-то снаружи, а рожать-то больно, а воспитывать ребёнка – бремя, а хорошая контрацепция легкодоступна, и – опа – население естественным образом стареет и сокращается! Правда, пока есть загвоздка со странами третьего мира, но их на карте всё меньше, и однажды свет контрацепции мы и им донесём.

Зато вот исследования долголетия… с ними как-то почему-то пока клеится не очень.

Мы вроде смерти и боимся, а на деле – сами ставим любым попыткам её одолеть палки в колёса.

Может, подспудно чуем, что в этом и выход?

…Нет, это всё чепуха. Фабричный конвейер тоже был чудовищным левиафаном, коему полагалось сожрать человечество – и что, сожрано оно? Нет. Просто теперь мы можем печатать свои пророчества о грядущем конце цивилизации на модных типовых футболках. И все эти пугающие – всегда пугающие – процессы в итоге подарили нам самое светлое, самое справедливое время из всех, что видела история. Никогда раньше не были мы ближе к настоящей меритократии, никогда раньше социальные лифты не катались так бодро вверх, вбок и по диагонали. Хочешь славы? Денег? Перемен? Заводи аккаунт в социальной сети, вербуй соратников, привлекай внимание к проблеме, продавай свои (ручной работы) футболки.

Хочешь жить?

Умей вертеться.

Человечество прекрасно умеет создавать ценность из ничего. Объекты становятся ценными не потому, что полезны, а потому, что их мало, как алмазы или старые дискеты во времена лихорадки. Приспособится и тут. Может, компании просто научатся мериться дерьмовостью своей работы, ведь чем дерьмовее продукт – тем больше вероятность, что его делали живые люди. Типа как на ярмарках хендмейда продают кривые ложки, а в «фермерских» магазинах – жухлые огурцы.

В нас есть некий встроенный ура-гуманизм, позволяющий без особого зазрения совести стрелять себе в ногу, совать палку в колесо прогресса и иначе сопротивляться своей бесполезности. Ещё недавно наши косматые предки покупали объективно менее качественную еду только за то, что на ней висел ярлычок «без ГМО» – который человек разумный перевёл бы как «более дерьмовая», но который звучит так успокаивающе.

Мы так же будем слушать музыку, написанную «без алгоритмов», и запускать код, «написанный живыми руками».

Покупать на Уделке аутентичные непальские браслеты.

Мы задурим себе голову и придумаем способ высосать смысл из пальца – как тётеньки у эскалатора, что смотрят утром на себя в зеркало и находят силы продержаться ещё один день, ведь вдруг именно сегодня кому-то надо будет нажать на кнопку?

А те из нас, кто правда умён, талантлив и изобретателен, придумают себе и другим новые смыслы. И если искусство захватят машины, то это просто будет не искусство.

Они придумают.

Они. Не ты.

Тебе даже не хватает фантазии предположить, что это может быть.

Это будущее страшно лишь для посредственностей и массовки.

Но это ничего. Она просто вымрет.

– «Нан-го», – мяукнула Вика, – NaN-GO, как игра из серии «го», только с неопределённой переменной. «Грустить».

Смарт остался ей доволен.

Тульина мутило, но он не сказал бы наверняка, в чём тут было дело: то ли в его новой – как это назвать? Аугментации? – то ли в несъеденном завтраке… то ли в том, что где-то там, глубоко в недрах Тульина, какая-то недобитая и крайне живучая тварь верещала и отказывалась отдавать этот мир таким вот викам, отказывалась и всё, и вертеться не хотела, почему он обязан вертеться, он что, уже в гробу?

Не рассмеяться было трудно.

– Ладно, – собрал в кулак светские навыки Тульин, – вы мне не мешаете, занимайтесь своими делами. А я, с вашего позволения, займусь своими. Мне тут ещё надо натапать на оплату вашей столь напряжённой работы. Да и квартиры…

– Натапать на квартиру? – изумилась Вика, косясь на его смарт. – На «Мармаре», что ли? Это ж нереально! – Она осеклась, пошурудила в первом смарте. – А, туплю. Я просто сама из Норильска, для меня «оплатить квартиру» – это в смысле аренду.

– Ну да, – ответил Тульин, – аренду.

– Так это не ваша?

– В смысле?

– Я думала, это ваша квартира.

Она сказала это непринуждённо, даже на него не покосившись.

– И что, часто вы подсчитываете имущество пассажиров?

Голос его, видимо, прозвучал зло, потому что Вика съёжилась и даже на мгновение растерялась. Тульин сердито прибавил:

– Мы с вами разве знакомы?

– Ну… нет, – мотнула головой Вика, – нет, конечно. Знакомством это не назовёшь… Но вы же есть у нас в приложухе – там все есть, кто хоть раз уже катался, безопасность водителя. И когда я вас брала, я перепроверила – ну только не обижайтесь, ладно? Я ничего не имела в виду, адрес не смотрела – только сам факт! Потому что… ну… Короче, мне удобнее, когда я знаю. Так вот – вы питерский, и у вас квартира, и вы там один собственник. И официально она не сдаётся. Я думала, это она и есть. – Вернув самообладание, Вика скользнула глазами по вчерашнему свитеру: – И что вы с друзьями сидели.

