Текст книги "Новоцвет"

Александра Кириллова
Новоцвет

«Лишь я остаюсь с тобой В придуманном мной апреле…»
(вторая книга стихов Александры Кирилловой)

Вопреки стереотипу, для поэта самая страшная – не первая его книга (она обычно – самая волнующая). Самая страшная, беспощадная и в какой-то мере судьбоносная – это вторая книга стихотворений, по которой чаще всего можно судить, есть ли у поэта будущее.

Это по-своему логично. Потому что многие поэты, даже отметившиеся талантливым дебютом, так и остаются авторами одного сборника, самого первого. В нем уже все сказано. Дальше идут только перепевы…

К счастью, новый сборник Александры Кирилловой проходит эту суровую проверку. Мастерство держит высокую планку, и почти каждое стихотворение – это тропка в неведомый мир, которая может привести к новому открытию, новому циклу, новой книге…

Не случайно книга названа «Новоцвет». Есть в этом загадочном, емком слове удивительная сила пробуждения, оно звучит как заклинание, как утверждение своего права на жизнь, на невероятной красоты любовь. И эта любовь «в новоцветном саду» каждый раз вспыхивает новыми красками и новыми эмоциями.

Истинная женская любовь – это безграничная вера, доверие, забота, терпение, принятие и преданность… Эта любовь выдерживает испытание временем, расстоянием и обстоятельствами.

 
Я сегодня тебя увижу.
Эта мысль – колокольный звон.
Так навязчиво и бесстыже
Тихий город заполнил он.
 
 
И во мне, точно пульс под кожей,
Он безмолвию бьет протест.
Обернется вослед прохожий,
Услыхавший мой благовест.
 

И, конечно, любовь часто связана со страданием, но это путь, который обязательно нужно пройти, чтобы найти счастье, которое порой так неуловимо и обманчиво, что кажется, будто оно недостижимо…

 
Не верю в клятвы, но прошу – клянись!
Пообещай, что будет все иначе.
Ведь если мы для счастья родились,
То, значит, шанс единый не потрачен.
И где-то есть желанная земля,
Быть может, брежу, но она прекрасна…
 

Есть в книге и мотивы гражданской лирики, преломленные через обостренное чувство справедливости, что, возможно, обещает нам новый поворот в творчестве Александры Кирилловой:

 
Вы, те, кто страх поставил выше чести,
Кто растерял штандарты в суете,
В любом строю не быть уже нам вместе
Ни со щитом, ни даже на щите.
 

Читая стихотворения Александры Кирилловой, невольно стараешься определить истоки ее творчества. Думается, есть у нее некий образец, перекличка с которым явственна и несомненна. Это – Эдуард Асадов. Достаточно, например, прочитать отрывок из такого его стихотворения:

 
И в любви не клянись, не надо,
Ну, представь, что любовь прошла.
Значит, будешь сама не рада
Тем словам, что теперь дала.
 
 
Да и я б не позволил вновь,
Унижаясь, вослед стремиться
И на клятве держать любовь,
Все равно как на нитке птицу.
 

Александра Кириллова сейчас на распутье. Перед ней как поэтом открыто множество путей, дорог, тропинок. По какой из них она пойдет – покажут ее будущие книги.

* * *

Первая ее книга «Птица» была названа открытием (и вошла в топ-10 книг) Московского книжного фестиваля 2014 года по оценке портала «Новости литературы». В том же году за эту книгу Александра Кириллова получила Евразийскую литературную премию в номинации «поэзия».

«Птица» была отмечена положительными отзывами и публикациями не только в литературных изданиях, но и в социальных сетях. Не обошли ее своим вниманием и композиторы, написавшие романсы на стихи Александры Кирилловой.

Д.Н. Бакун

А помнишь, ты обещал…

 
А помнишь, ты обещал,
Что встретимся мы в апреле,
И будет гудеть вокзал,
И точно как мы хотели,
Как видели в каждом сне,
Замкнутся кольцом объятья.
И повод найдется мне
Надеть наконец-то платье.
 
 
А помнишь, мечтали мы,
Как могут мечтать лишь дети,
Что нету такой судьбы
И города на планете,
Где будем мы не вдвоем.
Все тайны и пульс Вселенной
Казались нам букварем
И чем-то обыкновенным.
 
 
Всезнайки и хвастуны,
Решившие как-то сразу,
Что правила не нужны
Красивым и кареглазым.
Без страха смотрели вдаль
И мерили жизнь веками.
Ты знаешь, а мне не жаль,
Что были мы дураками.
 
