Текст книги "Птица"

Александра Кириллова
Птица

«Открытое мной Небоморе…»
(о стихах Александры Кирилловой)

Несмотря на все модные тенденции постмодернизма и разговоры о том, что поэзия умерла, так как никому не интересна, настоящая поэзия живет и будет жить, пока остаются люди, способные создавать стихи, и те, кто может оценить их. И это понятно: поэзия – особая творческая сила.

Поэзия не подчиняется коммерческим началам и установкам сверху. Она рождается как ветер, по одной ей ведомым законам. Она бьется как птица в голове автора и просится на волю, где можно будет ощутить всю ее красоту в свободном размахе крыльев на белом листе бумаги, в звуке голоса…

Такой автор – всегда избранник и в то же время пленник, заложник своего поэтического дара. Отсюда – искренность и открытость, даже беззащитность. Отсюда – умудренность и проницательность, впитавшие опыт минувших столетий («Прошли века с последней нашей встречи…»).

Стихи, вошедшие в этот сборник, представляют самостоятельный и абсолютно индивидуальный голос. В нем есть глубокие интонации Анны Ахматовой и звонкие переливы Беллы Ахмадулиной, но лишь потому, что автору близки и дороги стихи этих великих русских поэтов. Эта поэзия – дар, но дар суровый:

 
Такая пламенная сила,
В ней столько боли и тепла.
Она – все то, что я просила,
И пусть на миг, но обрела.
 

Возможно, давно строки, полные любви и нежности, открывающие самые глубинные переживания женского сердца, не звучали так целомудренно – и в то же время чувственно и эротично… Это поэзия нового времени и для нового читателя, который не всегда знает, что стихи могут быть интереснее экранных мелодрам, они могут трогать душу сильнее модных песен и пробуждать настоящие, во многом сейчас забытые чувства… Стихи эти идут от сердца, от самой его глубины.

 
Я думала, время мой дух успокоит
И строки расставит как хрупкий сервиз.
Все так, только разве оно того стоит?
Ведь поиски истины – тот же каприз.
И даже теперь на чужих перевалах
Мне солнце по-питерски слепит глаза.
Молю, чтобы сердце мое не устало
Как прежде тревожно стучать для тебя.
 

И, что особенно ценно, Александре Кирилловой удалось создать свой собственный, ни на что не похожий, поэтический мир, пленительное и неповторимое Небоморе, которое сливается на горизонте в одну линию Неизведанного…

 
Все кануло, все истекло,
В лазурном исчезло просторе.
От края до края легло
Открытое мной Небоморе…
 

Лирическое путешествие, в которое автор приглашает читателей этой книги, конечно же, сулит много открытий. У каждого читателя они будут свои. Но, пожалуй, главное из них – то, что Александра Кириллова как поэт, безусловно, состоялся.

Д.Н. Бакун

Я просила тебя остаться…

 
Я просила тебя остаться.
Как терзает школяр букварь,
По колонкам водила пальцем,
Уговаривая календарь.
 
 
Непреклонные строем ладно
Цифры свой продолжали путь.
Я их взглядом ловила жадно,
Я хотела еще чуть-чуть.
 
 
Но четверка была жестока,
И пятерка была груба,
Точно я уж теперь без срока
Их и пленница, и раба.
 
 
За нескромную жажду ласки,
За терпение на мели
Закорючки из черной краски
Равнодушно меня секли.
 
 
Оттого, что ты дал им право,
Безраздельную эту власть,
Ради, может, пустой забавы
Хладнокровно губить и красть.
 
 
Потому ли, что не смолчала
И о чувствах не солгала,
Моей виселицей стояла
Цифра семь во главе угла.
 

Ты руки мои в своих руках…

 
Ты руки мои в своих руках
Держишь как птицу нежно,
Но в этих горячих живых силках
Погубишь ее небрежно.
 
 
А ей бы вспорхнуть и лететь, лететь
В ноябрь слегка морозный.
Перчатки не хуже могли согреть,
Но, видимо, слишком поздно.
 

Так что же? Я рада. Пусть эта награда…

 
Так что же? Я рада. Пусть эта награда —
Тяжелое бремя и горькая суть.
Стучат в подоконник жемчужины града,
Быть может, поэтому мне не уснуть.
 
 
И снова растянуты мысли без срока
В моей голове словно тяжкий недуг.
Но нет в одиночестве этом порока,
Оно – моей гордости преданный друг.
 