В голове у Тульина вдруг возникло странное чувство, будто мозг не то чтобы перегрелся, но как бы слегка подгорел, одним боком приплавился к черепной коробке, как бывает иногда со старой техникой. Это может даже и не мешать, но если пустить по такой технике слишком сильный ток, то пластик изоляции задымится.

С тех пор как Тульин устроился в BARDO, с ним это периодически случалось.

– Нет, – наконец заметил он повисшую паузу, – я не сидел с друзьями. И квартиру эту я снимаю.

– Но своя же у вас есть?

– Есть.

– И при этом вы снимаете… Левачите, значит? По-чёрному сдаёте?

– Вы что, замуж за меня собрались? Что вы прицепились к моим квартирам?

– Ладно вам, – Вика что только не ткнула его кулаком в плечо, но Тульину показалось, что это она так прячет смущение, – у вас на меня целое ведро компромата, если надо. Нашли, из-за чего дёргаться.

– Я не вру.

– Угу, – обиженно буркнула она, – и фенечки не берёте.

Но Тульин в самом деле не врал. Квартиру он не сдавал.

Сдавал бы – не пришлось бы ходить на «Мармару».

«Мармара» была чем-то вроде микрозаймов – из тех штук, при первом же взгляде на которые невольно думаешь, что дело это вроде и не незаконное, но участвовать в нём – катастрофически плохая идея. Впрочем, реклама их звучала убедительно – и даже в каком-то смысле правильно.

Крупные корпорации давным-давно собирают ваши личные данные, вещал улыбчивый и энергичный аватар «Мармары». Они, конечно, врут, что эта информация обобщается и деперсонализируется, но вы же им не верите, правда? Вас обирают, вас доят, как скот, – не спрашивая и не давая вам прибыли. Не пора ли скоту самому взять быка за рога, человеку – распрямить спину, а за личные данные свои потребовать денег?

«Мармара», к примеру, готова была их платить.

Предложение поражало простотой. Заводишь аккаунт, подтверждаешь личность, отвечаешь на вопросы о себе. За это получаешь талоны, которыми можно расплачиваться во многих учреждениях (подозрительно многих, если учесть антикорпоративную риторику «Мармары»), и даже обменники их на реальные деньги вполне существуют.

Да, ты отдаёшь информацию о себе за деньги.

А при обычном сёрфинге – отдаёшь её бесплатно.

Почему бы не выгадать копеечку? Особенно если сейчас с деньгами туго?

«Мармара» никого не обманывала. Талоны действительно выплачивались, работали и обменивались на деньги. Правда, дорогих вопросов – за десятки талонов – всего десятки и были. Стоило выдать «Мармаре» ключевую информацию вроде даты рождения, рода занятий, социальной биографии («Травили ли вас в школе? Травили ли вы в школе?»), сексуальных предпочтений и тому подобного, как ценность дальнейших витков стремительно падала. «Вы предпочитаете кошек или собак?» – небесполезная информация, если нужно подогнать рекламный баннер идеально под вкусы аудитории, но без неё можно обойтись. После этого оставалось либо отвечать на копеечные вопросы типа «Что вам ближе: кинематограф 40-х годов XX века или 50-х?», стоившие сотые доли талона, либо участвовать в бесконечных фокус-группах и рекламных опросах.

Халтура для тех, кто промышляет клакерством на ток-шоу – или в BARDO. Самое то для Тульина. А за время поездки в такси натапать на оплату этой поездки всё-таки удавалось, благо отвечал он быстро и не отвлекаясь – как ни странно, концентрации внимания хватало ему даже теперь, когда сны ушли, а мир порой двоился перед глазами.

Может, из-за этого и хватало?

Чтобы исключить автоматизацию и обман, «Мармара» отслеживала так называемый рейтинг доверия пользователя – то, насколько с точки зрения системы его образ был целостен. Иногда вопросы повторялись; иногда – повторялись неочевидно. Хитрец, который попытался бы накормить систему ложью, и невнимательный лентяй, тыкающий в ответы случайно, быстро его теряли – а вместе с ним, разумеется, и прибыль. (Ниже определённого порога талоны не выплачивались.)

У «Тульина Б. В., мастера ответов» рейтинг доверия был высокий.

Два года назад он ждал, что «Мармара» прогорит или лопнет, развалится, окажется пирамидой – но она до сих пор держалась. На чём? Что она предлагала рекламодателям, чего те не могли получить и так? Неужели им в самом деле ценно было узнать, какой размер обуви у него был в девятом классе?

Иногда Тульин подозревал, что всё это – какой-то грандиозный обман. То ли «Мармара» надувала рекламодателей (и до сих пор почему-то не поплатилась), то ли пользователей. Может, их вовсе не интересовали реальные данные. Может, это было некое грандиозное исследование человеческого поведения. Попыткой установить, на каком по счёту бессмысленном вопросе пользователи впадут в паттерн ответов.

Исследования удобно заворачивать в якобы коммерческие проекты.