 
И все, что пришло потом,
В купейном или плацкарте,
Крестило нас не огнем,
А символами на карте.
Учило тому, что боль
Есть главная из законов,
А жизнь – лишь прогулка вдоль
Холодных сырых перронов.
 
 
Кто скажет, что стал мудрей
От страха и снов тревожных,
От долгих, как смерть, ночей,
Тот, думаю, врет безбожно.
От этого сохнут рты
И вянут глаза, как розы.
Одни лишь полны листы
Стихов и бездарной прозы.
 
 
Надеялась много раз,
Что всё, я разбита всмятку,
Но, кажется, я – алмаз
И твердость моя – десятка.
Весь мир побежит водой,
Хмельной от своей капели,
Лишь я остаюсь с тобой
В придуманном мной апреле.
 

Он позвонил. Там дождь рыдал протяжно…

 
Он позвонил. Там дождь рыдал протяжно,
Откуда он хотел ко мне сбежать.
Он повторял все аргументы дважды
И только раз просил его понять.
 
 
И наяву и грезами питаем,
Все тот же голос, прежние слова,
Что, как волна, накатывал и таял,
И от него кружилась голова.
 
 
Он говорил, что я должна быть ближе
И не вставать тогда ему с колен…
Вдруг замолкал. А мне казалось, слышу
Тяжелый ритм пульсирующих вен.
 
 
Потом кричал, что жизни не осталось,
Что смысла нет все это продолжать.
Молчала я. И в зеркале боялась
Свой прежний взгляд безвольный повстречать.
 
 
Бесцеремонно в долгую беседу
Врывался шумом, кажется, вокзал.
Закончил строго: «Я сейчас приеду».
И на одно бессмертие пропал.
 

…Это было забавно и странно…

 
…Это было забавно и странно,
над морем летали птицы.
Утро. Невозможно рано,
но ты сказал: «Мне не спится».
Мы надели туфли на босые ноги,
ты завернул меня в плед,
мы вышли на берег пустынный и строгий,
оставляя на песке след.
 
 
И волны подбежали к нам здороваться,
и чайки уступили немного места.
Я уже миллионы лет твоя любовница
и целую вечность твоя невеста.
 
 
Время покрыло нас болью и неудачами,
опутало километрами фотопленок.
Но я внутри все такая же прозрачная
и держу тебя за руку, как ребенок.
 
 
Город смотрит глазами-окнами
откуда-то сверху, как соглядатай.
Давай останемся здесь гудками пароходными,
летящими безвозвратно.
 

Задернуты кулисы синих штор…

 
Задернуты кулисы синих штор,
Мой разум усмирен и обесточен.
Сегодня я – стремлениям укор,
Желаниям тревожным и не очень.
 
 
Сегодня я закрыла на засов
В своей квартире долгую субботу.
Слежу за стрелкой тоненькой часов,
Дарю ей неподдельную заботу.
 
 
Она мне хрупкой бабочкой в стекле,
По чьей-то воле кажется плененной.
Трепещет на безжалостной игле
И хочет непременно быть спасенной.
 
 
Стучит, стучит, уж сколько раз – не счесть,
Взмывает вверх, полетом одержима.
Но каждый раз ее на цифру шесть
Вернуть спешит железная пружина.
 
 
Мне жаль ее. Недрогнувшей рукой
Судьбу изящной пленницы решаю.
Дарую ей заслуженный покой
И ловко батарейку вынимаю.
 
 
И вот она умолкла и стрелой,
Воткнувшейся в мгновение, застыла.
Суббота. Бесконечный выходной.
Убито время. Я его убила.
 

Зачем? Не потому ль, что лето

Зачем? Не потому ль, что лето,

 
Сегодня встала в шесть утра.
К звезде приблизилась планета,
А значит, леность и жара
Накроют в полдень этот город,
Не всколыхнется неба гладь.
И воробьи февральский холод
С тоскою будут вспоминать.
Я потеряю мысль и волю,
В тенистом спрятавшись саду.
И потому сейчас по полю
От дома своего бегу.
Хочу, проста и златокудра,
Успеть за тоненькую нить —
Еще одну длиною в утро
Совсем иную жизнь прожить.
 

Моих волос тонка вуаль…

 
Моих волос тонка вуаль,
Как золотая паутина.
Ах, кто бы знал, когда печаль
Найдет в пыли себе причину.
 