Не знаю, сколько месяцев и дней…

 
Не знаю, сколько месяцев и дней,
Как много нескончаемых столетий
Бок о бок здесь на улице моей
Ведут войну Монтекки с Капулетти.
 
 
Закрыты ставни на тугой засов
И флаги с черной лентою у входа.
Здесь каждый до безумия готов
Доказывать величественность рода.
 
 
Немало поколений воспитал
В глухой злобе их воспаленный разум.
А что взамен? Негаснущий пожар,
И каждый этим пламенем наказан.
 
 
О том, что род их кожею белей
Или, быть может, лучше образован,
Слова, слова, как тысячи камней,
Летят по обезумевшим Веронам.
 
 
Какие бы достойные дела
Не избраны для гербовой печати,
Для каждого соседского двора
Они противны глазу и некстати.
 
 
Сметая грязь шелками с мостовой
Дорогой узкомыслия и страха,
Безжалостный родительский конвой
Ведет, ведет сынов своих на плаху.
 
 
И новый уж готовится Тибальт
Блеснуть оскалом острого кинжала.
Но не гранит, теперь уже асфальт
Багровое накроет одеяло.
 
 
И будут из комодов доставать
Суровые и скорбные портреты.
И будет вновь Джульетта умирать,
Хотя, кому есть дело до Джульетты.
 

Мы с тобою не дети, но все же…

 
Мы с тобою не дети, но все же
Так нелепо порою смешны.
Долгий путь через годы проложен
В неизменном плену тишины.
 
 
Ловим взгляды друг друга, краснеем,
Воскрешаем скупой разговор.
Но о главном, о главном не смеем
Мы друг другу сказать до сих пор.
 
 
Как же юности нежные всходы
Мы смогли от потерь уберечь?
Ведь любил ты кого-то, но все же
Так отчаянно ждешь новых встреч.
 
 
Где-то вновь остроликое пламя
Омывает крутые хребты,
Что исхожены, друг мой, не нами,
Так не нам собирать с них цветы.
 
 
Нет ни боли, ни искры досады,
Мы как прежде под оком свечи
Перепутаем жадные взгляды.
Промолчи! Промолчи! Промолчи!
 

Вот уж тесными стали объятья…

 
Вот уж тесными стали объятья
Прежде милой житейской тюрьмы,
И красотки в фарфоровых платьях
Смотрят боязно из темноты.
 
 
Потускнела и точно опала
Акварельная в рамах сирень,
И старинная лампа устала
Грациозно отбрасывать тень.
 
 
Все покрыто вуалью из пыли —
Безразличия словно покров.
Шепчут вазочки: «Нас позабыли,
И не селят к нам больше цветов».
 
 
Вопрошают зеленые шторы:
«Почему не танцует сквозняк,
Почему наши гаснут узоры?»,
А часы отвечают: «Вот так».
 
 
Им не знать ли, как время сурово
К нашим чувствам и нашим словам,
И дворцы из стекла и фарфора
Без тепла превращаются в хлам.
 

Когда измотано до дыр…

 
Когда измотано до дыр
Осенними ветрами сердце,
И ни один живой кумир
Уже не может в нем пригреться.
 
 
И льет уж, кажется, за край,
Смывает бытия законы
Напрасный дождь, вороньих стай
С ветвей срываются бутоны.
 
 
В минуты этой пустоты
За нашим обнищавшим садом,
Я знаю, тоже смотришь ты
В свое окно с таким же взглядом.
 
 
Не ждешь, не молишься ветрам,
Что дуют в жестяные трубы.
Сложил в красивый тонкий шрам
Свои изломанные губы.
 
 
Лишь где-то там в стекле зрачка
Не гибнет мысленная сила.
Она, как музыка сверчка,
Тонка, но так невыносима.
 
 
И в какофонии дождей,
Сквозь камень стен, косую крышу,
В холодной комнате своей
Я этот голос твой услышу.
 
 
Печален и велик покой,
Подобный замкнутому кругу.
И в этой осени с тобой
Мы как никто близки друг другу.
 

Окрасился к вечеру город багровым…

 
Окрасился к вечеру город багровым,
А небо озвучили крики стрижей,
И я в своем платье простом и неновом
Иду неспеша в полумраке аллей.
 
 
За парком, где липы вчера зацветали,
В глубинах манящего светом окна
Ты ждешь терпеливо, и в тонком бокале
Томится кровавое сердце вина.
 