 
А этот волос был не мой
Ни положеньем, ни пигментом.
В своей бесстыжести немой
Он был страшнейшим аргументом.
Без применений грубых сил,
Как в чьей-то жизни запятая,
Он так небрежно заявил,
Что в этом доме я чужая.
 

Он говорил часами…

 
Он говорил часами,
Путался в мыслях и чувствах.
Она поводила плечами,
Точно спорили об искусстве.
 
 
Небо в неровную складку
Дождь начинало сеять.
Ей было немного зябко,
Ей было уже двадцать девять.
 
 
Судьбе повинуясь суровой,
Крошили листву каштаны.
Он умолял все по новой
Начать и заштопать раны.
 
 
И то, что давно желала,
Из самой последней силы
Она наконец сказала:
«К жене возвращайся, милый».
 

В пять утра лечь, в семь утра встать…

 
В пять утра лечь, в семь утра встать.
Боль как оружие.
Только не плавиться, не отдыхать.
Пусть будет хуже.
 
 
Светом заполнить на тысячи ватт
Острое бдение.
Самый ужасный придуманный ад
Будет спасением.
 
 
Волю чему-то дарить по часам
Злому и пошлому.
Лишь бы не дать прорасти семенам
Жалости к прошлому.
 
 
До обрастания твердой корой,
До отупения
Ждать, как измученный тифом больной,
Выздоровления.
 
 
Виски, коньяк и немного вина
Скроют изъяны.
Жаль, за окном разгулялась весна,
Путает планы.
 

Мой календарь на новом круге…

 
Мой календарь на новом круге
Безбожно потерял весну,
Но апельсина шар упругий
Всем бедам объявил войну.
 
 
В моей руке живой и сочный,
Он – обещание тепла
И, точно выстрел одиночный,
Роняет каплю в зев стекла.
 
 
И тут же небо полусферой
И солнца южного овал
Среди обыденности серой
Мой разум вмиг нарисовал.
 
 
Слышны басы морского порта,
И воздух точно карамель.
В кафе за столиком потертым
Мы пьем из трубочки коктейль.
 
 
Ты говоришь смешно и колко
Уже который час подряд.
Светилом выжженная челка
Скрывает мой счастливый взгляд.
 
 
И терпкий запах апельсина,
Что словно тоненькая нить, —
Он та чудесная причина
Все это вновь соединить.
 

Загаром, кексами с изюмом…

 
Загаром, кексами с изюмом,
Бокалом терпкого вина
И праздным хохотом безумным
Девчонок пахнут имена.
 
 
Тончайшим шелком всех оттенков,
Июльским ветром в волосах
И плутовской молочной пенкой,
Что остается на губах.
 
 
Они звучат как шорох сосен,
Когда в полночной темноте
Их губы нежно произносят
И призывают к наготе.
 
 
Как гром гремят в ушах мужчины,
Когда забыть их не дано,
И воскресают без причины
В газетах, песнях и кино.
 
 
Они написаны на стенах,
С коварным плюсом или без,
Где о Маринах, Людах, Ленах
Немало новых антитез.
 
 
О, имена! В вас столько силы,
Как в слове «Здравствуй» и «Прости»,
Пусть даже вас невыносимо
Кому-то вслух произнести.
 
 
Но вы по улицам несетесь
С балконов, окон и террас
И уха каждого коснетесь
Так, словно вы – небесный глас.
 

Среди тысяч других печалей…

 
Среди тысяч других печалей,
Принимая указ судьбы,
Люди плакали на вокзале,
Повторяя: «Звони! Звони!»
 
 
Заходили в вагон ребята,
Им девчонки смотрели вслед.
Возжелавший своей утраты,
Улетал на перрон билет.
 
 
А мальчишка кудрявый деду,
Тщетно силясь не зарыдать,
Говорил: «Я опять приеду,
Постарайся не умирать».
 

Опять зима споткнулась о февраль…

 
Опять зима споткнулась о февраль.
За ночь одну растеряны богатства,
Поблек хрусталь, потрескалась эмаль,
И крики воронья полны злорадства.
 
 
В вечерней мгле рассыпаны штрихи —
Фигурки торопливые прохожих,
Чужие мамы, братья, женихи,
Как друг на друга все они похожи.
 
 
Сутулостью одной, одним лицом
Они наделены в своем сраженье
С холодным ветром, транспортным кольцом
И с бесконечным уличным броженьем.
 
 
Тяжелым паром выдохнет метро,
Откроет путь в спасительную бездну.
И я иду, и кутаюсь в пальто,
Мой ворот поднят, пусть и я исчезну.
 
 
И лишь одна старушка бунтарем
Глядит на наши сгорбленные станы,
Не сломлена жестоким февралем,
Она стоит и продает тюльпаны.
 

Для чего продолжать?

 
Для чего продолжать?
Для чего многоточия?
Нам бы надо бежать,
Только мы обесточены.
 
 
Нету сил на контроль,
Нету сил на прощение.
Стала вечная боль
Нашей осью вращения.
 
 
Ненавистно глядишь
На меня взглядом ворона.
И молчишь, и молчишь,
А внутри все изорвано.
 
 
Наших рук кружева
И дыхание чистое,
Все прошили слова —
Одиночные выстрелы.
 
 
Но зачем-то живет
Там, под темными масками,
Тот неистовый рот,
Что целует так ласково.
 
 
И как лезвие взгляд.
Несмотря на все правила,
Много жизней назад
Ты меня обезглавил им.
 
 
За пределами снов,
За границами разума
Мы по-прежнему слов
Миллион недосказанных.
 
 
Нет, не против, я за
Продолжение тления.
Это странно, но я
Не желаю спасения.
 

Молчал игрушкой бесполезной…

 
Молчал игрушкой бесполезной
Крикливый прежде телефон.
Надежда замерла над бездной
И тихий издавала стон.
 
 
Вчера весь мир еще кружился,
Носился, как веретено.
Сегодня в воду погрузился
И лег тихонечко на дно.
 
 
Пленила страшная усталость,
Все суетливые дела,
И неподъемною казалась
Простая швейная игла.
 
 
Не зная радости и прока,
Молчал измученный висок.
Лишь только он горел без срока —
Тобой подаренный цветок.
 
 
Простая шутка без исканий,
Итог чужого ремесла,
Примета ссор и расставаний —
Твоя ромашка из стекла.
 

Кто врет из них двоих, кто выйдет прав?

 
Кто врет из них двоих, кто выйдет прав?
Десятый день весны – кричит бумага,
На ней упрямых циферок ватага
С зимой жестоких требует расправ.
 
 
Но небо отвечает: «Надо ждать!
Все то, что торопливое светило
Так дерзко и напрасно растопило,
Вернуть на место следует опять».
 
 
И сеет, сеет снег на старый лад,
Как семена ангины и бронхита,
Но я уж разглядела фаворита,
Конфликта очевиден мне расклад.
 
 
Я голос отдаю календарю,
В нем слово «Март» написано курсивом,
К бумаге в исполнении красивом
С надеждой подхожу, как к алтарю.
 
 
Я восхищаюсь стройностью рядов
Солдатиков из типографской краски.
Скорее в бой вступайте без опаски
За слово «Март», за свежесть городов.
 
 
Гоните прочь холодную чуму.
О, вы, математические схемы!
В погоде этой вовсе нет системы,
Так надо объяснить ей, что к чему.
 
 
Но в споре снова небо победит,
И вот оно уже темнее стали,
На завтра сверх того пообещали,
Что шар земной с орбиты улетит.
 
 
От постулатов, видно, малый прок,
Линейкой жизнь не хочет измеряться.
А нам осталось снова удивляться
Тому, что все не вовремя, не в срок.
 

Никто ее назвать не смеет старой…

Никто ее назвать не смеет старой.

 
И что с того, что волосы как лед?
Она шагает гордо по бульвару
И обруч гимнастический несет.
 
 
Не согласится впредь на мезальянсы,
Лишь только жизнь и этот бодрый шаг.
Быть может, грош единственного шанса
Уже давно растрачен на пустяк.
 
 
Дивится май своей недолгой силе,
И больно жалит солнца острие.
Взгляну я, как меня тому учили,
Жалея старость, с грустью на нее.
 
 
В ответ без горделивого упрямства
С достигнутой с годами высоты
Она меня одарит постоянством
В спокойном взгляде, полном теплоты.
 
 
А где-то там с подругою под ручку,
Забыв про обруч, сменку и портфель,
Идет ее хорошенькая внучка
И бабушке командует: «Быстрей!»
 

Я не устала от зимы…

 
Я не устала от зимы,
Я от себя в зиме устала,
От тесной стеганой тюрьмы
И шапки колкого забрала.
 
 
От бледных губ и от волос,
Что стали лыком или паклей,
И слова «авитаминоз»,
В котором смысла нет ни капли.
 