 
Уже фонари зажигаются строем,
Листва их прищуренным делает взгляд,
О, как же он манит теплом и покоем,
И мне ни к чему возвращаться назад.
 
 
Лукавые камни шуршат под ногами,
Они что-то знают об этом пути,
Сквозь вечер, стрижей и листву с фонарями,
С которого мне не свернуть, не сойти.
 
 
И вот уж густых исполинов покорно
Меня отпускает живая стена,
В неспешных шагах и во мне все бесспорно,
И все подчиняется свету окна.
 

Фонтанный дом

 
Простите, Анна, как некстати
Скамейки мокрые в саду.
Мне лишь мгновения не хватит
Дождаться вас, и я уйду.
 
 
По серым узким переулкам
На шумный Невского простор —
Моя привычная прогулка
И этот с вами разговор,
 
 
Я их люблю за нашу тайну,
За красоту беззвучных фраз.
И потому-то не случайно
Так часто навещаю вас.
 
 
И пусть я лишь одна из многих,
Из тех, кто в ваш приходит сад,
Где на колоннах белоногих
Портреты старые висят,
 
 
Звучат негромкие аккорды
Для умиленных дивных лиц.
Всегда величественно гордый
Наш город, лучший из столиц,
 
 
Здесь кажется таким ранимым,
Печальным пленником времен.
Он вашим голосом гонимым
Таким и быть приговорен:
 
 
С нежнейшей липовой листвою
И бликом солнечным в окне,
В котором тонкою рукою
Начертан крестик на стекле.
 
 
И ничему не быть иначе,
Я этой веры не стыжусь.
Быть может, выпадет удача,
И я вас все-таки дождусь.
 

Как было пусто и досадно…

 
Как было пусто и досадно.
Качал гирлянды фонарей
Холодный ветер беспощадный
На темной улице моей.
 
 
Срывал истлевшие афиши,
Стучал нервически в стекло,
Он мне в окно, казалось, дышит,
И в том дыхании его
 
 
Была тоска, неотвратимость
Грядущих долгих холодов
И непонятная решимость
Сломать преграды из замков,
 
 
Ворваться в дом с лихим погромом
Без капли жалости к теплу.
И в этом голосе знакомом
Зиме я слышала хвалу.
 
 
Вдоль улицы метались тени
Как стаи брошенных собак.
И будто в приступе мигрени
Стонал, поскрипывал чердак.
 
 
Но вдруг все стихло, словно жестом
Одним прервали крик толпы.
И тот, кто встречен был оркестром,
Кого взывали с высоты,
 
 
Явился тихо, величаво.
Земля остановила бег,
С покорностью она встречала
Великолепный белый снег.
 

Как можно мысль остановить…

 
Как можно мысль остановить
И не разматывать клубками
Живую память? Эту нить
Своими разорвать руками.
 
 
Из всех углов до потолка
Она растет, как паутина,
И в важной роли паука
Ползет обычная рутина.
 
 
Какими силами рубить
И рвать ее, как ни кружила?
Ведь может статься, эта нить —
Моя единственная жила.
 

Я слышала, как шепчется песок…

 
Я слышала, как шепчется песок,
Я видела морщинистое море.
Быть может, здесь измученный висок
Достигнет столь желанного покоя.
 
 
И слезы, точно горькая полынь,
И хороводы праздных объяснений
Забудутся. Но только ты остынь,
Прошу тебя, остынь без сожалений.
 
 
Войди в холодный обволок волны,
Застынет пульс как стрелки на двенадцать,
И наши неразгаданные сны
В тяжелых этих водах растворятся.
 
 
И что-то будет после, но теперь
Послушай, как в ночи рыдает море,
Крупицы наших суетных потерь
Оно вняло как собственное горе.
 

К чему все то, что сказано теперь?.

 
К чему все то, что сказано теперь?
Листва с деревьев словно полетела.
Так глупо и зачем-то очень смело
Слова слетают с уст. Ты им не верь.
 
 
Не верь всему тому, что в забытье,
Ломая руки и кидая взгляды,
Я говорю на странном языке
С акцентами обиды и досады.
 
 
Натянута звенящая струна,
В ней наше откровение и сила.
Но каждая Троянская война
Убьет непобедимого Ахилла.
 
 
Жестокие, закатанные в сталь
Летят слова нацеленной стрелою.
Мой милый, ты поверь, мне очень жаль,
Что я не родилась на свет немою.
 

Пока все нити из холодных рук…

 
Пока все нити из холодных рук
Не унесло забвения ветрами,
Хочу сплести их в бесконечный круг,
В тугой венец с победными шипами.
 
 
И пусть вонзятся с муками в виски,
Исполнив суть сурового закона.
Венец моей безудержной тоски,
Он мне к лицу, ведь он – моя корона.
 

Как по клетке, я по комнате своей…

 
Как по клетке, я по комнате своей
Под навешанными памятью замками
То ли волком, то ли кем-то из зверей
Измеряю путь короткими шагами.
 
 
От заваленного письмами стола,
Где под лампой тихо греется тревога,
До бездонного холодного угла
Пролегла моей бессонницы дорога.
 
 
От упреков и нахмуренных бровей,
От желаний понанизанных на спицу
До никем не потревоженных дверей
Вот уже который год в мою темницу.
 
 
Я зову кого-то снова в темноте,
Но мне эхом эти стены возвращают
Имена моих друзей, и на листе
Недоношенные мысли умирают.
 
 
От чего-то я бежала наугад,
От кого-то я сама себя скрывала.
Почему же этот дом тому не рад,
Что навеки холоднее стал кристалла?
 
 
Потому ли, что случайный был каприз,
Но бессонница гуляет по паркету,
И никто теперь о бабушкин сервиз
Не затушит хулигански сигарету.
 
 
Не сольются наши тени на стене,
И окно не распахнется в майский вечер.
Только в сердце в непогашенном огне
Будут тлеть надежды робкие на встречу.
 

Зачем среди сентябрьского мрака…

 
Зачем среди сентябрьского мрака
В темнеющей и гаснущей траве
Расцвел цветок алеющего мака,
Так дерзко воспротивившись судьбе?
 
 
Ошибка или, может быть, примета,
Которую не в силах я понять,
Но бунтаря из солнечного лета
Себе я не позволила сорвать.
 

Прости меня, я остываю…

 
Прости меня, я остываю.
Я словно тонкая игла.
И где-то там скользит по краю
Последней капелькой вина.
 
 
За недосказанные фразы,
За недопетую тоску.
Уходит все, но так, не сразу,
А словно волны по песку.
 
 
И это – вечное движенье,
Судьбы разгаданный секрет.
Волны живое повторенье
Оставит новый тонкий след.
 

Скажи, как быть, когда я Быть не в силах…

 
Скажи, как быть, когда я Быть не в силах,
И уж одной покорностью не жить.
Не для того ли созданы мерила,
Чтобы над бездной нас остановить.
 
 
Не потому ли так непобедимо
Стучат часы на каменной стене,
Вся наша жизнь у них внутри хранима,
Подвластна только стрелкам и судьбе.
 
 
Но за штрихи, за тонкие границы
Из темноты нахмуренных небес
Перелетела непокорной птицей
Моя любовь, мой белокрылый бес.
 
 
Ее полет – прекрасное паденье
За неизбежный горестный рубеж,
Туда, где звезды – только отраженья
Таких наивных искренних надежд.
 
 
Закрыть лицо ладонями как маской,
Остановить движение ресниц,
И не смотреть, как небо черной краской
Окрасит наших белокрылых птиц.
 
 
Потонет мысль в безвременных разлуках,
Что потекут по жизни как река,
Но в этих страшных нестерпимых муках
Прожить готова я еще века.
 

Все ближе день, что хуже смерти…

 
Все ближе день, что хуже смерти —
Разлуки горестный острог.
Я буду жить, но вы не верьте
Моим билетам на восток.
 
 
Я здесь останусь в этих ивах,
Как паутины кружева,
И буду на ветру счастливой,
И в солнце буду хороша.
 

Открой окно, впусти свободу…

 
Открой окно, впусти свободу
И радость солнечных лучей.
Ты ждал хорошую погоду
И избавленья от дождей.
 
 
Ты ждал меня в начале лета
С жасмином в рыжих волосах.
Смотри, я в легкий шелк одета,
Уже стою в твоих дверях.
 
 
Заварен чай. И пахнет мята
Пусть даже горечью потерь.
Но все свершается когда-то,
Так почему же не теперь?
 

Приснись мне, пожалуйста. Как же приятно…

 
Приснись мне, пожалуйста. Как же приятно
Мне будет обнять тебя. Пусть невозвратны
Далекие встречи. Но может так статься,
Что в царстве Морфея они повторятся.
 