 
А ждать осталось лишь чуть-чуть,
И с каждым днем смелее чудо,
Его вдыхает жадно грудь,
И ловит взгляд его повсюду.
 
 
Оно во всяком есть окне
И в каждом зеркале трамвая,
Слепит, нахально о себе
В конце зимы напоминая.
 
 
И надо лишь немного сил,
Чтоб доползти до той границы,
Где повелитель всех светил
Покроет бронзой наши лица.
 
 
Где будут снова выбегать
Во все дворы, легки и звонки,
Вновь пожелавшие страдать,
Такие глупые девчонки.
 

Люблю неспешные часы…

 
Люблю неспешные часы
Моих ночей уединенных,
Здесь сон и мысли на весы
Ложатся в мерах нерешенных,
И в плавном шелесте страниц,
Над чаем с липой и морошкой
Летают стаи тихих птиц —
Воспоминания о прошлом.
 
 
А я, укутавшись в узор
Старинной бабушкиной шали,
Невольно обращаю взор
К давно развеянной печали.
Там свеж по-прежнему букет,
И я опять в атласном платье.
Все ближе гордый силуэт,
И как ожог – рукопожатье.
 
 
Узнать хочу средь прочих лиц
Кого-то прежде столь родного…
Но разлетятся стаи птиц.
Рассвет. О боже! Полседьмого.
 

Всему свой срок, и я не плачу…

 
Всему свой срок, и я не плачу
Над мерзлым розовым кустом.
Природа, все переиначив,
Готова белым лечь листом.
 
 
Простившись с пылкими стихами,
Опали золото и медь.
На сером черными штрихами
Рисует ивовая плеть.
 
 
Земля покорно обнищала,
Укрыла плечи синевой.
Так что ж, и я не обещала
Быть вечно юной и живой.
 
 
Закрыты ноты, не играю,
И в книге глаз не ищет строк.
Я так смиренно принимаю
Сезоном вверенный урок.
 
 
Я отдана сегодня птице
И небу этому в окне.
Какое счастье – покориться
Благоразумной тишине.
 

Ждать…

 
Ждать.
Слово такое колкое,
Как жало, ожог, как сжать
Память в руке осколками.
 
 
Нервов стальной запас —
Скорее всего кокетство.
«Ждать!» – это приказ,
Иное – попытка к бегству.
 
 
Не говорить никому
Умышленно или случайно.
Пусть, когда я умру,
Это останется тайной.
 
 
Как слепли от слез глаза,
Как руки роняли блюдца
В испуге, что никогда
Не смогут его коснуться.
 
 
Боль.
Звучит как удар.
Бум! Удар в колокол.
Бессилен любой нектар
И каждый поход к психологам.
 
 
Смотрите! Я как гранит.
Нет страха, истерик, хаоса.
А колокол-то звонит
Во мне без единой паузы.
 
 
И этот всесильный звук
Из сотен моих часовен
В закрытые двери стук,
Лишь он оборвать способен.
 

Не ругай меня, не кори…

 
Не ругай меня, не кори,
Я не стою твоей печали.
Пусть глаза мои до зари
Лишь его одного встречали.
 
 
И, не зная, как прежде, сна,
Точно я навсегда подросток,
У того же ждала окна
И смотрела на перекресток.
 
 
Не грусти и напрасных слез
Не роняй над моей строкою
Оттого, что в лихой мороз
Родила свою дочь такою —
 
 
С непокорным огнем в груди
И немного безумным взглядом.
Двери скрипнули, заходи,
Так спокойно, когда ты рядом.
 

О, эти черные ресницы…

Людмиле Коджоян

 
О, эти черные ресницы,
В них властолюбия узор.
Пион горит в ее петлице,
Как заурядности укор.
 
 
Дитя правителей Киликии
Без лицемерной простоты.
Ей всех цариц армянских лики
Отдали лучшие черты.
 
 
Она без страха распускает
Волос безумие и власть,
Так нарочито выставляет
Славян пугающую масть.
 
 
Я упиваюсь этим взглядом,
Слегка надрывным танцем рук,
Пусть барабаны сыплют градом
И плачет ласковый дудук.
 
 
Она влечет меня с собою
По паутине узких троп,
Где никогда не знал покоя
Ее высокий белый лоб.
 

Не верю в клятвы, но прошу – клянись!