 
И мы загадаем условное место,
В любимом саду на соломенных креслах.
Но только прошу, не опаздывай даром,
Чтоб сладкая греза не стала кошмаром.
 

Нас держит нерв – тугая нить…

 
Нас держит нерв – тугая нить,
Мы словно пленники друг друга,
Приговоренные любить
До истощенья, до испуга.
 
 
Обезображенный огнем
Не хочет разум усмиряться.
Мы вновь и вновь с тобой умрем,
Чтоб с каждой встречей возрождаться.
 

Замкнулся круг, уныл и тесен…

 
Замкнулся круг, уныл и тесен,
Как ржавый циферблат часов.
И нет скучнее этих песен —
Звенящих праздно голосов.
 
 
Смотрю я сквозь, смотрю я мимо,
Ищу отсюда прочь билет.
Кто знал бы, как невыносимо
Мне улыбаться вам в ответ.
 
 
Кто мог бы видеть, что творится
В моей безумной голове…
Но я нанизана на спицу,
Я здесь у вас на вертеле.
 
 
Звучат отточенные фразы —
Всегда послушные слова,
Пускай подделка, только стразы
Из разноцветного стекла.
 
 
Но я так мило улыбаюсь
И высекаю свет из глаз,
Что грешным делом сомневаюсь,
Смогу ли я прожить без вас.
 

Бежит вода по мостовой…

 
Бежит вода по мостовой,
Бегут куда-то чьи-то ноги,
И в этой суетной тревоге
Грядущей осени покой.
 
 
Горят огни – осколки света,
И чьи-то лица за стеклом,
Но я не вижу ни в одном
Ни черт твоих, ни силуэта.
 

Что есть любовь? Она – желанье…

 
Что есть любовь? Она – желанье,
Как сотни маленьких огней.
Невыносимо ожиданье
В холодной комнате моей.
 
 
Что есть любовь? Она – надежда
И содроганье хрупких плеч.
А я как суетный невежда
Хочу к себе ее привлечь.
 
 
Что есть любовь? Она – забвенье
И талый снег на мостовой.
Ночного горестного бденья
Мои уроки над собой.
 
 
Такая пламенная сила,
В ней столько боли и тепла.
Она – все то, что я просила,
И пусть на миг, но обрела.
 

Был дан мне свыше или вольно…

 
Был дан мне свыше или вольно,
Взяла сама я свой урок.
Но сердцу нестерпимо больно
И от раздумий малый прок.
 
 
О том, что есть, о том, что прежде
Я не могла вообразить,
Как буду маяться в надежде
Тебя скорее позабыть.
 
 
Непотревоженная нежность
Пробилась сочною травой
Сквозь ледяную безмятежность
И одиночества покой.
 
 
И в этом не было ошибки,
И в этом не было греха.
Ведь никогда еще улыбки
Собой не пачкали уста.
 
 
Не стоит прятаться от ласки,
Искать в забвении покой.
И глупо думать, что напрасно
Случилось это все со мной.
 

Зачем эта птица плачет…

 
Зачем эта птица плачет
В небе, порванном ветром?
Скажи мне, что это значит,
Пусть будет твой взгляд ответом.
 
 
Пусть будет твой вздох признаньем,
И руки замкнут оковы.
Но только о расставанье
Мне не говори ни слова.
 
 
Недолго гореть осталось
В саду легкокрылым розам.
Я слышала, как сдавалось
Уставшее небо грозам.
 
 
Все спелые краски лета
Размоют они дождями.
Но это случится где-то,
И, может, уже не с нами.
 
 
Объятий кольцом очерчен,
Последнего ждет рассвета,
Он лишь на мгновенье вечен,
Наш мир в середине лета.
 

Я поняла, что неслучайно…

 
Я поняла, что неслучайно
Холодной поступью с тобой
Уходит маленькая тайна
По этой мокрой мостовой.
 
 
Я словно в полуоборота,
Теперь лишь искра от огня.
Ведь это все придумал кто-то
Как наказанье для меня.
 
 
Ведь это все – необратимость,
Паденье долгое в бреду.
И почему, скажи на милость,
Я все никак не упаду.
 
 
А мысль цепляется за слово,
И жизнь цепляется за день.
Но, обернувшись, вижу снова
Я лишь надломленную тень.
 
 
Как хорошо, что дождь скрывает
Глаза, что стали как стекло.
Как хорошо, что все бывает.
Как жаль, что все уже прошло.
 

Пусть будет так, как нынче решено…

 
Пусть будет так, как нынче решено.
Я буду сильной, хоть оно некстати,
И на своей истерзанной кровати
Усну в слезах, когда уже светло.
 
 
Моих врагов глумливые черты
Сотрет усталость дикая рассудка.
О, Боже мой, какая злая шутка,
Я в забытье, и вот они мертвы.
 
 
Недолгий сон, как затяжной прыжок,
И как в горячке разум содрогаясь,
Уже кипит, еще не просыпаясь,
А мысль спешит затягивать стежок.
 
 
В густом дыму горящих этих дней,
Когда глаза слезятся не от боли,
И совести не восходило поле,
Я поклялась в решимости своей.
 
 
Я обещала быть себе одной,
Одной себе и верной, и достойной,
И никогда по лестнице позорной
Не восходить с поникшей головой.
 
 
И разум свой, и душу, и глаза
Держать всегда распахнутыми дерзко.
Пусть тяжело. Но огненного блеска
Не удержать, когда придет гроза.
 

Полдень плачет дождем сиротливо…

 
Полдень плачет дождем сиротливо,
Что же еще ему бедному делать?
Так много нас вокруг несчастливых,
Слезами это небо наполнивших.
 
 
Куда бегут эти реки широкие?
Куда глядят глаза твои карие?
Все существа суть одинокие,
Хоть и ходят они парами.
 
 
И я иду и топчу эти лужицы,
И я иду и толкаю прохожих,
И вокруг меня все кружится,
И внутри меня все кукожится.
 
 
Вот облако плывет белое,
Под ним плачут облака серые.
А оно высоко, оно смелое,
Ветер его вдаль уносит.
 
 
Где бы взять силы вверх подняться?
Неужели тебя одного брошу?
Милый мой, не могу с тобой расстаться.
Я, облако серое, несу свою ношу.
 

Не все желанное сбылось…

 
Не все желанное сбылось.
Не так как думалось, свершалось.
И потому мы нынче врозь,
Ведь ты ушел, а я осталась.
 
 
Легла суровая печать
На лбу изогнутой морщиной,
Чтобы могла я вспоминать
О том, кто стал ее причиной.
 
 
Она как горестный трофей —
Все то, что я завоевала,
Чтоб в жизни будущей своей
Я о тебе не забывала.
 
 
Ведь все проходит, правда, осень,
Как серый утренний туман?
И голубую леса проседь
Накроет снега океан.
 
 
Качнется дым рукою белой
Над чьей-то каменной трубой,
И я забуду все, что пела,
Так звонко пела пред тобой.
 

Буду плакать всю ночь, и не жалко…

 
Буду плакать всю ночь, и не жалко
Мне ни слез, ни ночной тишины.
Нагадала сегодня гадалка,
Что расстанемся мы до весны.
 
 
Мои руки сжимала сердито,
И в сухие ладони глядя,
Повторяла, что счастье разбито,
Как и линия сердца моя.
 
 
Говорила про тайные встречи
И про долгую-долгую грусть.
Только что я на это отвечу,
Коли жду я того и страшусь?
 
 
Я ей деньги бросала в испуге
И на свет неудачного дня
Убегала из темной лачуги,
Словно гонят на волю меня.
 
 
Я не верю, не верю, не верю —
Повторяла на каждом шагу.
Я свою догоняла потерю,
Я свою исполняла судьбу.
 
 
Буду плакать всю ночь, и не жалко
Мне своей непутевой судьбы.
Даже в темном подвале гадалка
Разглядела сомненья мои.
 

Здравствуй, друг!.

 
Прошли века с последней нашей встречи.
Сотлела в нить холодная луна.
Не так остры под кружевами плечи,
И уж не так кудрява голова.
 
 
Прорезан тонкий мрамор белой кожи
Зачем-то грубой линией морщин,
И от того все лица стали строже,
Но разве нет у нас на то причин?
 
 
Все так, увы. Но мы не стали хуже
И не склонили огненных голов.
И даже если голос твой простужен,
Ты мне опять ответишь, что здоров.
 
 
Пускай страстей кипящие цунами
Теперь играют памяти волной.
Мой милый друг, мы стали маяками
И приросли к материку ногой.
 
 
Я говорю: «Не бойся оглянуться!»,
«Смотри вперед», – опять ответишь ты.
Вот почему на скалах остаются
От дерзких волн глубокие следы.