 
Не верю в клятвы, но прошу – клянись!
Пообещай, что будет всё иначе.
Ведь если мы для счастья родились,
То, значит, шанс единый не потрачен.
 
 
И где-то есть желанная земля,
Быть может, брежу, но она прекрасна.
Из прежних дней уроки февраля,
Тогда пойму я, были не напрасны.
 

И небо бисером расшито…

 
И небо бисером расшито,
И леса черный силуэт.
Я не тобой сейчас забыта,
Нас этой ночью просто нет.
Мы не сошлись под этим сводом,
И руки наши не сплелись.
Гуляют ветры хороводом
И рвут бесчувственную высь.
Сквозь многоточие Вселенной
Летит холодная зола,
И ей, бессмысленной и тленной,
Так дерзко хочется тепла.
 

Эта осень без бабьего лета…

 
Эта осень без бабьего лета
Никого не смогла приласкать.
Ранний иней – плохая примета,
Да и поздно приметы искать.
 
 
Где-то в роще гитара жалеет
Об ушедшей любви и тепле.
И рябиновый факел алеет,
Как последний огонь на земле.
 

Я сегодня тебя увижу…

 
Я сегодня тебя увижу.
Эта мысль – колокольный звон.
Так навязчиво и бесстыже
Тихий город заполнил он.
 
 
И во мне, точно пульс под кожей,
Он безмолвию бьет протест.
Обернется вослед прохожий,
Услыхавший мой благовест.
 

Нет звуков в каменном раю…

Нет звуков в каменном раю,

 
Как в брошенной могиле.
У этой ночи на краю
Зачем меня забыли?
 
 
Оставил день полутона
И дерзкие улики:
Здесь скатерть с росчерком вина
И вялые гвоздики.
 
 
Они как знаки нищеты
Опустошенных ульев.
И я пугаюсь пустоты
И всех свободных стульев.
 
 
Большая стрелка не права
И рвущиеся нити.
Во мне так много торжества,
Возьмите же, возьмите!
 
 
Я без остатка отдана
Безумной этой силе.
До истощенья, допьяна
Зачем меня любили?
 

Прощаемся. Глаза не подниму…

 
Прощаемся. Глаза не подниму.
Уж поздно быть веселой и любезной.
Еще немного в ласковом плену,
В плечо уткнувшись, постою над бездной.
 
 
Стучит непобежденный метроном —
Реальности суровое начало,
А я хочу всё это видеть сном,
А я хочу, чтоб сердце замолчало.
 
 
Пусть где-то воют бури всех мастей
С безумством и звериной хрипотою,
Но мне все эти тысячи страстей
Смешны своей житейской простотою.
 
 
Равна Вселенной маленькая боль
Холодной неминуемой разлуки,
Что режет жизнь и поперек, и вдоль,
Она страшнее каждой прочей муки.
 
 
А кто-то, шедший мимо, глянет вдруг,
Увидит наши молодые лица
И руки, нежно замкнутые в круг,
И про себя подумает: «Счастливцы».
 

Не смотри на меня, не юродствуй…

 
Не смотри на меня, не юродствуй.
Не терзай мои робкие сны.
Ты – Луна. Что ж, на небе господствуй.
Или стали пределы тесны?
 
 
Разметалась холодным прибоем,
Распустила свой волос седой.
Заразила меня непокоем,
Бесполезной и жгучей тоской.
 
 
Что ты знаешь о гранях острога —
О бессонницы долгих часах,
Как шуршит в полумраке тревога
И в застенных звучит голосах.
 
 
Как сжимается сердце от страха,
Безрассудства отдавшись рукам,
И постель, словно белая плаха,
Безучастна к сердечным мольбам.
 
 
Так оставь ты тревожные души
И небесной водой не пои.
Уходи, там за речкой послушай,
Как поют о тебе соловьи.
 
 
Поищи двух влюбленных у сада,
За жасминовым спрячься кустом.
Пусть не знают они, и не надо,
Как жестока ты будешь потом.
 

Лег первый снег с утра…

 
Лег первый снег с утра
Страницей белою.
Что не смогла вчера,
Сегодня сделаю.
 
 
Кого боялась ждать,
Найдет мое крыльцо,
И будет снег летать,
И обжигать лицо.
 

Стояла женщина над морем…

 
Стояла женщина над морем,
С собой и ветром не в ладу,
И с птичьим холодом во взоре
Искала волн свою гряду.
 
 
За серой нитью горизонта
Светило кто-то погасил.
Туманы северного фронта
Простить его не дали сил.